Почему общество может быть источником логической мысли?

Что могло превратить социальную жизнь в такой важный источник логической жизни? Ничто, кажется, не предназначало ее для этой роли, потому что, очевид­но, не для удовлетворения спекулятивных потребностей объединились люди.

Может быть, найдут слишком смелым с нашей стороны браться за решение такой сложной пробле­мы. Для этого, казалось бы, нужно иное знакомство с социологическими условиями познания, чем то, кото­рым мы теперь обладаем. Однако самый вопрос так важен, что мы должны напрячь все усилия, чтобы не оставить его без ответа. Может быть, есть возмож­ность и в данное время установить некоторые общие принципы, способные осветить вопрос и облегчить его решение.

Содержание логической мысли состоит из общих понятий (концептов). Исследовать, почему общество мо­жет играть роль в происхождении логической мысли, — это значит спросить, в силу чего оно может принимать участие в образовании концептов.

Если видеть в концепте лишь общую идею — как делается обычно, — то проблема становится неразре­шимой. И в самом деле, индивид может путем своих собственных средств сравнивать свои восприятия и образы, выделять из них общее — одним словом, обоб­щать. Поэтому не видно, почему обобщение возможно лишь в обществе и через общество? Но прежде всего нельзя допустить, чтобы логическая мысль характери­зовалась лишь большей широтой представлений, ее составляющих. Если частные идеи не заключают в себе ничего логического, то почему дело должно обстоять иначе с идеями общими? Общее существует лишь в частном, это тоже частное, но частное упрощенное и чего-то лишенное. Поэтому первое не может иметь свойств, которых бы недоставало у второго. И обрат­но, если мысль, орудующая концептами, может при­лагаться к роду, к виду, к разновидности, как бы суже­на последняя ни была, то спрашивается, почему она не могла бы обнять и индивида, т. е. достигнуть его объ­ема? И действительно, есть немало понятий, имеющих своими объектами индивидов. Во всякой религии бо­жества суть индивидуальности, отличные друг от дру­га; однако они понимаются, а не просто воспринима­ются. Каждый народ представляет себе определенным образом, в зависимости от времени, своих историче­ских или легендарных героев; и эти представления, разумеется, не могут быть предметом чувства или его восприятия. Наконец, каждый из нас составляет себе определенное мнение об индивидах, с которыми он на­ходится в тех или иных отношениях, об их характере, об их физиономии, об отличительных чертах их физи­ческого и морального темперамента; и эти мнения или сведения суть настоящие концепты. Правда, они име­ют вообще довольно грубые очертания; но даже среди научных понятий много ли таких, о которых можно бы­ло бы сказать, что они вполне адекватны своему объ­екту? В этом отношении между теми и другими суще­ствует только различие в степени.

Итак, приходится характеризовать понятие с по­мощью других признаков. Оно отличается от чувствен­ных представлений всякого рода — ощущения, восп­риятия или образа — следующими чертами.

Чувственные представления находятся, так ска­зать, в постоянном течении и приливе. Они толкают друг друга, как волны реки, и даже в то время, пока они существуют, они не остаются подобными себе са­мим. Каждое из них есть функция той самой минуты, в которую оно появляется. Мы никогда не можем быть уверены втом, что снова найдем восприятие таковым, каким мы испытали его в первый раз; и это потому, что если воспринятая вещь не изменилась, то изменились мы, и каждый из нас уже не является больше тем же самым человеком. Общее же понятие, напро­тив, находится как бы вне времени и вне «становле­ния», оно изъято из-под власти всех этих колебаний; можно подумать, что оно лежит в иной, более ясной и спокойной полосе ума. Оно не движется само собой в силу внутренней самопроизвольности эволюции, а напротив, дает отпор всякому изменению. Это спо­соб мышления, который в каждый момент времени фиксирован и кристаллизован²¹. В той мере, в какой оно есть то, чем должно быть, оно неизменно. Если оно и меняется, то не потому, что изменение лежит в его природе, а потому, что мы открыли в нем какое-либо несовершенство и что оно нуждается в исправ­лении. Система понятий, посредством которой мы мыслим в обыденная жизни, уже содержится цели­ком в словаре нашего материнского языка, ибо каж­дое слово выражает концепт. Язык же фиксирован; он изменяется весьма медленно, и соответственно этому не менее медленно изменяется и система по­нятий, выражаемых языком. Ученый оказывается в том же положении по отношению к специальной тер­минологии, употребляемой в науке, которой он себя посвятил, и, следовательно, по отношению к специ­альной системе понятий, которой соответствует эта терминология. Несомненно, она может быть поднов­лена, но эти нововведения представляют всегда сво­его рода насилие над установленными приемами мысли.

Наряду с этой относительной неизменяемостью ло­гическое понятие если не общезначимо, то по меньшей мере способно стать таковым.

Понятие не есть мое понятие; оно мне обще с дру­гими людьми и, во всяком случае, может быть сообще­но им. Нельзя заставить ощущение перейти из моего сознания в чужое; оно тесно связано с моим организ­мом, с моей личностью, и не может быть отделено от них. Все, что я могу сделать, — это пригласить другого встать на мое место и подвергнуться воздействию того же объекта. Напротив, всякий разговор, всякое умственное общение между людьми состоит именно в обме­не концептами. Концепт есть представление по суще­ству своему безличное: он служит главным средством общения людей между собой²².

Природа концепта, таким образом, свидетельст­вует о его происхождении; насколько он общ всем, настолько же он является произведением всех. Из то­го, что он не носит на себе печати какого-либо инди­видуального ума, следует заключить, что он вырабо­тан умом коллективным. Если он более устойчив, чем ощущения и образы, то именно потому, что коллек­тивные представления более устойчивы, чем пред­ставления индивидуальные: индивид чувствителен даже к слабым переменам, происходящим в его внут­ренней или внешней среде; умственное состояние об­щества могут взволновать лишь достаточно важные события. Всякий раз, когда нам дан тип²³ мышления или действия, сводящий к одному образцу многие от­дельные воли и умы, мы имеем дело с таким давлени­ем, оказываемым на индивида, которое громко гово­рит о вмешательстве коллективности. Впрочем, мы уже сказали выше, что концепты, служащие нашей обыденной мысли, уже все вписаны в словарь. А едва ли может быть сомнение в том, что язык, а следова-

 

²² Эта общезначимость концепта не должна быть смешива­ема с его общностью: это вещи весьма различные. То, что мы называем общезначимостью, есть свойство концепта, в силу которого он может быть сообщен множеству умов и даже, в принципе, всем умам; а эта сообщаемость совершенно незави­сима от степени его общности или объема. Концепт, приложи-мый лишь к одному объекту, следовательно, имеющий мини­мальный объем, может быть универсальным в том смысле, что он понимается всеми одинаково; таков, например, концепт бо­жества.

²³ Может быть, возразят на это, что часто у индивида, в силу простого повторения, способы действия или мышления фикси­руются и кристаллизуются в форму привычек, нелегко изменя­емых; но привычка есть лишь тенденция автоматически повто­рять акт или идею всякий раз, как только даны одни и те же условия, ее вызывающие. Привычка не предполагает предва­рительного существования обязательных типов мышления или действия. Только тогда, когда такие нормы уже установились, можно и должно предполагать соответствующее общественное воздействие на индивида.

 

тельно, и система концептов, им передаваемая, со­ставляют продукт коллективной работы. Язык вы­ражает то, каким образом общество в своей совокуп­ности представляет себе объекты опыта. А потому и понятия, соответствующие различным элементам язы­ка, являются представлениями коллективными.

Само содержание коллективных понятий свиде­тельствует о том же. Почти нет слов, даже в употреб­ляемом нами словаре, смысл которых не простирался бы более или менее далеко за пределы нашего личного опыта. Часто термин выражает вещи', которых мы ни­когда не воспринимали, опыты, которых мы никогда не производили или свидетелями которых мы никогда не были. Даже тогда, когда мы знакомы с некоторыми из объектов, к которым термин относится, эти объек­ты являются лишь отдельными экземплярами, иллю­стрирующими идею, но сами по себе никогда не мог­ли бы быть достаточной причиной ее возникновения. Язык, следовательно, заключает более чем индивиду­альное знание, это целая наука, в выработке которой я не участвовал и которую я едва ли в состоянии впол­не себе усвоить. Кто из нас знает все слова языка, на котором он говорит, и всевозможные значения каж­дого слова?

Последнее замечание объясняет, в каком смысле мы говорим, что концепты суть коллективные представ­ления. Они общи целой социальной группе, но не пото­му, что составляли простую среднюю величину из со~ ответственных индивидуальных представлений; ибо в таком случае они были бы беднее содержанием, чем эти последние, между тем как в действительности они по богатству выражаемого ими знания далеко превосхо­дят знание среднего индивида. Это не абстракции, ко­торые имели бы реальное бытие лишь в индивидуаль­ном сознании, а представления, столь же конкретные, как те, какие индивид может выработать из своего лич-ного опыта. Если фактически концепты всего чаще яв­ляются общими идеями, если они большей частью вы­ражают категории и классы, а не отдельные предметы, то это происходит потому, что единичные и изменчи­вые черты явлений интересуют общество очень редко; в силу своей обширности, своих размеров оно может быть возбуждаемо лишь общими и постоянными свой­ствами вещей.

Вот это именно и создает ценность для нас коллек­тивной мысли. Если концепты были бы лишь общими идеями, они не обогащали бы особенно познание, ибо общее, как мы уже указывали, не содержит в себе ни­чего, чего не было бы в частном. Если же это прежде всего коллективные представления, то они прибавля­ют к тому, что мы извлекли из нашего личного опыта, всю ту мудрость и знание, которые общественная груп­па накопила и сберегла в течение веков. Мыслить кон­цептами не значит просто видеть реальное с наиболее общей стороны, а значит бросать на ощущение свет, который его выдвигает в нашем сознании, проникает насквозь и преобразует. Понимать вещь — значит в одно и то же время схватить или определить ее суще­ственные элементы и отнести их к известной сово­купности вещей, ибо каждая цивилизация имеет характеризующую ее организованную систему кон­цептов.

По отношению к этой системе индивидуальный ум находится в том же положении, в каком стоит nous Платона по отношению к миру идей. Он пытается ус­воить себе эти понятия, ибо нуждается в них, чтобы сообщаться с себе подобными; но это усвоение всегда остается несовершенным. Каждый из нас судит о них по-своему. В этой системе идей есть такие, которые це­ликом ускользают от нас и остаются вне нашего поля зрения; другие же открываются нам лишь с извест­ных сторон. Есть и такие идеи — и их немало, — кото­рые мы извращаем, мысля их, и это потому, что, буду­чи коллективными по своей природе, они не могут индивидуализироваться без ретуширования, измене­ния, а следовательно, и извращения. Отсюда происхо­дит то, что мы плохо понимаем друг друга и часто даже без всякого намерения употребляем одни и те же сло­ва, но, не придавая им одинакового смысла, вводим друг друга в заблуждение.

Теперь уясняется, какая доля принадлежит обще­ству в генезисе логической мысли. Последняя воз­можна лишь с момента, когда человек, сверх беглых представлений, которыми он обязан чувственному опыту, достигает понимания целого мира устойчивых идеалов, общих множеству умов. Мыслить логиче­ски — это на самом деле мыслить в той или другой мере безличным способом или еще мыслить sub specie aetemitatis. Безличность и устойчивость —таковы два характеристических признака истины. А логическая жизнь, очевидно, предполагает, что и человек знает, хотя бы только смутно, что существует истина, отлич­ная от чувственных видимостей. Но каким образом мог он дойти до такого вывода? Обыкновенно дума­ют, что это случилось с ним, лишь только он открыл глаза на мир. Однако в непосредственном опыте нет ничего, что могло бы оправдать такое заключение; здесь все противоречит ему. Поэтому дитя и живо­тное даже не подозревают указанного выше разли­чия. История, сверх того, показывает, что нужны были века для выявления и утверждения такого по­нимания истины. В нашем западном мире оно было ясно осознано со всеми своими последствиями лишь начиная с эпохи великих мыслителей Греции; и ког­да, наконец, оно было достигнуто, событие это пока­залось чудом, что Платон и высказал на своем ве­ликолепном языке. Но ранее выражения своего в философских формулах то же понимание уже суще­ствовало в виде смутного чувства. Чувство это фило­софы только очистили, а не создали. Размышлять над ним и анализировать его они могли, лишь приобретя его, а дело идет именно о том, откуда оно произошло, из какого опыта оно зародилось. Мы утверждаем, что из коллективного. Именно в виде мысли коллектив­ной пробудилась впервые в человечестве безличная мысль; по крайне мере другого источника последней мы указать не можем. Только в силу существования общества существует кроме ощущений и индивиду­альных образов и система представлений, обладаю­щих прямо чудесными свойствами: с помощью их лю­ди понимают друг друга и одни умы проникают в другие. Пользуясь ими, индивид, по крайней мере смутно, догадывается, что над его частными пред­ставлениями возвышается мир понятий — типов, кото­рым он подчиняет свои личные идеи; перед его изумлен-, ными взорами открывается духовное царство, к которомуон причастен, но которое превосходит его. Это — пер­вая интуиция царства истины. Несомненно, что с того момента, когда индивид столкнулся с этим новым духов­ным миром, он приступил и к исследованию его сокро­венной природы. Он пытался найти причины явных пре­имуществ этих выдающихся представлений и в той мере, в какой полагал, что открыл эти причины, старался ис­пользовать их с той целью, чтобы своими собственными силами вывести заключающиеся в них следствия; дру­гими словами, он присвоил себе право творить концеп­ты. Таким именно путем и индивидуализировалась спо­собность понимания.

Могут возразить, что мы рассматриваем концепт лишь с одной из его сторон, что он имеет не одну толь­ко роль удостоверять согласие умов друг с другом, но также, и даже более, их согласие с природой вещей. По-видимому, концепт имеет право существовать лишь под условием быть истинным, т. е. объективным, и его безличность должна быть лишь простым следствием его объективности. Умы должны иметь общение в са­мих вещах, мыслимых, насколько возможно, адекват­но. Мы не отрицаем того, что эволюция концептов в одной своей участи происходила именно в этом смыс­ле. Понятие, которое вначале считалось за истинное, потому что оно было коллективным, постепенно дела­лось коллективным лишь под условием признания его истинным.

Не следует, впрочем, терять из виду, что теперь еще большая часть обслуживающих нас концептов методи­чески не обоснована; мы их берем из общего языка, т. е. из коллективного опыта, не подвергая их никакой пред­варительной критике. Понятия, научно выработанные и критически проверенные, всегда составляют слабое меньшинство. Более того, между ними и теми, которые получают весь свой вес и авторитет лишь в силу своей коллективности, существует только различие в степе­ни. Коллективное представление потому уже, что оно коллективно, заключает в себе достаточную гарантию объективности. Если бы оно было несогласно с приро­дой вещей, оно не могло бы получить обширную и про­должительную власть над умами. В сущности, то, что создает доверие, внушаемое научными идеями, сводится всегда к возможности методически проверять их. Коллективное же представление, в силу необходимо­сти, подвергается бесконечно повторяющейся провер­ке: те, кто соглашается с ним, проверяют его своим соб­ственным опытом. Оно, следовательно, не может быть вполне неадекватным своему объекту. Правда, оно мо­жет выражать его посредством несовершенных сим­волов, но ведь и научные символы всегда лишь прибли­зительны.

И обратно, даже когда они созданы по всем пра­вилам науки, концепты черпают свой авторитет дале­ко не из одной объективной ценности своей. Для того чтобы им верили, мало одной их истинности. Если они не согласованы с другими верованиями, мнениями и вообще с совокупностью коллективных представле­ний, они будут упорно отрицаться. Если в настоящее время достаточно, чтобы на них стоял штемпель науки для того, чтобы их принимали, так сказать, в кредит, то это лишь потому, что мы слепо верим в науку. Но такая вера ничем существенно не отличается от веры рели­гиозной. Ценность, которую мы приписываем науке, зависит в конце концов от представления, которое мы коллективно создаем себе об ее природе и об ее роли в жизни. Поэтому все в социальной жизни, даже.сама наука, покоится на общественном мнении. Несомнен­но, можно взять мнение в качестве объекта изучения и создать этим путем особую науку; в этом преимуще­ственно и состоит задача социологии. Но наука о мне­нии не творит мнения; она только освещает его и де­лает его более сознательным. Правда, этим путем она может привести и к перемене мнения, но знание про­должает зависеть от мнения и тогда, когда ему кажет­ся, что оно дает ему свой закон; ибо лишь из мнения оно получает силу, необходимую для того, чтобы дей­ствовать на мнение.

Сказать, что концепты выражают собой представ­ления общества о вещах, — значит сказать, что творя­щая их мысль современна человечеству. Мы отказыва­емся поэтому видеть в этой мысли продукты более или менее поздней культуры. Человек, который не мыслил бы концептами, не был бы человеком, потому что он не, был бы социальным существом. С одними лишь индивидуальными восприятиями он ничем не отличался бы от животного. Противоположный тезис можно поддер­живать, лишь определяя концепт не с помощью его су­щественных признаков. Его отождествляли и просто с общей идеей²⁴, и с общей идеей, ясно определенной и очерченной²⁵. В таких условиях могло казаться, что ни­зшие общества не знают концептов в тесном смысле слова, ибо они владеют лишь приемами грубого обоб­щения, и понятия, ими употребляемые, являются вооб­ще неопределенными. Но ведь и большинство наших современных концептов отличается тем же качеством. Мы принуждаем себя к их точному определению лишь в спорах и тогда, когда мы работаем как ученые. С дру­гой стороны, мы уже видели, что понимать не значит обобщать. Мыслить с помощью концептов далеко не равносильно простому изолированию и группировке общих черт в известном числе объектов; мыслить так — это значит подводить изменчивое под постоянное, ин­дивидуальное под общественное, а так как логическая мысль начинается с концептов, то из этого следует, что она всегда существовала и что не было исторического периода, в котором человек жил бы хронически в со­стоянии смешения противоречивых понятий. Конечно, нельзя достаточно настаивать на дифференциальных признаках, отличавших логику в различные моменты истории; она развивалась одновременно с ростом и раз­витием самих обществ. Но как бы реальны ни были та­кие различия, не следует забывать из-за них и не менее существенные сходства.