ДЖЕЙКОБ
Я лежу под тяжелым одеялом, и мне кажется, что сотни рук прижимают меня к полу, кажется, что я глубоко на дне моря и не вижу солнца, не слышу, что происходит на берегу. Я не терял над собой контроль. Не знаю, почему доктор Мун так решила. Не знаю, почему мама не встала и не начала возражать. Не знаю, почему Оливер не говорит правды. Раньше мне снились кошмары, в которых солнце очень близко подходило к земле. Знал об этом только я один, потому что моя кожа, в отличие от остальных людей, чувствительна к малейшему изменению температуры. Несмотря на все мои попытки предупредить человечество, меня никто не слушал. В конечном итоге начали, словно факелы, возгораться деревья и мои родные сгорели заживо. Я просыпался, видел, как солнце встает из-за горизонта, и срывался, потому что откуда я мог знать наверняка, что мой кошмар — всего лишь сон, а не настоящее предостережение? Думаю, сейчас происходит нечто подобное. После долгих лет, когда я воображал себя инопланетянином на этой земле — с чувствами более обостренными, чем у обычных людей, речевыми оборотами, которые им непонятны, и поведением, которое кажется странным на этой планете, но на моей родной планете, должно быть, считается вполне приемлемым, — как ни удивительно, мои фантазии начали сбываться. Правда — ложь, а ложь оказывается правдой. Присяжные верят тому, что слышат, а не тому, что у них перед глазами. И никто не слышит, как бы громко я ни кричал про себя.
ЭММА
Кажется, сердцебиение слышится даже из-под одеяла. Я нахожу руку Джейкоба и сжимаю ее. — Дорогой, — говорю я, — нужно идти. Он поворачивается ко мне. В темноте я вижу, как свет отражается в его глазах. — Я не выходил из себя с Джесс, — бормочет он. — Поговорим об этом позже… — Я не причинял ей вреда, — говорит Джейкоб. Я останавливаюсь и пристально смотрю на него. Я хочу ему верить. Господи, как я хочу ему верить! Но потом я представляю стеганое одеяло (которое для него сшила моя мама), и в него было завернуто тело мертвой девушки. — Я не хотел ее обидеть, — поправляется Джейкоб. Родители, глядя в лицо новорожденного сына, не думают обо всех несчастьях, которые подстерегают его в жизни. Вместо этого видятся только открывающиеся возможности: его первая улыбка, первые шаги, окончание института, свадебный танец, его лицо, когда он держит на руках собственного ребенка. С Джейкобом я постоянно сверяюсь с указателями: когда он по собственному желанию посмотрел мне в глаза, когда он воспринял изменения в планах без истерики, когда он носит рубашку, предварительно педантично не срезав сзади ярлычок. Мы любим детей не за их поступки, мы любим их за то, кем они есть. И даже если он убийца, по неосторожности или преднамеренно, он остается моим сыном.
— Не общается со сверстниками, — говорит Хелен Шарп. — Является центром собственной вселенной. Самосохранение — одно незыблемое правило. Приступы гнева и неумение владеть собой… Как по мне, доктор Мурано, синдром Аспергера — это новое определение эгоизма. — Нет. Речь не идет о нежелании учитывать чувства других людей, мы говорим о неспособности к этому. — Тем не менее подобный диагноз начали ставить относительно недавно, верно? — Впервые синдром получил определение в «Руководстве по диагностике и статистике психических расстройств» в тысяча девятьсот девяносто четвертом году, но само заболевание было не новым. Многим людям, страдающим синдромом Аспергера, просто не был поставлен диагноз. — Например? — Режиссеру Стивену Спилбергу. Писателю Джону Элдеру Робинсону. Сатоси Тадзири — создателю феномена Покемона. Питеру Торку — музыканту из группы «Monkees». Им всем официально уже во взрослом возрасте был поставлен диагноз — синдром Аспергера. — Они все очень успешные люди, не так ли? — спрашивает Хелен. — Похоже на то. — Они ведут очень насыщенную жизнь, часто общаются с людьми? — По-видимому. — Неужели вы полагаете, что кто-то из них испытывает трудности в социальном плане? — Да, полагаю. — Вы думаете, что у них случались моменты, когда их дразнили? Когда они чувствовали себя обособленно? — Я не знаю, мисс Шарп. — Правда? Вы видели старую стрижку Питера Торка? Рискну предположить, что в детстве у них не обходилось без насмешек. Однако ни одного из этих людей с синдромом Аспергера не судили за убийство, ведь так? — Не судили. Как я уже говорила, не существует прямой связи между насилием и синдромом Аспергера. — Если не синдром Аспергера вызывает вспышку насилия, в таком случае, почему этот синдром может служить оправданием Джейкобу, который совершил ужасный поступок? — Возражаю! — кричит Оливер. — Предвзятое отношение. — Поддерживаю, — отвечает судья. Прокурорша пожимает плечами. — Вопрос снят. Доктор Мурано, как формально был поставлен диагноз Джейкобу? — Я провела проверку умственных способностей, оценила навыки адаптации, изучила, как Джейкоб ведет себя в различных социальных ситуациях. Поговорила с Эммой Хант и его учителями, изучила историю поведения Джейкоба. Синдром не проявляется за одну ночь. Я просмотрела его видеозаписи до двухлетнего возраста, когда его развитие еще ничем не отличалось от развития обычных детей, а затем последовало ухудшение в поведении и общении с людьми. Я наблюдала за ним на протяжении нескольких сеансов — как в своем кабинете, так и в школе, в социальных условиях. — Значит, не существует никаких анализов крови и других научных исследований, по результатам которых можно определить, есть у ребенка синдром Аспергера или нет? — Не существует. Постановка диагноза основывается на наблюдении за повторяющимся поведением, изучением интересов. Плюс дефицит в коммуникации, который негативно сказывается на повседневной жизни, без значительного отставания в речевом развитии. — Таким образом… суждение является оценочным? — Да, — соглашается доктор Мурано. — И оценивает его специалист. — Если Джейкоба осмотрит другой психиатр, существует вероятность того, что у него не диагностируют синдром Аспергера? — Сильно сомневаюсь. Часто синдром Аспергера путают с синдромом дефицита внимания и гиперактивности, но когда детям-аутистам приписывают лечение для детей с синдромом дефицита внимания и гиперактивности, а результата нет, то становится понятно, что диагноз необходимо пересмотреть. — Следовательно, основным критерием постановки диагноза служит неумение Джейкоба общаться с окружающими, его неспособность читать «между строк», его пристрастие к рутине и порядку, его зацикленность на определенных темах? — Да, все правильно, — соглашается психиатр. — Скажем, если мой семилетний ребенок днем и ночью смотрит «Могучих спасателей», отказывается засыпать без молока с печеньем, не может рассказать мне, что происходит в школе, не умеет делиться игрушками с младшим братом… Значит ли это, что у моего ребенка синдром Аспергера? — Не обязательно. Представим, что у нас в песочнице сидят два трехлетних малыша. Один говорит: «Посмотри на мой грузовик». Второй отвечает: «А у меня есть кукла». Они играют параллельно — в этом возрасте это считается нормой. Но если посмотрим на этих же детей в восьмилетнем возрасте, на заявление «Посмотри на мой грузовик» уместно будет ответить «Отличный грузовик!» или «Можно потрогать?» либо любое другое предложение, что явилось бы продолжением общения с ребенком, который начал разговор. Тем не менее ребенок с синдромом Аспергера в ответ может все равно сказать: «А у меня есть кукла». Когда товарищи по играм уходят, дети с синдромом Аспергера не понимают почему. В его представлении он ответил на слова собеседника и продолжил беседу. Он не понимает, что его ответ не к месту. — Либо, — выдвигает предположение Хелен Шарп, — ребенок с куклой просто зациклен на себе самом, верно? — С детьми-аутистами это обычная история. — Но и для обычных детей это не редкость. По моему мнению, доктор, поставленный вами диагноз и ваши предположения основываются исключительно на личном мнении. Вы не проводите токсикологические анализы, не делаете электроэнцефалограмму… — Существует множество психических расстройств, при которых клиническое наблюдение — единственный метод диагностирования, мисс Шарп. И этот случай не исключение. Любой психиатр вам скажет, что синдром Аспергера — клинический диагноз. Возможно, сложно описать его несведущему человеку, но когда встречаешь это расстройство, то сразу понимаешь, с чем имеешь дело. — И чтобы не возникло вопросов. Вы чувствуете, что заболевание Джейкоба каким-то образом повлияло на него в день убийства Джесс Огилви? — Именно так. — Потому что Джейкоб не в состоянии справляться с социальными ситуациями. И он не может поставить себя на место другого человека. И чувство разочарования иногда приводит к вспышкам гнева. — Именно так, — подтверждает доктор Мурано. — И эти черты характерны для человека с синдромом Аспергера? — Да. — Какое совпадение! — восклицает прокурорша, скрещивая руки на груди. — Эти же черты прослеживаются в портретах хладнокровных убийц.
Однажды Джейкоб признался мне, что слышит, как умирают растения. «Они кричат», — уверял он. Я, разумеется, считала это заявление смешным, пока не поговорила с доктором Мурано. Она заверила, что дети с синдромом Аспергера обладают такими чувствами, о которых мы даже не подозреваем. Мы отгораживаемся от звуков и образов, которые постоянно атакуют наш мозг, именно поэтому иногда кажется, что дети-аутисты закрылись в своем собственном мирке. «Это не так», — уверила меня психиатр. Они в нашем мире, но поглощены им больше, чем мы. В тот день я пришла домой и нашла в Интернете сведения о том, как погибают растения. Оказалось, растения в состоянии стресса выпускают газ — этилен, а ученые в Германии создали прибор, который фиксирует энергию высвобождаемых молекул как вибрацию… или звук. Теперь я задаюсь вопросом: а не тяжело ли быть свидетелем последнего вздоха природы? А вдруг мой сын слышит не только растения, но и как «скрипит зубами» бушующий океан. Как застенчиво восходит солнце. Как разбивается сердце.
ОЛИВЕР
Однажды в старшей школе школьный психолог, миссис Инверхолл, дала мне тест на выявление способностей, чтобы определить мое будущее. Первой в списке рекомендуемых мест работы, учитывая мои способности, была должность следователя по расследованию несчастных случаев на воздушном транспорте — таких во всем мире меньше пятидесяти человек. Номером два стояла должность хранителя музея китайско-американских учений. Номер три — клоун в цирке. Я абсолютно уверен, что «адвоката» в перечне не было. Спустя некоторое время после окончания школы до меня дошли слухи, что этот школьный психолог рано вышла на пенсию и переехала в Айдахо в коммуну утопистов, где нарекла себя Благословенной и сейчас разводит альпак. По виду Френсис Гренвилл непохоже, что она в скором времени будет разводить лам на ферме. На ней блуза, застегнутая на все пуговицы, крепко сцепленные руки лежат на коленях — мне кажется, что на ладонях останутся отпечатки ее ногтей. — Миссис Гренвилл, — начинаю я, — назовите свое место работы. — Старшая школа Таунсенда. — Как давно вы работаете там школьным психологом? — Десятый год. — Что входит в ваши обязанности? — спрашиваю я. — Я помогаю ученикам с поиском колледжа, помогаю пройти отбор. Пишу рекомендации тем, кто поступает в колледж. Занимаюсь с учениками, которые сталкиваются с поведенческими трудностями во время обучения в школе. — Вы знакомы с Джейкобом? — Знакома. Поскольку он занимается по ИУП, я непосредственно участвовала в организации его школьного дня, чтобы обеспечить его особые потребности. — Вы можете пояснить суду, что значит ИУП? — Индивидуальный учебный план, — объясняет она. — Это учебная программа, направленная, согласно федеральному закону, на улучшение качества образования для детей с ограниченными возможностями. Каждый учебный план уникален и учитывает особенности определенного ребенка. Например, для Джейкоба был составлен перечень правил, которых необходимо придерживаться в школе, потому что он лучше воспринимает структурированную информацию и определенный режим. — Вы встречались с Джейкобом помимо вопросов, связанных с обучением? — Да, — отвечает миссис Гренвилл. — Случалось, что на него жаловались учителя за позерство перед классом. — Как это? — В одном случае он продолжал утверждать, что учитель биологии ошибается, после того как последний привел на уроке некие факты. — Она замолкает. — Мистер Хаббард объяснял структуру ДНК. Он расположил аденин в паре с аденином вместо тимина. Когда Джейкоб указал ему на ошибку, мистер Хаббард рассердился. Джейкоб не понял, что учитель раздражен, и продолжал указывать на неточность. Мистер Хаббард отправил его к директору школы за срыв урока. — Джейкоб объяснил, почему он не понял, что учитель сердится? — Да. Он сказал, что злое лицо мистера Хаббарда больше напоминает лица людей, когда они радуются. — Это соответствует действительности? Миссис Гренвилл поджимает губы. — Я замечала, что мистер Хаббард ухмыляется, когда сердится. — Вы случайно не знаете, правильно ли располагать в паре аденин с аденином? — Как оказалось, прав был Джейкоб. Я смотрю на скамью подсудимых. У Джейкоба улыбка до ушей. — Случались еще инциденты, когда вам приходилось приходить Джейкобу на помощь? — В прошлом году он попал в неприятность из-за девушки. Она очень расстроилась из-за плохой оценки и каким-то образом убедила Джейкоба в том, что если он на самом деле хочет быть ее другом, то должен подойти к учителю математики и послать его… — Она опускает взгляд. — На три буквы. В наказание Джейкоба оставили после уроков, а позже он встретил эту девушку и схватил ее за горло. — А что произошло потом? — Их увидел учитель и оттащил его от девушки. Джейкоба на две недели отстранили от занятий. Если бы не индивидуальный учебный план и не понимание того, что его спровоцировали, Джейкоба наверняка бы отчислили. — Каким образом вы пытались внести коррективы в социальное поведение Джейкоба в школе? — Он посещал занятия по социальной адаптации, но потом мы с Эммой Хант решили пригласить для Джейкоба частного наставника. Мы подумали, что лучше моделировать особые ситуации, которые обычно его расстраивают, чтобы он учился более конструктивно с ними справляться. — Вы нашли наставника? — Да. Я позвонила в университет, там прозондировали почву в учебной части. — Она смотрит на присяжных. — Джесс Огилви первая откликнулась на нашу просьбу. — Джейкоб с ней встречался? — Да, с осени. — Миссис Гренвилл, с тех пор как Джесс Огилви стала наставником Джейкоба, бывали случаи, что он выходил из себя? Она качает головой. — Нет, ни разу. — Свидетель ваш, — говорю я Хелен. Встает прокурор. — Мистер Хаббард, учитель биологии, рассердился, а Джейкоб этого не понял? — Именно. — Вы хотите сказать, что у Джейкоба с этим проблемы? С пониманием того, когда на него сердятся? — Да, исходя из того, что мне известно о синдроме Аспергера. — Во втором упомянутом вами случае Джейкоб на спор обругал учителя, а потом напал на девушку, которая спровоцировала его, верно? — Да. — Разве Джейкобу не говорили, что нельзя использовать физическую силу при разрешении проблем? — Разумеется, говорили, — отвечает психолог. — Он знал, что это школьное правило. — Тем не менее нарушил его? — уточняет Хелен. — Нарушил. — Несмотря на то что, согласно вашим собственным показаниям, для Джейкоба чрезвычайно важно следовать правилам? — Несмотря на это, — подтверждает миссис Гренвилл. — Он вам объяснил, почему нарушил это правило? Миссис Гренвилл медленно качает головой. — Он сказал, что просто дал сдачи. Хелен размышляет над сказанным. — Вы также показали, миссис Гренвилл, что с тех пор как Джейкоб стал заниматься с наставником, в школе он не выходил из себя. — Верно. — По-видимому, он изливал свой гнев после школы, — говорит Хелен. — Вопросов больше нет.
Сегодня слушания по делу отложили рано, потому что у судьи Каттингса был запланирован визит к доктору. Когда последние зрители покидают зал, я собираю свои бумаги и запихиваю их в портфель. — Что ж, — обращаюсь я к Эмме, — я бы хотел заглянуть к вам и обсудить, что ты будешь говорить в суде. Краем глаза я замечаю, как к нам направляются Тео с Генри. — Мне казалось, мы уже все обсудили, — многозначительно ответила Эмма. Это правда. Но будь я проклят, если вернусь в свою контору, когда знаю, что Генри с ней под одной крышей! — Никогда не мешает повторить, — замечаю я. — У нас две машины. Зачем вам всем тесниться в одной. Может быть, поедешь со мной? Я смотрю Эмме прямо в глаза. — Отличная идея! — отвечает она. — Джейкоб, может быть, и ты поедешь? Вот так и получилось, что я плетусь в хвосте у арендованной Генри машины, рядом со мной, на пассажирском сиденье, Джейкоб — его удалось усадить сюда после небольшой истерики, потому что он предпочитает ездить на заднем сиденье, а в моем грузовичке такового не имеется. Он крутит радио, которое ловит только станции АМ-диапазона, потому что мой автомобиль настолько древний, что его, наверное, собрали еще при Моисее. — Ты знаешь, почему станции АМ-диапазона лучше ловятся ночью? — спрашивает Джейкоб. — Потому что верхние слои атмосферы лучше отражают радиосигналы, когда солнце меньше разогревает своими лучами верхние слои атмосферы. — Спасибо, — отвечаю я, — без этого я бы не заснул. Джейкоб удивленно смотрит на меня. — Правда? — Нет, я шучу. Он скрещивает руки на груди. — Слышал бы ты себя в суде! Я не «догоняю» сарказм. Я сосредоточен только на самом себе. В любой момент я могу совершенно потерять голову, становлюсь сумасшедшим. — Ты не сумасшедший, — возражаю я. — Просто я хочу, чтобы присяжные признали тебя с точки зрения закона невменяемым. Джейкоб резко откидывается на спинку сиденья. — Я не большой любитель навешивать ярлыки. — Что ты имеешь в виду? — Когда мне впервые поставили диагноз, мама испытала облегчение, потому что решила, что это как-то может помочь. Я вот о чем: учителя считают, что детям, которые читают книги, предназначенные ученикам на восемь классов старше, и делают сложные математические вычисления уже в третьем классе, не нужна специальная помощь, несмотря на то что они являются предметом постоянных насмешек. Диагноз помог мне получить ИУП, что по-своему хорошо, однако произошли изменения и в худшую сторону. — Джейкоб пожимает плечами. — Наверное, я ожидал, что со мной произойдет то же, что и с моей одноклассницей, у которой огромное красное пятно на пол-лица. К ней подходят и прямо спрашивают, что это такое, а она объясняет, что это родимое пятно и оно не болит. Точка. Никто не спрашивает, можно ли заразиться родимым пятном, как вирусом, никто не прекращает с ней играть из-за пятна. Но как только ты признаешься, что аутист, собеседник начинает говорить громче, как будто ты глухой. И то, за что раньше хвалили — необычайно острый ум или по-настоящему отличная память, — внезапно становится чертами, которые делают тебя еще более странным. — На мгновение он замолкает, потом поворачивается ко мне. — Не я аутист. У меня аутизм, а еще у меня каштановые волосы и плоскостопие. Поэтому я не понимаю, почему меня всегда называют «ребенок с синдромом Аспергера». Я не отрываю взгляда от дороги. — Потому что лучше быть ребенком с синдромом Аспергера, чем человеком, который убил Джесс Огилви, — отвечаю я. Остаток пути мы молчим.
Символично, что Генри появился в тот день, когда еда не была исключительно «по Аспергеру». Эмма приготовила бифштекс с печеным картофелем и подливкой и безглютеновые шоколадные пирожные. Если Генри и заметил отсутствие зеленых овощей — или, в данном случае, пищи не коричневого цвета, — он ничего не сказал. — Значит, Генри, вы занимаетесь программированием? — начинаю я разговор. Он кивает. — Сейчас я занимаюсь тем, что интерпретирую расширяемый язык разметки для веб-приложений «укажи и щелкни» для Ай-пи-фона, что оживит четыре сотни современных американских этнических блюд, придаст им остроту китайских трав и специй. Он начинает пятнадцатиминутную лекцию о компьютерном программировании, понятную лишь посвященным. Никто из нас его не слушает. — Похоже, яблоко от яблони недалеко упало, — замечаю я. — На самом деле я работаю на компанию «Эдоби», [21]— замечает Генри. Смеемся только мы с Тео. Интересно, а Генри кто-нибудь ставил диагноз? — Вы женились второй раз, не так ли? Я смотрю на Эмму. — Да. У меня две дочери, — отвечает он и тут же добавляет: — Вдобавок, разумеется, к двум сыновьям. — Разумеется, — подтверждаю я и разламываю пирожное пополам. — Когда вы уезжаете? — Оливер! — одергивает меня Эмма. Генри смеется. — Все зависит от того, как долго продлится суд. — Он откидывается на стуле. — Эмма, ужин был великолепен. «Подожди до Синей пятницы!» — думаю я. — Мне стоит подыскать гостиницу. Я не спал целых тридцать шесть часов и валюсь с ног от усталости, — признается Генри. — Оставайся здесь, — приглашает Эмма, и мы оба — и я, и Генри — удивленно смотрим на нее. — Глупо заставлять тебя тащиться бог знает куда, если завтра утром мы вместе едем в суд, ведь так? Тео, отец будет спать у тебя в комнате, а ты ляжешь на диване. — Что? — возмущается Тео. — Почему это я должен уступить свою комнату? Почему не Джейкоб? — Поставлю вопрос по-другому, — отвечает Эмма. — Ты станешь спать на диване или будешь помогать мне успокаивать Джейкоба после очередного приступа? Тео, разозлившись, вскакивает из-за стола. — Где взять чертовы подушки? — Я никого не хочу… — начинает Генри. — Эмма, — вмешиваюсь я, — можно тебя на минутку? — Сейчас. Ты хотел поговорить о свидетельских показаниях? — Она поворачивается к Джейкобу. — Дорогой, ты не мог бы убрать со стола и загрузить посудомоечную машину? Джейкоб встает и начинает убирать посуду, а я тяну Эмму наверх. — Нужно найти спокойное место, — говорю я и веду женщину в ее собственную спальню. Раньше я никогда не заходил сюда. Тут тихо, все в прохладных зеленых и бирюзовых тонах. На комоде дзэн-сад с грабелькой и тремя черными камнями. На песке кто-то написал «НА ПОМОЩЬ!». — Я волнуюсь только о перекрестном допросе, — признается Эмма. И это единственное, что она успевает сказать, прежде чем я хватаю ее в охапку и целую. И тоже не слишком нежно. Как будто изливаю на нее переполняющие меня чувства, которые не могу выразить словами. Когда она высвобождается из моих объятий, губы у нее розовые и припухшие, и я тут же снова бросаюсь к ней, но она кладет руку мне на грудь, чтобы сдержать мой порыв. — Боже мой! — На ее лице появляется улыбка. — Ты ревнуешь! — А к чему, черт побери, все эти экивоки? «Глупо заставлять тебя тащиться…» — Так и есть. Он отец мальчиков, а не просто посторонний с улицы. — Значит, он будет спать здесь, прямо за этой стеной? — «Спать» — ключевое слово в этом предложении, — говорит Эмма. — Он здесь ради Джейкоба. Поверь мне, у Генри нет скрытых мотивов. — Но раньше ты его любила. Она удивленно приподнимает брови. — Неужели ты думаешь, что я все пятнадцать лет сидела и тосковала по нему? Ждала момента, когда он опять войдет в эти двери, чтобы я могла спрятать его наверху в спальне и соблазнить? — Нет, — отвечаю я. — Но я бы не стал сбрасывать его со счетов. Она секунду пристально смотрит на меня и заливается смехом. — Ты не видел его идеальную маленькую женушку и идеальных дочурок. Поверь мне, Оливер, я не являюсь любовью всей его жизни, той, что он не может забыть. — Ты моя любовь, — признаюсь я. Улыбка сползает с ее лица. Она встает на цыпочки и целует меня в ответ. — Разве это тебе не нужно? Мы оба вздрагивает от голоса Джейкоба и отстраняемся друг от друга. Он стоит в дверях, одна рука лежит на ручке двери, в другой он держит мой портфель. — Ты только что… — Он подыскивает слова. — Вы двое… Не говоря больше ни слова, он с такой силой швыряет в меня портфель, что я охаю, когда его ловлю. Он бежит по коридору в свою комнату и хлопает дверью. — Что он видел? — лихорадочно спрашивает Эмма. — Когда он вошел? Внезапно в дверях появляется Генри. Он озадаченно смотрит в ту сторону, где скрылся Джейкоб, потом переводит взгляд на Эмму. — У вас все в порядке? Эмма поворачивается ко мне. — Думаю, тебе лучше поехать домой, — говорит она.
ЭММА
Когда я вхожу в комнату Джейкоба, он согнулся над столом, мурлычет себе под нос песню Боба Марли и яростно пишет поперек зеленой книги для записей:
1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34, 55, 89, 144, 233
Я беру из его рук карандаш, и он поворачивается на своем вращающемся стуле. — «Я сделала тебя рогоносцем, милый?» — с горечью произносит он. — Никаких цитат из фильмов, — говорю я Джейкобу. — Особенно из «Остина Пауэрса». Я знаю, что ты расстроен. — Еще бы! Я-то думаю, что мама обсуждает с моим адвокатом свидетельские показания, которые будет давать в суде, а вместо этого она засовывает ему в горло свой язык! Да, есть от чего расстроиться. Я усмиряю вспыхнувшую внутри злость. — Во-первых, я абсолютно готова давать показания. Во-вторых, я не собиралась его целовать. Само собой получилось. — Такие вещи сами собой не случаются, — возражает Джейкоб. — Ты либо хочешь, чтобы это произошло, либо нет. — Что ж, тогда ладно: думаю, за пятнадцать лет одиночества я заслужила, чтобы кто-то обратил на меня внимание. — Не «кто-то», — говорит он, — а мой адвокат. — Он всецело поглощен твоим делом, Джейкоб. — Да плевать на него! Если он не будет справляться, я всегда могу его уволить. Но ты, — вопит он, — как ты могла так со мной поступить? Ты моя мать! Я встаю лицом к нему, так близко, что наши пальцы ног соприкасаются. — Мать, которая положила на алтарь всю свою жизнь, чтобы заботиться о тебе, — отвечаю я. — Мать, которая настолько тебя любит, что не задумываясь поменялась бы с тобой местами. Но это не означает, что я не заслуживаю счастья. — Что ж, надеюсь, ты будешь на седьмом небе, когда я проиграю этот суд из-за того, что ты была слишком занята развратом. И вдруг я отвешиваю ему пощечину. Не знаю, кто из нас больше удивлен. Я никогда в жизни не била Джейкоба. Он прижимает ладонь к щеке, где алеет отпечаток моей ладони. — Прости! Боже мой, Джейкоб, прости меня! — извиняюсь я, и слова наскакивают друг на друга. Я убираю его руку, чтобы посмотреть на дело рук своих. — Сейчас принесу льда, — говорю я, а он смотрит на меня так, как будто никогда раньше не видел. Поэтому, вместо того чтобы уйти, я сажусь на кровать и прижимаю его к себе, как делала в детстве, когда он был еще маленьким, а окружающий мир слишком огромным для него. Я раскачиваюсь из стороны в сторону, чтобы не пришлось ему. Постепенно он обмякает. — Джейкоб! — окликаю я. — Я не хотела тебя обидеть. И лишь после того как он кивает, я понимаю, что повторила те же самые слова, которые Джейкоб сказал мне о Джесс Огилви.
За годы приступов, припадков и истерик я сдерживала Джейкоба, сидела на нем, держала, как вазу, — но никогда раньше не била. Я знаю неписаные правила: «Хорошие родители никогда не поднимают руку. Поощрение действеннее наказания». Однако одного-единственного мгновения разочарования хватило, чтобы понять: я не могу одновременно быть матерью, в которой он нуждается, и женщиной, которой хочу быть, — и как отрезало. Неужели с Джейкобом произошло нечто подобное? Вечером Оливер звонил четыре раза, но я не отвечала, когда на определителе высвечивался его номер телефона. Может быть, так я себя наказывала, а может, просто не знала, что сказать. В начале третьего ночи дверь моей спальни приоткрылась. Я тут же села на постели, ожидая появления Джейкоба. Но вошел Генри. На нем были штаны от пижамы и футболка с надписью «Другого места как 127.0.0.1 не найдешь». — Я заметил, что у тебя горит свет, — сказал он. — Не спится? Генри покачал головой. — А тебе? — Нет. Он указал на край кровати. — Можно? Я подвинулась. Он присел, но не отводил взгляда от подушки за моей спиной. — Знаю, — начала я, — это может показаться немного странным… — Нет, просто теперь я сплю на левой стороне, как и ты. Интересно, как так получилось? Я откидываюсь на изголовье кровати. — Существует много вопросов, на которые у меня нет ответа. — Я… не понял, из-за чего, собственно, весь сыр-бор, — деликатничает Генри. — Но слышал крики. — Да. Бывали ночки и поспокойнее. — Я должен извиниться перед тобой, Эмма. Во-первых, за то, что свалился как снег на голову. По крайней мере, я должен был спросить разрешения приехать. У тебя и без меня забот хватает. Похоже, я думаю исключительно о себе. — К счастью, у меня большой опыт общения именно с такими людьми. — Это второе, за что я хотел извиниться, — продолжает Генри. — Я должен был быть рядом все те ночи, когда раздавались крики, когда случались… приступы и все остальное, что является частью жизни Джейкоба. Сегодня в зале суда я узнал о нем больше, чем за все эти восемнадцать лет. Я должен был быть рядом, чтобы помочь в трудную минуту. Я улыбаюсь. — В этом мы не похожи. Я бы хотела, чтобы ты был здесь в радости. — Я смотрю поверх его плеча в коридор. — Джейкоб милый, смешной, такой умный, что иногда ставит меня в тупик. И очень жаль, что тебе не довелось узнать его таким. Он протягивает руку поверх одеяла и пожимает мою. — Ты хорошая мать, Эмма, — говорит он, и мне приходится прятать глаза, потому что я тут же вспоминаю о нашей ссоре с Джейкобом. Потом Генри спрашивает: — Убил он? Я медленно поворачиваюсь к нему. — А разве это имеет значение?
Я могу припомнить единственный случай, когда отругала Джейкоба. Ему тогда исполнилось двенадцать, и он не поздравил меня с днем рождения. Не подарил открытку, не приготовил подарка, даже не обнял, хотя всю неделю я усиленно ему намекала. Поэтому в тот вечер, приготовив ужин, я резче, чем обычно, поставила перед ним тарелку и стала напрасно ждать — как всегда! — что Джейкоб скажет «спасибо». — А как насчет небольшой благодарности? — взорвалась я. — Почему не оценить то, что я для тебя делаю? Сбитый с толку Джейкоб посмотрел в тарелку, потом на меня. — Я готовлю тебе ужин. Складываю белье. Вожу тебя в школу и забираю оттуда. Ты когда-нибудь задумывался, зачем я это делаю? — Потому что это твоя работа? — Нет, потому что я люблю тебя, а когда любишь, делаешь для человека все, не ожидая благодарности. — Но ты же ждешь благодарности, — упрекнул он. Именно тогда я поняла, что Джейкобу никогда не постичь, что такое любовь. Он бы поздравил меня с днем рождения, если бы я прямо попросила об этом, но сделал бы это не от сердца. Нельзя заставить человека любить; любовь идет изнутри, а Джейкоб устроен по-другому. Я помню, как выскочила из кухни и какое-то время сидела на крыльце при свете луны, который в действительности и светом-то не является, — так, слабое отражение солнца.
ОЛИВЕР
— Джейкоб, — говорю я, как только вижу парня на следующее утро, — нам нужно поговорить. Я иду за ним через стоянку, чуть поотстав от остальных, чтобы поговорить с глазу на глаз. — Вам известно, что нет специального термина для мужчины-шлюхи? — спрашивает Джейкоб. — Я имею в виду, есть жигало, но подразумевается, что он получает деньги в обмен… — Довольно, послушай, — вздыхаю я. — Мне очень жаль, что ты нас застал. Но я не собираюсь извиняться за то, что мне нравится твоя мама. — Я мог бы вас уволить, — говорит Джейкоб. — Попробуй. Но все зависит от судьи, поскольку слушания по делу уже начались. — А если он узнает о вашем непристойном поведении с клиентом? — Она не мой клиент, — отвечаю я. — Мой клиент ты. В любом случае, мои чувства к твоей матери лишь придают мне решимости выиграть дело. Он молчит. — Я больше не буду с вами разговаривать, — бормочет Джейкоб и ускоряет шаг, пока почти бегом не пускается вверх по ступенькам в здание суда.
Ава Ньюкомб, судебный психиатр, ключевая фигура моей защиты. Если ей не удастся убедить присяжных, что из-за некоторых особенностей синдрома Аспергера Джейкоб мог убить Джесс Огилви, на самом деле не понимая, что поступает неправильно, — тогда Джейкобу грозит тюрьма. — Доктор Ньюкомб, дайте юридическое определение невменяемости. Она высокая, уверенная в себе, отличный профессионал — так и притягивает взгляд. «Пока, — думаю я, — все идет хорошо». — Определение гласит: во время совершения деяния подсудимый не понимал, что хорошо, что плохо, вследствие серьезного умственного дефекта или заболевания. — Вы не могли бы привести нам пример такого умственного дефекта или заболевания? — Заболевания, связанные с психотической оторванностью от реальности, например шизофрения. — Это единственное психическое заболевание, когда вступает в силу закон о невменяемости? — Нет. — Синдром Аспергера приводит к психотической оторванности от реальности? — Нет. Но здесь можно говорить о других симптомах, которые могут помешать человеку с синдромом Аспергера в определенный период времени провести грань между «хорошо» и «плохо». — Например? — Всепоглощающее сосредоточение на определенном предмете, настолько, что у человека с синдромом Аспергера может развиться навязчивая идея, которая является помехой в обыденной жизни и даже переходит границы закона. Один раз у меня был пациент, который настолько зациклился на лошадях, что его постоянно арестовывали за незаконное проникновение в местные конюшни. В настоящее время Джейкоб увлечен криминалистикой и расследованием происшествий. Это стало очевидно в процессе нашей беседы, как и то, что он зациклен на телевизионном сериале «Блюстители порядка»: он ведет подробные записи о содержании каждой серии. — Каким образом подобной зацикленностью можно объяснить показания, которые мы уже слышали в суде? — Мы слышали, что Джейкоб все чаще и чаще появлялся на месте происшествия благодаря своему радио, настроенному на полицейскую частоту, — говорит психиатр. — А смерть Джесс Огилви — часть детально продуманного преступления. Улики были сфабрикованы таким образом, чтобы указывать на похищение и в конечном итоге привести к обнаружению жертвы. Существует вероятность того, что представившаяся возможность самому воссоздать место происшествия, а не просто наблюдать со стороны за вымышленными преступлениями, привела Джейкоба к тому, что он пошел против правил, законов и морали. Он думал только о том, что творит настоящее место преступления, которое будут расследовать правоохранительные органы. В данном случае зацикленность на криминалистическом анализе привела Джейкоба к иллюзорному убеждению, что в тот момент смерть Джесс Огилви была неотъемлемой частью его изучения криминалистики. Как бы дико это для нас ни звучало, но жертва становится «побочными потерями» на пути достижения высшей цели. — Но разве Джейкоб не понимал, что убийство карается законом? — Абсолютно не понимал. Он образец послушания, когда речь идет о соблюдении правил, он понимает разницу между добром и злом, не учитывая обстоятельства. Тем не менее в тот момент Джейкоб не мог себя контролировать. Он не понимал природу и последствия своих деяний и не сумел бы остановиться, даже если бы захотел. Я едва заметно хмурюсь. — Но мы так же слышали, что Джесс Огилви и Джейкоб были невероятно
|