СОЦИООНТОГЕНЕТИЧЕСКАЯ ДЕТЕРМИНАЦИЯ И ОЦЕНКА АГРЕССИИ

Строго говоря, из общей идеи эволюционно-генетического подхода к агрессии не обязательно следует, что агрес­сия носит не реактивный, а спонтанный характер. Агрессия, скажем, вполне могла бы эволюционно закрепляться как целесообразный инстинкт выживания, защиты от внешних угрожающих воздействий. Однако если исходить из того, что агрессивность эволюционно закреплялась не только в этом смысле, но и что шел непрерывный эволюционный отбор особо агрессивных индивидов («распространение генов по­бедителей» по В. Эфроимсону), то вполне логичным след­ствием становится и представление о спонтанной природе агрессивности современного человека. В рамках идеи спон­танности агрессии совершенно ошибочными считаются пред­ставления о возможности изменения врожденно-агрессивно­го поведения посредством обучения или воспитания, а также путем устранения факторов, порождающих агрессию (К. Ло­ренц). Понятно, что идея спонтанности агрессии, выраженная в таком категоричном виде, вообще отрицает онтогенетиче­скую детерминацию агрессии. В рамках эволюционно-генетического подхода, однако, существуют и менее радикальные представления. В них также констатируется факт генетической детерминации, но признается («мы вынуждены считаться с тем»), что все свойства человека, в особенности психические, нуждаются во внешних стимуляторах для своего полного проявления. Идеи В. Эфроимсона, в отличие от концепции К. Лоренца, представляются мне более адекватными, так как возможность онтогенетической детерминации агрессивного поведения в них не отвергается. Делается попытка рассмот­реть поведение человека как результат взаимодействия био­генетических и социогенетических факторов. Однако в це­лом попытка эта остается крайне непоследовательной. Это выражается в постоянном «скатывании» к эволюционно-генетической и биологической парадигме в интерпретациях поведения человека (как агрессивного, так и альтруистиче­ского) в ущерб социо-онтогенетическому подходу. Существу­ют, конечно, установленные корреляции агрессивности с гене­тическими факторами, например, с наличием лишней Y-xpoмосомы— (P. Jacobs, 1977) или с гормональными фактора­ми, например, уровнем тестостерона (R. Lindman et a., 1987, К. Christiansen, R. Knusmann, l987, Т. Julian, P. Me. Kenru, 1989), с гипогликемией (J. Widler, 1947, R. Bolton, 1973), с гиповитаминозом А и С (Chome Jeanne et a,, 1985). Однако многие из этих корреляций отражают не первичную, а вто-ричнуь.1 детерминацию агрессивного поведения. Иначе гово­ря, многие из этих параметров сами являются зависимыми

переменными и отражают реакцию организма на воздействия среды (биологической и социальной). То, что эта физиоло­гическая реакция может быть сверх целесообразной с точки зрения регуляции поведения, не отменяет ее вторичности. Та же гипогликемия не является эволюционной биологической нормой человека, а является либо выражением эндокринной патологии, либо первым и прямым следствием недоедания. Кроме того, нельзя абстрагироваться от того факта, что фи­зиологическая регуляция (обеспечение) агрессивного поведе­ния является реакцией на средовые воздействия, при воздей­ствиях ситуативных и реакции остаются ситуативными. Если же соответствующие средовые воздействия являются устой­чивыми {хроническими, перманентными), то и агрессивные реакции приобретают устойчивый, личностной характер. Социо-онтогенетическая детерминация агрессивности под­тверждается многочисленными результатами исследований процесса социализации, социального научения и онтогене­тического развития личности (Р. Mussen, J. Condereta, 1987, A. Bandura, 1973, Q. Patterson, 1976, H. Parens, 1997, С. Беличева, 1993, Н.Дубинин и др., 1989, С. Кудрявцев, 1988, А. Реан, 1990, 1994). Исследования Орегонского центра по изучению социального научения показали, в частности, что для семей, из которых выходят высокоагрессивные дети, ха­рактерно особое взаимодействие между членами семьи. Это взаимодействие носит вид «расширяющейся спирали», под­держивающей и усиливающей агрессивные способы поведе­ния. Достоверно установлено, что жестокое обращение с ре­бенком в семье ведет не только к проявлению им агрессив­ного поведения по отношению к другим детям (Р. Берджес, Р. Конджер, 1987) в том же возрасте, но и к развитию агрес­сивности, склонности к насилию и жестокости во взрослом возрасте (С. Widom, 1982), превращая физическую агрессию в жизненный стиль личности (R. Hitchock, 1987). В пользу концепции социального научения говорит и то, что наибо­лее выраженные различия между агрессивными и неагрес­сивными детьми обнаруживаются не в предпочтениях агрес­сивных альтернатив, а в незнании конструктивных решений (L. Koltikandass-Jarvinen, P. Kangas, 1988). Я полагаю, что в этом же ключе онтогенетической детерминации агрессии сле­дует интерпретировать и недавно полученные нами данныео высоком уровне агрессии в выборке внешне вполне благо­получных старшеклассников. Высокие показатели спонтан­ной агрессии были обнаружены у 53% испытуемых, реактив­ной агрессии — у 47%, завышенные показатели по раздра­жительности — у 56% испытуемых. «Больное» агрессией, нетерпимостью общество заражает агрессией и свое моло­дое поколение. Кстати, термин заражение используется здесь безо всяких кавычек намеренно, так как механизмы подра­жания, социального научения и психического заражения -это не метафоры, а вообще-то объективно существующие психологические механизмы. И, наконец, не повторяясь, я мог бы здесь только напомнить о социоонтогенетической детерминации развития агрессивно-конкурентного поведе­ния личности типа А.

Этико-гуманистический подход, признавая относитель­ную свободу личности от среды, безусловно, признает и воз­можность социо-онтогенетического влияния на развитие как агрессивности, так и позитивной открытости личности. При­знание этой возможности и ведет к формулированию этиче­ской, в том числе и этико-христианской, системы ценностей и принципов жизни, к построению этико-гуманистической системы воспитания и развития личности, к формулирова­нию идеи «помогающих отношений» и эмпатийного пони­мания, к утверждению самотрансценденции человеческого существования.

Психология как наука естественная могла бы отказаться от оценивания агрессии в парадигме «плохо-хорошо». Но психология как наука и гуманитарная не может игнориро­вать проблему оценки агрессии. А тем более, она не может этого сделать, пожалуй, потому, что это наука о человеке. В науках о человеке, следуя теории функциональных систем, все должно быть оценено с точки зрения достижения или не достижения системой фокусированного результата. Направ­ленность на результат (адаптация, самоактуализация, осу­ществление смысла или др.) является системообразующим компонентом любой живой, как биологической, так и соци­альной системы. В вопросе об оценке агрессии, как уже было мной показано, эволюционно-генетический и этико-гуманистичесхий подход занимают прямо противоположные пози­ции. В целом, отдавая предпочтение этико-гуманистической

концепции, нельзя не признать, хотя бы в определенной мере, обоснованности представлений об адаптивной функции аг­рессии. Преодоление этого противоречия невозможно в рам­ках рассмотрения агрессии вообще, вне выделения ее струк­туры или видов. Однако здесь возникают новые проблемы, связанные с выбором основания структурирования. Возмож­ным подходом может быть, например, выделение уровневой структуры агрессии, где основанием различения является количественный критерий силы агрессивных действий или степени агрессивности личности. Логика такого подхода, как мне представляется, не нуждается в особом разъяснении, так как является вполне очевидной. По существу, это известная психометрическая логика выделения нормы и отклонений от нее влево (заниженные показатели) и вправо (завышенные показатели). Такой теоретический подход был бы удобен еще и тем, что он легко «переводится» на язык практической пси­хологии. И, впрочем, имплицитно уже реализуется в много­численных тестах измерения агрессивности. Однако на пути этого подхода имеются серьезные трудности, теоретические «подводные камни», которые незаметны на первый (тради­ционный) взгляд. Главная трудность состоит в ответе на воп­рос, что считать нормой. Казалось бы, ответ может быть найден в рамках распространенной в психологии парадигмы статистической нормы. Однако применительно к проблеме агрессии это не лучший путь. Социоонтогенетическая детер­минация агрессивности накладывает серьезные ограничения на использование статистической нормы, ибо в определен­ных социумах или в определенные периоды их существова­ния («состояние социума») «нормальной агрессивностью» может быть признан такой ее уровень, который является функционально деструктивным, в том числе разрушителен для самой личности-носителя. А кроме того, как в рамках статистической парадигмы интерпретировать неизбежно возникающее понятие «недостаточный уровень агрессивно­сти личности»? «Ненормальная» агрессивность (гипо- или гипервыраженная), в конце концов, требует разработки пси-хокоррекционных и воспитательных программ, направлен­ных на ее доведение (понижения или повышения) до нормаль­ного уровня. В теоретическом плане при разработке уровне­вой структуры агрессии более адекватным может оказаться понятие не статистической, а функциональной нормы. Од­нако в психологии личности опыт его практического при­менения реально отсутствует.

В качестве мощного прорыва вперед в решении проблемы оценки агрессии, я полагаю, можно рассматривать фроммовскую модель структуры агрессии. В ней предлагается разли­чать два вида агрессии: доброкачественную и злокачествен­ную (Э. Фромм, 1994). Доброкачественная агрессия является биологически адаптивной, способствует поддержанию жиз­ни и связана с защитой витальных интересов, представляя собой реакцию на угрозу этим интересам.

Злокачественная агрессия не является биологически адап­тивной, не связана с сохранением жизни, не является защитой от нападения или угрозы, то есть не сопряжена с защитой витальных интересов.

Классификация Э. Фромма не уровневая, так как иерар­хия этих видов агрессии не задается. В основе такой класси­фикации лежит функциональный подход. В данном случае он связан с дифференцирующим критерием: необходимо (по­лезно) — не нужно (вредно). Злокачественная агрессия дей­ствительно рассматривается как вредная, а ее синонимом является «деструктивность и жестокость». Таким образом, подход Э. Фромма дает прямые основания для преодоления «неразрешимого» противоречия в оценке агрессии между этико-гуманистической и эволюционно-генетической концеп­циями. Восхищаясь красотой найденного Э. Фроммом реше­ния и основательностью его построений, я бы очень хотел ска­зать не осторожное «найдены основания для преодоления противоречия», но просто и категорично — противоречия и неопределенность в проблеме оценки агрессии разрешены и сняты. Однако, к сожалению, и в этом подходе существуют трудности, которые пока не позволяют сделать столь кате­горично-оптимистичного вывода.

1) Первый вопрос состоит в определении того, какие именно интересы объективно отно­сятся к витальным, а какие — уже не являются витальными. Вопрос является принципиальным, так как «защита виталь­ных интересов» есть критерий различения доброкачествен­ной и злокачественной агрессии. Однако круг витальных интересов достаточно широк. И сам Э. Фромм констатирует, что сфера витальных интересов у человека значительно шире, чем у животного, и включает в себя не только физические, но и психические условия. К сожалению, современная наука (в том числе и психологическая) не дает бесспорного переч­ня витальных интересов человека. Потребность в свободе и самоактуализации, в психическом комфорте и социальном успехе, в уважении, признании, любви и в сохранении своей системы ценностей — все относится к витальным интересам личности. Без решения проблемы объективизации сферы витальных интересов человека практическое разведение доб­рокачественной и злокачественной агрессии невозможно.

2) Второй вопрос состоит в определении того, какой именно уровень агрессивных действий достаточен для защиты виталь­ных интересов, а какой уже избыточен. Этот вопрос, который ставится здесь с точки зрения объективного критерия доста­точности, еще более сложен для решения, чем первый.

3) Про­блемы, однако, лежат не только в сфере объективно-научного знания (а точнее -— нашего незнания). Кроме этого, необхо­димо возникает вопрос о субъективности восприятия лично­стью витальных интересов, то есть субъективности отнесения тех или иных интересов к сфере витальных. В связи с этой проблемой, также как и в предыдущих случаях, возникают трудности с практической дифференциацией доброкаче­ственной и злокачественной агрессии. Однако преодоление этой трудности в рамках «усредненной», типологической психологии личности, как я полагаю, вообще невозможно. Проблема субъективности отнесения интересов к витальным каждый раз должна решаться индивидуально, то есть мето­диками экспертно-психологического оценивания.

4) К этому же кругу вопросов относится и субъективность определения личностью каких-либо внешних действий как угрожающих ее витальным интересам.Эта проблема также привносит свои трудности в различение доброкачественной и злокачествен­ной агрессии. Разработка данной проблемы связана, конеч­но, с постановкой исследований в области социально-пер­цептивных механизмов агрессии. Но реально конкретные выводы, как и в предыдущем случае, могут быть сделаны лишь на основе экспертно-психологического исследования лично­сти. Однако все равно остается вопрос: является ли достаточ­ным основанием для интерпретации агрессии как доброкаче­ственной то, что субъект воспринимал чьи-то действия, какугрожающие его витальным интересам, хотя в действитель­ности они таковыми не являлись.

5) Связанной с предыдущим вопросом является и проблема антиципации угрозы. Человек отличается от животного также и тем, что механизм оборони­тельной агрессии срабатывает и тогда, когда явной угрозы и нет. Но она может присутствовать неявно. А может и не присутствовать: представление о неявной угрозе может быть ошибкой антиципации. Как в этом случае квалифицировать агрессию: как оборонительную или как злокачественную. От­вет на этот вопрос не очевиден. Да, конечно, правда, что в данном случае «человек выдает агрессивную реакцию на свой собственный прогноз» (Э. Фромм). Однако он убежден, что этот прогноз адекватен, и его витальные интересы находятся в потенциальной опасности. Но более принципиальным здесь является, пожалуй, другое. Ошибка антиципации — это (а) проблема агрессивной готовности личности или (б) пробле­ма интеллекта? То есть стоит ли за такой ошибкой готов­ность личности воспринимать ситуацию как потенциально угрожающую и, соответственно, готовность к оборонитель­ной агрессии, или же за ней стоит недостаточная способность к «просчитывайте ситуации», анализу ее развития и прог­нозу возможных последствий для себя.

6) Следующая пробле­ма состоит в субъективности оценивания уровня достаточно­сти-недостаточности действий для защиты своих витальных интересов. Определенный уровень агрессивных действий, на­правленных на устранение реальной угрозы витальным инте­ресам, может быть объективно явно избыточным, но субъек­тивно он же может восприниматься личностью как необхо­димый и адекватный. Является ли в данном случае агрессия доброкачественной, а если является, то может ли она оцени­ваться также, как и более адекватные варианты этого вида реагирования.

7) Более частным, по сравнению с другими, является вопрос об оценке такой формы поведения, как мще­ние. Эту форму поведения Э. Фромм относит к деструктивной и считает ее проявлением злокачественной агрессии. Мщение не выполняет функции защиты от угрозы, так как всегда осу­ществляется уже после того, как нанесен вред, а потому оно деструктивно (Э. Фромм). Однако проблема здесь состоите том, что часто мщение как раз и направлено на нейтрализа­цию того вреда, который был нанесен. Дело в том, что сфера

витальных интересов человека чрезвычайно широка (мы уже говорили об этом достаточно подробно) и вовсе не сводится прямо к интересам биологическим. В большинстве культур к таким интересам относится, в частности, социальное при­знание, уважение в микросоциуме и любовь близких. Одна­ко известно, что в тех культурах, где распространен обычай кровной мести, отказ от ее осуществления представляет пря­мую угрозу реализации вышеназванного витального интере­са. Причем угроза потерять уважение, признание, стать изго­ем нависает не только над самим «отказником», но и в целом над его семьей, родом. Антиципация такой угрозы и агрессия как реакция на это предвидение есть месть, или это поведение следует обозначать иным понятием? Может быть, дальнейшие исследования феноменологии мести покажут, что отсрочен­ная агрессия может носить как оборонительный доброкаче­ственный характер, так и иметь деструктивную, злокаче­ственную природу. По крайней мере, само понятие «месть» нуждается в серьезном уточнении.

Более всего, пожалуй, трудно согласиться с тем, что (по Э. Фромму) вообще все формы наказания (в том числе и опре­деленные законодательно) есть выражение деструктивной мести. То, что наказание по времени следует зананесением вреда, то есть «опаздывает», вовсе не является доказательст­вом его деструктивной природы. Адекватное наказание есть фактор ориентирующий, а не дезориентирующий личность. Правовое наказание (без чего невозможно правовое регулиро­вание), дополнительно к этому, является фактором обеспече­ния стабильности общества и безопасности его граждан. По­тенциальная возможность наказания, выполняя ориентирую­щую функцию, играет роль превентивного механизма отно­сительно контрнормативного, асоциального поведения лично­сти, в том числе, предупреждает и проявление злокачественной агрессии. Предвидение правовых последствий не может не воздействовать на индивидуальное сознание и требует от чело­века более внимательно относиться к последствиям своих по­ступков, отсутствие же правовой идеи наказания ослабляет это внимание. Необходимость отчета, как показывают экспе­риментальные данные (Rabble J., Goldenbeld Ch., 1989), повы­шая индивидуальную ответственность личности, снижает про­явление агрессивности, даже при групповых формах агрессии.

Наличие этих трудностей не предполагает, однако, отказа от фроммовской концепции доброкачественной и злокаче­ственной агрессии. Преодоление этих трудностей, так же как и перспективы решения проблем психологии агрессии вооб­ще, в значительной степени, как я полагаю, связаны именно с дальнейшим развитием концепции адаптивной и неадап­тивной агрессии. В методологическом плане развитие этой теории, очевидно, должно быть связано с гуманистической парадигмой.