Студопедия — О ГЕШТАЛЬТТЕОРИИ
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

О ГЕШТАЛЬТТЕОРИИ






Что такое гештальттеория? Гештальттеория возник­ла из конкретных исследований; в процессе работы над определенными проблемами психологии, психологии народов, логики, теории познания. Существуют конк­ретные проблемы, которые создали для нее почву; ра­бота все более приближала к одной главной, основопо­лагающей проблеме.

Какова существенная особенность положения в на­уке? Эта особенность одинаковым образом выступила у многих исследователей и философов настоящего вре­мени, в том числе у тех, кто еще только вступает в науку. Сложилась такая ситуация: от какого-то живого собы­тия приходят к науке, ищут в ней выяснения, углубле­ния, проникновения в сущность этого события.

И хотя часто находят знания, связи, все же чувст­вуют себя после этого еще беднее, нежели прежде. Как это выглядит, например, в психологии? Исходят от всей

полноты жизни субъекта, от переживаний, которые он испытывает, справляются по книгам о том, что об этом «наработала» наука психология, читают и читают или сами начинают исследовать таким путем, который дол­гое время был единственно общепринятым, и только по­сле этого появляется отчётливое чувство: «в руках» вро­де бы многое — и собственно ничего. То, что было наиболее важным, существенным, что казалось чем-то полным жизни, при этих процедурах пропадает. Кто не переживал того, что называется словом «понял», когда вдруг устанавливается математическая или физическая связь?! Обращаются к книгам по психологии, к учеб­никам педагогики. Что же они говорят об этом? Путают бледность, сухость, отдаленность от жизни, полная не­существенность всего, о чем говорится. Здесь мы про­чтем об образовании понятий, абстракции, о понятии классов, о причинах, силлогизмах, еще кое-что об ассо­циациях, затем появляются такие высокие слова, как творческое воображение, интуиция, талант и т. п., — слова, которые заставляют думать, но которые, если по­нимать их строго, если захотеть ощутить всю красоту строгой науки, оказываются лишь голыми названиями проблем без действительного их решения, без проник­новения вглубь. Мы имеем в науке целый ряд таких тер­минов, слов, которые стали модой в образованном мире и которые ассоциируются с такими представлениями, как личность, сущность, созерцание, интуиция и т. п. Но как только проникаешь глубже, эти термины в кон­кретной работе оказываются чаще всего несостоятель­ными.

Такова основная ситуация, в которой находились многие науки, а многие еще находятся до сих пор. Как можно этим удовлетвориться? Существует один харак­терный, важный-признак духовного развития нашего времени: в последнемдесятилетии в различных науках возникла одна и та же проблема. Как можно разрешить ее? Различными путями. Мы знакомы со всеми главны­ми попытками справиться с такой странной ситуацией. Например, одна из них состоит в требовании абсолют­ного отделения науки от жизни: наука не имеет ничего общего с этими прекрасными вещами, говорят нам, на­ука есть что-то строгое и трезвое, и не нужно требовать от науки того, чого она не может дать. Мы помним о том

времени сомнения в возможностях науки, когда дума­ли избежать «рационализма» и «интеллектуализма» в науке таким образом, что пытались установить для нее строгие границы: наука не должна выходить за эти пределы, она не может иметь ничего общего со всеми этими другими вещами. Такая позиция вызывает глу­бокое разочарование у наиболее сильных, лучших пред­ставителей поистине грандиозных движений в науке.

Другой способ решения этой проблемы состоит в попытке разделить естественнонаучные методы и ме­тоды наук о духе. Тогда говорят так: то, что понимают под наукой, является таковым лишь применительно к так называемым точным наукам — к естествознанию; но существует другая область науки — наука о духе, ко­торая должна открывать свои методы, отличные от ме­тодов естествознания. В науке о духе мы хотим отка­заться от таких методов, как строгое проникновение, точное объективное объяснение. В науке о духе появля­ются совсем другие категории. Вот два примера; име­ется еще ряд других точек зрения, но и этих примеров достаточно.

В чем существо дела? Действительно ли так необ­ходимо, чтобы во всех науках господствовали катего­рии и методы точных наук? Является ли точная наука, например естествознание, действительно настолько не­обходимым, является ли оно в действительности тако­вым, каким его считали еще недавно? Не может ли быть так, что известное мировоззрение, положение, способ работы, установка — все это, доведенное до кондиции, вообще не является необходимым для данной науки? Может быть, она уже содержит в себе искомый момент, только заслоняемый господствующими методами, ка­жущимися единственно необходимыми? Нельзя ли предположить, что эти методы, адекватные известным связям между вещами, не годятся для других связей и отношений? Нет ли здесь такой ситуации, когда то, что является основополагающим для уже сложившейся на­уки, часто (но не всегда) делает нас слепыми по отно­шению к существу жизни, к тому главному, что высту­пает при непосредственном восприятии, созерцании настоящего?

Гештальттеория не пытается сгладить эту пробле­му или обойти ее, не пытается разрешить ее так, будто наука — одно, а жизнь — другое, будто у духовных предметов есть нечто отличное от других вещей, и по­этому нужно разделить эти области. Гештальтпсихология пытается войти внутрь проблемы; не имеем ли мы в самом подходе, в основной гипотезе, в методе ис­следования чего-то такого, что выступает в качестве догмы для всех наук, но что в действительности тако­вым не является? Долгое время казалось само собой разумеющимся — и для европейской теории сознания, и для всей науки было в высшей степени характер­но — то положение, что наука может строиться только следующим образом: если что-то должно быть иссле­довано научно, т. е. понято научно, тогда сначала его нужно понять как составное, как какой-то комплекс, который необходимо расчленить на составляющие элементы, изучить закономерные отношения между ними, и лишь затем можно перейти к решению про­блемы: из имеющихся элементов с помощью законо­мерного отношения, существующего между отдельны­ми частями, восстанавливается комплекс.

То, что я говорю, не ново, в последнем десятилетии это стало вновь проблемой для большинства ученых. Кратко ее можно было бы обозначить так: основная ис­ходная предпосылка оказывается иной — нужно от­правляться не от элементов и частных отношений меж­ду ними, не от анализа к последующему синтезу через связывание элементов в большие комплексы.

Гештальттеория полагает, что имеются связи дру­гого, формально другого типа. Не только в науке о ду­хе. Основную проблему гештальттеории можно было бы сформулировать так: существуют связи, при кото­рых то, что происходит в целом, не выводится из эле­ментов, существующих якобы в виде отдельных кус­ков, связываемых потом вместе, а напротив, то, что проявляется в отдельной части этого целого, опреде­ляется внутренним структурным законом всего этого целого.

Я назвал здесь формулу. Гештальттеория есть именно это, не больше и не меньше. Сегодня эта фор­мула в приложении к различным сторонам действи­тельности (часто очень различным) выступает как ре­шение проблемы. Я начал с того, что гештальттеория'

выросла из исследования. Она не только выросла из работы, но возникла для работы. Речь идет не о том, что еще одна частная проблема войдет в науку, а о том, чтобы в конкретной научной работе увидеть познава­тельные ситуации, чтобы вообще выработался новый подход к пониманию конкретных внутренних законо­мерностей. Проблема разрешается не так, как это на­блюдается в некоторых довольно путаных случаях, о которых я говорил: имеются определенные возможно­сти, необходимо систематизировать факты, включить их в те или иные области знания и тем самым понять действительность. Именно с помощью других методов, руководствуясь объективным положением вещей, уда­ется проникнуть в мир, продвинуться к тому, что дей­ствительно имеет место. Это не стремление обсудить что-то вообще, а желание продвинуться вперед — ди­намизм, задача для науки.

Есть еще вторая трудность, которую можно кратко проиллюстрировать примером точных наук: когда ма­тематик знакомит нас с некоторыми положениями, мы можем воспринимать их так: каталогизировать, т. е. ска­зать, принадлежат ли они к области тех или иных зако­нов, к этой частной области по данной классифика­ции, — но я верю, ни один математик в своей работе не занимается этим. Математик скажет: ты не понимаешь этого закона и не можешь его понять, если не посмот­ришь на его функцию, на то, как он работает, на его следствия; ты не знаешь закона, если имеешь в руках только формулу без динамической функциональной связи с целым. То же самое в гештальттеории выраже­но в крайней форме.

К сожалению, в высшей степени сомнительно, что­бы можно было бы создать сколько-нибудь ясное пред­ставление о гештальттеории в течение часа. Сделать это намного труднее, чем разъяснить какой-нибудь ма­тематический закон, хотя гештальттеория является, по сути, такой же строгой, как математическое положение. В философии мы, к сожалению, находимся не в таком счастливом положении, как в математике, где под каж­дой функциональной связью, направленной на реше­ние, понимается то же самое. Все понятия, которые упот­ребляются здесь, — часть, целое, то, что определяется изнутри, — это такие слова, которые часто фигурируют в философских дискуссиях, но которые каждым по­нимаются по-своему, несколько иначе и употребляют­ся, к сожалению, по-разному, так что эти понятия мож­но рассматривать с точки зрения каталогизации мнений, а не с точки зрения использования их в работе, направленной на проникновение в какую-то данность. Часто полагают, что можно говорить об определенных философских проблемах, о проблемах в чистом виде, отвлекаясь от действительности, от позитивной науч­ной работы.

Попытаюсь немного ввести вас в нашу рабочую ла­бораторию и показать, как в конкретной работе, при ре­шении проблем, взятых из различных областей науки, мы подходим к ним с позиций гештальттеории. Еще раз: проблема, на которую я здесь кратко обращаю ваше внимание, проблемное положение и ситуация — это не проблема специальной науки. Она является, по сути, основной проблемой нашего времени. Гештальттеория появилась не вдруг, она конвергировала, «подтянула» к себе материал из всех наук, а также от различных фи­лософских точек зрения для решения этого, как пола­гает гештальттеория, принципиального вопроса. Возь­мем один раздел из истории психологии. В психологии было так: исходили из живого переживания и далее смотрели, что знает о нем наука, что проясняет в нем наука? Затем нашли, что имеются элементы, ощущения, представления, неизвестные чувства, воля, а также за­коны для них, — переживание должно составляться только из них. В процессе работы психолога над про­блемами, которые вытекают из этого основного поло­жения, возникли трудности, которые благодаря счаст­ливой интуиции одного психолога — я имею в виду Эренфельса — особенно остро выступили на передний план. Это была проблема, кажущаяся простой, пробле­ма, которая сначала кажется непонятной для тех, кто подходит к науке от самой жизни, так как они не пони­мают, как можно так ее ставить. Положение вещей бы­ло следующим: мы в состоянии воспринять мелодию, вновь узнать ее. То же самое по отношению к оптиче­ской фигуре. Неудивительно, что, когда мы слышим ме­лодию во второй раз, мы благодаря памяти узнаем ее. Однако от одного очень простого вопроса положение, вещей вдруг стало полно непонятного: Эренфельс пришел к заключению, присоединяясь здесь к Маху и к дру­гим, что мелодия узнается также и тогда, когда она транспонируется на другие элементы. Состав элемен­тов изменился, а я все-таки узнаю мелодию как ту же самую, я ведь не знаю вовсе о том, что мне представля­ются другие элементы; например, при транспонирова­нии C-dur в Cis-dur совсем не замечают, что по набору элементов это что-то другое, чем то, которое было. В чем дело? На этот счет имелись различные мнения. Пыта­лись спасти ситуацию с помощью разных тезисов: Эрен­фельс — глубоким, другие психологи — иными, менее глубокими способами. Из чего, строго говоря, исходил Эренфельс? Если мелодия состоит из шести тонов, и я повторяю ее, в то время как она исполняется в другой тональности, и она все же узнается, что вообще остает­ся? Эти шесть элементов являются сначала некоторой суммой, но: наряду с этими шестью элементами пред­полагается седьмой, это Gestaltqualitat — качество фор­мы. Седьмой элемент и есть тот, который делает воз­можным узнавание мелодии. Это решение для нас неожиданно. В истории науки, в частности в истории физики, имеются большие примеры, когда ученый от­важно берется за яркую, кажущуюся очевидной, яс­ную гипотезу и защищает ее со всей ответственно­стью. В науке нередко имеют место такие ситуации, которые в будущем приводят к большим результатам, хотя бы впоследствии, и обнаружилось, что то конк­ретное, буквальное, что заключено в них, еще не про­двигает нас в решении той проблемы, которая здесь содержится. Были и другие решения факта, описан­ного Эренфельсом.

Одно из них таково: при правильном транспониро­вании что-то все-таки сохраняется, а именно интерва­лы, отношения. Утверждают, что наряду с элементами существуют «отношения» как еще один элемент. Но это предположение в действительности не помогает, пото­му что, например, основной закон для указанного поло­жения вещей, согласно которому можно изменить что-то во всех элементах — и явление останется тем же самым; и наоборот: можно изменить очень мало — и по­лучится тотальное изменение, — этот основной закон вновь повторяется и применительно к отношениям. Можно также изменить отношения, и каждый почувствует ту же самую мелодию, и можно очень незначитель­но изменить отношения — и каждый услышит, что ста­ло что-то другое, и не узнает ее. Все это такие вещи, на которые я могу здесь указать лишь кратко.

Можно «ухватиться» за другие вспомогательные понятия — все это знакомые способы, которые в по­добных положениях часто повторяются во всех науках и в истории философии: к данным, к сумме элементов, присоединяется еще что-то, какие-то «высшие процес­сы», которые надстраиваются над элементами и дейст­вуют на них.

Таким было положение до тех пор, пока гештальттеория не поставила радикальный вопрос: правильно ли вообще думать, что, когда я слышу мелодию, дело обсто­ит каждый раз следующим образом: первичными явля­ются отдельные тоны, которые выступают в качестве элементов, а потом появляется сумма этих отдельных тонов? Не может ли быть наоборот: то, что я вообще имею в сознании, — это касается также и восприятия отдельных тонов —является частью целого, и свойст­ва части определяются характером этого целого'? То, что дано мне в мелодии, не строится каким-то образом (с помощью каких-то вспомогательных средств) вто­рично из суммы отдельных элементов, но то, что имеет­ся в отдельном, возникает в радикальной зависимости от того, что есть целое. Характер тона в мелодии зави­сит от его роли в мелодии, так что тон «Си», будучи свя­занным с тоном «До», есть что-то совершенно иное, чем «Си» как отдельный звук. К плоти и крови составляю­щих принадлежит то, как, в какой роли, в какой функ­ции они выступают в целом.

Наметим кратко, к каким проблемам ведет такая постановка вопроса. Начнем с самой простой психо­логической проблемы —с проблемы порога. Издавна считали так: раздражению соответствует определен­ное ощущение, это ощущение есть константа по отно­шению к раздражению: если есть определенный раз­дражитель, то я имею определенное, соответствующее ему ощущение; если раздражители меняются, я полу­чаю два в определенной степени различных ощуще­ния. Этому вопросу было посвящено много исследова­ний; они принадлежат к самым основным и в то же время наиболее скучным разделам старой психологии.

Во многих исследованиях все сильнее выступали труд­ности, которые пытались разрешить таким образом: явление зависит от всевозможных факторов высокого порядка, от каких-то причин, суждений, заблуждений, от внимания и т. д. Эти факторы выступали во всех построениях старой психологии. Так было до тех пор, пока не был поставлен радикальный вопрос: не явля­ется ли совершенно неверным положение, согласно которому определенному раздражению соответству­ет определенное ощущение? Не ближе ли к истине дру­гое положение: возникающее ощущение является ре­зультатом воздействия раздражителя как части какого-то целого'? Это простая формулировка. Она приводит к эксперименту. В точном эксперименте об­наружилось, что вопрос, вижу ли я два цвета или один цвет, зависит от структурных и других условий цело­го — поля. При одних и тех же раздражителях можно получить полностью одинаковые цвета, гомогенные — в случае таких определенных структурных условий целого, которые изнутри оказывают влияние на един­ство раздражителей; при других структурных усло­виях целого, которые оказывают влияние на разъеди­нение, на разделение этого целого, мы видим два различных цвета. Отсюда возникает задача исследо­вания характера каждого «условия целого» в их дей­ственности.

Возникает вопрос: нельзя ли исследовать, зависит ли то, что я вижу в одной части поля, от того, частью какого целого оно является? От того, как оно располо­жено в целом и какую роль оно играет как часть внутри этого целого? Эксперимент позволяет дать утвердитель­ный ответ. Каждый хороший художник знает эти вещи по чувству, все это не ново, хотя ни один ученый хоро­шо не обдумывал такие результаты; эта зависимость становится настолько бросающейся в глаза, что, если, например, мы имеем две части поля, можно превратить одну из них в более светлую, другую — в более темную, причем при тех же самых элементах благодаря только тому, что изменяются условия целого.

(Я не могу здесь останавливаться на трудностях те­ории контраста. Обычная теория контраста была свое­образной заплатой на теле суммативной теории, и все более обнаруживалось, что прежде очень правдоподобная теория контраста теперь не справляется с этим по­ложением вещей: речь идет не о сумме индукции1, но об условиях гештальта.)

Пойдем дальше. Я говорю, для того, что именно ви­дят или слышат в одном месте, в одном поле зрения, в одной части поля, решающим является то, каковы отно­шения целого. Человек по отношению к полю, а также к тому, что происходит в поле — и это является одним из лучших моментов этой работы, связан, по существу, с тенденциями поля, развивающимися в направлении к осмысленности, единству, к тому, чтобы управлять си­туацией, исходя из внутренней необходимости. И часто нужно применить очень сильное средство, чтобы раз­рушить поле или вынудить к другому состоянию поле, имеющее тенденцию к смыслу, к хорошему гештальту.

Это поле по своей тенденции к целому имеет также свою динамику, и, таким образом, динамическое нача­ло, которое до сих пор почти не встречалось в психоло­гии, теперь выдвигается на передний план. Здесь обна­руживаются удивительные и в то же время очень простые связи. Но обо всем этом я не буду здесь гово­рить. Хочу отметить только немногое в этом плане. Я — часть в поле. Я — не впереди, как учат с древнейших времен, принципиально. Я — среди других, по своей сущности Я принадлежит к самым замечательным и са­мым редким предметам, которые существуют, предме­там, которые, как кажется, господствуют над законо­мерностью целого. Я есть часть в этом поле. Что же Отсюда следует? Определяется ли мое поведение в этом поле каким-нибудь отдельным моментом, как в случае ассоциаций, опытом и т. п.? Эксперименты показыва­ют все яснее: нет, здесь опять выступают типичные за­кономерности целого, которые обусловливают тот факт, что человеческое существо чаще всего ведет себя ос­мысленно.

Неправильно было бы описывать это поле как сум­му первичных ощущений. Здесь опять повторяется то же самое положение: якобы прежде должны быть эле­менты, должны быть ощущения. Если рассматривать положение вещей таким образом, тогда следует весь­ма странный вывод, что у детей, у примитивных наро-

 

1 Влияние контраста от элемента к элементу.

 

дов, у животных сначала должны быть отдельные ощу­щения, к ним присоединяется что-то высшее, затем еще более высокое и т. п. Исследования же всюду показы­вают противоположное. Лишь некоторые психологи, занимающиеся, например, психологией народов, еще находятся в плену представлений о какой-то разроз­ненной элементной основе психологического, теперь вынуждены признать: действительно, живое психоло­гическое — это поток событий уже в первичных ощу­щениях; но... если мы хотим заниматься наукой, то дол­жны анализировать, т. е. заниматься элементами; кто захотел бы тогда попытаться научно разобраться в та­ком текущем, движущемся материале? Физика посто­янно делает это! Это старый теоретический предрас­судок: считать, что физика работает с элементами! Как раз текущее, движущееся с преобладанием законо­мерностей целого — вот область работы физики в те­чение уже многих десятилетий.

Если исходить из этого, напрашивается мысль о том, что то, что является примитивным, то, что является ис­ходным, имеет мало отношения к нашему позднейшему образованию — к ощущению как продукту нашей куль­туры. Романтики понимали это в тысячу раз лучше, ког­да говорили об ощущениях в своем смысле и при этом действительно не думали об оттенках красного цвета. Имеет ли ребенок как природное существо красный цвет в смысле качества ощущения? Возбуждающее, радую­щее, сильное, движущееся гораздо ближе к тому, что име­ется у самого примитивного человека в его реакции.

Я уже говорил, что человек есть часть поля, но та­кая часть, которая характеризуется целостностью, так же как и его реакции. Вместо связи: реакция как от­дельное возбуждение периферического нерва на одной стороне и отдельное ощущение — на другой -— с необ­ходимостью выступает другая связь: выяснение усло­вий поля, условий жизни, уяснение того, что составляет сущность окружения; реакция понимается здесь не в смысле наличия каких-то содержаний и отдельных дви­жений, но прежде всего как изменение привычек, ма­неры поведения, воли, стремлений, чувств, и не в смыс­ле суммы всего этого, но взятых как целое.

Я мог бы, конечно, кратко указать на все эти труд­ные проблемы; надеюсь, однако, что мне удастся прояснить, как все, что я здесь говорю, связано с конкрет­ным научным исследованием и экспериментальными данными. Человек не только является частью поля, но выступает частью и членом общества. Например, когда люди находятся вместе, скажем, заняты определенной работой, то самым неестественным поведением, кото­рое проявляется лишь в особых или патологических случаях, будет такое, о котором можно сказать, что не­сколько Я просто находятся вместе. На самом деле эти различные Я работают совместно, каждый как осмыс­ленно функционирующая часть целого. Представьте се­бе совместный труд туземцев или совместные игры де­тей. Большей частью это очень специфические условия, которые влияют на то, каким будет человек по сравне­нию и в противоположность другим людям. Если исхо­дить из определенных предпосылок, которые следуют из гештальттеории, мы приходим к такому выводу, что если с теми людьми, с которыми человек сотрудничает, по некоторым причинам невозможно осуществить хо­рошие отношения, отношения гармонии, то вместо это­го возникает определенный их суррогат, который из­меняет психическое бытие человека. Это привело бы, например, к гипотезе, что большая область психических заболеваний, для которой до сих пор не было настоя­щей теории, может быть, является следствием такой ос­новной закономерности. Этот реальный пример явля­ется доказательством того, что вопросы, о которых я говорю, связываются с конкретными решениями и в каждом случае с помощью строгих научных методов. Я мог бы продолжить этот ряд проблем. Он ведет очевидным образом к проблемам в области истории культуры, истории духа и далее к тому, что называется областью науки. Я хочу кратко проиллюстрировать другое положение. Я уже говорил, что благодаря та­кой постановке вопроса и с учетом полученных резуль­татов понятие реакции, понятие связи между реакцией и ощущением должны радикально измениться в смыс­ле обогащения и выделения сущности изучаемых яв­лений. И это не только в психологии, но и в физиоло­гии, в биологических науках в целом. Здесь также пытаются поставить один механизм рядом с другим — соединить их в сумму — и все это для того, чтобы только как-нибудь объяснить работу живого организма, который функционирует со смыслом или, как иногда го­ворят, целесообразно. Сюда же относится понятие ре­флекса как совершенно бессмысленной связи двух от­дельных моментов, которые никак не соотносятся друг с другом: отдельный раздражитель «механически», «автоматически» вызывает тот или иной отдельный эф­фект полностью «произвольно». По всей вероятности, как это все более выясняется, этого не существует да­же у примитивных живых существ. В этом отношении мы многим обязаны работам Дриша, который пытает­ся — правда, другим способом — разрешить пробле­му, о которой мы говорим. В сущности, это тот тезис витализма, который возникает на основе этих проблем, но который, по мнению гештальттеории, совершает ошибку, пытаясь решить проблему путем привнесе­ния в существующие стихийно протекающие естест­венные процессы нечто другое, но не определенное, не спрашивая, а правильно ли положение о том, что и физические неорганические закономерности носят ха­рактер поэлементных слепо связанных механических связей, которые многие теоретики познания рассмат­ривают в качестве единственно данных в физике. Я хо­чу отметить, что Кёлеру2 удалось доказать, что и в неорганической физике существуют те же закономер­ности, в соответствии с которыми то, что происходит с частью, определяется внутренней структурой цело­го, внутренней тенденцией целого, а не наоборот. Я мог бы только кратко указать, что отсюда удалось сделать выводы в отношении биогенеза, развития живых су­ществ. В этой связи становится ясным, что то, что вы­ступило как принципиально важное в приведенных здесь отдельных психологических примерах, харак­терно и для других областей — биологической, орга­нической и неорганической. Принимая во внимание эти факты, следует считать пустой отговоркой попыт­ку решить проблему таким образом, когда говорят: да, это что-то специфически психологическое. Это только увертка, когда думают, что можно решить эту пробле-

 

2 Ср.: Кёлер В. Физические гештальты в покое и в стаци­онарном состоянии. — Эрланген, 1920; Он же. Проблема геш-тальта и начала гештальттеории. Годовой отчет по общей фи­зиологии. — Берлин, 1924.

 

му методом разделения областей. Может быть, зако­номерности целого, которые существуют в области психического и отличаются от тех, которые действу­ют, например, в электрическом поле. Но это не отно­сится к сути дела. Основной вопрос состоит в сле­дующем: определяется ли часть осмысленно, своим целым, структурой целого или все происходит меха­нически, слепо, случайно, поэлементно, так что то, что имеет место в целом, строится на основе суммирова­ния того, что происходит на отдельных участках? Это часто происходит в первую очередь в физике тогда, когда я связываю механизмы друг с другом, т. е. когда я занимаюсь физикой тел, сделанных человеком. Здесь находится пункт, где гештальттеория понимается труд­нее всего и именно потому, что в течение последних столетий существовало большое число предрассудков о природе: природа должна быть чем-то чуждым зако­номерностям, так что то, что происходит в целом, рас­сматривается как чисто суммарная связь частей. Фи­зика приложила много труда, чтобы освободиться от телеологизма. Телеология, конечно, не является реше­нием проблемы. Сегодня мы вынуждены подойти ина­че, другим путем к тому, что раньше пытались решить с помощью телеологизма с его коварным тезисом о це­лесообразности.

Далее, к вопросу о соотношении тела и души. Как обстоит дело с моими знаниями о душе другого чело­века? Существует давний догматический тезис, кото­рый у всех у нас, так сказать, в крови: психическое и физическое полностью разнородны, между психиче­ским и физическим существует полная разнородность. Это две области, которые полностью разделены. Из этого разделения следует множество метафизических заключений, позволяющих сделать душу очень хоро­шей, а природу — очень плохой. И если я восприни­маю психические состояния другого человека, если я знаю, чувствую, что в нем происходит, обычно утвер­ждают, что я могу иметь это только лишь благодаря ана­логии. Ее основание можно кратко, но верно выразить следующим образом: определенное психическое явле­ние бессмысленно — совершенно «произвольно» — связывается с определенным физическим процессом.

Я вижу нечто физическое и заключаю о чем-то другом, чуждом ему по природе, — о психическом. Все проис­ходит по такой схеме: я вижу, что человек повернул какую-то черную вещь на стене, и заключаю: он хочет, чтобы было светло. Такие связи могут иметь место: воз­никают ли они в результате связи только элементов этого чуждого — это можно не обсуждать. Есть целый ряд ученых как в этой области, так и в других областях, которые в большой степени чувствуют эту двойствен­ность и все-таки принимают этот странный тезис, что­бы выйти из трудного положения. Неискушенного че­ловека, когда он видит, что другой человек испытывает страх или гневается, трудно убедить, сказав: да, ты ви­дишь определенные физические факты, которые по су­ти не имеют какого-либо отношения к психическому. Они лишь внешне связаны с тем, что происходит в пси­хическом мире; ты часто видел, что то и другое сосу­ществовало, было связано. Пытались различными спо­собами решить суть проблемы. Говорили об интуиции, считали, что иное здесь невозможно — ведь я вижу страх другого. Но это неверно, что я вижу только эти телесные изменения, с которыми лишь внешне связа­но нечто другое. Прелесть тезиса об интуиции в том, что в нем чувствуется, что дело-то обстоит иначе. Но слово «интуиция» не может дать ничего, кроме назва ния того, что хотят понять. Совершенно аналогично об­стоит дело с тезисом, когда говорят: да, наряду с телес­ным зрением имеется психическое, духовное зрение. Точно так же, как непонятно, когда говорят, что при наличии длины волны 700 ммк ощущается красный цвет, непонятно, когда говорят, что я вижу страх чело­века — вижу его моим духовным зрением. Это поло­жения, которые, таким образом, не продвигают нас вперед в научном отношении. Когда говорят о науке, то речь всегда идет о плодотворном проникновении в сущность, а не о каталогизации и систематизации яв­лений.

Если посмотреть внимательней, можно обнаружить и еще один предрассудок. Речь идет о следующем: пси­хологическое переживание, которое имеет человек, на­пример, когда ему страшно, есть психически сознава­емый феномен. Как?! Представьте себе, что вы видите, как некий человек благожелательно относится к дру­гим людям или что этот человек благочестив в своей жизни. Думает ли кто-нибудь серьезно, что этот чело­век имеет в себе соответствующее чувство, что-то вро­де чувства слащавости? Никто так не думает, а то, что является характерным в его поведении, в его духовном облике, имеет мало общего с сознанием. Одним из са­мых удобных вспомогательных средств в философии была установка на то, чтобы просто связывать психику с сознанием. Сделаем здесь небольшое отступление. Го­ворят об идеализме в противоположность материализ­му, имея при этом в виду, что идеализм — это что-то прекрасное, а материализм — что-то туманное, сухое, неясное, ужасное. Предполагается ли тут что-то созна­ваемое в противоположность, например, распускающе­муся дереву? Если однажды хорошенько обдумать, чем плох материалистический, механистический взгляд и что, наоборот, хорошего есть в идеализме, то относится ли это различие в подходах к материальным свойствам элементов, которые связаны? Имеются психологиче­ские теории и учебники по психологии, которые, хотя и пишут постоянно лишь об элементах сознания, на са­мом деле являются более бездуховными, чем живое де­рево, которое не имеет в себе ничего от сознания. Не о том должна идти речь, из чего состоят элементы собы­тий, нужно говорить о целом, о смысле целого. Если от этого целого перейти к конкретным проблемам, о кото­рых я говорю, тогда очень скоро обнаруживается, что в психике есть очень много от телесных процессов. Во­обще только мы, европейцы, в нашей поздней культу­ре пришли к идее такого разделения психического и физического. Представим, что человек танцует. В танце так много привлекательного, радостного. Действитель­но ли здесь, с одной стороны, есть сумма физических движений тела и его членов, а с другой — психическое и сознательное? Конечно, нет. Однако ясно, что этот от­вет еще не дает решения задачи, здесь она лишь начи­нается. Мне посчастливилось, кажется, найти плодо­творный подход к решению этой проблемы. В частности, оказалось, что есть много процессов, в которых, если отвлечься от материального характера отдельных эле­ментов, имеет место идентичное по гештальту. Если че­ловек робок, пуглив или энергичен, бодр или печален, можно строго доказать (нужно провести такие эксперименты), что характер физического события, включенного в какой-то также физический процесс, по гешталь­ту идентичен характеру внутреннего события и спосо­бу его протекания в психическом плане.

Я кратко упоминаю об этой проблеме для того, чтобы на ее примере показать, как увязывается такая поста­новка проблемы с философскими вопросами. Хочу даже углубить свою мысль. Как обстоит дело с теорией позна­ния и логикой? Теория познания в течение столетий ис­ходила из того, что мир состоит из суммы элементов и связей между ними (Юм, Кант). Играла роль и догма о бессмысленной сумме, хотя у Канта есть многое, что очень позитивно связано с нашими проблемами. Что да­ет нам традиционная логика, чему она учит? Есть поня­тия, которые, если посмотреть строго, являются суммой признаков; есть классы, которые представляют собой ка­кие-то «мешки», которые вмещают их, и силлогизмы, ко­торые состоят из любых случайно связанных между со­бой двух предложений, если только они имеют что-то общее, и т. д. Если подумать внимательно и сравнить эти положения традиционной логики с действительным по­нятием, как оно выступает в живом мышлении, с про­цессом заключения, как оно осуществляется в действи­тельности, если подумать, что является решающим в математическом доказательстве, во взаимосвязях вещей, то увидим, что с помощью категорий традиционной ло­гики здесь ничего не сделано. Я попрошу вас серьезно подойти к проблеме, которую можно охарактеризовать так: то, что мы имеем в традиционной логике, — это ряд искусственных построений по принципу элементного подхода. Встает задача, которая относится к числу труд­ных: как вообще принципиально возможна логика, кото­рая не основывается на элементах. Все, что имело место до сих пор в тех или иных попытках, нельзя сравнить по строгости с тем, что сделала своим способом традицион­ная логика. Еще один яркий пример для доказательства. В целом ряде наук мы имеем теперь такую тенденцию: элементарная методика достигла своей кульминации, а появляющиеся при этом трудности хотят преодолеть пу­тем приложения сил из других областей. Подумайте об этих удивительно прекрасных взлетах, которые наблю­даются в математической аксиоматике, например в ра­ботах Гильберта. То, что означает для науки выяснить принципиальные ее основания, и в то же время то, что делает Гильберт, характеризуются, с одной стороны, как сильнейшая компенсация элементарного подхода. По­говорить бы об этом с Гильбертом и спросить: можно ли составить сумму из самых бессмысленных аксиом? На что он, вероятно, ответит: от этого меня хранит мое ма­тематическое чувство. Встает более общий вопрос: мож­но ли основывать математику на элементах и как долж­на выглядеть математическая система, которая не основывается на элеме







Дата добавления: 2014-10-22; просмотров: 683. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МЕХАНИКА Статика является частью теоретической механики, изучающей условия, при ко­торых тело находится под действием заданной системы сил...

Огоньки» в основной период В основной период смены могут проводиться три вида «огоньков»: «огонек-анализ», тематический «огонек» и «конфликтный» огонек...

Упражнение Джеффа. Это список вопросов или утверждений, отвечая на которые участник может раскрыть свой внутренний мир перед другими участниками и узнать о других участниках больше...

Влияние первой русской революции 1905-1907 гг. на Казахстан. Революция в России (1905-1907 гг.), дала первый толчок политическому пробуждению трудящихся Казахстана, развитию национально-освободительного рабочего движения против гнета. В Казахстане, находившемся далеко от политических центров Российской империи...

Гальванического элемента При контакте двух любых фаз на границе их раздела возникает двойной электрический слой (ДЭС), состоящий из равных по величине, но противоположных по знаку электрических зарядов...

Сущность, виды и функции маркетинга персонала Перснал-маркетинг является новым понятием. В мировой практике маркетинга и управления персоналом он выделился в отдельное направление лишь в начале 90-х гг.XX века...

Разработка товарной и ценовой стратегии фирмы на российском рынке хлебопродуктов В начале 1994 г. английская фирма МОНО совместно с бельгийской ПЮРАТОС приняла решение о начале совместного проекта на российском рынке. Эти фирмы ведут деятельность в сопредельных сферах производства хлебопродуктов. МОНО – крупнейший в Великобритании...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.012 сек.) русская версия | украинская версия