Глава четвертая 8 страница

■ 470 Глава пятая

лексикой (90—95% сходств), но различались многими грамматиче­скими особенностями. Напротив, в Западной пустыне у некоторых племен имелась сходная грамматика, но встречалось много лексиче­ских различий (менее 70% общих слов). Вместе с тем в обоих слу­чаях члены разных племен хорошо понимали друг друга, на осно­вании чего в первом случае выделяется общий язык баагандьи, а во втором — «язык Западной пустыни» ¹²².

Впрочем, проблема вычленения отдельных австралийских языков еще требует детального изучения. По мнению Р. Диксона, своеобра­зие лингвистической ситуации в Австралии заключалось в том, что для каждой черты какого-либо одного языка можно было найти ана­логию в другом языке, но для разных таких черт аналогии обнару­живались в разных языках.

Контактная языковая ситуация со всеми вытекающими отсюда последствиями, отмеченными выше, широко встречалась у известных этнографам групп охотников и собирателей и некоторых ранних земледельцев и скотоводов ^ш. Например, аналогичные австралийским процессы интенсивного заимствования лексических, грамматических и фонетических особенностей широко наблюдались у папуасов Но­вой Гвинеи ¹²⁴.

Попытка дать социологическое объяснение этому интересному лингвистическому явлению впервые в науке была предпринята С. П. Толстовым, связавшим его с контактной сетью, объединявшей отдельные общины в классической первобытности. Этот исследова­тель назвал описанное им явление «первобытноii лингвистической непрерывностью», имея в виду прежде всего непрерывность контак­тов и взаимопонимания между соседними общинами, складываю­щуюся под воздействием не столько генетического, сколько ареаль-ного фактора.

Учитывая конкретно-историческую специфику приведенных при­меров, можно сделать вывод о том, что непрерывность контактов и сопутствующие ей языковые процессы были в первобытности харак­терны прежде всего для коллективов, общавшихся в рамках единых ИЭО, основаппых на общих ХКТ. Это-то и вело к формированию языковых союзов. Иная картина наблюдалась при общении групп, относившихся к разным ХКТ. Лучше всего это изучено на примере контактов охотников и собирателей с земледельцами и скотовода­ми ¹²⁵. Первые, как правило, утрачивали свой родной язык и пере­нимали язык вторых, в лучшем случае сохранив некоторую специ­фику произношения и т. д.

Интересно, что в более богатых природных условиях, где обще­ства, по-прежнему ведущие присваивающее хозяйство, имели более надежные источники существования и обладали более разнообраз­ной материальной культурой, отмечался рост лингвистической дроб­ности и языки начинали четче отличаться друг от друга. В Австралии така, я картина была зафиксирована в Арнемленде, Виктории и Новом Южном Уэльсе, где, таким образом, с развитием производительных

_______ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ И ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ 471

сил нарастала изоляция отдельных обществ и образование особых языков шло более интенсивно.

Следовательно, предположение лингвистов об особенностях «пра­языкового состояния» подтверждается наблюдениями, полученными на живом этнографическом материале. Поэтому степень его досто­верности можно признать довольно высокой. Это предположение яв­ляется, тем самым, надежным основанием для того, чтобы судить об особенностях языковых процессов в глубокой древности, начиная, видимо, с позднего палеолита. Представляется несомненным, что уже в эту эпоху в рамках широких ареалов, характеризовавшихся сход­ным образом жизни и тесными контактами их обитателей, складыва­лись конвергентные диалектные цепи. Важными импульсами для интенсификации контактов служило распространение новой более эффективной технологии или вообще новых идей.

К сожалению, в настоящее время мы слишком плохо знаем, па каких именно языках говорили люди эпохи позднего палеолита и в каких paiionax мира располагались эти языки. Однако некоторые специалисты все же предпринимают отважные попытки заглянуть в эту отдаленную от нас многими тысячелетиями древность. Предпо­лагается, что многие языки Евразии и Северной и частично Восточ­ной Африки можно возводить к некоему «праязыковому состоянию», называемому ими ностратической (борейской, бореальной, сибиро-европейской) общностью¹²⁶. Аналогичным образом, по выдвинутой недавно гипотезе, выделенные в свое время Дж. Гринбергом нигеро-(конго)-кордофанская и пило-сахарская семьи, включающие подав­ляющее большинство языков Тропической Африки, объединяются в единую конго-сахарскую, или зинджскую, общность ^12Т. В Восточной части Старого Света языки сейчас группируются в основном в три крупные семьи: синотибетскую, аустроазиатскую и аустротайскую, причем последняя объединяет паратайские и аустропезийские языки. Весьма перспективными представляются поиски связей между аустроазиатской и аустротайской семьями, которые В. Шмидт объ­единял когда-то в единую аустрическую общность. Некоторые спе­циалисты высказывали гипотезу аустрическо-синотибетского. родства (тихоокеанский языковой ствол), но она как будто не подтверди­лась ^12S. В настоящее время гораздо более основательной представ­ляется гипотеза С. А. Старостина, по которой синотибетская семья должна объединяться с северокавказскими и енисейскими языками в синокавказскую общность, чью прародину надо искать западнее, чем Восточная и Юго-Восточная Азия ¹²⁹. Центр ностратической общ­ности лежал скорее всего в Передней Азии, конго-сахарской — в са­ванне между Нигером и Нилом, а гипотетическая аустрнческая общ­ность могла локализоваться первоначально где-то в южных и юго-восточных районах Восточной Азии и на севере Юго-Восточной Азии. Все отмеченные общности обладали лексикой, свойственной исклю­чительно населению с присваивающим хозяйством, что позволяет от­носить их к эпохе позднего палеолита.

472 Глава пятая

Помимо вышеназванных языковых общностей, известны п более мелкие изолированные языковые семьи и отдельные языки. В Сиби­ри, Северо-Восточной Азии и на Дальнем Востоке последние груп­пируются как палеоазиатские языки, а в Тропической Африке — как палеоафриканские. На Новой Гвинее благодаря работам С. Вурма удалось вычленить несколько отдельных языковых семей, а для Ав­стралии в последние годы Р. Диксон реконструировал общеавстра­лийское языковое состояние. Ни для новогвинейских, ни для австра­лийских языков внешние связи пока что проследить не удается. Ясно лишь, что, судя по лингвистическим данным, часть из языковых се­мей попала на Новую Гвинею еще в позднем палеолите. То же са­мое, возможно, относится и к общеавстралийскому языку, хотя по вопросу о его хронологических рамках мнения лингвистов расходят­ся: С. Вурм пишет о его проникновении в Австралию 5000 лет назад, а Р. Диксон предпочитает относить его ко времени едва ли не перво­начального заселения Австралийского континента ¹³⁰..

Что касается палеоазиатских языков, то здесь картина со време­нем постепенно проясняется. Детальное изучение юкагирского языка позволило сблизить его с уральскими, причем отдельные авторы на­ходят возможным говорить даже об урало-юкагирской семье. О древ­них контактах нивхского языка с алтайскими выше уже упомина­лось, однако еще более тесные отношения, видимо, существовали у него с синокавказскими языками. Чукотско-камчатские и эскимос­ские языки, по мнению некоторых специалистов, поддерживали оп­ределенные отношения с языками ностратической общпости.

Таким образом, к настоящему времени компаративистика Ста­рого Света достигла значительных успехов, позволяющих вплотную подойти к изучению языковой ситуации в эпоху позднего палеолита. К сожалению, американский лингвистический материал изучен мно­го хуже, и попытку Э. Маттисон вычленить единый протоамерикан-ский язык ^ш вряд ли можно признать удачной, так как этот «язык» отразил весьма высокое состояние общества, уже знакомого с доволь­но развитым земледелием. Вместе с тем последние исследования со­ветских лингвистов (в особенности С. Л. Николаева) открывают но­вые перспективы в изучении языков Америки. В частности, появи­лись основания сближать атапасские языки (надене) с синокавказ­скими. Делаются небезуспешные попытки увязать и некоторые дру­гие языки американских индейцев с языками восточных районов Старого Света. Тем самым, липгвистика становится новым источни­ком для решения проблемы заселения Америки, над которой уже давно работают археологи и антропологи.

Процесс распада реконструируемых лингвистами древпейших языковых общностей изучен еще очень слабо, а его механизмы и пос­ледовательность отделения различных семей представляют сложную, почти неизученную проблему. Лучше всего это видно на пример© ностратической общности, которая распадалась на шесть крупных се­мей (афразийская, картвельская, индоевропейская, дравидская,.

_______ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ И ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ 473

уральская, алтайская) лишь постепенно, причем процесс вряд ли сво­дился к одной лишь дивергенции.

Попытки увязать известные языки Старого Света с названными выше общностями вовсе не означают, что этим как бы отрицается наличие в древности каких-либо других языков. Такие языки несом­ненно были, но они впоследствии либо вымерли, либо настолько тес­но слились с другими, что их бывает чрезвычайно трудно обнару­жить в составе сохранившихся до нашего времени языков.

Этническая ситуация в эпоху позднепервобытной общины. В процессе перехода к оседлости и с ростом народонаселения и его плотности, в особенности когда это вызывалось переходом к произ­водящему хозяйству, описанный выше характер этнических общно­стей и этнических взаимоотношений неизбежно менялся. Это про­исходило прежде всего потому, что возникшие новые хозяйственпо-экономпческие возможности неизмеримо возросли и там, где раньше группа в 500 человек лишь с трудом добывала себе пропитание, те­перь вполне могли прокормиться 5000 человек и даже более крупные коллективы. В результате па первых порах в относительно узких районах наблюдалась концентрация отдельпых столь же мелких, как и прежде, общин, но со временем размеры общин увеличивались, и они становились не менее многолюдными, чем обычные племена охотников и собирателей. Это имело ряд существенных последст­вий. С одной стороны, размеры общин были теперь вполне достаточ­ны для обеспечения полной брачности. Поэтому, как уже отмеча­лось, во многих районах мира у раннеземледельческих общнн отме­чалась сильная тенденция к эндогамии. Кроме того, при возросшем населении в общине теперь было достаточно рабочих рук для выпол­нения ряда коллективных работ, которые прежде требовали совмест­ной деятельности нескольких общтш.

Все это наряду с появлением такой важнейшей формы недвижи­мой собственности, как обработанная земля, обусловливало тенден­цию к изоляции общин. Попутно последние вырабатывали и своеоб­разный культурно-языковой облик. Казалось бы, создавались пред­посылки для формирования на основе отдельных общий особых этносов. И действительно, нам известны случаи тождества общин с отдельными племенами, наблюдавшиеся в Амазонии (в районе Шин-гу), на Новой Гвинее (в районе р. Тор), у оседлых рыболовов и охот­ников на морского зверя и т. д.

С другой стороны, указанная тенденция если и реалпзовывалась на практике, то только в особых обстоятельствах и на протяжении небольших промежутков времени, так как она вступала в противо­борство с прямо противоположными тенденциями. Как и прежде, отдельная общнпа была весьма уязвима перед лицом постоянно ме­няющихся хозяйственных, социальных и демографических обстоя­тельств. Па сравнительно небольшом принадлежавшем ей участке земли она не могла найти многого из диких видов фауны и флоры, а также сырья, в которых она нуждалась. Силами одной общины не-

474 Глава пятая

редко трудно было вести военные действия. Эпидемии, сокращавшие размеры общины иногда на добрую половину, тоже делали ее мало­жизнеспособной. Неурожаи и военные поражения заставляли людей по крайней мере временно, а чрезмерный рост населения и нехват­ка земельных участков — и постоянно менять свое местожительство. Имелись и многочисленные иные причины, по которым состав об­щин никогда не был вполне постоянным, но об этом речь пойдет ниже.

Как бы то ни было, и в оседлых условиях создавалась потреб­ность в падобщинном уровне социальной организации. Поэтому и здесь возникали межобщинные браки, причем особенно длинные брачные цепи имели место в условиях хуторской системы расселе­ния, которая встречалась на протяжении неолита. Но там, где мно­городовые общины с их тенденцией к эндогамии сохранялись, этот фактор действовал пе столь эффективно. Да и в случае с однородо-выми общинами он не играл такой большой роли, как в обществах низших охотников и собирателей. Зато местами возникшие еще у последних другие механизмы межобщинной интеграции достигли в оседлых обществах паивысшего расцвета и дополнились новыми ор­ганизационными структурами. К ним, и это уже не раз отмечалось в литературе ¹³², относились позднеродовая организация с ее развет­вленной сегментарной структурой, возрастные классы, мужские до­ма, партнерство, именные отношения, разнообразные дуальные структуры, система лидерства и пр. Конечно, все это возникло дале­ко пе сразу и набирало силу лишь постепенно, и в ранненеолнтиче-ских обществах степень межобщинной консолидации была еще сла­ба. Тем не менее в неолите были заложены основы для возникнове­ния этнических единств совершенно иного облика, чем прежде. Та группа, которая раньше выступала в форме племени, теперь прини­мала облик общины, а та, что могла ранее считаться соплеменпостью, становилась племенем. Что же касается соплеменностп, то она сов­падала с культурно-языковым массивом более высокого ранга.

Основной этнической единицей была группа общин, составляв­ших племя, и именно внутри нее действовали указанные выше ме­ханизмы консолидации. Правда, и здесь племя нередко представляло собой весьма аморфную общность с нечеткими размытыми граница­ми. Но, как справедливо подчеркнул С. А. Арутюнов ¹³³, в отдельных местах это могло быть вторичным явлением, связанным с особенно­стями эволюции этнической организации после перехода к относи­тельной оседлости и/или производящему хозяйству. Ведь одной из главных тенденций развития в доземледольчеекпй период был рост долговременности обитания в тех местах и в те сезоны, где и когда создавалась наиболее благоприятная для прокормления ситуация. Эта тенденция приводила к тому, что у развитых собирателей уро­жая крупные группы возникали в районах сбора созревших плодов, зерен или кореньев. С возникновением земледелия такие группы ес­тественным образом превращались в раннеземледельческие общины.

_______ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ И ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ 475

Позже между этими общинами завязывались контакты и складыва­лись предпосылки для формирования более широких общностей.

Развитие этого процесса фиксируется по некоторым этнографи­ческим данным. Если в отдельных группах собирателей саго и ран­них земледельцев Новой Гвинеи внутриобщинпые браки составляли 80% всех браков, а брачнад общность в целом ограничивалась не­сколькими соседними общинами, то в более развитых центральных горных районах острова внутриплеменные браки едва достигали 50%. Соответственно менялся и уровень этнической интеграции: у первых племя еще только начинало осознаваться как культурно-языковое единство, а у вторых племя уже нередко выступало в виде социо-по-тестарнон организации, тогда как культурное единство осознавалось на несравненно более высоком уровне. Например, для чимбу племя являлось не более чем военным союзом и в зависимости от расстанов­ки сил и изменений в межобщинных отношениях его состав время от времени существенно менялся.

Все же во многих местах состав племени был более устойчивым, и в представлении людей оно так или иначе отграничивалось от ос­тального мира. Это происходило по ряду причин. Во-первых, в племе­ни имелись механизмы смягчения последствий военных столкнове­ний: требование воздерживаться от убийства, вести войну по особым правилам и т. д. Зато в отношении чужеплеменников никакие зако­ны не действовали, здесь можно было вести войну до полного истреб­ления. Во-вторых, престижная экономика функционировала, как пра­вило, тоже только внутри племени, а одной из важнейших ее за­дач как раз и являлось укрепление социальных связей. Напротив, межплеменной обмен велся чаще всего ради удовлетворения утили­тарно-хозяйственных потребностей. Наконец, в-третьих, если обще­племенной религиозный культ сложился далеко не сразу, то зато це­ремонии, ритуальные обмены и пиршества общеплемсиного значе­ния возникли довольно рано. Такие церемонии устраивались лиде­рами или целыми общинами раз в несколько лет, и на них сходи­лось от нескольких сотен до нескольких тысяч людей. Поводы для их организации могли быть самыми разными (ритуальный обмен, инициация, поминовение усопших и т. д.), однако все они имели универсальное значение как фактор этнической консолидации.

Казалось бы, отмеченные факторы служили предпосылками для сложения более или менее гомогенных культурно-языковых общно­стей. Действительно, общества такого типа в неолите встречались, и они имели несравненно более крупные размеры, чем в предшество­вавший период. Между тем их границы нередко, как и прежде, были аморфными, размытыми, и здесь тоже наблюдалась картина куль­турной и языковой непрерывности. Представление о большом своеоб­разии отдельных раннеземледельческих этносов, будто бы резко от­личавшихся друг от друга и имевших четкое этническое самосозна­ние, было порождено в известной степени ошибочным подходом ран­них исследователей к изучению ситуации, во многом несходной с

476 Глава пятая

привычной для них европейской ¹³⁴. Поэтому названия, полученные такими группами от первых европейских путешественников и иссле­дователей и вошодитне с тех нор в литературу (дани, орокаива, форе и пр.), как правило, или весьма условно соответствовали реальной этнической ситуации, или вообще ей не соответствовали. Чаще всего такие названия давались крупным культурно-языковым блокам, на­считывавшим до нескольких тысяч и даже десятков тысяч человек. Эти блоки в лучшем случае можно рассматривать как соплеменно-сти, но сами входившие в них люди осознавали их наличие крайне редко. Как не раз отмечали этнографы, сопровождавшие их мест­ные проводники, попав па территорию соседнего племени, выражали крайнее удивление, обнаружив здесь язык и культуру, сходные с их собственными.

В раннеземледельческий период различные формы культуры до­вольно свободно заимствовались, и это вело к возникновению широ­ких культурных ареалов, охватывавших иногда население, разгова­ривавшее на нескольких разных языках. Впрочем, и для этого пе­риода было характерно многоязычие, причем взрослые знали по 2— 3 соседних языка. Все это облегчало процессы этнического слияния или, напротив, дивергенции. Целые иноэтничные группы вливались в состав этноса, быстро заимствовали его язык и культуру и начи­нали считать себя его неотъемлемыми компонентами. Лишь в обста­новке особой изоляции, обусловленной серьезными физико-географи­ческими преградами, могли формироваться этносы, резко отличные друг от друга по культурно-языковым особенностям. Чаще всего это происходило в труднопроходимых горных местностях, и исследовате­ли предполагают наличие такой картины, например, в Дагестапе или на Памире. Однако в горах Новой Гвинеи или в горах Кордофана в Северо-Восточной Африке, напротив, часто наблюдалась культурно-языковая непрерывность.

Культурно-языковой непрерывности во многих местах соответст­вовало и диффузное этническое самосознание. В особенности оно было характерно для земледельческих районов с хуторским расселе­нием. Так, у африканских тонга каждая из отдельных групп назы­вала себя «тонга», более восточных соседей—«уе», а более запад­ных — «лумбила», хотя все они были близки по языку и культу­ре ¹³⁵. То же самое отмечалось у мотыжных земледельцев Северной Ганы, где наблюдалось следующее явление: чем дальше на запад, тем более вероятным было, что местное население назовет себя «ло», а восточное — «дагаа». Противоположная тенденция обнаруживалась при движении в обратном направлении. В любом случае название относилось сразу к нескольким этническим группам ¹³⁶. Аналогичная ситуация встречалась у яноама, сеноев и многих других раннеземле­дельческих групп. Нередко самоназваний вообще не было, но зато всегда имелись названия для иноязычных и/или инокультурных со­седей, что указывает на наличие этнического сознания. Иногда груп­па использовала в качестве самоназвания прозвище, данное ей со~

_______ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ И ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ 477

седями, если только оно не имело ярко выраженного негативного от­тенка.

Интересная картина иерархичности группового самосознания не­давно была зафиксирована у варао. Последние называли близких ро­дичей «авараовиту», членов своего племени—«аварао», членов дру­гих племен общности варао — «варао даиса» («другие варао»), а всех других людей, по входивших в эту общность, — «хотарао». Этноним «варао» означал «лодочники», а «хотарао» — «сухопутные люди», т. е. этническое разграничение здесь опиралось на экологический фак­тор п связанный с ним образ жизни. Внутри этнической общности варао наблюдалась этническая непрерывность: одна община могла рассматривать членов другого племени как «даиса», а другая — как «аварао». И это ослабляло социальные границы племени, внутри ко­торых тем не мепее наблюдалась отчетливая тенденция к эндога­мии ¹³⁷.

Во многих случаях племенное самосознание ослаблялось тем, что в племени еще не выработалось этногоническое предание, хотя миф о происхождении от единого предка имелся у рода и реже — у фрат-рни. Поэтому племенное единство часто воспринималось лишь как единство в настоящем времени, не имеющее ни прошлого, ни буду­щего. С одной стороны, это облегчало инкорпорацию в племя ино­племенников, но с другой, ослабляло единство племени.

Своеобразно, этнической ситуации в неолите состояло в том, что теперь бок о бок обитали группы населения, отличавшиеся друг от друга по образу жизни и уровню социально-экономического разви­тия. Это сразу же порождало действие механизма этнической страти­фикации, которое заключалось в том, что отдельные группы соотно­сили свою культуру с культурой соседей и строили, исходя из этого, свои межэтнические взаимоотношения и этнические концепции¹³⁸. При этом более развитые группы земледельцев пли оседлых рыболо­вов п собирателей могли рассматривать своих более отсталых сосе­дей как «варваров» и использовать свои материальные преимущества для нападений на них и грабежа. Правда, в других случаях именно охотники и собиратели нападали на более оседлых земледельцев. В этой обстановке неизбежным было обострение этнического чувства, и у некоторых охотников и собирателей просыпалось четкое этниче­ское самосознание, невозможное в прежних условиях. Иногда они, ориентируясь на более развитых соседей, воспринимали для себя их этноним и заимствовали многое из их культуры, надеясь повысить, тем самым свой социальный статус. В других случаях они, напротив, противопоставляли себя соседям как особый этнос и гордились свое­образным обликом своей собственной культуры.

Возникновение отдельных языковых семей. Отмеченные выше особенности исторического процесса в неолите (формирование раз­личных ХКТ, неравномерность развития, рост некоторой изоляции отдельных групп населения и т. д.) не могли не сказаться и на ха­рактере лингвистической картины. Не случайно специалисты уже-

'478 Глава пятая

давно говорят о сложении основных языковых семей именно в нео­лите, и это только подтверждается тем, что по отмеченным выше дан­ным этнические процессы в неолите приняли более интенсивный ха­рактер. Возможно, в конце верхнего палеолита и безусловно в мезо­лите и с переходом к неолиту постратическая общность посте­пенно распадалась на отдельные языковые семьи, которые первона­чально все еще локализовались по близости друг от друга и не теря­ли контактов. О неодновременностп вычленения из ностратической общности отдельных крупных семей и различных хронологических рубежах их распада свидетельствуют как характер реконструктируе-мой лексики, так и лексико-статистические данные. Период афразий­ского единства представляется гораздо более древним (распалось в XI—X тыс. до н. э.), чем индоевропейского (до IV тыс. до н. э.). А индоевропейское единство распалось в тот период, когда еще су­ществовала общекартвельская общность (IV— III тыс. до п. э.). Ана­логичным образом и алтайская общность (распалась не позднее X— VIII тыс. до н. э.) выглядит значительно архаичнее уральской (рас­палась в IV тыс. до п. э.).

Ранние прародины указанных семей располагались, возможно, следующим образом: ираафразийские группы обитали в сирийско-палестииском районе, картвельские — в горных районах на границе Южного Кавказа и Передней Азии, эламодравидские — в Иране, уральские и алтайские — где-то в Средней Азии и частично в Север­ном Иране. Сложнее обстоит дело с индоевропейской прародиной, которую в прошлом разные авторы пытались локализовать в очень разных местах. Однако, исходя из посгратической гипотезы, ее сле­дует искать где-то в северных районах Передней Азии.

В настоящее время, когда лингвисты ставят своей задачей ввести хронологические и пространственные параметры в историю «праязы­ковых состояний», уже недостаточно ограничиваться указанием ка­кой-либо одной прародины. Необходимо разграничивать по крайней мере понятия ранней и поздней прародины. С этой точки зрения важным представляется не только факт дивергенции прежнего язы­кового единства, но и процессы контактов отколовшихся языков с языками аборигенов в районах поздних прародин, где и завершалось становление отдельных языковых семей. К сожалению, при неопре­деленности корреляции между культурой и языком представляется почти невозможным проследить в настоящее время древнейшие ста­дии этого процесса. Вероятно, археологически он до некоторой сте­пени сопрягался с широким распространением на обширных про­странствах Евразии и Северной Африки комплексов с геометриче­скими микролитами. Так как по большей части эти комплексы рас­пространялись накануне появления производящего хозяйства или в период его зарождения, нет оснований ставить отмеченный процесс в прямую связь с возникновением земледелия и скотоводства. И дей­ствительно, носители уральских и алтайских языков узнали произво-

_______ ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ И ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ 479 -

дящее хозяйство гораздо позднее, чем, например, праафразшшы и протоэламо дравиды.

На протяжении позднего неолита — энеолита границы индоевро­пейского праязыкового состояния могли захватить часть Восточной Европы, картвельская общность окончательно утвердилась на Южном Кавказе, протодравиды постепенно просачивались в Индию, а эле­менты уральских и алтайских языков, проникая в языки аборигенов, распространялись по широким территориям соответственно к северу и востоку от Средней Азии.

Как показали А. Ю. Милитарев и С. А. Старостин, в V—IV тыс. до и. э. на территории Передней Азии (видимо, в северных ее райо­нах) обитали носители северокавказских языков, которые контакти­ровали с расположенными южнее отдельными группами афразий-пев. По данным Н. В. Гурова и И. И. Пейроса, примерно в это же время на территории Индии наблюдались активные контакты между представителями протодравидской и синотибетскоп общпостей.

В период неолита в Африке протекали сложные этпогенетичеекпе процессы ¹³⁹. Нило-сахарские языки, видимо, формировались перво­начально в рамках неолита сахаро-суданской традиции, а нигеро- кордофанские — в ареале еще мало изученных неолитических куль­тур Западной Африки. Распад тех и других происходил скорее всего уже после перехода к производящему хозяйству. Первые распростра­нились из Сахары на запад, юго-восток и юг в период ее высыхания,, с исчезновением прежних благоприятных для ведения традиционного хозяйства природных условий. Одновременно началось расселение и носителей ннгеро-кордофапских языков, в частности банту и адамауа-убангийских.

Иа протяжении неолита в Африку начали проникать и предста­вители другой, афразийской общности. Ранее всего на ее крайнем северо-востоке появились предки древних египтян, за которыми затем последовали прачадцы, праливио-гуанчи и пракушиты. Накануне указанных миграций огромные территории Африки к югу от Сахары были заселены охотниками, собирателями и рыболовами, говоривши­ми па разных не известных нам палеоафриканских языках. Однако в силу ареальных и генетических факторов здесь имелись крупные очаги языковой непрерывности, один из которых с характерными для него языками сап (бушменскими) до сих пор сохранился в Южной Африке.