Тема 9. ЧЕЛОВЕК В МИРЕ КУЛЬТУРЫ

Многообразие представлений о культуре. — Филосо­фия культуры. — Психоанализ и культура. — Функции культуры и взаимосвязь языка и мышления. — Новый тип человека в культуре постмодерна, — Размышле­ния о логике постмодерна. — Что такое киборгкуль-тура? — Виртуальная реальность и культура XXI в.

Многообразие представлений о культуре. Культура (от лат. cul­ture — возделывание) — понятие комплексное, включающее в себя совокупность всех материальных и духовных благ, произведенных человечеством. Понятие культуры обнимает собой и предметный мир культуры, и субъектов культурно-исторического процесса, и мно­гообразие отношений — «образцов поведения», определяющих со­циальную жизнь. Существует ряд концепций, представляющих куль­туру с той или иной точек зрения: аксеологическая — со стороны воспроизводимых в культуре ценностей, деятельностная — со сто­роны понимания культуры как результата развития деятельных спо­собностей индивида. Культура интерпретируется и как образован­ность, воспитанность, просвещенность. Широко известны упоми­нания о том, что поначалу культура понималась как уход за землей, возделывание земли, т.е. как агрокультура, в которой духовная со­ставляющая фактически отсутствовала.

Совокупный потенциал культуры выступает основой транс­ляции опыта и знания предшествующих поколений последую­щим. Культура выступает как материальная и духовная основа мировоззрения. Лишенная духовного измерения, культура пере­стает быть таковой и не является подлинной культурой. Счита­ется, что к высшему достоинству духовности, которое выраже­но в даре любви, человек поднимается, воспитывая cultura anima («культуру души»).

В целостной системе культуры целесообразно выделять четыре подсистемы:

• технологическую, характеризующуюся использованием техни­ческих средств и орудий труда;

• официальную, включающую многообразные типы поведения, «культурный стандарт жизни», системы родства, этикет, осо­бенности профессиональных, а также эстетических, экономи­ческих, политических и прочих отношений;

• идеологическую культуру, обслуживающую господствующую в обществе официальную доктрину, тесно смыкающуюся с системой воспитания и образования, включающую в себя сис­тему принципов, установок, различные виды знания и высту­пающую как способ социального контроля; • этническую культуру, описывающую многообразие и самобыт­ность норм и ценностей жизнедеятельности различных этно­сов (специалисты насчитывают до трех тысяч различных этни­ческих общностей).

Одна из основополагающих работ Э.Тайлора «Первобытная куль­тура» на основании богатого этнографического описания создает целостное видение культуры периода «дикости». Отождествляя куль­туру с цивилизацией, Тайлор считает, что в наиболее широком смысле культура слагается из знания, верований, искусства, нрав­ственности, законов, обычаев и некоторых других способностей и привычек, усвоенных человеком как членом общества.

В основе античной культуры лежит идеал человека, развиваю­щегося в гармонии с космосом, упорядоченным социальным це­лым. Добродетель, разум, чувство справедливости, способность к размышлениям и мера во всем — вот приоритеты культуры антич­ности.

Немецкий философ О.Шпенглер, указывая на многообразие типов культур (египетская, индийская, вавилонская, китайская, античная, византийско-арабская, западноевропейская, южноаме­риканская), выделяет три обобщающих типа: античная, фаустов­ская и магическая. Он формулирует концепцию культурно-исто­рического цикла. В своем знаменитом произведении «Закат Евро­пы» Шпенглер утверждает, что всякая культура, родившись и дос­тигнув своего расцвета, истощается цивилизацией и приходит в упадок. Нынешнее состояние европейской цивилизации как раз и свидетельствует о закате культуры.

Русский философ Н.Данилевский призывал посмотреть на историческое многообразие культур как на бытие этнических общ­ностей, которые весьма отличны друг от друга и находятся в кон­курентном взаимодействии. Крупнейший социолог XX в. П.Соро­кин обращал внимание на различие трех типов культур: культуры чувственной, утверждающей преобладание чувственного начала; идеациональной, с преобладанием рационального мышления; идеа­листической, с преобладанием интуитивного познания.

Философия культуры. Процесс саморефлексии культуры, са-моосознавания культурой ее собственной сущности и значимости обозначен понятием «философия культуры». Она охватывает це­лый ряд направлений — это и философия языка, и философия мифа, и философия права, и, конечно же, философия религии.

П.Флоренский считал, что сама культура возникла в недрах религии, искусство также первоначально представало как культовое. Теургия — богоделание — является лоном всех наук и ис­кусств. Культурные ценности — это производные культа. В данном контексте культура понимается как самореализация Бога в мире и истории посредством человеческой деятельности. Эту тенденцию к преобладанию и доминированию духовности культура обнаружи­вает на протяжении всего периода своего существования.

Психоанализ и культура. Кризис европейской цивилизации в ре­зультате первой мировой войны свидетельствовал о трагичности бы­тия, отягощенности культуры витально-инстинктивными влечения­ми, а духа — предрассудками. Дефицит гуманности в период меж­ду первой и второй мировыми войнами скомпрометировал всю куль­туру. Подлинное существование человека, т.е. его «экзистенция», не тождественна его предметному бытию, следовательно, материаль­ная компонента культуры недостаточна для самовыражения человека. Неврозы и депрессии, столь распространенные в обществе, застав­ляют психоаналитиков смотреть на бытие культуры с принципиаль­но иной точки зрения. Для Фрейда великолепные образцы античной культуры — мифы — продукты вытесненных в подсознание сексу­альных влечений. Они постоянно воспроизводятся каждым новым поколением, потому что проблемы сексуальной жизни остаются, как правило, теми же самыми, что и в прежние периоды жизни обще­ства. В центре всех мифов, по Фрейду, лежит Эдипов комплекс, без учета которого невозможно понимание всей человеческой культу-ры. Именно здесь сходятся воедино начала религии, морали и куль­туры. Убийство сыном отца рождает комплекс вины и обожествле­ние образа отца (религию). Осознание преступности интимной связи с матерью рождает начало нравственности и привносит в жизнь тре­бования элементарной морали. Сублимация сексуальной энергии по­рождает различные виды искусства.

Функции культуры и взаимосвязь языка и мышления. К основным функциям культуры относят: предметно-преобразующую, социаль­но-регулятивную и коммуникативно-нравственную функции.

Поскольку общество в любой момент существования нуждается в синхронном общении как средстве согласования деятельности инди­видов и в общении диахронном как средстве передачи наличной ин­формации, «суммы обстоятельств» от поколения к поколению, неотъ­емлемым элементом культуры является язык. Язык — это знаковая реальность, система знаков, служащая средством человеческого обще­ния. Язык является специфическим средством хранения, передачи ин­формации, а также средством управления человеческим поведением.

Биологической предпосылкой человеческого языка явились сложные двигательные и звуковые формы сигнализации высших животных и прежде всего антропоидных обезьян. От элементарных нечленораздельных звуковых комплексов первобытные люди переходили ко все более совершенным и сложным звуковым образо­ваниям. Физиологической базой явилась вторая сигнальная систе­ма, присущая только человеку.

Понять знаковую природу языка можно, лишь понимая, что социальность (отношение людей по поводу вещей и отношение людей по поводу людей) не ассимилируется генами. Люди вынуж­дены использовать иные, внебиологические средства воспроизве­дения социальности в смене поколений. Знак и есть та своеобраз­ная сущность внебиологического социального кодирования. Он обеспечивает трансляцию всего того, что необходимо обществу, но не может быть передано благодаря биологическому коду.

Язык — явление общественное. В нем задаются и отражаются тре­бования коллективного общения. Разве может быть значим язык, произвольно сконструированный отдельным человеком? Как про­дукт творчества единичного индивида язык — это бессмыслица, он не имеет всеобщей значимости и воспринимается как тарабарщина. «Язык есть практическое, существующее для других людей и лишь тем самым... и для меня самого, действительное сознание» (К.Маркс). Можно сказать, что язык никем не придумывается и не изобрета­ется, а стихийно становится, т.е. возникает и развивается вместе с социальностью, с человеческим коллективом. «Язык так же древен, как и сознание», «Язык есть непосредственная действительность мысли» (К.Маркс). Эти суждения во многом справедливы. Словес­ные знаки фиксируют предмет и «одевают» мысли. Язык выступа­ет в качестве необходимого связующего звена между практическим действием и сознанием.

В языке находят отражение различия условий человеческой жизнедеятельности. В связи с особыми практическими потребно­стями и различными природными и социально-экономическими условиями язык приобретает такую характеристику, как избира­тельность. У народов Крайнего Севера, например, существует спе­цифика в названии снега и отсутствует таковая в названии цвет­ковых растений, не имеющих в их жизни важного значения.

Для любого лингвиста очевидно, что мир живого языка представ­ляет собой относительно автономную иерархическую систему, эле­ментами которой выступают и звукотипы, и фонемы, и морфемы, и лексемы. Этим во многом объясняется различный грамматический строй языка. Языковые средства придают явлениям при их осмысле­нии определенную направленность, образуя сферу духовного преоб­разования. При использовании материальных орудий на практике имеют место материальные предметные изменения. Использование же языка обеспечивает смысловое изменение ситуации. Даже если всего лишь переориентируется направленность внимания, то и это предпо­лагает движение в смысловом поле. Последнее наиболее очевидно в игровом общении. В игре ребенок переносит значение одной вещи на другую. (Например, палочка становится лошадью, на ней, а не на настоящей лошади, скачет ребенок.) Однако этот перенос значения есть выражение слабости ребенка, так как он заставляет одну вещь воздействовать на другую только в смысловом поле.

При ряде патологических изменений сознания утрачивается способность переиначивать ситуацию в смысловом плане, преоб­разовывать ее, двигаться в смысловых изменениях и возвращаться в мир реальной предметности. Мышление таких больных застрева­ет в ситуации, не видя ее условности, оно не в состоянии заце­питься за действительные связи.

Взаимосвязь языка и мышления признается самыми различными лингвистическими и философскими направлениями. Однако вопрос о характере связи и о той роли, которую играет каждое из этих яв­лений в процессе взаимодействия, решается по-разному. Тот факт, что мышление манифистируется посредством многочисленных язы­ков, существенно отличающихся друг от друга, послужил основа­нием для теорий, согласно которым язык является определяющим по отношению к мышлению. Такова точка зрения В.Гумбольта и его последователей — неогумбольдианцев как американских, так и ев­ропейских. По Гумбольту, деятельность мышления и языка представ­ляет собой неразрывное единство, однако детерминирующая роль отводится языку. Если мы согласимся с Гумбольтом и признаем, что язык формирует мышление, то, коль скоро языки разных народов различны, невозможен единый строй мышления. Следствием такой теории является отрицание общечеловеческого характера мышления, т.е. отрицание общего для всех живущих на Земле универсально-по­нятийного логического строя. Однако историческая практика фик­сирует общность понятийного аппарата мышления у всех современ­ных народов, несмотря на различия в языках. Язык отягощает мысль не только наличием материально-знакового элемента, он отягощает мысль коллективными, интерсубъективными требованиями к ней. В живом процессе общения имеются всеобщие для сознания момен­ты: передается значимая информация, нормы, идеалы, выражает­ся оценка, содержится обращение.

Позиция, абсолютизирующая самодостаточность языка, выра­жена в философии неопозитивизма. Неопозитивизм признает язык в качестве-единственно данной человеку реальности, а следователь­но, язык составляет и единственный предмет философии. «Мир есть язык», — так звучит известный тезис Л.Витгенштейна. По мнению неопозитивистов, все философские проблемы возникают в резуль­тате непонимания языка, его неправильного употребления. Для ре­шения их достаточно описать и обосновать основные требования экспликации языковых структур. Однако необыкновенно трудным для неопозитивистов остается ответ на вопрос, а как же возникла эта реальность, каково ее происхождение?

Язык и мышление, образуя диалектически противоречивое един­ство, обуславливают друг друга. Это порождает известную формулу: «Как нет языка без мышления, так не бывает и мышления без язы­ка». Однако сводить процесс мышления только к вербализованному выражению и разделять убеждение, что мысли человека могут суще­ствовать только в форме отдельных слов и суждений, неправильно. Вербалисты — сторонники существования мышления только на базе языка связывают мысль с ее звуковым комплексом. Однако еще Л.Выготский замечал: «Речевое мышление не исчерпывает ни всех форм мысли, ни всех форм речи. Есть большая часть мышления, ко­торая не будет иметь непосредственного отношения к речевому мыш­лению. Сюда следует отнести инструментальное и техническое мыш­ление и вообще всю область так называемого практического интел­лекта...» М.Фуко сопровождал вопрос: «Что такое язык?» дальней­шими уточнениями. «Говорит ли все то, что безмолвствует в мире в наших жестах, во всей загадочной символике нашего поведения, в на­ших снах и наших болезнях, — говорит ли все это и на каком язы­ке, сообразно какой грамматике? Все ли способно к означению?»

Правомерно выделение невербализованного, визуального, ас­социативного мышления, заключение о том, что мышление без слов также возможно, как и мышление на базе слов. Словесное мышле­ние — это только один из типов мышления. Не все говорящие мыс­лят — сентенция, часто адресованная уникальному существу — по­пугаю. И если бы слова в полной мере представляли процесс мыш­ления, тогда воистину «великий болтун был бы великим мыслите­лем». Современные исследователи проблемы соотношения мышления и языка закрепляют определяющую роль за мышлением. Язык пред­ставляет собой относительно самостоятельное явление, обладающее определенными внутренними законами собственной организации.

Новый тип человека в культуре постмодерна. «Новая» страница в истории человеческой культуры носит название «постмодерн». Если возраст постмодерна трактовать исходя из понимания по­следнего как явления художественной культуры, сопоставимого с авангардизмом, то его появление можно датировать началом XX в. Если же во главу угла ставить основной тезис постмодерна — «нежелание жить согласно предписаниям, жить no-разуму», то то­гда это явление может исчисляться двумя столетиями, а имена Шопенгауэра и Ницше становятся значимыми для постмодернист­ской философии. Ибо именно тогда все художественные формы, отражающие жизненные ситуации, «поссорились» с Разумом, Ис­тиной, Добром, Логикой, Законом причинности, Кантовским ка­тегорическим императивом. Понятием «постмодерн» обозначают период времени, который «последовал за» предшествующим, получившим характеристику «новый» (модерн). Однако следовать — не значит продолжать. Пост­модерн в полной мере подтвердил эту логику. Достижения модер­на не стали основанием для постмодерна, но всего лишь ассимили­руемой частью и материалом, подлежащим радикальному переос­мыслению. В этом плане понятие «постмодерн» может быть исполь­зовано для обозначения специфического характера нынешнего пе­риода, вошедшего в историю как неравновесный, нестабильный, «ошалевший от неопределенности» мир. Это автограф и почерк эпохи, претендующей на право отразить духовный переворот ин­дивидуального самосознания, собственный тип чувствования, бун­тующий против оков и ограничений «целого», общепринятого, разрешенного. В данном контексте термины «постмодерн» и «пост­современность» синонимы.

Постмодерн как новый строй мироощущения предполагает в качестве своего носителя новый и своеобразный тип человека, не­зависимо от того, будет ли тут действенна аналогия с ницшеанским сверхчеловеком или, напротив, отдельное Я станет принципиаль­но неопределенным, как квант. Может статься, что ключевой фи­гурой окажется некий «социальный Юродивый». Бесспорно, одна­ко, полное неприятие нормативности и рациональности во всех их проявлениях. Для подобного «странного современного человека» весьма свойственно хаотическое поведение, он во многом человек «неописуемый», ему, как правило, «все равно». А согласно форму­ле Достоевского — и «все дозволено». Люди говорят, что хотят, де­лают, что угодно, поступают, как считают нужным, и оказывает­ся, что это и есть жизнь.

Культура постмодерна, как это ни парадоксально, интерна­циональна. Связь постмодерна Запада с отечественными россий­скими духовными метаниями весьма ощутима. Хотя есть в нашем отечественном постмодернистском менталитете свои, ни на что не похожие странности. Страсть к разоблачению доведена до абсурда. Не случайно в фольклоре присутствует бичующая сентенция: «Иван, родства не помнящий», — это про русского, не укорененного и распыленного в бескрайней дали — горизонтали обширной рос­сийской земли. Все исторические публичные саморазоблачения про­водятся от имени «Мы». Абсурдная вера подпитывается «похваль­ным» якобы отсутствием какого бы то ни было расчета. Все это можно истолковать как проявления архетипических, надсознатель-ных установок: «будь, что будет», «была не была», «авось»...

Главенство стихийного жизненного процесса над Логосом и Ра­зумом всегда было свойственно исторической судьбе России. Этакое «выпадение» из мирового Закона, этакое «кипение в действии пустом», состояние постоянного восстания, взведённости и характерное ожидание, «немота русских лиц» — все это весьма узнаваемые чер­ты, многократно описанные и русскими философами, и русскими ли­тераторами. Непостижимая любовь к отечеству, при которой самоби­чевание доходит до надругательства, укоренена в наших традициях. Еще П.Чаадаев едко хлестал соплеменников словами: «В домах наших мы как будто определены на постой; в семьях мы имеем вид чуже­странцев; в городах мы похожи на кочевников...» Н.Бердяев отмечал, что в качестве постоянной цели русский человек провозглашал «не гармонию и порядок, а подъем и экстаз». Сознание не в силах выне­сти на себе гнет постоянного напряжения по оформлению бытия, а путь «вольного хотения», «бунт своеволия» ведет к отрицанию обще­человеческих смыслов и ценностей. Русский человек всегда во власти стихии. Легкомысленное растяжение вширь, нигде не встречая дис­циплинирующих очертаний, препятствует вертикальной укорененно­сти. «...Недостаточность формы, слабость дисциплины ведет к тому, что у русского человека нет настоящего инстинкта самосохранения, он легко истребляет себя, сжигает себя, распыляет в пространстве». Не случайно современное состояние, именуемое эпохой постмодерна, оценивается как культурный мутант.

Размышления о логике постмодерна. В континууме постмодер­на иногда выделяют два вектора. Первый направлен на деконструк­цию или элиминацию, оставшихся в наследство от классической эпохи или эпохи Нового времени ценностей, как то: Бог, истина, смысл, красота. Второй направлен на сохранение этих ценностей как эталонных единиц на шкале мировосприятия, хотя и оставляет за собой право наполнять их специфическим и отличным от традици­онного содержанием, которое более адекватно, с точки зрения мо­дернистов, может отражать особенности постмодернистского миро­воззрения. В первом варианте во Вселенной не остается места целям, идеалам, божеству, ибо все лишается смысла. Во втором — они признаны, но многолики, поливариантны и в зависимости от кон­текста изменены порой до неузнаваемости. Они постоянно демонст­рируют свою контекстуальную зависимость.

В первой, «деконструктивной», версии постмодернизм освобо­ждает философию от поиска смысла, науку от поиска истины, а ис­кусство от определенной системы ценностей и самого художествен­ного образа. Во второй версии царит принцип селекции, согласно которому отбор соответствующих фрагментов мировоззренческой мозаики идет с поправкой на ситуацию. Мировоззрение здесь прин­ципиально релятивизируется. Оно может изменяться и переиначи­ваться «вдруг» и «сразу» в зависимости от также стихийно-спонтанно возникающих целей. Негативным экзистенциальным следствием такого положения вещей оказывается то, что «фрагментарное» отношение к миру отзывается «фрагментарным» отношением к самому себе, отсутствием самоидентификации.

Если же говорить о логике постмодерна, минуя избитые опре­деления типа: логика распада, логика абсурда, то следует заметить, что она полифуркационна. В реальности постмодерн видит не одну (моно-) и не две (би-), а множество (поли-) версий, но ни одна из них не является ни полной, ни цельной. Истина не может быть по­стигнута, ибо неизвестно, что с чем должно быть соотнесено и чему должно соответствовать. Следовательно, постмодерн — это не только неотображающее, но и неистинное мировосприятие. Возникает си­туация симуляции действительности, когда текст коллаж, или бри-коллаж одновременно и означают действительность, и замещают ее.

Ж.-Ф.Лиотар, идеолог постмодерна, видит ключ к пониманию этого непростого явления в том, что в нем осуществлен «выход к культуре многообразия через коллапс тотализации и унифицирую­щего дискурса в повествовании и науке». На место тщательно про­думанной формы становится фрагментарность и внешняя неотделан­ность. Сознание героя предстает как разорванное сознание. Сам текст становится открытым и разомкнутым, он допускает множество ин­терпретаций и различные контексты. Из него Не только произвольно считываются (извлекаются) смыслы, в него вчитываются (внедря­ются) весьма субъективистские толкования. Релятивизм выступает одной из определяющих особенностей «логики постмодерна».

В парадигме постмодерна причинность разрушается, будучи при­несенной в жертву изначальной разорванности и атотальности. Несо­временно не только прослеживать какие-либо однозначные и опре­деленные связи причинно-следственной зависимости, но даже упо­минать о причине как источнике, породившем, а следовательно, и ответственном за происходящее. Любое событие мыслится как равно­значное в ряду прочих. Господствует установка на скольжение по по­верхности и перебирание различных составляющих. Эклектизм пред­полагает и смешение опыта прошлых эпох, и причудливую имитацию поверхностных впечатлений. Может быть, поэтому в качестве основ­ных средств означения берутся коллаж и монтаж. Монтаж ответствен за построение структуры. Теперь уже не матрица объяснения, а про­щупывание возможных границ, этакая по-граничность, блуждание в мире якобы сообщающихся смыслов становится сутью логики пост­модерна, нового взгляда на мир. И как бы ни отталкивало подобное состояние, постмодерн — это новая страница в истории европейской культуры, повернуть которую вспять невозможно.

Ведет ли культура постмодерна ко всеобщему кризису духов­ности? — вопрос не из простых. Плюралистичность и кажущаяся демократичность постмодернистских тенденций не снимает их ост­ро ощущаемую несогласованность с ориентациями повседневности. Ход и течение нашей жизни отличаются от стиля постмодерн. Если постмодерн делает заявку на экстремальность, пиковость, эпа­таж, то стереотипность и рутинность бытовых отношений задает ориентацию на традиционализм, тяготеющую к принятию устояв­шейся ценностной иерархии.

Обыденное мироощущение далеко от принятия постмодерна. Приверженцы рациональности также пытаются отказаться от него из-за обнажившихся в нем связей с дологическим, внерациональ-ным способом мышления. Трудно мирятся с возрастающей попу­лярностью постмодерна академически ориентированные ученые в их стремлениях к устоявшимся правилам, канонам и принципам, типовым решениям и однозначным регламентациям.

Постмодерн, провозглашая новый (постмодернистский) тип реальности, такой, какой она стала в XX в., в наибольшей степе­ни апеллирует к инстинктам, ощущениям вседозволенности, спон­танности и разнообразию вкусов и манер, хаосу. Дистанция между искусством и жизнью сокращается вплоть до полной ликвидации. Вещи «с улицы», так называемый «кич», приобретают значимость художественных произведений. Желая произрастать из реальных жизненных противоречий, постмодерн «цитирует» прозу бытия, ущербность действительности, предлагая свой порядок. Сутью твор­чества становится стремление нейтрализовать утилитарные связи обычных вещей и ввести их в новую смысловую систему, показать соединение «художественного» с «нехудожественным». Постмодер­нистские ориентации пока еще не вытеснили культуру в ее тради­ционном понимании, они «существуют как бы» на периферии традиционно истолковываемой духовности. В этом климате «рис­ка», в состоянии нестабильности и принципиальной плюралистич­ности ориентации наш современник вынужден постоянно выби­рать себя, самоопределяться, пытаться самоидентифицироваться.

Что такое киборгкультура? В духовной атмосфере конца XX в. нельзя не заметить экспансию технического, порождающую андегра­унд, киборгкультуру, гиперэстетику, электронное искусство. По оценкам исследователей, господствующая логика технологического общества подразумевает гиперистощение эмоциональных функций и гиперупрощение разума, электронное искусство есть предел пост­модернистской эстетики, оно обращено к примитивизму. Особого внимания заслуживает киборгпостмодернизм, отталкивающийся от признания границ между человеком и машиной безвозвратно размыты.

Сторонники киборгкультуры предполагают, что будущие инфор­мационно-коммуникативные технологии откроют простор новым формам человеческого самовыражения и определят новую техноло­гическую эру, освобождающую человека от материальных ограниче­ний его повседневной жизни. Надежда на новые информационно-коммуникативные технологии связана с представлением о бесконечных ресурсах нового опыта, играющих все большую роль в развитых об­ществах. Системы виртуальной реальности потенциально обеспечива­ют возможности приобретения этого опыта и «новой самодостаточ­ности» человека, разворачивающейся среди искусственно порождае­мых виртуальных миров, ограничиваемых только воображением субъ­екта. Однако впервые появившаяся в середине 60-х годов XX в. идея, что при помощи компьютеров можно создать модели миров, которы­ми пользователь в состоянии манипулировать, уже пережила пик сво­ей популярности, так как оказалась чрезвычайно экономически за-тратной. В академических культурологических исследованиях имеют место острые дебаты об образе будущего, в котором технологии из­менят сознание. Однако мнение о том, что и создание киборгпро-странства, и разработка систем виртуальной реальности будут иметь революционные социальные последствия, поддерживают как пионе­ры технологии компьютерной виртуальной реальности, так и теоре­тики киборгпостмодернизма. Будущее покажет, откроем ли мы ки­боргов в нас самих или только опыт непредставимых пока состояний сознания в рамках среды, моделируемой компьютерами.

Виртуальная реальность и культура XXI в. В лице виртуальной реальности (от лат. virtualis — возможный), которая сделала серьез­ную заявку на приоритетное место в культуре XXI в., человечест­во столкнулось с одной из наиболее труднопостигаемых проблем. Дело в том, что виртуалистика оформилась в самостоятельное на­правление психологии, заняла значительное место в информатике и в сфере философской рефлексии. Трактуя модус виртуальности как такой, который может или должен появиться при определен­ных условиях, очевидно, что виртуальная реальность существует, пока активна порождающая ее среда.

Виртуальная реальность может как осознаваться, так и не осоз­наваться (имеется в виду ситуация, когда организм, дополняя себя до целостности, создает требуемый ему идеальный план бытия и об­щения, работая, а лучше сказать, функционируя в системе виртуаль­ной реальности). Когда же виртуальная реальность создается осознанно целенаправленно, она приобретает характеристики артефакта — ис­кусственно созданного объекта и теряет спонтанность и беспредпосы-лочность. Виртуальная реальность — это инореальность, в которой -явно обнаруживается произвол человеческих мотиваций. В этом каче­стве она очень гибка, динамична и полностью сориентирована на восполнение требуемых в данный момент переживаний. За такими невинными и поэтичными характеристиками виртуальной реально­сти, как мир грез, мечты, ожидания, осуществленные и неосущест­вленные возможности, скрываются ее претензии на статус сущего, укорененного в психосоматических потребностях организма, восполнение недостаточности наличного опыта. Состояние удовлетворен­ности — одна из наиболее приоритетных целей моделирования вир­туальной реальности. Другая цель состоит в компенсации эмоциональ­ных или ментальных потерь. И третья предполагает поиск смыслов в условиях гипотетического (предполагаемого) диалога или общения.

Можно выделить некую креативную функцию виртуальной ре­альности, состоящую в том, что человек приобретает возможности расширения по своему желанию и предпочтению границ своего жизненного опыта, мира в целом. Виртуальный план бытия позво­ляет конкретному индивидууму присвоить универсальные управ­ляющие функции, осуществить киборгвласть. Хотя считается, что идея виртуальной реальности, понимаемой как реальности, поро­жденная идеальным планом бытия, разрабатывалась и в медитатив­ных практиках, и в схоластических дебатах, ее отдаленным анало­гом всегда выступало бытие метафорического художественного язы­ка, заставляющего человека воплощаться в героя, вместе с ним стра­дать, переживать, страстно желая изменить ситуацию.

Одной из серьезных проблем виртуалистики является дихотомия власти образа и конкретной вещи. Личная или субъективно-интим­ная история каждого человека всегда во многом виртуальна. Мы часто в мыслях и воспоминаниях возвращаемся к имевшим место ситуациям и событиям, вновь их переживаем, желая их изменить. Зачастую мы так сильно сожалеем о том, что уже произошло, что вновь и вновь погружаемся в контекст минувшего, додумывая, а вернее, достраи­вая иные его траектории, вздыхая, «ах, если бы...» Но границы кон­кретной реальности каждодневного бытия, имеющего самостоятель­ное физическое существование, не очень подвластны, а зачастую про­сто закрыты для проникновения в них переиначивающих импульсов, рожденных в идеальном плане бытия. Мир виртуальной реальности лишь косвенно и опосредованно ведет к фундаментальным переме­нам в объективном мире. Фразы типа: «Давай забудем о случившем­ся... Останемся друзьями», — говорят о родственности языка и вир­туалистики. Они и им подобные обращения есть знаковая визитка виртуальной реальности, претендующей на свое укоренение в дейст­вительности существующего. Ведь в них призыв — отменить то, что было, переиначить настоящее, выступить властелинами времени и развития различных сюжетных линий.

В виртуальной реальности иная атрибутика. Порядок времени, идущий из прошлого через настоящее в будущее, может быть нару­шен. Процессы отражения происходят в режиме мультимедиа, дви­жение может быть приостановлено, развитие обращено вспять. Содер­жание виртуальной реальности, включающее в себя поиск, выбор и «проживание» возможного, принципиально спонтанно и не связано извне идущими ограничениями. Составляя один из планов процесса мышления, оно всегда сращивалось с воображением. В настоящий период виртуалистика обрела огромные коммуникационные возмож­ности во Всемирной паутине — сети Интернет. Через призму этого параллельного, созданного техногенной цивилизацией мира можно разглядеть негативные перспективы постсетевой культуры: острые ин­формационные войны, трансформации сексуальных отношений, процветание так называемой «культуры цинизма».

Исследователи уверены, что выход на поверхность виртуальной реальности готовился психоаналитической концепцией бессознатель­ного, а также структурализмом М.Фуко и Ж.Делеза. Если убрать факт присутствия компьютера, то путешествие человека в фантомах сво­его сознания, «застревание» в вымышленных ситуациях, деконструк­ция реальности может быть уподоблено и интерпретировано как пси­хическая патология. При участии компьютерной моделирующей сис­темы те же упражнения человека с воображаемой реальностью обре­тают статус нормального функционирования в виртуальном мире. В этом случае виртуальная реальность выступает как новейшая тех­нология, привлекающая к себе тясячи и миллионы людей.

Словенский психоаналитик Сл.Жижек подчеркивает, что ста­тус виртуальной реальности состоит в том, что она не имитирует ре­альность, а симулирует ее. Симуляция порождает сходство несуще­ствующей реальности с реальными потребностями. Это симулиро­вание подобно тому, как шарлатаны симулируют симптомы болезни. Однако данная аналогия правомерна только при постановке акцента на создании чего-то несуществующего. Неправильно было бы ду­мать, что смысл виртуальной реальности в имитации — повторении мира, напротив, она направлена на его преодоление, переиначива-ние или хотя бы дополнение. Поэтому принципиально новой харак­теристикой виртуальной реальности является ее панорамность, когда любое событие может быть прочитано и с точки зрения собствен­ной интерпретации, и со многих других точек зрения. В панорамности содержатся возможности обнаружения как следов личной истории, так и фиксации неосуществленных идеалов действительности, а так­же акценты, соответствующие данному или же любому иному про­странству—времени.

Можно предположить, что основания потребности в виртуаль­ной реальности состоят в рассогласованности зова человеческой при­роды и санкций реального бытия, той или иной участи индивидуума. Открытие «расколотости» субъекта, о котором во всеуслышание поведала постмодернистская философия, жаждало каких-либо форм компенсации. В плане реального бытия жизненная сила и воля чело­века предельно ограничены и скованы рамками экономических, ин­ституциональных, идеологических, культурных, этических и прочих отношений. Личность по большей части задавлена логоцентризмом, официально господствующей жесткой рациональностью. Виртуаль­ная реальность дарит человеку бытие в потенции и все имеющиеся возможности (потенции) бытия. Она говорит о постоянной готов­ности человека к трансцендированию, т.е. к выходу за конкретно-исторически положенные границы, к восхождению от условного к безусловному. Ее содержательное многообразие наполнено неофор­мившимися образами, обогащено веером сценариев, оплодотворе­но всяческими желаниями и потребностями. В силу их изначально­го многообразия виртуальная реальность имеет статус некоей неоп­ределенной сферы, ожидающей и обретающей свою проявленность.

Иногда за качеством виртуального закрепляется определение «бестелесная предметность», которая как раз и создает поля прояв­ления двойственности, а быть может, и множественности внутрен­ней экзистенции человека. Насколько сильны механизмы памяти или «присутствия предшествующей истории события» (так опреде­лял память А.Бергсон) в виртуальной реальности, вопрос сложный. С