Становление русской журналистики

 

История русской культуры непременно обращает внимание на то, что XIX век вырвался из медлительного и постепенного темпа жизни, — настолько он насыщен различными событиями. И хотя количество различных исторических деталей было примерно равным сравнительно с другими периодами истории, именно XIX веку пришлось стать средоточием тех проблем, которые зрели веками. Это обстоятельство отразилось не только в общественно-политической жизни общества, не только в искусстве, но и в такой сфере, которая соединяет в себе и то, и другое — в развитии отечественной журналистики.

Этот процесс начался в конце прошлого века с выхода журналов Новикова “Трутень” и “Живописец”, за которыми придирчиво наблюдала Екатерина II. Уже тогда они с поразительной смелостью обрушились на общественные пороки. Эпиграф, взятый из сатиры Сумарокова “Жуки и пчелы”: “Они работают, а вы их труд ядите”, — явственно определял пристрастия главного редактора. В журнале беспощадно высмеивались всевозможные персонажи с “говорящими” фамилиями, например, Стозмеев, Себелюбов, Недоумов, Безсмыслов, Злорадов, ярко демонстрировавшими, какие именно качества вельмож делают их настоящими трутнями. “Все они полагают, что “крестьяне суть не человеки”, и забывают, что в барине и слуге, помещике и крестьянине одна и та же плоть и кровь... Новиков смело ополчался на “худых помещиков”, которые “Едва ли достойны быть рабами у рабов своих” [121, т. 5, с. 380]. Журналы Новикова закрывали, они снова возрождались, их поддерживали или против них ополчались, но начала журнальной полемике были положены, тематика определена, а события нового века доставили новую пищу для российской журналистики.

На рубеже веков журналы Н. М. Карамзина “Московский журнал” и “Вестник Европы” изменили самый облик русской журналистики, придав ей идеологическую направленность. В журналах появились постоянные рубрики, именно в них выступали известные критики, в том числе и художественные, публиковались философские и политические статьи. Журналисты стремились поддерживать интерес читателя, публикуя и наиболее значительные, а главное, новейшие произведения писателей. Каждому образованному человеку известно, какую роль сыграли в жизни столпов русской литературы и русской критической мысли журналы “Современник”, “Телескоп”, “Московский телеграф”. Они “создавали традицию непрерывного чтения, культивировали постоянство художественных и интеллектуальных интересов” общества [там же, т. 6, с. 285]. Герцен считал, что ни в одной стране не было так велико значение журналов, которые в России стали единственным способом распространять просвещение.

С развитием журналистики связано и становление русского литературного языка, начатое еще Карамзиным. Необходимость создания нового русского языка, который наиболее полно мог бы выражать мысль, понимал Пушкин, об этом писали Белинский и Герцен.

Сущность разногласий по вопросу о русском языке, который, по мнению многих передовых умов России, должен был стать богатым, гибким, точным, позволяющим передать не только любую мысль, но и любое чувство, была связана с разногласиями славянофилов и западников. Карамзин был сторонником прихода в русский язык “нового” слога, отличающегося от “старого”, идущего от книжной старославянской традиции. Карамзин видел в русском языке богатые стилевые возможности, он подымал речевую культуру на более высокий уровень свободы, позволяющей смело соединять народную речь с тем речевым потоком, который так или иначе поглощал и ассимилировал в себе лексику западноевропейскую, преимущественно французскую, “европеизировал” русскую речь. Естественно, что эта тенденция была более близка литераторам западнической ориентации. Славянофилы же более тяготели к архаическому складу письменности. И те, и другие обменивались на страницах журналов теоретическими статьями (Карамзин “О любви к отечеству и народной гордости”, Д. В. Веневитинов “О состоянии просвещения в России”), поэтическими декларациями, сатирическими выпадами. Над сторонниками архаического стиля постоянно иронизировал Пушкин в эпиграммах и романе “Евгений Онегин”:

 

...Но панталоны, фрак, жилет —

Всех этих слов на русском нет...

 

Когда противоборство по поводу реформы русского языка несколько сгладилось, возникла тенденция движения к простонародной речи, также высмеянная А. К. Толстым (1817—1875) и братьями Жемчужниковыми (Козьмой Прутковым):

 

Люблю подчас подсесть к старухам,

Смотреть на их простую ткань.

Люблю я слушать русским ухом

На сходках родственную брань.

Вот собралися.

— Эй ты, леший!

Куда ты прешь? Знать, благо пеший!

— А где зипун?

— Какой зипун?

— Эк, старый черт!

— Эк, чертов врун!..

[283, с. 58]

 

В России этого времени могла, по признанию Герцена, существовать лишь одна критика — литературная, он говорил, что лишь литература выступала в качестве “единственной трибуны” для всех идей, даже оппозиционных. И здесь самое значительное место уделялось литературной критике, которая могла высказывать мысли самого различного свойства. Это привело к тому, что во-первых, выработался сам жанр и, во-вторых, начала создаваться серьезная литературная теория. Например, в творчестве Белинского мы встречаем не только статьи о конкретных произведениях и их авторах, не только обзоры русской литературы за какой-либо год, но и программные статьи: “Разделение поэзии на роды и виды”, “Общее значение слова литература”, “Речь о критике” и т. д. В них разрабатывались эстетические, философские, искусствоведческие аспекты теории литературы, но в них звучали и концепции политического и социального характера. “Дух анализа и исследования — дух нашего времени. Теперь все подлежит критике, даже сама критика. Наше время ничего не принимает безусловно, не верит авторитетам, отвергает предание; но оно действует так не в духе прошедшего века, который, почти до конца своего, умел только разрушать, не умея созидать; напротив, наше время алчет убеждений, томится голодом истины”, — пишет в 1842 году Белинский в “Речи о критике” [26, с. 372]. Этот его взгляд как нельзя лучше характеризует те задачи, которые ставили перед собой общественная мысль России, литература и журналистика. Этой идее были посвящены статьи русских революционных демократов, Добролюбова и Чернышевского, именно эта идея в совершенно другой интерпретации высказывалась их противниками. При всей категоричности выражения она демонстрирует главную тенденцию и всей русской культуры этого времени.

Шедевры русской литературы XIX века, часто впервые выходившие в свет благодаря возможностям журнальной публикации, получили мировое признание, поскольку они не имели аналогов во всей мировой литературной классике. Отличительной чертой русской литературы явилось не только ее проникновение в сущность изображаемых явлений, не только высочайший психологизм и эмоциональность, но и гражданское чувство, которое не оставляло великих российских писателей ни в одном жанре, ни в одном художественном направлении. Кроме того, всей русской литературе свойственны особая искренность и глубокое участие в судьбе каждого своего персонажа, каждый из писателей всегда проживал вместе со своими героями вторую жизнь, “жизнь в искусстве”, поэтому их произведения потрясают глубиной и проникновенностью. Еще одна особенность русской литературы обращает на себя внимание: это ее стремление научить, ее поучительность без назидательности. Все великие писатели всегда оставались просветителями, насыщая каждое свое произведение высоким моральным чувством.

Кризис личности героя российского искусства выразился в протесте против того, что не соответствует самому высокому идеалу человека. И только в конце века чувство безысходности, крушение всех иллюзий и надежд привели к появлению в литературе сначала мощной сатиры в произведениях Салтыкова-Щедрина (1826—1889), а затем к надлому С. Я. Надсона (1862—1887) и, позже, к появлению символизма и других направлений, заложивших новые художественные тенденции XX века.