Студопедия — ПЕРВОБЫТНОЕ МЫШЛЕНИЕ
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

ПЕРВОБЫТНОЕ МЫШЛЕНИЕ






 

<...> Я хотел бы только показать в нескольких сло­вах те последствия, которые повлекла для их учения1 их вера в тождество «человеческого духа», совершен­но одинакового с логической точки зрения всегда и по­всюду. Эта тождественность принимается школой как постулат или, вернее говоря, как аксиома. Это тожде­ство считают лишним доказывать или даже просто фор­мулировать: это само собой разумеющийся принцип, слишком очевидный для того, чтобы останавливаться на его рассмотрении. В результате коллективные пред­ставления первобытных людей, кажущиеся нам под­час столь странными, а также не менее странные со­четания этих представлений никогда не поднимают у этой школы вопросов, разрешение которых могло бы обогатить или изменить нашу концепцию «человече­ского ума». Мы наперед знаем, что ум этот не является у них иным, чем у нас. Свою главную задачу школа видела в том, чтобы обнаружить, каким образом умст­венные функции, тождественные с нашими, могли произвести эти представления и их сочетания. Здесь на сцену появлялась общая гипотеза, дорогая англий­ской антропологической школе, — анимизм.

«Золотая ветвь» Фрэзера, например, отлично пока­зывает, как анимизм объясняет множество верований и обычаев, распространенных почти всюду среди ни­зших обществ, верований и обычаев, многочисленные следы которых сохранились и в нашем обществе. Лег­ко заметить, что в гипотезе анимизма можно различить два момента. Во-первых, первобытный человек, пора­женный и взволнованный видениями, являющимися ему в его снах, где он видит покойников и отсутствую­щих людей, разговаривает с ними, сражается с ними, слышит и трогает их, верит в объективную реальность

1 Имеется в виду английская антропологическая школа, представители которой (Э. Тейлор, Д. Фрэзер и другие) вы­ступили с положением о неизменности человеческой психи­ки в процессе исторического развития человеческого обще­ства (прим. ред.).

 

этих представлений. Для него, следовательно, его соб­ственное существование является двойственным, по­добно существованию мертвых или отсутствующих, яв­ляющихся ему во сне. Он, таким образом, допускает одновременно и свое действительное существование в качестве живой и сознательной личности, и свое суще­ствование в качестве отдельной души, могущей выйти из тела и проявиться в виде «призрака». Анимизм ви­дит здесь универсальное верование, присущее всем первобытным людям, ибо все они подвластны той пси­хологической иллюзии, которая лежит в основе этого верования. Во-вторых, желая объяснить явления при­роды, поражающие их, т. е. установить их причины, они обобщают тотчас же то объяснение, которое они дают своим снам и галлюцинациям. Во всех существах, за все­ми явлениями природы они видят «души» «духов», «во­ли», которые подобны обнаруживаемым ими в себе са­мих у своих товарищей, у животных. Это — наивная логическая операция, но такая же непроизвольная, та­кая же неизбежная для «первобытного» ума, как и пси­хологическая иллюзия, которая предшествует этой опе­рации и на которой последняя основана.

Таким образом, у первобытного человека без вся­кого усилия мысли, путем простого действия умствен­ного механизма, тождественного у всех людей, возни­кает якобы «детская философия», несомненно грубая, но совершенно последовательная. Она не видит таких вопросов, которых она не могла бы сейчас же разре­шить полностью. Если бы случилось невозможное и весь опыт, который накопили поколения людей в тече­ние веков, внезапно исчез, если бы мы оказались пе­ред лицом природы в положении настоящих «перво­бытных» людей, то мы неизбежно построили бы себе столь же первобытную «естественную философию». Эта философия являлась бы универсальным анимиз­мом, безупречным с логической точки зрения, так как он был бы основан на той ничтожной сумме положи­тельных данных, которая находилась бы в нашем рас­поряжении.

Анимистическая гипотеза является в этом смысле непосредственным последствием аксиомы, которой подчинены труды английской антропологической школы и которая, на наш взгляд, помешала появлению по­ложительной науки о высших умственных процессах, науки, к которой, казалось бы, сравнительный метод должен был бы обязательно привести исследователей. Объясняя этой гипотезой сходство институтов, веро­ваний и обычаев в самых различных низших обще­ствах, английская школа вовсе не думает о том, чтобы доказать лежащую в основе этой гипотезы аксиому, а именно что высшие умственные функции в низших об­ществах тождественны с нашими. Эта аксиома заме­няет собой доказательство. Тот факт, что в человече­ских обществах возникают мифы, коллективные представления, подобные тем, которые лежат в осно­ве тотемизма, или веры в духов, во внетелесную душу, в симпатическую магию и т. д., — факт этот считается неизбежным следствием самого строения «человече­ского ума». Законы ассоциации идей, естественное и неизбежное применение принципа причинности дол­жны были якобы породить вместе с анимизмом эти коллективные представления и их сочетания. Здесь нет ничего, кроме произвольного действия неизменного логического и психологического механизма. Нет ни­чего понятнее (если только его допустить), чем этот факт, подразумевающийся английской антропологи­ческой школой, а именно факт тождества умственного механизма у нас и у «первобытных» людей.

Но следует ли допускать такой факт? Этот вопрос я и хочу подвергнуть рассмотрению. Ясно, однако, с самого начала, что как только под сомнение ставится эта аксиома, то колеблется и самая анимистическая гипотеза, которая никак не может служить доказа­тельством указанной аксиомы. Не впадая в порочный круг, нельзя объяснять самопроизвольное зарожде­ние анимизма у «первобытных» людей определенной умственной структурой и, с другой стороны, доказы­вать наличие у первобытных людей данного строе­ния ума, опираясь на самопроизвольный продукт это­го умственного строения, на анимизм. Аксиома и ее следствия не могут служить друг другу опорой само­очевидности. <...>

«Объяснения» английской антропологической школы, являясь всегда только правдоподобными, всегда имеют в себе известный коэффициент сомнитель­ности, меняющийся в зависимости от случая. Они при­нимают за установленное, что пути, которые, как нам кажется, естественно ведут к определенным верова­ниям и обычаям, являются именно теми путями, кото­рыми шли члены обществ, в которых встречаются эти поверья и обряды. Нет ничего более рискованного, чем этот постулат, который подтверждается, быть может, только в 5 случаях из 100.

Во-вторых, факты, требующие объяснения, т. е. ин­ституты, верования, обряды, являются социальными фактами по преимуществу. Представления и сочета­ния представлений, предполагаемые этими фактами, должны иметь такой же характер. Они являются по необходимости «коллективными представлениями». Но в таком случае анимистическая гипотеза становит­ся сомнительной, и вместе с ней постулат, на котором она основана. Ибо и постулат, и основанная на нем ги­потеза оперируют умственным механизмом индиви­дуального человеческого сознания. Коллективные представления являются социальными фактами, как и институты, выражением которых они служат: если есть в современной социологии твердо установленное положение, так это то, что социальные факты имеют свои собственные законы, законы, которые не в состо­янии выявить анализ индивида в качестве такового. Следовательно, претендовать на «объяснение» коллек­тивных представлений, исходя единственно из меха­низма умственных операций, наблюдаемых у индиви­да (из ассоциации идей, из наивного применения принципа причинности и т. д.), — значит совершать попытку, заранее обреченную на неудачу. Так как при этом пренебрегают существеннейшими элементами проблемы, то неудача неизбежна. Можно ли также применять в науке идею индивидуального человече­ского сознания, абсолютно не затронутого каким-либо опытом? Стоит ли трудиться над исследованием того, как это сознание представляло бы себе естественные явления, происходящие в нем или вокруг него? Дейст­вительно, ведь у нас нет никакого способа узнать, что представляло бы собой подобное сознание. Как бы да-- леко в прошлое мы ни восходили, как бы «первобыт-

ны» ни были общества, подвергающиеся нашему на­блюдению, мы везде и всюду встречаем только соци­ализированное сознание, если можно так выразиться, заполненное уже множеством коллективных представ­лений, которые восприняты этим сознанием по тради­ции, происхождение которых теряется во мраке вре­мени. <...>

Ряды социальных фактов тесно связаны между собой и взаимно обусловливают друг друга. Следова­тельно, определенный тип общества, имеющий свои собственные учреждения и нравы, неизбежно будет иметь и свое собственное мышление. Различным со­циальным типам будут соответствовать различные формы мышления, тем более что самые учреждения и нравы в основе своей являются не чем иным, как известным аспектом или формой коллективных пред­ставлений, рассматриваемых, так сказать, объектив­но. Это приводит нас к сознанию, что сравнительное изучение разных типов человеческого общества не­отделимо от сравнительного изучения коллективных представлений и их сочетаний, господствующих в этих обществах. <...>

Я попытаюсь построить если не тип, то по край­ней мере сводку свойств, общих группе близких меж­ду собой типов, и определить таким образом сущест­венные черты мышления, свойственного низшим обществам.

Для того чтобы лучше выявить эти черты, я буду сравнивать это мышление с нашим, т. е. с мышлением обществ, вышедших из средиземноморской цивилиза­ции, в которой развились рационалистическая фило­софия и положительная наука. <...>

Для первобытного сознания нет чисто физическо­го факта в том смысле, какой мы придаем этому слову. Текучая вода, дующий ветер, падающий дождь, любое явление природы, звук, цвет никогда не воспринима­ются так, как они воспринимаются нами, т. е. как бо­лее или менее сложные движения, находящиеся в определенном отношении с другими системами пред­шествующих и последующих движений. Перемещение материальных масс улавливается, конечно, их орга­нами чувств, как и нашими, знакомые предметы распознаются по предшествующему опыту, короче гово­ря, весь психофизиологический процесс восприятия происходит у них так же, как и у нас. Однако продукт этого восприятия у первобытного человека немедлен­но обволакивается определенным сложным состояни­ем сознания, в котором господствуют коллективные представления. Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же со­знанием, что и мы. Можно сказать, что их перцепции состоят из ядра, окруженного более или менее толстым слоем представлений социального происхождения. Но и это сравнение было бы неточным и довольно гру­бым. Дело в том, что первобытный человек даже не по­дозревает о возможности подобного различения ядра и облекающего его слоя представлений. Это мы про­водим такое различение, это мы в силу наших умст­венных привычек не можем уже больше не проводить такого различения. Что касается первобытного чело­века, то у него сложное представление является еще недифференцированным.

Таким образом, даже в самой обычной перцепции, даже в самом повседневном восприятии простейших предметов обнаруживается глубокое различие, суще­ствующее между нашим мышлением и мышлением пер­вобытных людей. Мышление первобытных людей яв­ляется в основе своей мистическим: причиной этого являются коллективные представления, мистические по своему существу, составляющие неотъемлемый эле­мент всякого восприятия первобытного человека. На­ше мышление перестало быть мистическим по край­ней мере в том, что касается большинства окружающих нас предметов. Нет ничего, что воспринималось бы оди­наково ими и нами. <...>

Поэтому не следует говорить, как это часто делают, что первобытные люди ассоциируют со всеми предме­тами, поражающими их чувства или их воображение, тайные силы, магические свойства, что-то вроде души или жизненного начала, не следует думать, что перво­бытные люди загромождают свои восприятия анимисти­ческими верованиями. Здесь нет никакого ассоцииро­вания. Мистические свойства предметов и существ образуют составную часть имеющегося у первобытного

человека представления, которое в любой данный мо­мент являет собой неразложимое целое. <...>

То обстоятельство, что коллективные представле­ния занимают чрезвычайно значительное место в вос­приятии первобытных людей, не только накладывает мистический отпечаток на их восприятие, но и приво­дит к тому, что восприятие это иначе ориентировано, чем наше. <...>

В подавляющем большинстве случаев восприятие первобытных людей не только не отбрасывает всего то­го, что уменьшает его объективность, но, наоборот, под­черкивает мистические свойства, таинственные силы и скрытые способности существ и явлений, ориенти­руясь, таким образом, на элементы, которые, на наш взгляд, имеют чисто субъективный характер, хотя в гла­зах первобытных людей они не менее реальны, чем все остальное. <...>

То, что мы называем опытом и что в наших глазах имеет решающее значение для признания или неприз­нания чего-нибудь реальным, оказывается бессильным по отношению к коллективным представлениям. Пер­вобытные люди не имеют нужды в этом опыте для то­го, чтобы удостовериться в мистических свойствах су­ществ и предметов: по той же причине они с полным безразличием относятся к противопоказаниям опыта. Дело в том, что опыт, ограниченный тем, что является устойчивым, осязаемым, видимым, уловимым в физи­ческой реальности, упускает как раз то, то является наиболее важным для первобытного человека, а имен­но таинственные силы и духи. Таким образом, оказы­вается, что не было еще примера, чтобы неудача како­го-нибудь магического обряда обескуражила тех, кто в него верит. <...>

За неимением лучшего термина я назову «законом партиципации» характерный принцип «первобытного» мышления, который управляет ассоциацией и связями представлений в первобытном сознании. <...>

Так, например, «трумаи (племя Северной Бразилии) говорят, что они —водяные животные. Бороро (сосед­нее пламя) хвастают, что они — красные арара (попу­гаи)». Это вовсе не значит, что только после смерти они превращаются в арара или что арара являются превращенными в бороро и поэтому достойны соответствую­щего обращения. Нет, дело обстоит совершенно иначе. «Бороро, — говорит — фон ден Штейнен, который ни­как не хотел поверить этой нелепице, но который дол­жен был уступить перед их настойчивыми утвержде­ниями, — бороро совершенно спокойно говорят, что они уже сейчас являются настоящими арара, как если бы гусеница заявила, что она бабочка». Значит, это не имя, которое они себе дают, это также не провозглашение своего родства с арара, нет, на чем они настаивают, это то, что между ними и арара существует тождество по существу. <...>

Однако для мышления, подчиненного «закону парти-ципации», в этом нет никакой трудности. Все общества и союзы тотемического характера обладают коллективны­ми представлениями подобного рода, предполагающими подобное тождество между членами тотемической груп­пы и их тотемом. <... >

Все это зависит от «партиципации», которая пред­ставляется первобытным человеком в самых разнооб­разных формах: в форме соприкосновения, переноса, симпатии, действия на расстоянии и т. д. <...> Мышле­ние первобытных людей может быть названо пралоги-ческим с таким же правом, как и мистическим. Это ско­рее два аспекта одного и того же основного свойства, чем две самостоятельных черты. Первобытное мышле­ние, если рассматривать его с точки зрения содержа­ния представлений, должно быть названо мистическим, оно должно быть названо пралогическим, если рассмат­ривать его с точки зрения ассоциаций. Под термином «пралогический» отнюдь не следует разуметь, что пер­вобытное мышление представляет собой какую-то ста­дию, предшествующую во времени появлению логиче­ского мышления. Существовали ли когда-нибудь такие группы человеческих или дочеловеческих существ, кол­лективные представления которых не подчинялись еще логическим законам? Мы этого не знаем: это во всяком случае весьма мало вероятно. То мышление общества низшего типа, которое я называю пралогическим за от­сутствием лучшего названия, — это мышление по край­ней мере вовсе не имеет такого характера. Оно не ан-тилогично, оно также и не алогично. Называя его пралогическим, я только хочу сказать, что оно не стре­мится прежде всего, подобно нашему мышлению, из­бегать противоречия. Оно прежде всего подчинено «за­кону партиципации». Ориентированное таким образом, оно отнюдь не имеет склонности без всякого основания впадать в противоречия (это сделало бы его совершен­но нелепым для нас), однако оно и не думает о том, чтобы избегать противоречий. Чаще всего оно относится к ним с безразличием. Этим и объясняется то обстоятельство, что нам так трудно проследить ход этого мышления. <... > Почему, например, какое-нибудь изображение, портрет являются для первобытных людей совсем иной вещью, чем для нас? Чем объясняется то, что они приписывают им, как мы видели выше, мистические свойства? Очевидно, дело в том, что всякое изображе­ние, всякая репродукция «сопричастны» природе, свойствам, жизни оригинала. Это «сопричастие» не должно быть понимаемо в смысле какого-то дробле­ния, как если бы, например, портрет заимствовал у ори­гинала некоторую часть той суммы свойств или жиз­ни, которой он обладает. Первобытное мышление не видит никакой трудности в том, чтобы эта жизнь и эти свойства были присущи одновременно и оригиналу и изображению. В силу мистической связи между ори­гиналом и изображением, связи, подчиненной «зако­ну партиципации», изображение одновременно и ори­гинал, подобно тому как бороро суть в то же время арара. Значит, от изображения можно получить то же, что и от оригинала, на оригинал можно действовать через изображение. Точно так же если бы вожди ман-данов позволили Кэтлину сфотографировать их, то они не смогли бы спать спокойно последним сном, когда они окажутся в могиле. Почему? Потому, что в силу неизбежного «сопричастия» все то, что произойдет с их изображением, отданным в руки чужеземцев, отра­зится на них самих после их смерти. А почему племя так беспокоится из-за того, что будет смущен покой их вождей? Очевидно, потому, что (хотя Кэтлин этого и не говорит) благополучие племени, его процветание, даже самое его существование зависят, опять-таки в силу мистической «партиципации», от состояния жи­вых или мертвых вождей. <...>

Ориентированное по-иному, чем наше, озабочен­ное прежде всего мистическими отношениями и свой­ствами, имеющее в качестве основного закона закон сопричастности мышление первобытных людей неиз­бежно истолковывает совершенно иначе, чем мы, то, что мы называем природой и опытом. Оно всюду ви­дит самые разнообразные формы передачи свойств путем переноса, соприкосновения, передачи на рас­стояние, путем заражения, осквернения, овладения словом, при помощи множества действий, которые приобщают мгновенно или по истечении более или ме­нее долгого времени какой-нибудь предмет или какое-нибудь существо к данному свойству, действий, кото­рые, например, сакрализуют (делают его священным) или десакрализуют его (лишают его этого качества) в начале и в конце какой-нибудь церемонии. Дальше я рассмотрю лишь с формальной точки зрения извест­ное количество магических и религиозных обрядов в целях показать в них игру механизма пралогического мышления; эти обряды вытекают из указанных пред­ставлений: они окажутся вдохновляемыми и опираю­щимися на веру в наличие сопричастия. Таковы, на­пример, верования, относящиеся к разным видам табу. Когда австралиец или новозеландец, устрашенный мыслью о том, что он, не ведая того, поел запретной пищи, умирает от нарушения табу, то это происходит. потому, что он чувствует в себе неизлечимое смертель­ное влияние, проникшее в него вместе с пищей. Са­мым влиянием этим пища также обязана «соприча-стию», будь то, например, остатки трапезы вождя, которые по неосторожности доел обыкновенный че­ловек.

Такие же представления лежат в основе общерас­пространенного верования, согласно которому извест­ные люди превращаются в животных каждый раз, ког­да они надевают шкуру этих животных (например, тигра, волка, медведя и т. д.). В этом представлении для первобытных людей все является мистическим. Их не занимает вопрос, перестает ли человек быть человеком, превращаясь в тигра, или тигром, делаясь снова чело­веком. Их интересует прежде всего и главным образом мистическая способность, которая делает этих лиц при

известных условиях «сопричастными», по выражению философа Мальбранша, одновременно и тигру и чело­веку, а следовательно, и более страшными, чем люди, которые только люди, или чем тигры, которые только тигры.

«Как же это так, — спрашивал добрый Добрицгоффер у абипонов, — вы всегда без всякого страха уби­ваете тигров на равнине; откуда же у вас этот трусли­вый страх перед мнимым тигром внутри селения?» На это абипоны отвечали, улыбаясь: «Вы, отцы, ничего не смыслите в этом. Мы не боимся тигров на равнине, мы их убиваем, потому что мы их можем видеть, но вот искусственных тигров мы боимся, да, мы боимся их потому, что мы их не можем ни видеть, ни убить». Точ­но так же гуичол, который надевает на голову перья орла, имеет целью не только украсить себя и не это главным образом. Он помышляет о том, чтобы при по­мощи этих перьев приобщиться к зоркости, прозорли­вости, силе и мудрости птицы. Сопричастие, лежащее в основе коллективного представления, — вот что за­ставляет его действовать таким образом. <...>

В пралогическом мышлении память имеет совер­шенно иную форму и другие тенденции, ибо материал ее является совершенно иным. Она является одновре­менно очень точной и весьма эффективной. Она восп­роизводит сложные коллективные представления с ве­личайшим богатством деталей и всегда в том порядке, в котором они традиционно связаны между собой в со­ответствии с мистическими отношениями. <...>

Особенно замечательной формой этой памяти, столь развитой у первобытных людей, является та, ко­торая до мельчайших деталей сохраняет облик тех ме­стностей, по которым прошел туземец, и которая позво­ляет ему находить дорогу с такой уверенностью, которая поражает европейца. Эта топографическая память у се­вероамериканских индейцев «граничит с чудом: им до­статочно побывать один раз в каком-нибудь месте для того, чтобы навсегда точно запомнить его. Каким бы большим и непроходимым ни был лес, они пробирают­ся сквозь него не плутая, как только они достаточно со­риентировались. Туземцы Акадии и залива Св. Лаврен­тия часто отправлялись в своих челноках из коры на полуостров Лабрадор. <... > Они делали по 30 или 40 мор­ских лье без компаса и неизменно попадали как раз на то место, где они собирались высадиться. <...> В самую туманную погоду они несколько дней могут безошибоч­но идти по солнцу». <...>

Здесь перед нами совершенно отчетливые приме­ры того, что мы называем мистической абстракцией, которая, при всем своем отличии от логической аб­стракции, является тем не менее процессом, часто употребляющимся в первобытном мышлении. Если, действительно, среди условий абстрагирования (отвле­чения) исключающее (т. е. производящее отбор и вы­деление признаков. — Ред.) внимание является одним из главных, если это внимание необходимо направля­ется на те черты и элементы объекта, которые имеют наибольший интерес и наибольшее значение в глазах субъекта, то мы ведь знаем, какие элементы и черты имеют наибольшие интерес и значение для мистиче­ского и пралогического мышления. Это прежде всего те черты и элементы, которые устанавливают связи между данными видимыми, осязаемыми предметами и тайными невидимыми силами, которые циркулиру­ют всюду, духами, призраками, душами и т. д., обеспе­чивающими предметам и существам мистические свойства и способности. <...>

Еще яснее, чем в абстрагировании, принципы и приемы, свойственные пралогическому мышлению, вы­являются в его обобщениях. <...>

«Пшеница, оленьи " гикули" (священноерастение) являются в известном смысле для гуичолов одной и той же вещью». <...>

Это отождествление на первый взгляд кажется со­вершенно необъяснимым. Для того чтобы объяснить его, Лумгольц истолковывает его в утилитарном смыс­ле: пшеница есть олень (в качестве питательного ве­щества), гикули есть олень (в качестве питательного вещества), наконец, пшеница есть гикули на том же основании. Эти три вида предметов тождественны в той мере, в какой они служат предметом питания для гуичолов. Это объяснение правдоподобно, оно, несом­ненно, усваивается и самими гуичолами, по мере того, как формулы их старинных верований теряют для них свой первоначальный смысл. Однако, судя по изложе­нию самого Лумгольца, для гуичолов, которые выра­жаются указанным образом, дело идет совершенно об иной вещи: именно мистические свойства этих существ и предметов, столь разных на наш взгляд, заставляют гуичолов'соединять их в одно представление. Гикули является священным растением, на сбор которого мужчины, предназначенные для этого и подготовив­шие себя целым рядом весьма сложных обрядов, от­правляются каждый год после торжественной цере­монии. Сбор производится в отдаленном районе ценой крайних усилий и жестоких лишений: существование и благополучие гуичолов мистически связаны со сбо­ром этого растения. В частности, урожай хлеба цели­ком зависит от этого. Если гикули нет или если оно не будет собрано со всеми полагающимися обрядами, то хлебные поля не принесут обычной жатвы. Но и олени в их отношении к племени наделены теми же мисти­ческими чертами. Охота на оленей, которая имеет ме­сто в определенное время года, является актом, рели­гиозным по своей сущности. Благополучие гуичолов зависит от числа оленей, убитых в этот момент, точно так же, как зависит оно от количества собранного ги­кули: эта охота сопровождается теми же церемони­альными обрядами, ей сопутствуют те же коллектив­ные эмоции, с которыми связан сбор священного растения. Отсюда проистекает отождествление гику­ли, оленя и пшеницы, засвидетельствованное неод­нократно.

«Вне храма, направо от входа, была положена охап­ка соломы. На солому с предосторожностями положи­ли оленя. С оленем, таким образом, обращались так же, как и со снопами пшеницы, ибо в представлении ин­дейцев пшеница есть олень. Согласно гуичолскому ми­фу, пшеница некогда была оленем». <...>

«Для гуичолов пшеница, олень, гикули так тесно связаны между собой, что гуичолы рассчитывают на по­лучение того же результата, т. е. урожая пшеницы, поев бульона, сваренного из оленьего мяса, или же поев ги­кули. Вот почему, когда они распахивают свои поля, они перед тем, как приниматься за работу, едят гикули».<...> Таким образом, в этих коллективных представлениях

гуичолов, представлениях, которые, как известно, не­отделимы от сильных религиозных эмоций, таких же коллективных, гикули, олень и пшеница сопричастны, по-видимому, мистическим свойствам, имеющим вели­чайшее значение для племени; в этом качестве они и рассматриваются как представляющие «одно и то же». Эта сопричастность, ощущаемая гуичолами, в их гла­зах совершенно лишена той непонятности, которую мы, несмотря на все наши усилия, в ней обнаруживаем. Именно потому, что их коллективные представления подчинены закону сопричастности, именно поэтому им ничто не кажется более простым, более естественным, можно сказать, более необходимым. Пралогическое и мистическое мышление действует здесь без принуж­дения без усилии, не подчиняясь влиянию требований логики.

Это, однако, не все: Лумгольц покажет нам, как от­ношения сопричастности, которые только что отмече­ны были нами, совмещаются с другими такого же рода. «Я отметил, — пишет он, — что здесь олень считается тождественным гикули, гикули — тождественным с пшеницей, а некоторые насекомые также тождествен­ными с пшеницей. Та же склонность к рассмотрению совершенно разнородных предметов как тождествен­ных проявляется еще в том факте, что весьма различ­ные между собой предметы рассматриваются как " пе­рья". Облака, хлопок, белый хвост оленя, его рога и даже самый олень рассматриваются как перья. Туземцы ве­рят также, что все змеи имеют перья». Таким образом, олень, который был пшеницей и гикули, оказывается также «перьями». Лумгольц настаивает на этом неод­нократно. «Волосы, выдернутые из оленьего хвоста, об­вязываются вокруг реальной стрелы отдельно от перь­ев птицы. Вспомним, что не только рога оленя, но и самый олень рассматривается как " перья", так что упот­ребление его шерсти вместо птичьих перьев и взамен их является наглядной иллюстрацией этого представ­ления об олене».

Но помимо того мы знаем, что перья наделяются в верованиях гуичолов совершенно особыми мистически­ми свойствами. «Птицы, особенно орлы и соколы... слы­шат все. Этой же способностью наделены и их перья: они также слышат, как говорят индейцы, они также на­делены мистическими способностями. В глазах гуичо­лов перья являются символами, приносящими здо­ровье, жизнь и счастье. С помощью перьев шаманы могут слышать все, что им говорят из-под земли и со всех концов мира, с помощью перьев они совершают свои магические подвиги. <...> Все виды перьев (за ис­ключением перьев ястреба и ворона) являются желан­ным украшением для ритуальных предметов: их всегда не хватает для гуичолов. Есть, однако, одно перо, обла­дающее высшей мистической силой, пером этим, как это ни странно, является олень. Всякий индеец, кото­рый убивает оленя, становится владельцем драгоцен­ного пера, которое обеспечивает ему здоровье и благо­получие. <...-> Не только рога, но и все тело оленя является для сознания гуичола пером точно так же, как пером называют птицу, и я видел случаи, когда волоски из хвоста оленя служили пером и привязывались к ри­туальным стрелам <...>».

Исследование коллективных представлений и их сочетаний в низших обществах привело к констатиро­ванию мистического и пралогического мышления, ко­торое в существенных пунктах отличается от нашего логического мышления. Это заключение как будто под­тверждается анализом некоторых черт, свойственных языкам, на которых говорят в этих обществах, а также употребляемому там счислению. Необходима, однако, дополнительная проверка этого факта. Остается пока­зать, что образ и способы действия и поведения перво­бытных людей находятся в полном соответствии с их образом мышления в том их виде, в каком они были на­ми анализированы, что в их учреждениях находят себе выражение их коллективные представления с тем ми­стическим и пралогическим характером, который мы за ними признали. <... >

Возьмем сначала те действия, посредством кото­рых общественная группа добывает себе пищу или, го­воря более узко, рассмотрим охоту и рыбную ловлю. Успех зависит здесь от известного количества объек­тивных условий, от наличия дичи или рыбы в опреде­ленном месте, от предосторожностей, которые дают возможность не вспугнуть их при приближении, от силков и западней, расставленных для поимки, от ме­тательных снарядов и т. д. Для мышления низших об­ществ эти условия, будучи необходимыми, не являют­ся, однако, достаточными. Требуется наличие еще и других условий. Если последние не будут соблюдены, то пущенные в ход средства и приемы не достигнут цели, какова бы ни была ловкость охотника или рыбо­лова.

Эти средства и приемы должны на взгляд перво­бытного человека обладать магической силой, они дол­жны быть облечены, так сказать, в результате особых операций мистической мощью совершенно так же, как в восприятии первобытного человека объективные элементы включены в мистический комплекс. Без со­вершения этих магических операций самый опытный охотник и рыболов не встретят ни дичи, ни рыбы, либо они ускользнут из его сетей, с его крючков, либо его лук или ружье дадут осечку, либо добыча, даже достиг­нутая метательным снарядом, останется невредимой, либо, наконец, даже будучи раненой, она затеряется так, что охотник ее не найдет. Мистические операции отнюдь не являются также простой прелюдией к охо­те или рыбной ловле подобно, например, мессе св. Гу­берта (покровителя охотников у католиков), так как в последнем случае существенной считается все же са­ма охота. Напротив, для пралогического мышления этот момент не является наиболее важным. Сущест­венными для него являются мистические операции, которые одни в состоянии обеспечить наличие и по­имку добычи. Без этих операций не стоит даже и при­ниматься за дело. <...>

В отношении охоты первым условием является вы­полнение над дичью магического действия, которое обеспечивает наличие этой дичи независимо от ее воли и вынуждает ее появиться в данном месте, если она на­ходится далеко. В большинстве низших обществ эта опе­рация считается совершенно необходимой. Она заклю­чается преимущественно в плясках, заклинаниях и постах. <...>

Операции, совершаемые над самим охотником, имеют целью обеспечить ему мистическую власть над добычей: они часто продолжительны и сложны. <...>

...И оружие, и охотничье снаряжение должны так­же подвергнуться магическим операциям, которые наделяют их особой силой. Не приводя много приме­ров, укажем хотя бы, что у фангов (Западная Африка) существует обычай изготовлять перед охотничьей экспедицией бианг нзали (талисман для ружей) и класть в него оружие: это должно придать оружию меткость. <...>

Предположим теперь, что эти операции достигли цели и что дичь показалась: достаточно ли будет только напасть на нее и сразить ее метким ударом? Нет, от­нюдь нет: и здесь еще все зависит от мистических об­рядов. Так, например, у сиуксов, «когда показывается стадо (бизонов), охотники принимаются говорить со своими лошадьми, хвалить их, льстить им, называя их отцами, братьями, дядьями и т. д. Приблизившись к ста­ду, они делают остановку для того, чтобы охотник, несу­щий трубку, мог совершить церемонию, считающуюся необходимой для успеха. Последний зажигает трубку и в течение некоторого времени остается с опущенной головой, повернув ствол трубки к стаду. Затем он начи­нает курить, направляя дым последовательно в сторо­ну бизонов, земли и четырех стран света». Этот обряд имеет, очевидно, целью установить мистическую связь между животными, с одной стороны, охотниками и че­тырьмя странами света, с другой стороны: мистическая связь эта должна помешать бизонам скрыться, это за­клинание отдает их в руки охотников. <...>

Во многих обществах успех зависит также от опре­деленных запретов, которые должны соблюдаться во время отсутствия охотников теми, кто их не сопровож­дает, в особенности их женами. <...>

Но даже и тогда, когда дичь убита и подобрана, не все еще кончено. Необходимы новые магические опе­рации для завершения круга, начатого операциями, со­вершенными в начале охоты. <...>

При помощи этих операций восстанавливаются нормальные отношения между общественной группой, к которой принадлежит охотник, и группой, к которой принадлежит убитый зверь. Таким образом, заглажи­вается убийство. Теперь больше нечего бояться мести, и в будущем возможны новые охотничьи экспедиции,

которые будут сопровождаться такими же мистически­ми обрядами. <...>

Существует целый ряд обычаев и обрядов, кото­рые лишены всякой двусмысленности по крайней ме­ре в том, что касается их цели: мы разумеем обычаи, соблюдаемые при лечении больных, имеющие целью предупреждение смертельного исхода или восстанов­ление их здоровья. Здесь мы снова увидим, как рас­смотрение обычаев, почти повсеместно существую­щих в низших обществах, подтверждает те выводы, к которым мы пришли при анализе коллективных пред­ставлений, лежащих в основе этих обычаев: мистиче­скую ориентацию первобытного мышления, своеоб­разные «предпонятия», составляющие лишь весьма ограниченное место для наблюдения и опыта, связи между существами и явлениями, подчиненные закону сопричастности. <...>

Первобытный человек, будь то африка







Дата добавления: 2014-10-22; просмотров: 725. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Ситуация 26. ПРОВЕРЕНО МИНЗДРАВОМ   Станислав Свердлов закончил российско-американский факультет менеджмента Томского государственного университета...

Различия в философии античности, средневековья и Возрождения ♦Венцом античной философии было: Единое Благо, Мировой Ум, Мировая Душа, Космос...

Характерные черты немецкой классической философии 1. Особое понимание роли философии в истории человечества, в развитии мировой культуры. Классические немецкие философы полагали, что философия призвана быть критической совестью культуры, «душой» культуры. 2. Исследовались не только человеческая...

Вопрос. Отличие деятельности человека от поведения животных главные отличия деятельности человека от активности животных сводятся к следующему: 1...

Расчет концентрации титрованных растворов с помощью поправочного коэффициента При выполнении серийных анализов ГОСТ или ведомственная инструкция обычно предусматривают применение раствора заданной концентрации или заданного титра...

Психолого-педагогическая характеристика студенческой группы   Характеристика группы составляется по 407 группе очного отделения зооинженерного факультета, бакалавриата по направлению «Биология» РГАУ-МСХА имени К...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.015 сек.) русская версия | украинская версия