О некоторых аспектах взаимоотношения науки и религии в истории европейской культуры

Когда мы принимаем во внимание, какое значение для человечества имеет религия и какое наука, мы можем без преувеличения утверждать, что от решения вопроса об отношениях между ними нынешним поколением зависит дальнейший ход истории.

А. Н. Уайтхед[717]

Наука без религии ущербна, а религия без науки – пуста.
А. Эйнштейн

 

Споры о соотношении того, что мы теперь называем наукой и религией, проходят через всю историю европейской цивилизации [718], поскольку они очень тесно связаны с моделью ее культуры. Для культуры характерно сложное и проблемное соотношение сакральной и секулярной составляющих как цивилизационной парадигмы и эмпирики [719].

Сакральное связано преимущественно и изначально с картиной физического мира, которая обязательна в культуре и является своего рода методологической основой социальной картины. Именно исходя из образа физического мира человек определяет свое положение в нем и свое отношение к нему. Здесь сказывается извечный страх человека перед природой и определенная враждебность по отношению к ней. Человек – единственное существо, которое живет, по сути, за счет конфронтации с природой. В лучшем случае, как в период средневековой цивилизации, он подстраивается под ее ритмы, но и в это время фактически борется с ней (агрономия как средство воздействия на почву, «отвоевание» земель у морей и болот, добыча полезных ископаемых, строительство как средство защиты от негативного воздействия природных факторов, освоение пространства). Поэтому через всю историю европейской культуры проходит мысль о том, что cultura не natura, что она внеприродна. Человек действительно своеобразное инородное тело в природе и может выживать только в противостоянии ей, выходя за пределы ее ритмов.

Это предопределяет два основных направления применения «человеческой мудрости», которая должна улучшать быт и обеспечивать сакральность как обязательность для всех картин физического мира. Во всех культурах человек поставлен выше природы некими «высшими силами» и получил право «руководить» природой. Это фундаментальная основа образа Человека в любой культуре («венец творения», «царь природы»). В соответствии с этим можно увидеть несколько этапов эволюции картины физического мира и роли в ней «человеческого», а впоследствии «научного» знания.

Любопытно, что в основе соответствующих картин всегда прослеживается знание наиболее активного социального слоя. Так, в условиях родоплеменного общества картина мира преимущественно создавалась теми, кто более активно общался с физическим миром. Это, прежде всего, охотники. Отсюда мир есть поле противостояния различных животных. Человек начинает преклоняться перед определенным животным и входить в подчинение ему (род Лебедя, род Медведя). Особое значение имеет магия общения с животными, тем более что они и главные помощники для человека («домашние животные»), и главные его соперники («дикие животные»). Информация о мире собирается и прочитывается через животных, но акцент делается не на универсальных географии или истории (это будет в цивилизации), а на локальной физической географии, важных или опасных географических объектах (лес, водные пространства, горы). Это горизонтальное и локальное прочтение природы. Весь мир понимается как единый лес или единое поле. В основе соответствующих рассуждений о мире лежит космофобия. Человек живет в местах, где безопасно с точки зрения природных катаклизмов (пещеры, поселения выше уровня воды, опушки леса). Мир – это место битвы человека и зверя. Научный взгляд в современном понимании (как анализ сути мира) не нужен, и акцент делается на анализе внешних признаков мира. Все проблемы так или иначе решает практика, в основе которой лежит скорее применение физической силы, чем аналитических особенностей ума. Человек заключает «завет» с животным, одно из которых становится его «покровителем» и помогает ему бороться с другими животными. Человек для этого копирует поведение животных и становится «звероподобным».

Внутри семьи хозяйничает женщина и устанавливается ее культ, то, что до сих пор называется «матриархатом». Однако картина внешнего мира («физического») более важна для культуры, ибо именно она почти безусловно определяет судьбу «островного» социального мира.

В период «средневековья», как время господства «материнских» цивилизаций (христианский, мусульманский, буддийский и другие «миры»)[720], основой экономики становится земледелие. Человек уже не боится природы, ибо понял ее циклический характер. Библейский рассказ о сотворении мира – это рассказ земледельца. Человек живет в ритмах земледельческого хозяйства. Только здесь в природе и проявляются особенно четко ритмы, в основе которых лежит смена времен года, дня и ночи, поколений (это хорошо констатируется в книге Экклезиаста). Отношение к этому миру можно обозначить как космофилию, любовь к нему. Человек селится подальше от гор, лесов, морей. Там могут жить только «варвары» или туда случайно могут попадать «одиссеи», судьба которых целиком и полностью зависит от воли противостоящих земледельческим богов (Посейдон, Деметра).

Закладывается основа земледельческой картины мира. Именно в это время возникает базовое значение слова «культура» для европейской цивилизации («возделывание земли», «образование», «воспитание»). Еще в «античности» начинается изучение человека и человеческого как не животного и «культуры» как не «природы».

Культуру в целом можно назвать своеобразной программой достижения некоей «цели», которая определяется базовой идеей или «словом». Это особенно хорошо видно на примере христианско-европейской цивилизации, что можно проиллюстрировать известным выражением из Евангелия от Иоанна (I: 1: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»), достаточно лишь слово Бог взять в кавычки. Это «Слово» и есть маркер христианской цивилизации, оно отличает ее от иных человеческих сообществ. Можно сказать, что только эта цивилизация построена на столь четком и жестком понимании «Бога» как сверхъестественного и надъестественного «начала» и «конца» (цели) существования «избранного народа». А «слово» или «идея» – это одновременно и философия как осознание своей зависимости от окружающего мира и стремление выработать набор приемов и механизмов своей автаркизации от него [721]. Отсюда два варианта – вектора дальнейшего развития. Рефлексия по отношению к физическому миру и есть философия и основа будущей науки. Просто наблюдения и размышления в условиях более сложных отношений с природой становится мало, и начинается формирование слов-терминов и универсально-абстрактного подхода к описанию мира. Рефлексией по отношению к социальному миру, в основном, займется религия. Она будет вырабатывать парадигму как комплекс абстрактных утверждений, внешне достаточно бессмысленных. О непонимании религиозных догматов свидетельствует существование обширного пласта сочинений свободомыслящих, следы которых в Библии неплохо выявлены М. И. Рижским.

Представление земледельцев о рождении всего живого и тесно связанное с ним представление ремесленников о производстве как деле рук человека, по сути, стоят у истоков догмата о creatio («творении») и влияют в этом плане на понимание алгоритма существования физического и социального миров. Сама идея creatio именно европейцами была доведена до логического конца, так как максимально непротиворечиво отражала двуединство биологического и социального.

Становится обязателен примат социального. Бог не рождает (как греческие Боги), а творит словом, в соответствии с идей, которая изначальна и духовна, т. е. не связана с миром. Благодаря этому представлению создается иерархия идей, где социальная (производственная) составляющая важнее биологической (репродуктивной). Происходит окончательный отрыв от животного мира и идет переосмысление «жизни». Это уже не просто биологическое воспроизводство, бесконечно-циклическое, а векторное движение к Цели. Тем самым человек противопоставляется животным и ставится над ними. Здесь основы «научного» подхода, в основе которого идея «господства» человека. Человек имеет на это право, ибо хотя он и материален, т. е. связан с миром животных, но повелевает им (дает имена «божьим тварям») и сам сотворен по плану (образу и подобию Божию). Его положение амбивалентно. Он сотворен из ничего, в то же время кровью связан с миром и в него «вдунута душа живая» (как и в других животных), но он уже не «звероподобен», а «богоподобен». На уровне христианства эта иерархия будет усилена тем, что человек дополнительно «рождается во Христе».

Метафора «рождение» начинает активно использоваться для понимания эмоций и физиологических чувств, которые необходимо обуздать. Они понимаются в зависимости от постижения истины. Любовь есть приобщение к истине, а ненависть – отказ от нее. Однако здесь появляется возможность обращаться к философии, она обосновывает это с позиций разума, хотя и рассматривает чувства метафизически, абстрагирует их от реалий. Как следствие, в христианской культуре неизбежны символизм и универсализм.

Философия не отказывается от метафоры рождения и не может от нее отказаться. Рожденное раз и навсегда остается с цивилизацией, но переосмысливается. Другое дело, что метафора ремесленного производства резко ускоряет переход к идее Бога как МАСТЕРА ШЕДЕВРА.

Культура начинает с «островного» мышления, т. е. создания локальных вариантов культуры (древнеегипетская, месопотамские, ханьская), и свою задачу видит в автаркизации и отчуждении от вечного, «хаоса» (олам). Но одновременно проявляется утопически футурологическая составляющая культуры, когда культурный «остров» превращается в проекцию рая, куда должно «вернуться» все человечество, если примет «истину». Налицо безусловное стремление к знанию, но индивидуальное знание невозможно и бесперспективно (Сократ знает «только то, что ничего не знает»; Христос и Сократ вынуждены идти на самоубийство, ибо их переставали понимать и они говорили в пустоту), поэтому происходит формирование коллективного «знания».

В цивилизациях более важна картина мира социального. Его развитие кажется нелогичным и непредсказуемым. Отсюда акцент на «вере» как безусловном принятии общецивилизационной парадигмы. Функции Бога-Отца ограничивают комплексом, в основе которого лежит креационизм («творение»), и на первый план выходит «истина» Бога-Сына, с помощью которой можно регулировать в той или иной степени развитие социального мира. Роль парадигмы как универсального «знания» резко возрастает, она становится «божественным словом». «Слово» должно объединять людей, но оно сложно, абстрактно и внешне нелогично, и потому его надо «объяснять». Это станет задачей науки как «философии». Здесь четко виден акцент на гуманитарной составляющей «человеческого знания», которая вступает в тесный союз с религией. Наука в итоге становится «служанкой богословия». Истинная философия, по Эриугене, тождественна с истинной религией.

Тандем наука – религия ряд столетий работает достаточно эффективно, лишь в отдельных случаях подвергаясь сомнению или критике со стороны «атеизма», но потом число «случайных» эндогенных и экзогенных факторов, которые он не может объяснить и урегулировать, начинает расти лавинообразно.

На третьем этапе, в условиях формирования капиталистического общества, резко повышается роль физических, естественных и точных наук. Капитализм развивается из торговли, и это развитие предельно хаотично. Хаотичность социального мира начинает считаться обязательной характеристикой и физического мира, к реальному изучению которого только приступают. В капитализме, как активном обществе мир есть всеобщая конкуренция. Эту идею используют и пропагандируют Ч. Дарвин, К. Маркс. Богу-Отцу и Богу-Сыну фактически отводится роль только морализаторов (седьмое доказательство бытия Божия И. Канта есть, по сути, ограничение вмешательства их в дела мира). Бог становится лишь перводвигателем. В силу этого человек обязан не только строить социальный мир, не опираясь на глобальную поддержку Бога, но и попытаться понять физический мир. Отношение к обоим мирам, социальному и физическому, можно характеризовать как космофагию, активную интервенцию в них. Особенно активны верующие протестантского направления и атеисты.

Роль науки резко возрастает. Она формулирует первые законы (физические, химические) и акцент ставится на физику, химию, математику и прочие «точные» и «естественные» науки. И. Ньютон – это своеобразный Христос науки, он предложил цель и алгоритм развития науки. Философское обоснование науки создаст Лаплас, когда поставит перед ней задачи не просто познания, а руководства обществом. Уже в силу этого будет сильное расхождение с религией как идеологией и как «гуманитарной» составляющей культуры. Неудивительно поэтому, что в число проблем нововременной философии входили такие традиционные для христианской религиозной философии проблемы, как «бог – мир», «душа – тело», «знание – вера», «наука – религия».

Нужно отметить также, что сформировавшийся в новое время классический научный подход (ньютонианский) создает такую картину мира, в которой событие, явление или процесс однозначно определяются начальными условиями, задаваемыми абсолютно точно. В этом мире не может быть ничего случайного и необъяснимого, он создан в воображении с точным соответствием с механической машиной. Если вся Вселенная понимается как гигантский механизм, то и все процессы в ней, в том числе и исторические, могут идти лишь в своеобразной колее. Именно эйфорией периода первых успехов ньютоновской науки можно объяснить знаменитое изречение Лапласа о том, что существо, способное воспринять всю информацию о состоянии Вселенной, в любой момент времени, могло бы не только точно предсказать будущее, но и до мелочей восстановить прошлое. Здесь нужно отметить, что современные представления и понятия закона, закономерности, тенденции начали формироваться в период становления науки (XVII в.). Как известно, нововременная наука изучала простые системы, т. е. системы с периодическим поведением (движение маятника или планет). Именно это обусловило успехи физики, сумевшей создать и закрепить в сознании людей физический образ мира, идею примата точных и естественных наук в решении гносеологических и даже онтологических проблем.

Между тем простые системы есть лишь частный случай, в рамках которого достигается идеал исчерпывающего описания. Отсюда в науке сохраняется и даже абсолютизируется идущее еще от классической античности представление об эволюции мира как развитии от низшего к высшему. Развитие простых систем, действительно, предсказуемо и даже детерминировано. По любому мгновенному состоянию простой системы можно определить ее прошлое и даже предсказать будущее. Ограниченность знания не пугала, к ней даже стремились (Декарт). Финитное знание как идеал подразумевало бесконечную точность. Подобный подход, естественно, был легко применен и к области гуманитарного знания, философии, религии, литературе, искусству. Он был понятен и необходим при изучении таких явлений, которые являлись простыми, ибо находились на стадии возникновения и первоначального развития.

Кроме того, фактически ньютонианская наука не избавилась и не могла избавиться от христианского представления о векторном развитии мира. По сути, идея причинно-следственного порядка есть лишь калька христианского провиденциализма. А. Эйнштейн настаивал на том, что Бог мечет жребий, а не кости (The God casts the die, not the dice). Лишь в двадцатом столетии «грубость» подхода, выбор лишь одного фактора из множества, уже не может считаться предпочтительной. Усложнение картины мира по мере его изучения, кризис крупнейших идеологических систем с их акцентом на векторном понимании исторического процесса, столкновение различных цивилизационных парадигм, очередная конвергенция научного и религиозного знания, становление принципиально нового научного комплекса, – все это требует перехода к многомерному подходу. История уже не кажется вечным двигателем, с помощью которого человечество стремится к «светлому» будущему.

Соответственно начинает пересматриваться соотношение науки и религии, философии и богословия. Религия в средневековой Европе – культурообразующий фактор, но в периоды «возрождений» позиции религии и церкви нестабильны и на первый план выходит так называемый «научный» взгляд, т. е. «стремление найти мирскую имманентную миру закономерность». Для средневековья характерно сочетание умственного и физического труда, даже монахи занимаются физическим трудом. По мере усложнения экономической ситуации постепенно происходит разделение этих видов труда. Знание становится «силой», равной, по мысли Р. Бэкона, Леонардо, Ф. Бэкона, космическим силам. Зреет убеждение, что оно решит все проблемы общества.

Но слово «наука» постепенно меняет свое значение. Из достаточной и обязательной суммы фактов, методов и иллюстраций к Истине она превращается в процесс познания. Технологические изменения происходят медленно. Поэтому обязательным признаком реновационной культуры является наличие скептицизма, причем не только по отношению к религии, но и к прежней форме науки.

Особо важной задачей науки становится улучшение быта и вообще условий существования человека. Это имеет колоссальное значение в силу огромного роста населения и сложности производственной и социальной жизни.

Своя ситуация складывается в период «новейшей истории».

В XX в. разворачивается новая научная революция, суть которой связана с выходом за пределы простых, однофакторных закономерностей. Из-за пробуксовки «простых» законов, которые далеко не все могут объяснить (усиление активности ближнего и дальнего Космоса, усиление активности Солнца, пульсация Вселенной по непонятной экспоненте, «черные дыры» и др.), и принятия в качестве аксиом таких понятий, как «беспредельность» Вселенной, «неисчерпаемость» атома, «свобода» индивида во многом непонятно действие механизма Вселенной, что затармаживает развитие картины физическо-социального мира, построенной на пришедшей из античности единицы измерения «атом / человек». Нарушена связка в дихотомии «Мир» – «Человек». Отсюда усиление интереса к астрологии (трактовка Космоса применительно к социальному миру, а не физическому, чем занимается астрономия), постмодернизм как критика предшествующих схем и концепций. Философия предлагает один из методов решения этой ситуации, когда ведет активное сканирование античной философии, в рамках которой происходило первичное самоопределение человека (выделение «людей» из животного мира, человеческое как не животное, но и не космическое, «космос» как «остров» в «хаосе»). На основе подобных посылов появляются попытки определить точный «адрес» человека. Вернадский и Тейяр де Шарден ввели понятие «ноосферы» как мира Человека между планетой (природой, землей) и Космосом. Это особый мир, и человек действует только в нем. Фантастика требует срочно укрепить «дом человечества», т. е. освоить окончательно планету перед встречей с неуправляемым Космосом и иными цивилизациями. Для этого надо объединяться всем культурам на основе единой парадигмы.

Налицо попытки насильственного объединения Европы на основе некоторых национальных (фашизма, марксизма) и транснациональных религиозно-философских учений и идеологий (либерализм, Живая Этика). В них явственен акцент на человеческом делании без Бога, опора на аргументы и данные науки, политики, новое толкование Библии и иных священных текстов (акцент на человеческой деятельности и человеческих ценностях).

«Религиозные» идеи в той или иной мере и форме сохраняют свое значение и для современной культуры. Если средневековье считало, что социальный мир не может быть идеальным, что было отражением сложного развития материнских цивилизаций (их несколько, и они не похожи друг на друга), то сейчас складывается единая глобальная цивилизция и ее сторонники почему-то считают, что она может быть и должна быть единообразной, однако противники глобализации говорят о необходимости многополярности мира, т. е. отстаивают максимальную длительность переходного времени). Таким образом, сохраняются идеи Творения и Провиденциализма, но переносятся с Бога на человека.

Фактически складывается ситуация информационного хаоса, сопровождающая глобализацию, складывание глобальной экономики, усиление взаимодействия существующих цивилизаций и ломку многих цивилизационных стереотипов. В частности, разрыв с религией вкупе с другими факторами привел к тому, что континент лишился прежнего единого мировоззрения. Сложившиеся идеологические системы (марксизм, фашизм, демократические идеи и др.) не смогли объединить все население прежнего христианского мира и, по сути, стали формой выживания в этой трудной ситуации. Сюда нужно добавить и информационные войны Европы с другими цивилизациями, особенно «холодную войну» лидеров внутри магистральной цивилизации (СССР и США). Налицо существенная эрозия религии в Европе, когда христианство практически полностью перестало играть заметную социальную роль, став личным делом каждого человека в отдельности. Его рецепты не подходили для решения новых проблем, и религия стремительно теряла престиж.

«Спутником» этого, как ни парадоксально, становится неизбежный религиозный ренессанс. Ньютонова наука сделала некогда прорыв в изучении физического мира, построив на основе анализа простейших систем достаточно непротиворечивую «научную» картину, однако наблюдаемый в XX в. «реванш Бога» отчасти был обусловлен и тем, что физический мир в очередной раз кажется непознаваемым. В конце II тыс. на первый план выходит «загадка» физического мира, ибо глобализационные процессы в целом наметили алгоритм сосуществования различных цивилизаций, но плохо контролируемый рост народонаселения и неопределенность дальнейшего развития существующей достаточно хаотично науки создали ситуацию, зеркальную той, которая была в начале «осевого времени»: теперь уже не природа опасна для человека, а человек угрожает ей. Не случайно в числе «научных» проблем растет удельный вес экологических вопросов. Если в первой половине XX в. во всем бывшем христианском мире росли проатеистические и атеистические настроения, то сейчас, наоборот, усиливается активное богоискательство и богостроительство («Реванш Бога»). Широкое распространение либерализации привело к культурному и религиозному «наводнению». После второй мировой войны широко началась конвергенция культур.

На некогда христианском пространстве фактически началось складывание нового информационного пространства, иначе говоря, того, что сейчас часто называется посттрадиционным или информационным обществом. Налицо разворачивающаяся уже в первой половине столетия информационная революция, идущая вслед за промышленной и научно-технической.

Нужно учитывать и то, что все чаще в мире капитализм начинает рассматриваться только как западный цивилизационный вариант и проявление гегемонистской идеи в глобализации, а не «магистральный путь развития всего человечества». Не случайно, как заметил С. Хантингтон, именно в XX в. закончилась «экспансия Запада» («давоской культуры» по его словам) и началось «восстание против Запада».

Наука постепенно пытается присвоить себе функции религии, точнее, они на нее перенесены. По сути, уже в Новое время она становится религией настоящего, как религия была наукой своего времени. Сакрализация знания неизбежна в любой культуре как необходимое соединение двух граней культуры, сакральной и секулярной, которые сами по себе воспринимаются как две крайности. Любое же знание должно объединять общество.

Ее достижения, особенно успехи физики, сумели создать и закрепить в сознании людей физический образ мира (по современным представлениям далеко не безупречный) и идею примата точных и естественных наук в решении гносеологических и даже онтологических проблем. Оба эти положения в настоящее время уже не являются аксиоматичными. К тому же наука столь стремительно отделяется от идеологии, а значит, уже не только от религии, и в чем-то начинает играть ту же роль «учителя», которую когда-то играла и религия. Она приписывает себе не только научную, но и мировоззренческую непогрешимость. Сначала «разоружает» общество, дезориентирует, так как разбивает прежний социокультурный синтез, и на этом этапе обязательна борьба науки и религии как энтропийный (разрушительный) этап, время «снятия».

Она дает внешне простые и безупречные ответы, достаточные для разных уровней образования. В этом «утешении» фактически проявляется компенсаторная функция. После создания картины физического мира она обещает решить и социальные проблемы, стремительно эволюционирует в этом плане: сначала она связана с занятиями отдельных людей (Возрождение), затем превращается в сумму знания (Просвещение), а в конечном итоге, как и религия в свое время, в социальный феномен (Новейшая история). Как и религия, она обращается, прежде всего, к «малым сим». Певцы и ученые становятся идолами нового времени.

Как религию в свое время стали обвинять в том, что она «отвернулась» от человека, так и о растущей дегуманизации общества стали говорить по мере становления науки как общественного феномена. Определенные признаки этого действительно вполне заметны, ибо к концу тысячелетия перевес «физиков» перед «лириками» стал, с точки зрения многих деятелей культуры, критическим. Многие гуманитарные науки меняют свое лицо. Философия все больше изучает человека и в этом смысле активно сотрудничает с психологией. Она во многом потеряла свой поисковый характер, пытаясь дать индивиду философско-психологическую компенсацию. Литература все больше служит развлечением, история становится позитивистской, принципиально сосредотачиваясь на частных проблемах, хотя и появляются мыслители, но они опираются в большей степени на научные разработки, а не религиозные или философские (Гумилев, Тойнби, синергетика). Это признаки становления новой историософии.

В этой ситуации положение науки и ее диалог с религией становятся крайне сложными.

Все открытия в области физического мира, которые были сделаны в пределах обозримой человеческой истории, так и не дали цельной и безупречной картины его развития. Они не ответили на такие кардинальные вопросы, как вопросы о происхождении самого физического мира, о механизме его функционирования, о структуре, о том, что с ним будет далее. Если эти ответы и давались, то абсолютно произвольные и бездоказательные. Вместо идеи творца они давали идею материи, выраженную фактически лишь философски, даже более того, метафизически и явившуюся результатом действия человеческих чувств и их логического осмысления. Идея беспредельности Вселенной во времени и пространстве всего лишь «перевертыш» идеи сотворенности мира и его конечности. Идея бесцельности ее существования столь же бездоказательна, как и религиозная телеология.

Все потенции науки, вся ее мощь все больше направлялись лишь на улучшение условий существования человечества. Нельзя, разумеется, сказать, что все бытовые проблемы решены полностью, но прогресс, конечно, огромен и ощутим.

Иначе говоря, то, что мы именуем наукой, можно рассматривать в двух плоскостях. Во-первых, это нечто, некий комплекс методов и связанных с ними теорий и концепций, который поставлен «на службу человечеству» и служит ему действительно весьма эффективно. Это те открытия, которые связаны с «законами развития мира» (гелиоцентризм Коперника, закон инерции, всемирного тяготения, электричество, атом, компьютер), и конкретные законы в тех или иных науках. Во-вторых, эти же «законы развития мира» не имеют абсолютно никакого практического применения. Более того, они остались бездоказанными. Никто, например, не доказал, что закон всемирного тяготения или закон трения действуют во всех «концах» Вселенной.

Но тогда получается, что есть какой-то комплекс открытий и изобретений в практической сфере нашего бытия и комплекс фундаментальных законов, который ничего не объясняет, не доказывает и не имеет в этом смысле большого практического применения и значения.

На самом деле это не так. Прежде всего, ограниченность знания не есть невозможность познания вообще. Религиозные догматы также не дают окончательных ответов, финитного знания. В этом смысле религия и наука знаменуют собой две последовательные стадии постижения человеком окружающего мира.

В то же время комплекс мировых законов и комплекс догматов в равной мере нисколько не влияют на экономическое, социальное, политическое, этническое и т. д. разделение человечества, но оба они влияют на развитие «культуры» и создают две диаметрально противоположные картины мира – религиозную и научную. Это две необходимые для культуры крайности. Отсюда и утверждение, – «третье не дано» (tertium non datum). Разумеется, пока еще рано ставить вопрос о том, что будет с этими «ответами» в будущем и возможно ли некое третье объяснение как синтез этих двух или нечто совершенно новое.

Пока же именно религия и наука создают две локально исторические картины мира – средневековую и нововременную. Обе зарождаются еще в античности. В Средние века господствует религиозная картина мира, в Новое время «дробь» переворачивается. В новейшее время встает дилемма: либо они должны выстроиться по горизонтали и стать «двумя сторонами одной медали», либо все же будут заменены чем-то иным.

Проблема их соотношения резко встала уже на рубеже XIX–XX вв., когда многие ученые, особенно физики, были разочарованы познавательными возможностями науки. Это было связано во многом с отказом от лапласовского детерминизма, когда на основе механики Ньютона говорили о механическом развитии материального мира, открывали «простые» законы, к тому же на «материале» лишь планеты. Естественно, многие заговорили о конце науки вообще, ибо если она не может объяснить физический мир, то не сможет объяснить и социальный. Такое опасение удивительным образом совпало с разговорами о «конце истории» и «закате Европы». Кстати, именно тогда В. И. Ленин («Материализм и эмпириокритицизм») не понял сути происходящего и увидел в этом лишь апологию религии.

Этот всеобъемлющий пессимизм понятен, поскольку под сомнение был поставлен один из базовых принципов европейского дискурса – движение. Еще Гераклит, оказавший большое влияние на Платона, Аристотеля и Сократа, говорил о трех векторах развитии – во Вселенной, в государстве и в мире богов. Этот «плачущий философ» настаивал на том, что человек не должен отклоняться от «пути», ибо тогда он начнет жить «неправильно». Культура на протяжении нескольких тысячелетий отталкивалась от телеологического понимания движения, меняя его формы (вектор – стрела, спираль), но настаивая на непрерывности, а она, с точки зрения «вывихнутого» века, не обязательна. Знакомство с Востоком и глубокое сканирование своей собственной истории показали, что грубое деление на три слоя времени было несколько поспешным, особенно с точки зрения развития всего человечества. Эти времена в историческом смысле могут сосуществовать (родоплеменное общество, феодализм и капитализм). Тогда же особенно явственно в гносеологическом плане стали говорить о несовместимости религиозного и научного подходов.

Вопрос о пределах возможностей науки встал во многом из-за того, что общество столкнулось с порожденными ею явлениями, которые пока не могло объяснить. Успехи науки в предшествующие столетия (начиная с Возрождения) привели к эйфории в ее отношении, но открытие и внедрение электричества, атома, выход в космос и другие достижения науки знаменовали начало совершенно иной логики ее развития. Это и был, по сути, момент ее рождения.

К этому времени наука на западе стала единственной возможностью для выживания, остальные средства (вывод населения за пределы Европы, внутренние войны, общеевропейская торговля и др.) были быстро исчерпаны в силу маленького пространства цивилизации и бедности природных ресурсов. Наука в целом европейское явление, ибо она впервые именно здесь стала мировоззрением, а не методом. Лишь в Европе такие понятия, как Закон, Деньги, Наука, Свобода стоят во главе угла всей современной парадигмы. Дж. Нидэм пытался найти ее в Китае («Наука и цивилизация в Китае») как наиболее мощной после Европы цивилизации, но там она до сих пор существует и развивается не как мировоззрение, а как инструмент и средство решения технических проблем.

К тому же европеец вообще представляет собой особый тип человека (цепкий, по выражению Ф. Броделя), Европа всегда активно обращалась за опытом и знаниями своих соседей, что давало возможность получать постоянную идейную подпитку со стороны других цивилизаций, всегда вынуждена была изыскивать наиболее изощренные методы воздействия на природу (агрономия, наука и др.). Поэтому развитие европейской цивилизации уникально по степени интеллектуальной интенсивности и в ней сильнее противостояние парадигмы и эмпирики. Европейская парадигма изначально зациклена на «любознательности» (идейная подпитка других цивилизаций), выборе в пользу интенсивных, а не экстенсивных методов и путей развития, особой роли изучения физического мира и максимальной сакрально-секулярной регуляции жизни общества. В силу особой развитости и религии и науки была использована идея их сотрудничества (завета).

Здесь четко виден крест культуры: вертикаль (интенсивное изучение физического мира), которую заложила античность (Греция), и горизонталь (стремление создать оптимальную модель социального мира), в которой Просвещение заменит божественный провиденциализм деятельностью человека по созданию «гражданского общества».

Отсюда диалектическое взаимодействие двух вариантов – понятий: Бог / Материя как Творец / Творение. В средние века это наиболее удачная попытка связать «хаос» как непознанное и «космос» как познанное. Под «космосом» сначала понимается «место обитания Бога», а в Новое время – ближний космос (Солнечная система), что давало возможность изучать его столь же интенсивно, как и социальный мир (поэтому дорогу в космос и открыли европейцы).

Кризис науки в начале прошлого века был связан и с наметившимся идеологическим вакуумом и с тем, что научное мировоззрение было распространено еще нешироко (основная масса людей оставалась приверженной религии, мистике или атеизму), да и сама наука по инерции позиционировала себя как служанку богословия. Ученые понимали, что уже должны переходить к решению мировоззренческих вопросов, но потенции науки в этом плане были еще слабы. Христианство все еще оставалось высокоинтеллектуальной системой разнообразных представлений, более высокой по уровню своего развития, чем любые философии, мифологии, религии, и в то же время, если можно так сказать, оно было более интеллектуально, чем тогдашняя наука.

Наука фактически занималась регистрацией явлений, выявлением их связей друг с другом и практически больше ничем. А христианство искало причины этих явлений. Наука исследовала так называемый причинно-следственный порядок, но он есть всего лишь сокращенная и упрощенная до предела цепочка физических процессов, ибо наука говорила только о ближайших связях, причинах близких или даже непосредственных, но она молчала (принципиально!) о причине первой, следовательно, весь этот ряд она не рассматривала. Она вырывала из контекста всего длинного ряда только какой-то сегмент и на основе его изучения делала абсолютные выводы, пыталась экстраполировать частные выводы на весь причинно-следственный порядок. Но ведь есть как минимум две крайние точки развития мира – «начало» и «конец», о которых наука принципиально ничего не говорила.

В основе любой парадигмы лежит вопрос о происхождении мира, культуры, человека, этноса. На решение этих вопросов будут брошены большие силы уже во второй половине прошлого века (теоретическая физика, коллайдер, поиски «недостающего звена» в цепочк