О свободеЧто же неожиданного вносит сюда свобода творчество? Она преодолевает последние бастионы социологического натурализма всюду, и в частности в экономике, демонстрируя, что основным богатством общества является творческая свобода человека. Рабы тоталитарных режимов не покладая рук делали муравьиную работу, но воздвигнутые ими монументы – каналы и дамбы, БАМЫ и повороты рек – находятся по ту сторону и мира богатства, и мира Красоты. Что мы должны в связи с вопросом о свободе уяснить? Чем больше в гражданском обществе автономно действующих субъектов, тем больший круг проблем оно способно охватить своим вниманием, тем успешнее развеществляется мир, обретая человеческое лицо. С этим, в частности, связан современный бум мелкого предпринимательства на Западе. Речь идет о бесконечном множестве альтернативных экономических проектов, которые выдвигают венчурные фирмы, осваивая новые рынки, ресурсы, технологии. Как пишет один итальянский экономист, «… в стране, которая всегда была бедна природными ресурсами, общество сумело произвести в изобилии один продукт – предпринимательство, который с течением лет стал фундаментальным ресурсом. Моносубъектный характер тоталитарных обществ, где все решения принимаются центральной властью, порождает особого рода дальтонизм: огромное множество проблем, затрагивающих повседневную жизнь людей не замечается и остается бесхозным. Наша административно-командная система семьдесят лет билась над проблемой: как сделать систему предписаний полной и всеохватывающей – такой, которая бы сделала работу миллионов чисто исполнительской, «претворяющей в жизнь» верховные замыслы. Иными словами она озабочена тем, как уменьшить риск от человеческого присутствия в мире, заменив субъекта соответствующим механизмом. В результате хаос нарастает, ибо бесконечный мир не может уложиться в конечную систему предписаний. Принцип самодеятельного гражданского общества реализуется посредством другой, партнерско – субъектной стратегии: через поиски свободного другого, способного осуществить деятельность, которая почему-либо не дается мне (одновременно заинтересовав его тем, в чем я сам творчески неповторим). Исторические основы белорусской Развитие белорусской государственности имеет очень богатую более чем тысячелетнюю историю. В отечественной истории имеется большое количество фактов, касающихся развития и формирования правовых взглядов и их практического применения, которые представляют ценность для разработки идеологии белорусской государственности на современном этапе. Поэтому обратимся к процессу эволюции государственности на белорусских землях. Государством принято считать территориальный, суверенный союз граждан, созданный с целью защиты их жизни, свободы и имущества. В качестве главных признаков государства выступают наличие определённой территории, в пределах которой государство реализует свою власть, а также форм собственности и государственного права. Сведения о существовании государственности на белорусских землях ещё до нашей эры можно найти в исследованиях античного историка Геродота. В его повествовании о войне персов со скифами в 513 году до нашей эры упоминаются будины и невры, которые в то время населяли белорусские земли. Наличие у будинов и невров царей, отмеченное Геродотом, по мнению авторитетного историка-правоведа И.А.Юхо, являлось свидетельством существования у них определённой политической самоорганизации. О государственных образованиях у восточных славян в начале нашей эры содержатся в Иокимовской летописи. В IX – XIII вв. на территории Беларуси сформировался ряд княжеств, среди которых необходимо отметить Полоцкое, Туровское, Пинское, Гродненское и др. Система управления в княжествах в целом строилась в соответствии с общеевропейскими средневековыми традициями. Вместе с тем, в ряде городов важнейшим органом самоуправления являлось вече – народное собрание, на котором коллегиально решались важнейшие вопросы общественно-политической жизни. Первые раннефеодальные княжества, существовавшие на территории Беларуси, являются истоком её государственности. Одно из наиболее могущественных княжеств – Полоцкое, во время правления Всеслава Брячиславовича (1044 – 1101) по своей территории превосходило в то время многие западноевропейские королевства. В условиях борьбы с агрессией крестоносцев и ввиду угрозы монголо-татарского нашествия в первой половине 13 века в верхнем Понемонье возникло белорусско-литовское государственное образование с центром в Наваградке, которое стало ядром мощного европейского государства – Великого Княжества Литовского, Русского, Жемойтского. Первый князь этого государственного образования – Миндовг (1248 – 1263) – в 1253 году короновался в Наваградке. Великий князь Витень (1293 – 1316) во время своего правления ввёл общегосударственный герб Погоня. Его решение в значительной мере было обусловлено тем, что идея защиты родного края, сфокусированная в традиции народной погони, стала цементирующей государственной идеологией для всех жителей Великого княжества и превратилась в идеологический знак и символ эпохи, а под влиянием европейской геральдики реализовалась в графический символ – герб «Погоня». Во время княжения Гедимина (1316 – 1341) границы государства охватывали почти всю белорусскую территорию, а его столицей стала Вильня. Включение белорусских земель в состав данного государства имело добровольный характер, оно осуществлялось путём заключения соглашений великих князей литовских с феодалами белорусских земель при сохранении льгот, привилегий и относительной автономии. Государственно-политическое объединение всех земель Беларуси в рамках одного государства обусловило рост этнообразующих связей между различными территориальными частями населения, что содействовало процессу формирования белорусской народности. Вместе с тем активизировались и процессы социально-экономического развития. Основные формы феодального землевладения и основные формы крестьянского землепользования, а также категории феодалов и феодально-зависимого населения сложились в ВКЛ в 13 – 14 вв. Первоначально в ВКЛ, как и в других государствах, существовало право собственности крестьян на землю. К середине 16 века основная масса крестьян была закрепощена и лишилась этого права. На протяжении 15 – 16 веков увеличилось количество городов и местечек, повысилась товарность и продуктивность сельского хозяйства. Постепенно в Великом Княжестве Литовском, Русском и Жемойтском (ВКЛ) белорусские земли приобрели определяющее значение во всех сферах социально-экономической и общественно-политической жизни, а белорусский язык являлся государственным. На белорусских землях было сконцентрировано большинство великокняжеских и государственных имений. Крупные феодалы белорусских земель Олельковичи, Друцкие, Радзивиллы, Сапеги и др. занимали важные государственные посты. Есть все основания рассматривать ВКЛ первой половины 16 века в качестве уникального образца общественно-политического строя, для которого было характерно мирное сосуществование и сотрудничество представителей разных народов и конфессий. По форме политического строя ВКЛ являлось сословно-представительной монархией, где власть великого князя была ограничена сеймом и радой, что было закреплено соответствующими документами. Важное значение в процессе формированиях правовых основ государственности ВКЛ имел общеземский привилей 1447 великого князя литовского Казимира, который законодательно закреплял территориальную целостность государства и его суверенные права (статья 13), запрещал правительству раздавать государственное имущество и должности иностранцам. В статутах ВКЛ 1529, 1566 и 1588 гг. были изложены нормы, которые определяли территориальный состав государства, порядок формирования и деятельности государственных органов, права сословий. Статут 1529 г. предоставлял равные права всему «люду посполитому», независимо от сословного происхождения и конфессиональной принадлежности. При этом законодательно закреплялось принципиальное положение, в соответствии с которым иностранцам запрещалось занимать государственные должности и приобретать в собственность землю в пределах ВКЛ (разд. III., статья 3). В соответствии со Статутом 1566 г. великим князем была дана гарантия «всех князей и панов-рад, как духовных, так и светских, и всех чиновников земских и дворных, шляхту, рыцарство, мещане и всех людей посполитых в Великом княжестве Литовском… заховати при свободах и вольностях» (разд. III, арт.2). В законодательных актах ВКЛ XV – XVI ст. ст. было закреплено функциональное разделение деятельности различных ветвей власти. Данное обстоятельство даёт основание сделать вывод о воплощении в законодательных актах ВКЛ идеи правового государства. Под влиянием внешнеполитических обстоятельств, связанных с Ливонской войной, в соответствии с Люблинской унией 1569 года была образована Речь Посполитая. Данное государственное образование являлось федерацией, состоящей из Королевства Польского и Великого Княжества Литовского. ВКЛ сохранило собственный административный аппарат, своё войско и финансы, законодательство и судебную систему, что было закреплено Статутом ВКЛ 1588 года. Данным Статутом запрещалось приобретение польскими феодалами земли на территории ВКЛ. В итоге трёх разделов Речи Посполитой в конце XVIII века белорусские земли были включены в состав Российской империи. Царское правительство отрицало существование белорусского этноса, стремилось интегрировать белорусские земли в империю путём насаждения российского дворянского землевладения и проведения политики русификации. В крайне неблагоприятных условиях в 19 веке происходило формирование белорусской нации. Белорусский этнос, лишённый каких-либо форм собственной государственности или хотя бы автономии, оказался беззащитным перед угрозой этнической ассимиляции. С 1840 года было запрещено в официальных документах использовать названия Беларусь и Литва, вместо которых начал употребляться термин Северо-Западный край России. После подавления восстания 1863 – 1864 гг. на белорусских землях был установлен военно-полицейский режим, усилилась русификация края. Несмотря на усиление ассимиляционных процессов, национальная консолидация белорусов продолжалась. Реальные предпосылки для формирования основ белорусской государственности сложились в годы Первой мировой войны. Глубокий всеобщий кризис и последовавший за ним распад Российской империи благоприятствовали ускорению эволюции национального движения от общей идеи свободной Беларуси к её конкретизации в направлении практического государственно-независимого самоопределения. Национально-освободительные идеи активизировали самосознание многих белорусов: рабочих, военных, тысяч беженцев, которые были объединены в различных белорусских организациях в Петрограде, Москве, Одессе, Киеве и других городах, а также на фронтах Первой мировой войны. После Февральской революции 1917 года белорусское национальное движение стало активно развиваться и на территории, которая сохранялась под контролем России. Анализ развития белорусского национального движения на протяжении 1917 года даёт все основания сделать заключение о том, что осуществление права на самоопределение с неизбежностью должно было поставить на повестку дня вопрос о создании белорусским народом в той или иной форме своей национальной государственности. Практическую попытку реализовать национально-государственные идеалы в виде свободной независимой Беларуси белорусские политики предприняли в декабре 1917 года на Всебелорусском съезде. На съезде был представлен фактически весь спектр политических течений белорусского национального движения – от членов революционно-демократических партий до представителей большевиков и левых эсеров. В работе съезда принимали участие 1872 делегата от Виленской, Витебской, Гродненской, Минской, Могилёвской и Смоленской губерний. Подходы делегатов съезда к разрешению социально-экономических и культурных проблем свидетельствовали о приверженности их социалистическим идеям. В резолюциях ряда секций и комиссий съезда была отражена идея социальной справедливости, подчёркивалась необходимость обеспечения равенства граждан, независимо от национального и социального происхождения. При обсуждении многих конкретных проблем делегаты убеждались, что их разрешение в интересах большинства белорусского населения невозможно без организации собственного государства и краевой власти, которая бы могла опереться на реальную вооружённую силу. В ночь с 17 на 18 декабря 1917 года делегаты съезда обсудили и приняли резолюцию, в соответствии с которой делегаты съезда постановили выделить из своего состава орган краевой власти в лице Всебелорусского Совета крестьянских, солдатских и рабочих депутатов, которому было поручено осуществлять всю полноту власти в Беларуси вплоть до созыва Всебелорусского Учредительного собрания. Всебелорусское Учредительное собрание должно было окончательно закрепить легитимный характер самоопределения Беларуси. Идея самоопределения Беларуси была фактически единогласно поддержана делегатами съезда в качестве альтернативы политике Северо-Западного обкома РСДРП(б) по национальному вопросу. Решение делегатов сьезда о создании краевого органа власти противоречило стремлению Северо-Западного обкома РСДРП(б) сохранить свою монопольную власть в Беларуси, поэтому был осуществлён принудительный роспуск Всебелорусского съезда. Однако данные меры не могли остановить закономерный процесс национально-государственного строительства в Беларуси. Делегатами съезда на очередном заседании 18 декабря 1917 года было принято решение признать Совет съезда исполнительным органом съезда, в обязанности которого входило проведение в жизнь всех решений и постановлений съезда. Вышеизложенные факты дают нам основание сделать следующие выводы. Всебелорусский съезд, во-первых имел наивысшую в условиях того времени степень легитимности для практической реализации идеи белорусской государственности. Во-вторых, легитимно созданные съездом исполнительные органы имели право принимать абсолютно легитимные решения, которые касались вопросов национально-государственного строительства, и после насильственного разгона съезда. Оккупация немцами в конце февраля 1918 года большей части территории Беларуси и заключение 3 марта 1918 года Брестского мира оказали существенное влияние на дальнейшее развитие белорусского национального движения. Руководствуясь решениями Всебелорусского съезда, Исполнительный комитет Совета съезда 20 февраля 1918 года провозглашает себя временной властью на Беларуси, что и было зафиксировано в Первой Уставной Грамоте. Было создано также и правительство – Народный Секретариат во главе с Иосифом Воронко. Заключение Брестского мира без учёта интересов белорусского народа ускорило процесс политического самоопределения Беларуси. 9 марта 1918 года была принята Вторая Уставная грамота, которая провозгласила Беларусь Народной Республикой, а также целый ряд демократических свобод: свобода слова, печати, собраний и забастовок, неприкасаемость личности и жилья. Была продекларирована отмена частной собственности на землю, которая передавалась без выкупа тем, кто её обрабатывает. Собственностью БНР были объявлены лесные и водные ресурсы, а также недра земли. Провозглашение Белорусской Народной Республики явилось свидетельством наивысшего подъёма белорусского национального движения. Вместе с тем, провозглашение БНР явилось только начальным этапом на сложном пути национально-государственного строительства. Провозглашение 25 марта 1918 года независимости Белорусской Народной Республики было исторической закономерностью, логическим и необходимым звеном в борьбе за практическую реализацию идеи национальной государственности. Таким образом, уставными грамотами были провозглашены политические и социальные основы Белорусской Народной Республики как демократического, социально-правового государства. Идея создания правового, социально ориентированного государства, сформулированная в Уставных грамотах БНР, не утратила своей актуальности и в нынешних условиях. Провозглашение Белорусской Народной Республики произошло в очень сложных, противоречивых и весьма неблагоприятных геополитических обстоятельствах. Достигнуть реальной государственной независимости, когда территории страны находятся оккупационные войска, не представляется возможным. Вместе с тем, провозглашение Белорусской Народной Республики и деятельность её органов явились одним из факторов, вызвавшим провозглашение 1 января 1919 года на шестой Северо-Западной конференции РКП(б) в Смоленске белоруской государственности на советской основе – БССР. Однако уже в начале февраля 1919 года на Первом Всебелорусском съезде Советов наряду с признанием независимости принимается решение о фактической ликвидации БССР путём передачи Смоленской, Витебской и Могилёвской губерний в состав РСФСР и слияния Белорусской с Литовской ССР. Повторное провозглашение БССР состоялось 31 июля 1920 года. Территория возобновлённой БССР после заключения Рижского мира включала шесть уездов Минской губернии с населением 1, 4 млн. человек. Политическая и экономическая жизнь Беларуси находилась под строгим контролем центральных партийных органов. Несмотря на дважды провозлашённую и признанную правительством РСФСР независимость БССР, её суверенитет постепенно уменшался. Произошло это в результате заключения в 1922 году договора о создании СССР. Вместе с тем БССР сохранила определённую самостоятельность в развитии культуры, образования и частично экономики. Проведение политики белорусизации содействовало усилению консолидационных процессов белорусской нации. В конце 1920 – начале 1930-х г. происходит трансформации авторитарного однопартийного режима в тоталитарный, которая сопровождалась централизацией управления экономикой и полной ликвидацией суверенитета республик и массовыми репрессиями представителей белорусской национальной интеллигенции. Процесс уничтожения суверенитета союзных республик был официально закреплён конституцией СССР 1936 года. В 1945 году БССР стала членом ООН и формальным субъектом международного права, однако этот факт не привёл к получении республикой реального суверенитета. Послевоенная национальная политика центра характеризовалась усилением русификаторских тенденций, которые привели к деформации национального самосознания значительной части населения Беларуси. Таким образом, БССР в составе СССР обладала только формальным суверенитетом. В 1991 году после распада СССР, была провозглашена Республика Беларусь, и белорусский народ получил реальную возможность построения суверенного, независимого государства. Идеология и социальная мифология Развитие и функционирование всех исторических типов общества, имеющих сложную социально-политическую иерархизированную структуру, взаимопереплетающиеся и взаимоисключающиеся совокупности интересов и потребностей различных общественных субъектов, было бы просто немыслимо без определенных объединяющих их интересов, мировоззренческих универсалий. Но как они возникают и, самое главное, почему они осознаются агентами в качестве общих, единых и необходимых для реализации в данных исторических условиях. Проблема достаточно сложная. На уровне обыденного сознания эта «объективность» интереса не воспроизводится, «а материальные связи и отношения, выходящие за рамки межличностных и групповых контактов, не фиксируются»[1]. В то же время осуществление деятельности в пределах конкретной социальной системы развертывается на основе сознания ее субъектами единых интересов и потребностей в качестве целей и мотивов действий. А оно может быть не только различным, но и противоположным у разных субъектов действия. Следовательно, возникает необходимость выработки некоего общего интереса, объединяющего действия различных социальных и политических слоев и групп в единой системе социальной деятельности. И если эта проблема в средневековых обществах решалась с помощью мировоззренческого универсализма религии, то в дальнейшем ее реализация перемещается в идеологию. Хотя даже в современных обществах говорить о полном исчезновении значения религиозных универсалий в устранении мировоззренческого партикуляризма не приходится. Однако совершенно очевиден тот факт, что функция интеграции социальных субъектов сегодня реализуется в сфере идеологии. Отличительной особенностью является то, что она осуществляет эту функцию с помощью продуцирования мифов. Назначение идеологических мифов, следовательно, состоит в «систематизации политических и социальных ценностей, образцов социальной и политической реальности для объединения материальных интересов групп, противостоящих друг другу».[2] Их функционирование в качестве мировоззренческих универсалий обеспечивает на некоторое время стабильность развития социальной системы в целом и отдельных ее структур, обусловливает привилегированное положение определенных общественных слоев и групп. В этой связи два масштабных идеологических мифа Европы XX в. – фашистский миф о превосходстве арийской расы и миф о реальном социализме – наиболее показательны. Идеологические мифы представляют собой результат рационализированной квазинаучной обработки первичных образований сознания, маскирующей подлинные интересы социального субъекта. Они предстают как концептуально оформленные системы социально-политических идей, фальсифицирующие и извращающие общественные явления и процессы с позиций интересов господствующих социальных сил, предназначенные для усвоения массовым сознанием в целях стабилизации и укрепления существующих политических порядков. Социально созданные, рационализированные идеологические мифы призваны скрыть подлинные интересы определенных общественных сил посредством оправдания противоречий и катаклизмов, присущих социальному строю, представить их массовому сознанию как случайность или, наоборот, социальную необходимость, изменить которую человек не в состоянии. Например, Данэм указывает, что современное общество характеризуется тремя особенностями, которые идеологические мифы призваны скрыть: это экономическое неравенство, социальное неравноправие, невозможность достижения общественного изобилия. Чтобы люди не стремились к этим целям, нужны идеологические доктрины, которые бы обосновали неосуществимость целей или их нежелательность.[3] Указанные Данэмом особенности современного общества и необходимость их сокрытия с помощью мифотворчества характерны для любых обществ. И в этом плане они представляют собой инвариантные структуры идеологических мифов. Хотя, разумеется, в зависимости от политических режимов конкретное их наполнение будет различным. Итак, функция интеграции индивидов в общественную систему, навязывая им господствующие отношения как смысл и цель их жизнедеятельности, в структуре духовного производства[4] осуществляется с помощью идеологических мифов. Кроме того, последние можно рассматривать как явление, обусловленное объективной необходимостью взаимосвязи «верхов» и «низов» общества. Г.Лебон в своем труде «Психология социализма» (1898 г.) указывал на троичность формулы «масса – миф – вождь», лежащей в основе идеологии и политики. Особенность развития массового сознания он видел в стремлении масс двигаться в направлении цезаря. В случае их совпадения с идеями вождя создается благоприятная почва для реализации программы гениев. Бессилие масс в их собственных стремлениях, направленных на улучшение положения (они имеют самые наивные и смутные представления о способах и средствах, которые могли бы служить изменению ситуации), привело к формированию устойчивого психологического стереотипа (исторически трансформировавшегося в бессознательный архетип), суть которого в том, что дефицит возможностей масс заменялся верой в возможности гениев, вождей.[5] Воспроизведению и воспроизводству этой веры способствует идеологический миф. От христианства до наших дней мифы нацеливают сознание людей на то, что воцарившееся в мире зло может быть уничтожено с появлением внешней силы – Христа, или реального мессии – пролетариата, который на место злой и несправедливой иерархии поставит иерархию, творящую добро. Как верно заметил Ж. Сорель, «масса и миф принадлежат друг другу. Масса создается при помощи мифа. Точнее говоря, миф порождает общность людей, так как он направлен в самое сердце человека... Он ликвидирует изоляцию человека... Он осуществляет дело координации человеческих действий... Oн помогает возникнуть согласию. Миф – организующее начало. От него исходит вдохновение, которому человечество обязано своим существованием и величием. Миф дополняет и укрепляет ту веру, на основе которой совершаются великие исторические дела».[6] Таким образом, идеологический миф, реализуя интегрирующую и стабилизирующую функции, представляет собой концептуально оформленную систему идей, формирующую обобщенный, иллюзорный образ социального бытия, воспринимаемый историческими субъектами в качестве единственной реальности. Особенность этих псевдорациональных идеологических конструкций в том, что их «категории» непосредственно переносятся на явление без проверки, верификации, т.е. такие чисто прагматические концепты являются скорее «идеологией практического действия». Природа и степень всеобщности этих клише может колебаться от культурных универсалий до стандартов социальных групп. Социальная жизнь наполнена такого рода «привидениями мысли», которые обретают в высшей степени вид реальности в головах их носителей. Эти конструкции реально функционируют и формируют внутренний мир. Их проникновение в практическое мышление и поведение связано с идеологическим давлением на личность. «Идеологический миф заставляет не просто в себя верить – в него очень хочется верить самому, дабы остаться в здравом уме и в состоянии психологической стабильности».[7] В результате из области «ложного» идеологического сознания человек не способен вырваться ни в какой ситуации и обречен на неподлинное поведение. Индивид в нем выступает как соучастник и проводник осуществляемой над ним духовно-идеологической манипуляции. Наличная социальная организация подчиняет его внутренний мир лишь потому, что в страхе перед ее репрессией он соглашается на полусознательное самовнушение.[8] В этой связи специфика идеологического мифа состоит в том, что он предстает как квинтэссенция политических, правовых, нравственных, религиозных, философских идей, синтезированных в единую концепцию, подчиняющуюся главной мифологеме, содержание которой определяется направленностью социальных интересов экономически господствующих субъектов. Их апологетика составляет тот архитектурный остов, на котором строится идеологический миф. Учитывая то обстоятельство, что социальный интерес является центральным в идеологическом мифе, остановимся более подробно на его анализе. Использование категории «интерес» в объяснении процессов общественной жизни впервые было предпринято в философских теориях французских материалистов XVIII в. Гельвеция, Гольбаха, Дидро. В интересе они обнаружили реальное основание общественной жизни в целом, ее политики, нравственности и т.д. Гельвеций по этому поводу писал, что «если физический мир подчинен закону движения, то мир духовный не менее подчинен закону интереса. На земле интерес есть духовный волшебник, изменяющий в глазах всех живых существ вид всякого предмет».[9] В противоположность французским материалистам, сводившим социальный интерес к чувственной природе человека, Гегель, например, интерпретировал эту категорию как нечто большее, чем содержание намерения и сознания; и этот «остаток», проявляющийся в конечных результатах человеческих деяний, связан у него с хитростью мирового разума, с абсолютной идеей, осуществляющей себя в истории через бесконечное многообразие потребностей и интересов. «Ближайшее рассмотрение истории, – писал Гегель, – убеждает нас в том, что действия людей вытекают из их потребностей, их страстей, их интересов... и лишь они играют главную роль».[10] В марксистской философии социальный интерес рассматривается как феномен, несводимый только к экономическим потребностям (хотя в конечном итоге интересы любой социальной группы обусловлены их экономическим положением). Содержание интересов гораздо шире экономических потребностей, так как в них находит отражение отношение той или иной социально-классовой общности ко всей совокупности материально-духовных ценностей. Будучи выраженными в определенной системе идей, теорий, в виде настроений, взглядов, эмоциональных реакций, социальные интересы пронизывают и общественную психологию. Принципиальное теоретико-методологическое значение имеет выявленная марксизмом связь между интересами и идеологией. «Идея» неизменно посрамляла себя, как только она отделялась от «интереса»[11], – писал Маркс. И вот здесь встает вопрос отделения критерия, на основании которого можно было бы дифференцировать подлинные, истинные интересы и ложные. Как пишет А.Ципко, «что, к примеру, давало основание Сталину полагать, что большие фабрики зерна суть подлинные интересы крестьянства, а привязанность к своему клочку земли – мнимые, ложные интересы?» Сталин, как и Троцкий, апеллировал к «великой исторической задаче», к идее создания общества, где не будет крестьян. Но ведь сама мысль о подобной великой цели относится к разряду гипотетических идей марксизма[12]. Критерий, представленный марксизмом, как выявила общественно-историческая практика, не может рассматриваться в качестве универсального и единственно верного. Как известно, истинность социальных интересов трактовалась Марксом, Энгельсом и Лениным как соответствие интересам тех общественных сил, которые определяют прогрессивную направленность развития общества и тем самым способствуют реализации объективных законов. Поскольку таким законом был определен закон революционной смены буржуазной общественно-экономической формации коммунистической и главной силой, реализующей его, был выдвинут пролетариат, то естественно, что его интересы, направленные на уничтожение старого строя и строительство нового (т.е. как соответствующие объективному ходу общественного процесса), полагались как единственно истинные и подлинные. В соответствии с этой схемой определялись истинность и ложность интересов классов прошлых эпох, например, интересы нарождающейся буржуазии рассматривались как истинные, феодалов – как ложные и т.д. И если данный ход мысли вполне адекватен предшествующему Марксу историческому развитию, то в его попытках моделирования будущего он ведет к утопизму. Обнаруживается это, прежде всего в том, что центральным звеном этой модели, ее бетонным каркасом выдвигается идея пролетариата как субъекта социалистической революции и общественного прогресса. Данный вывод Маркса, пожалуй, стал основой дальнейшей мифотворческой деятельности в теории и политике. Мифоутопичность самой идеи обнаруживается в противоречивости самих рассуждений Маркса. Так, в ранних своих работах, анализируя качественное состояние пролетариата, исходя из экономических отношений капитализма, Маркс справедливо рассматривает его как продукт разложения буржуазного строя, он понимает, что действительный смысл уничтожение частной собственности будет иметь тогда, когда оно совершится духовно развитым, цивилизованным пролетариатом. А в первом томе «Капитала» Маркс уже связывает социалистическую революцию с обнищанием и пауперизацией большинства рабочего класса.[13] «Маркс, – писал Э. Бернштейн, – излагает теорию переворота, в которой говорится не о силе и зрелости пролетариата, а о его вырождении и рабстве».[14] Противоречие между учением о социализме и учением о субъекте социалистической революции было отмечено П.Струве: «Свое эмпирическое основание «теория крушений» нашла у Маркса в учении о естественно-необходимом обнищании народных масс с течением капиталистического развития... И если бы это учение было правильно, его правильность была бы только доказательством против возможности социализма, само высвобождение пролетариата и прогресс культуры, таким образом, против возможности марксовского социализма».[15] Как показала практика, пророком оказался П. Струве, а отнюдь не Маркс. Его же идеи провоцировали реализацию самых агрессивных инстинктов людей, обозленных и обездоленных, жаждущих мести и разрушения, а не созидания. Тем более странной представляется логика Маркса, что исторический опыт уже продемонстрировал силы агрессии в социальном действии. И тот же Маркс писал, что «весь французский терроризм был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с абсолютизмом, феодализмом, мещанством»[16], а Ленин еще в 1905 г. призывал «разделаться с царизмом по-якобински, или, если хотите, по-плебейски»[17]. Апогеем утопизма учения о субъекте революционного переустройства общества был вывод о необходимости диктатуры пролетариата. Еще в 20-е годы С.Л.Франк в связи с этим отмечал, что причины крушений наших мечтаний заключаются не только в ошибочности самого плана спасения, а «прежде всего в непригодности самого человеческого материала «спасителей» (будь то вожди движения или уверовавшие в них народные массы, принявшиеся осуществлять воображаемую правду и истреблять зло): эти «спасители», как мы теперь видим, безмерно преувеличивали в своей слепой ненависти зло прошлого, зло всей эмпирической, уже осуществленной, окружавшей их жизни и столь же безмерно преувеличивали в своей слепой гордыне свои собственные умственные и нравственные силы; да и сама ошибочность намеченного ими плана спасения проистекала, в конечном счете, из этой нравственной их слепоты. Гордые спасители мира, противопоставлявшие себя и свои стремления как высшее разумное и благое начало злу и хаосу всей реальной жизни, оказались сами проявлением и продуктом – и притом одним из самых худших – этой самой злой и хаотичной русской действительности; все накопившееся в русской жизни зло, ненависть и невнимание к людям, горечь обиды, легкомыслие и нравственная распущенность, невежество и легковерие, дух отвратительного самодурства, неуважение к праву и правде – оказались именно в них самих, мнивших себя высшими, как бы из иного мира пришедшими спасителями России от зла и страданий»[18]. Таким образом, в основе обоснования истинности и приоритетности интересов рабочего класса лежала мифоутопическая по своей сути концепция, которая имела огромное фундаментальное значение в деле ее практической реализации. Это был прямой путь к тоталитаризму и насилию, завуалированный высокими, мифоутопическими идеями защиты интересов пролетариата и всех трудящихся, соответствующих якобы объективному ходу исторического прогресса. Как следствие реализации главной мифологемы марксизма не только рабочий класс, но и общество в целом достигло результата прямо противоположного замыслам теоретиков. Иллюзорность идеи праведности интересов пролетариата, находясь в глубоком противоречии с действительностью, с социальным опытом человечества, постоянно требовала его снятия. Но мифологизированное общественное сознание в состоянии было сделать это только одним способом – созданием новых мифов. Идеология, выражая и защищая интересы определенных социальных сил не может быть беспристрастной и объективной. А это обстоятельство детерминирует в большей или меньшей степени (что зависит от политического режима) сознательное искажение истины и неадекватное отражение наличного социального бытия в угоду корыстным целям
|
