Глава 1. Христианство как «встреча» философии и литературы 7 страница

Альбина вскоре убили. Дальнейшая судьба Боэция не совсем ясна. Некоторые источники (Прокопий Кесарийский) говорят, что он был казнен в 524 г., незадолго до смерти Теодориха в 526 г. По наиболее распространенной точке зрения Боэций до казни был заключен в тюрьму, где им и было написано «Утешение философией». По мнению З. В. Удальцовой философа первоначально осудили на изгнание и только потом король заменил этот приговор на смертную казнь.

Вместе с ним был казнен и его воспитатель и тесть Симмах, а их имущество конфисковано. Несколько месяцев между судом и казнью он провел в заточении в крепости Кольвенциано, недалеко от города Павии. В заключении он и написал свое самое знаменитое сочинение. Существует легенда, что король Теодорих вскоре после казни раскаялся в том, что осудил столь достойных людей, как Боэций и Симмах, не разобрав дело, как следует. Уже в раннем средневековье в области Павии распространился своеобразный культ Боэция как мученика церкви. Поскольку Теодорих был арианином, жители Павии стали почитать Боэция как мученика за веру под именем Северина (23 октября); в 1883 г. Ватикан официально узаконил этот местный культ. Он сам следовал принципу: «Сочетай, если можешь, веру и разум».

Опального министра похоронили в кафедральном соборе в Тичине, затем его прах был перенесен в собор Святого Петра в Чельдоро. Через два года умер и сам остготский владыка, по легенде, незадолго до смерти раскаявшийся в содеянном.

«Боэций жил и творил на грани двух эпох. Сама его жизнь оказалась как бы окаймленной двумя важными культурно-историческими вехами: вскоре после его рождения, в 485 г., умер Прокл – последний выдающийся систематизатор неоплатонизма, учения, завершающего развитие античной философии, глава афинской школы, последнего оплота античного мировоззрения. А через четыре года после смерти Боэция, весной 529 г., Бенедикт Нурсийский, основатель старейшего в Европе монашеского ордена – Ордена бенедиктинцев, сыгравшего большую роль в распространении образованности в средние века, заложил первые камни в фундамент аббатства Монтекассино, которое на несколько столетий превратилось в один из крупнейших центров средневековой культуры» [503].

Боэцию принадлежит большое литературное наследство. Им написаны труды: «О музыке», «О святой Троице» (против арианства), «О католической вере», «Утешение философией». Боэций много переводил с греческого языка на латинский произведения греческих философов. Он перевел логические труды Аристотеля «Об истолковании» и «Категории» с «Введением» Порфирия (древнегреческое название – «Исагога»); первые четыре (из тринадцати) книги Евклида «Основания арифметики» Никомаха. Эти переводы сыграли свою значительную роль в развитии философии и образованности в средневековье.

Своей известностью он был обязан прежде всего «Утешению философией»(Philosophiaeconsolatio), написанный в популярной в его время форме prosimetrium (переплетение стихов и прозы). В этой книге, пользовавшейся широкой известностью и влиянием, «средневековая интеллигенция находила неоплатонический образ мудрости, который подвергся христианизации и сыграл важную роль в формировании средневекового идеала образования». Это философский трактат, исповедь и поэма одновременно. Он написан в форме диалога между автором и олицетворенной философией. Проза чередуется со стихами различных размеров, что восходит к традициям жанра римской литературы сатуры (от лат. Satura – блюдо из разных плодов, всякая всячина, нашедший отражение в сочинениях Энния, Невия, Пакувия, Варрона и Луцилия Гая. От этого слова и происходит термин «сатира» (satira), ибо уже в I–II вв. н. э. этот жанр приобретает обличительный характер. В нём Боэций пытался осмыслить извечные категории добра и зла, духовного и телесного, вечности и краткости бытия, понять свою судьбу и трагедию как элемент мироздания. Трактат пронизан античным пониманием философии. Драматизм «утешению» придаёт повествование как бы в двух планах: и с точки зрения страдающего ученика, и с точки зрения теоретического философского понимания человеческой жизни. Основные идеи трактата – ничтожество земных благ и преимущество душевного спокойствия, самопознания и чистой совести. Эти идеи не содержат в себе ничего специфически христианского. Боэций часто ссылается на древних философов и поэтов, но ни разу не называет имени Христа. Этот трактат на протяжении всего средневековья оставался одной из самых читаемых книг, о чем говорит уже рекордное число сохранившихся ее рукописей (более 400), датированных IX–XIV вв. Она была в числе первых книг, изданных типографским способом в эпоху Возрождения (1473).

Вскоре после гибели «последнего римлянина» неизвестный поэт начертал на его могиле: «Здесь покоится Боэций, толкователь и питомец философии, стяжавший славу, достигшую звёзд. Его превозносит Лациум [здесь – Рим], о нём скорбит поверженная Греция. Но не погиб ты от чудовищного злодея тирана. Твоё тело принадлежит земле, но имя переживёт века!». Действительно, Боэция потомки не забыли. «Утешение» с удовольствием читали в подлиннике на латинском языке, ещё в раннем средневековье появились переводы и переложения сочинений Боэция на другие языки.

Средневековые авторы учились у Боэция искусству латинского стихосложения, математике, музыке, логике. Его сочинения были известны Исидору Севильскому, Иоанну Скотту Эриугене. Алкуин включил произведения Боэция в антологию, составленную по просьбе Карла Великого. В IX в. англосаксонский король Альфред перевёл «Утешение» на староанглийский язык. На рубеже Х–ХI вв. «Утешение» в переводе Ноткера Косноязычного зазвучало по-верхненемецки. В X в. Гросвита Гандерсгеймская приводит в своих сочинениях пространные отрывки из трактатов Боэция по арифметике и музыке, отдельные места из «Утешения философией». В ХI в. появляется версия «Утешения» на провансальском языке. ХII в. стал временем всплеска интереса к Боэцию. Его авторитет в науках, логике, философии, поэзии, музыке чрезвычайно возрос. Многочисленным пересказам «Утешения» был подведён определённый итог в ХIII в. французским поэтом Жаном де Меном, перевод которого пользовался широкой известностью. Много почерпнули у Боэция крупнейшие схоласты Альберт Великий, Роберт Гросстет, логики Петр Пизанский и Николай Парижский. Роджер Бэкон прекрасно знал сочинения Боэция, опирался на них в своих изысканиях.

Фома Аквинский прокомментировал один трактат Боэция о Троице. Через все западноевропейское средневековье прошли темы утешающей философии (или Теологии как у парижского мистика Герсона) и «превратностей фортуны», которые нашли свое отражение и в серьезных богословских трактатах, и в куртуазных романах, в поэзии трубадуров. Влияние «Утешения философией» отчетливо можно увидеть в «Пире» Данте, который использовал некоторые приемы Боэция. Его «Новая жизнь» построена, как уже упоминалось, по жанровой схеме «Утешения», а в «Пире» мы находим семнадцать реминисценций из него. В «Божественной комедии» Боэций помещен в раю среди наиболее известных докторов церкви. В «Божественной комедии» развиваются и мотивы «Утешения»: Франческа да Римини, рассказывая о своей трагической любви, цитирует Боэция; появление в «Комедии» Беатриче, опоэтизированной мудрости, напоминает появление Философии в «Утешении». Многие идеи Боэция через Возрождение были унаследованы национальными культурами нового времени.

На итальянский язык «Утешение» переводилось несколько раз, в том числе учителем Данте Брунетто Латинии, а в ХIV в. – Альбертом Флорентийским. О популярности Боэция в эпоху Возрождения свидетельствуют обращения к нему Лоренцо Валлы, Пико делла Мирандолы, Полициано и многих других гуманистов. В XVI в. Варки счел необходимым сделать новый итальянский перевод «Утешения», чтобы творение Боэция стало достоянием более широкой публики.

Сочинение Боэция читали и в Византии в греческом переводе Максима Плануда (ХIV в.). Тогда же новый перевод «Утешения» на английский язык сделал великий английский поэт Чосер. Среди переводчиков «Утешения» Боэция была английская королева Елизавета I. Среди почитателей Боэция были Томас Мор и Вильям Шекспир. Последняя книга Боэция много раз переводилась на новоевропейские языки: английский, французский, итальянский, испанский, постоянно переиздавалась.

Именно Боэций разделил семь свободных искусств, выделенных Марцианом Капеллой, на тривиум и квадривиум, т. е. практически на гуманитарный (грамматика, риторика, диалектика) и естественно-научный (геометрия, арифметика, астрономия, музыка) циклы. Сам он занимался квадривием, впервые дал его теоретическое обоснование и классификацию, написал ряд сочинений по дисциплинам квадривиума (сохранились трактаты по арифметике (посвящен Симмаху, источник – сочинения математика-неопифагорейца Никомаха из Геразы Палестинской, ок. 50–150 гг. до н. э.) и музыке). Его трактат «О музыке» изучался студентами Оксфордского университета даже в XVIII в. В сочинении о школьном обучении клириков он пишет: «Клирик! Точно подругу держи у бедра своего табличку». По-видимому, перевел геометрию Евклида. Есть упоминания о многотомной боэциевой астрономии. Активно занимался комментированием классических и позднеантичных авторов – Порфирия, Аристотеля, Цицерона, написал трактат о силлогизмах и богословские сочинения. Боэций считал, что изучение квадривия помогает обострить ум, учит логически мыслить, а самое главное, без него невозможно усовершенствование философских наук, полное и всестороннее постижение божественной мудрости. Дисциплины квадривия – это ступени к высшему знанию, т.е. философии. К истине ведут знания, сфокусированные в дисциплинах квадривия, но постижение ее дает только философия.

В своих теологических трудах (Opuscula sacra) Боэций показывал, как можно «сочетать веру и разум» с целью укрепления веры и преодоления ересей: «Каким образом Троица есть единый Бог, а не три божества» (De Trinitate), «Могут ли " Отец", " Сын" и " Святой Дух" сказываться о божестве субстациально» (Utrum Pater et Filius et Spiritus Sanctus de divinitate substantialiter predicentrum), «Каким образом субстанции могут быть благими» (традиционное средневековое название - De Hebdomadibus), «Против Евтихия и Нестория» (Liber contra Eutychen et Nestorium).

Значителен его вклад и в развитие тривиума, особенно в диалектику. Он по праву считается создателем средневековой логики в Западной Европе. Вплоть до XII в. логика развивается на основе идей и принципов, заключенных в его трудах. Он перевёл с греческого и прокомментировал труды Аристотеля: «Об истолковании» (De interpretatione vel periermeneias), «Категории» (Categoriae vel praedicamenta), «Первая аналитика» (Analytica priora), «Вторая аналитика» (её перевод не дошёл до нашего времени), «Топика» (Topica) и «О софистических доказательствах» (De sophisticis elenchis). Также он перевёл «Введение» Порфирия. Боэций написал несколько собственных трактатов по логике: «Введение в теорию категорических силлогизмов» (Introductio ad syllogismos categoricos), «О гипотетических силлогизмах» (De hypotheticis sillogismis), «О разделении» (De divisione), «О категории различия» (De differentiis topicis). В них он, помимо логики Аристотеля, учёл логику стоиков. Он искал новые методы философствования. Он вводит логические обозначения всех десяти аристотелевских категорий. Именно в связи с этим устанавливается столь важная для всей средневековой философии метафизическая пара субстанция – акциденция. Он пытается разобраться и в проблеме универсалий: «Итак, роды и виды существуют одним способом, а мыслятся другим, они бестелесны, но, будучи связанными с чувственными вещами, существуют в области чувственного, мыслятся же они помимо тел, как существующие самостоятельно и не имеющие свое бытие в других».

Большое значение для становления схоластической философии имели оригинальные логические сочинения Боэция – «Введение в теорию категорических силлогизмов», «О гипотетических силлогизмах», «О разделении», «О категории различия». Он был, по сути, схоластом и по роду своих ученых занятий (переводы, переложения, комментарии как основа его научной деятельности), и по результатам своей работы (ставил именно те проблемы, которые решались потом схоластикой, влиял на способы решения этих проблем на протяжении всего средневековья).

Боэций занимался также математикой, понимал под ней арифметику, геометрию, музыку, астрономию и считал, что общим для них предметом служат разные аспекты количества (quantitas). Боэций придавал дисциплинам математики космологическое значение: их изучение, прежде всего изучение музыки, приводит к пониманию сущности человека и к пониманию наиболее глубокой структуры света, а значит, и к познанию его Творца. Элементарный набросок арифметики Боэций дал в «Наставлениях к арифметике» (De institutione arithmetica), геометрии – в «Наставлениях к геометрии», музыки – в «Наставлениях к музыке» (De institutione musica).

Таким образом, именно Боэций стоит у истоков процесса складывания характерной особенности средневекового образования – его созерцательности, оторванности от практических потребностей.

Его политические воззрения являются логическим продолжением и своеобразной квинтэссенцией всей его философии.

Точкой отсчета для Боэция, естественно, является традиционная в то время проблема происхождения зла в мире: «Почему возникает такой беспорядок, при котором добрые бывают не только счастливы, но и несчастны, порочные же порой обретают не столько ненависть (окружающих), сколько богатство». Причины этого многообразны. «Блаженство бренного мира» непостоянно, приобретение и потеря благ зависит от случайности, Фортуны («богатства, почести, и прочие блага находятся в ее власти». В красоте вещей должна восхищать не личность человека, который лишь временно владеет ими, а истинный их создатель - Бог. Раз в богатствах нет ничего, что могло бы действительно принадлежать человеку, значит, настоящее богатство – внутри человека: «человек лишь тогда отличается от прочих вещей, когда познает себя». «Если блаженство есть высшее благо природы, обладающей разумом, то высшее благо не есть то, что может быть отобрано». Человек должен стремиться к состоянию абсолютного спокойствия: «есть ли что-нибудь иное, что соответствовало бы блаженству, чем заключающее в себе все блага, ни в чем не нуждающееся состояние самодостаточности; блаженство есть состояние, ни подверженное ни тревоге, ни печали, ни тягостной скорби, ибо даже в самых малых вещах, которыми люди стремятся обладать, заключены радость и удовольствие».

Стремление к такому состоянию и есть стремление к добродетели: «высшего же блага... добрые стремятся достичь путем, предписанным природой, то есть добродетелями», «если само благо есть блаженство, все добрые люди уже тем самым, что они добродетельны, достигают блаженства».

Но высшим блаженством является стремление к единому благу, в отношении которого отдельные блага – всего лишь подобия: «Истинное и совершенное счастье заключается в том, что приносит богатство, могущество, уважение, славу и наслаждение... когда все они образуют единство,...это единство и является полным блаженством... То, что по природе едино и просто, человеческое заблуждение разделяет, и люди пытаются приобрести часть от целого... вследствие чего не получают ни части, которая ничего собой не представляет, ни самого целого» [504]. Это единое и есть Бог. Так Боэций выходит на основное понятие теоцентрической философии. Если блаженными людей делает обретение блаженства, а блаженство есть божественность, то для того, чтобы стать блаженным, необходимо приобщение к Богу.

Необходимыми условиями обретения богоподобности являются не только добродетели, но и мудрость.

В первых книгах «Утешения философией» человеческой судьбой управляет слепая богиня случайности Фортуна, природе которой свойственно непостоянство и вероломство. Ее введение в текст понадобилось Боэцию, чтобы показать неистинность преходящих благ, ибо обладание ими зависит от случая. В последующих книгах Фортуна исчезает со страниц «Утешения философией», поскольку Боэций отрицал случайность в управлении миром. Место Фортуны занимают судьба и провидение. Они отличаются друг от друга. Провидение – «образ многообразия всего сущего, подлежащего управлению... оно содержится в божественном разуме; провидение и есть божественный разум, определяющий судьбу и движение всех вещей». Судьба исполняет волю провидения, управляет всеми земными вещами и событиями, «движет небо и звезды, располагает в должном соответствии элементы и совершает цепь изменений... возобновляет бытие всего сущего... связывает действия и ход жизни людей нерушимой цепью причин, берущих начало от неизменного провидения».

Определенную роль в цепи событий играет и человеческая воля. Она свободна, иначе существовала бы «тщетность всех человеческих устремлений...», не было бы смысла в наказаниях и наградах, а главное, это означало бы, что и «человеческая порочность существует по воле творца всех благ... исчезнет единственное общение между Богом и людьми, то есть упование на его милость». Предопределение (предзнание) существует, но не «не содержит природной необходимости до того момента, когда происходит». Боэций приводит в пример действия возниц - поворачивать в ту или иную сторону их не заставляет слепая необходимость. И искусство «не имело бы цены, если бы совершалось по необходимости». Предопределение существует только в вечности, но не для человека, живущего во времени.

Сказанное проявляется и в судьбах общества и государства. Ни одна из форм государственности не кажется Боэцию идеальной, хотя наиболее рациональна все же римская власть. Именно в ней воплощена идея гражданского общества – res publica как res populi, собственность народа, «соединение многих людей, связанных между собою согласием в вопросах права и общности интересов». Поэтому правители должны быть сведущими не только в праве, но и в философии, должны стремиться к справедливости и народной пользе, прежде всего соблюдать законность и приносить пользу всем «честным людям».

В соответствии с римскими представлениями о том, что наиболее почетно служение государству, Боэций считает, что желание «стоять у кормила государственных дел» и высших должностей в государстве – единственное, что может привлекать «возвышенные от природы души». Эти должности приносят «славу» и «почет». Все занятия делятся на negotium (занятия государственными делами, основной вид деятельности) и otium (досуг, все остальные занятия). Именно на досуге сам Боэций занимался философией.

Воплощением «власти народа» является римский сенат. По словам Боэция, причиной его падения и было желание спасти сенат: «Когда король в Вероне... замыслил перенести на весь сенат обвинение... я выступил в защиту невиновности сената совершенно пренебрегая опасностью... Я желал и никогда не откажусь желать здоровья сенату... Могу ли я назвать преступлением желание спасти сенат».

Особое значение среди римских ценностей имела Свобода (Libertas). В Риме ей был сооружен храм еще в III в. до н.э. Чаще всего она понималась как свобода от «тирании». Сам Боэций подразумевал под «свободой» власть сената, разумно ограничивающего варварскую единоличную власть.

В соответствии с римскими представлениями Боэций не противопоставляет монархию республике и поэтому свободу трактует как соблюдение монархом прав и привилегий сенаторов. Он поддерживает широко распространенный в имперский период лозунг «восстановления свободы» (libertas restituta).

Боэций не выступает за реставрацию республиканских порядков, они в прошлом: «А разве... почетные должности вечно сохраняют свое значение? Ведь префектура, некогда дававшая великую власть, теперь лишь пустое название и тяжкая обуза сенаторскому званию; если в давние времена кто-то заботился о продовольственных запасах народа, то теперь что же презреннее этой обязанности?.. с течением времени весомость их уменьшается».

Теперь «могущество» он отождествляет Боэцием с царской властью. Только она способна спасти людей от многих заблуждений в эпоху хаоса: «И представляются мне грязные притоны злодеев, погрязших в увеселениях и наслаждениях, я вижу, что какие-то нечестивцы возводят новые ложные обвинения, а честные люди, оцепенев от ужаса при виде невообразимой справедливости... повержены, бесчестные же поощряются... к совершению преступлений, невиновные же не только не находятся в безопасности, но даже лишены защиты».

Немаловажной причиной упадка нравов Боэций считает отсутствие законности и бессилие власти. Кроме того, люди, позабыв о своей высокой природе, «ищут в низменнейших вещах...украшение отличнейшей природы... не понимая, какое оскорбление этим наносят Богу». Он противопоставляет своему времени «золотой век», «нравы предков»:

Был счастлив первый век, довольный

Надежной пашнею своею, –

Не праздной роскошью, что губит,

Привык он голод утолять свой...

Шерсть не окрашивал тирийской

Пурпурной краской. Спали крепко

Все на траве, поил источник

Холодный их, и отдыхали

В тени лишь пиний величавых.

Еще суда не бороздили

Глубокие моря и воды,

На них торговцы не спешили

К брегам неведомым далеким.

Труба войны еще молчала,

Молчал всем ненавистный голос.

И крови братской вид ужасный

Был смертным незнаком...

О если б век вернулся древний,

И нравы прежние воскресли!

Горит как Этна, жажда к злату,

Кто первый это зло принес нам? (V стих второй книги «Утешения философией»)

Здесь хорошо видно настороженное отношение к нововведениям, даже к таким, полезность которых казалась очевидной (землепашество, строительство, копание колодцев). Оно основывалось на представлениях о единственно правильной древней норме, любое нарушение которой являлось преступлением против нрава предков.

Таким образом, Боэций вслед за остальными «последними римлянами» на широком философском и научном материале обосновал необходимость сохранения и укрепления позднеримской государственной модели, ее синтез с рациональными приемами управления, заимствованными у германцев.

Религиозно-философские идеи «последних римлян» нашли своеобразное отражение и употребление в политической практике остготских правителей. Они сделали особый акцент на политическом аспекте.

Систематизация остатков прежних культур, искусственный и естественный отбор носят в это время характер общеевропейский. Так называемые «последние римляне», деятельность которых проходит в крупнейших «варварских» королевствах, располагавшихся в зоне преимущественного влияния и доминирования романского начала (Италия, Испания, Галлия), произвели первый непротиворечивый культурный синтез. Этот синтез отдельных элементов бывшей культуры они и назвали «античной культурой». Так впервые далекая предшествующая культура называется «древней», т. е. устаревшей во многих своих проявлениях, но остающейся важной сущностно для новой культуры. Аналогично поступил и И. Христос, объявивший о Новом Завете, но настаивавший на необходимости сохранения прочной связи с Ветхим Заветом: «я пришел не нарушить, а исполнить Закон». Осталось выявить сущностные моменты «античности».

Таким образом, реализуется поставленная временем и христианской религией задача не пространственного анализа событийной истории отдельных зон (полисов, цивитас), а временного, целеполагающего, универсального в масштабах метарегиона («христианский мир») осознания процесса реализации Божественного плана. Отброшено свойственное предшествующей культуре самоосознание, самоопределение и из нее выбрано только то, что могло пригодиться в условиях новых реалий.

В итоге достаточно четко определяется обязательная для «реновационных периодов» исторически - временная трихотомия: «древность», к которой необходимо вернуться; «варварство» как промежуточный этап; «новая история». «Новая» история начинается в готских государствах, прежде всего, естественно, в Остготском. «Варварство» – период «перемещений». Впоследствии итальянские гуманисты будут развивать эту мысль и именно приход «варваров» объявят единственной причиной смерти великой античной культуры. Как справедливо указывал датский антрополог Х. Дриссен, «каждое общество, которое считает себя цивилизованным, нуждается в модели варварства». «Древняя» же связана с IV в., т. е. временем превращения италийско-римской государственности в средиземноморско-латинскую. Последующая традиция прямо будет указывать на время Константина Великого как на " начало с Божьей помощью христианской державы" (Георгий Амартол, каролингские авторы). Четвертый век – время «расцвета» Римской империи, ее, казалось бы, окончательного возрождения. Естественно, что средневековые авторы приписывают этот политический и культурный подъем принятию христианства. Таким образом, «Рим» в понимании авторов 6в. – это период домината.

К VI в., в рамках «раннехристианской» литературы и патристики, происходит ассимиляция архетипического Текста (Нового Завета), а тем самым закладываются религиозно-теоретические основы Священного Предания и, следовательно, новых общественных институтов (церковь, государственность, образовательный механизм). Складывается комплекс «профанных», не «богодухновенных» книг («литература»), освещается и освящается «дорога истории», место «Рима» как «града земного» на ней.

Теодорих в этом смысле видится как государь – завершитель цикла «перестройки» мира (V–VI вв.), фигура, чем-то напоминающая Медичи, Франциска I, Елизавету. По словам Прокопия Кесарийского, Теодорих, несмотря на то, что был тираном и узурпатором престола, на деле был «самым настоящим императором, ничуть не ниже наиболее прославленных, носивших с самого начала этот титул».

Он – первый из цепочки «великих» (magnum), деятельность которых преобразует «мир»: Теодорих, Хлодвиг, Карл Великий, Альфред Великий, Оттон Великий. Естественно, он еще еретик (арианин) и во многом, с точки зрения последующих времен, «варвар», поэтому образцом для подражания станет первый монарх, полностью своим воцарением обязанный церкви, а именно Карл Великий.

Одним из краеугольных камней политики Теодориха Великого был именно отказ от «варварства». К VI в. это понятие основательно изменило свое значение. Для древних греков «barbarus» жил на севере и находился так или иначе на пути к цивилизации. После принятия и широкого распространения христианства, «варварских» набегов, христианизации «варварских» королевств под «варваром» стали понимать существо, сознательно не принимающее Истину и созданную на ее основе цивилизацию, разрушителя культуры, убийцу, насильника. Таковыми начинают считать те племена и народы, которые находились за пределами «христианского мира». Присущее в той или иной форме всем европейским народам на дохристианской стадии развития представление о некоем «золотом веке» в прошлом начинает оформляться в концепцию, в которой соединились христианские представления о необходимости " возвращения в состояние до грехопадения" («возвращение в Иерусалим», «возвращение в Эдем») и римские об «обновлении Рима». Именно в рамках «Остготского Возрождения» («Теодориканского») появились первые ее очертания.

Теодорих в своих указах и письмах часто говорит о необходимости вернуться к «славе древних». Здесь речь идет прежде всего о величии Рима и славе его истории. Это, как отмечал Иордан в своей «Гетике», вызывало «великое восхищение» готов и других народов (§144). Собранные Кассиодором в «Variae» образцы королевских указов часто содержат упоминания о славном «римском обычае», который «способствовал процветанию предков». Отказ от «варварских» обычаев и традиций подразумевал, с точки зрения Теодориха, объединение готов и римлян в одну большую семью, их «духовное» и «душевное» единство. Если учесть, что новая семья проживает в самом сердце римского мира, то эта политика не могла не стать образцовой для других «варварских» королей. Тосковавшие по величию своего государства римляне в любых концах бывшего Pax Romana получили возможность вновь обрести спокойствие и уверенность. Если «последние римляне» предложили в новой общественной модели соединить готскую государственность, христианскую нравственность и античную ученость, то теперь все явственнее ощущается акцент на государственности, причем именно позднеримской. По мнению А. Р. Корсунского, для Теодориха «варварство» – «примитивное состояние общества, которому он противопоставляет римскую свободу и цивилизованность». Однако из всего комплекса социально-политических идей, лежащих в основе модели римской монархии, Теодорих берет прежде всего представление о необходимости сильной личной власти, развитой системе управления и письменном законе. Это его понимание «цивилизации» и «благородной» власти было присуще большинству готов того времени. Готам был интересен величественный Рим, огромнейшая (всемирная) и сильная военная держава, но не нужны были ее науки, хотя среди них были даже знатоки Платона. Сам Теодорих «о всяких науках… не слышал даже краем уха». Он «не позволял никому из сыновей готов посещать школы учителей», боясь, что «у них явится страх перед плеткой».

Подобное восприятие предшествующей или соседней могущественной цивилизации не является уникальным. В рамках средневековой Европы идут три принципиально важных интегрирующих процесса: романизация, латинизация и христианизация. Сплотить регион в условиях перманентной внешней опасности и неоднородной этнополитической ситуации могли только новые универсальные модели. Эти процессы все же не представляют собой слепое копирование выработанных в рамках средиземноморской культуры общеупотребительных моделей новых государственности, языка и религии. Идет их аккомодация, приспосабливание к специфическим этническим, экономическим и социальным условиям.

Естественна ориентация не на полисную модель общества («Афины»), а на иерархическую структуру, пронизанную идеями дисциплины и взаимной ответственности («Рим»). Носителей греческой культуры обвиняют в «язычестве». В определенной степени это справедливо, ибо «язычество» – это не просто многобожие, а сосуществование в рамках «пантеона» автономных богов, за которыми стояли автономные и не собирающиеся уступать друг другу ни в чем культуры. «Рим» собирает эти культуру в систему, центром которой становится италийская культура. Кроме того, эллинская культура все еще была связана с идеями величия человека, автономии личности, индивидуального развития («самоусовершенствования») и т. д. И в этом плане понятно невольное восхищение Теодорихом со стороны Прокопия Кесарийского: он действительно предлагает первую средневековую модель «императора». Он – некий завершитель идеи империи, формировавшейся на протяжении ряда столетий. По сообщению Иордана, Теодорих в так называемом «завещании» требовал, чтобы «чтили короля, возлюбили сенат и римский народ, а императора восточного … почитали (вторым) после Бога» (Гетика, §304-305). Все последующие правители присягали на верность традициям Теодориха. Основанием было представление о готах как особом народе: «не было на свете народа, который бы так изнурил Римскую империю» (Исидор Севильский).