Студопедия — Глава 9. Из истории европейского атеистического дискурса
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Глава 9. Из истории европейского атеистического дискурса






 

До сих пор атеизм воспринимается достаточно однозначно, только в двух, так сказать, классических формах – в христианской интерпретации и марксистской. Для обеих идеологий атеизм фактически враждебен, ибо отрицает дедуктивность любой идеологии, особую роль и единственность тех или иных идей, будь то идея «Бога» или «мировые законы».

Именно в христианстве, пожалуй, единственной мировой религии, которая эту проблему подробно рассматривает [722], сформировалось классическое определение атеизма как отрицания Бога. Можно даже сказать, что атеизм – явление сугубо европейское и мог появиться только в недрах этой цивилизации. Именно здесь является особенно проблемным взаимоотношение двух сверхличностей как двух образцов для подражания, двух идеалов – Бога как сверхъестественной и надъестественной сверхличности, творящей естество, и Человека как сверхличности, живущей внутри этого естества и пытающегося присвоить себе окончательно права «домовладельца». Именно здесь и была сформирована идея Завета как Договора двух самостоятельных субъектов – универсального Бога и универсального Человека. Любое предпочтение «человеческого знания» могло негативно отразиться на самой цивилизационной парадигме, в основе которой лежала идея именно Бога («В начале было слово и слово было Бог...» – Ин. 1: 1) и с помощью которой христианская цивилизация могла транслироваться во времени и пространстве. Поэтому христианство много боролось с атеизмом [723], который объявляло продуктом больного сознания («И сказал безумец в сердце своем: ʺ нет Богаʺ – Пс. 13: 1). Оно выработало достаточно эффективный механизм блокировки атеизма.

Но это не означает, что атеизм был только негативным явлением в истории культуры. От бездумного отрицания «Бога» или парадигмы надо отличать атеизм как своеобразную поисковую систему и форму интеллектуального и морального вопрошания и сопротивления отживающей или нарождающейся социокультурной модели.

В этом плане он обязателен все же для всех стадий развития общества, культурная парадигма которых связана с религией [724], а это значит, что он неизбежно проходит в своем развитии несколько этапов. Это хорошо видно на примере именно христианско-европейского мира.

В рамках так называемой «античности», т. е. в культурах первого тысячелетия до н. э. в первых «мирах» («Земля Обетованная», Месопотамия) сложилось базовое для будущей христианско-европейской цивилизации представление о культуре, хотя и этнолокальное, но в то же время системное и многофакторное.

В сложившейся тогда первой модели культуры был акцент на оседлости, особой роли земли (характерная черта «цивилизации» вообще), избранности «народа», который несет «истину». Окончательно этот синтез складывается в двух сложно соотносящихся культурах – Римской и Израильской, поэтому именно эти две культуры выходят на авансцену истории и начинают стремиться друг к другу, становясь двумя полюсами Средиземноморья. Взаимоотношения «боговой» и «кесаревской» культур или двух «градов», «божьего» и «земного», носили характер «братского антагонизма». Обе были «агрессивны» в культурно-идеологическом плане, в обоих обязательный акцент на этике, где центральной проблемой становится так называемый основной вопрос философии – соотношение бытия и сознания. Однако одна культура видит перспективу в «политеизме» как иерархии культур: любая культура объявлялась religio licita («разрешенной религией») при соблюдении определенных параметров. В римской культуре формировалась и идея единого Бога как deus summus («универсального Бога»), иначе говоря, Бога-координатора. Другая культура исповедовала более последовательный монотеизм, развивая идеи «Бога» как Яхве («сущего»), Творца (креационизм) и Промыслителя (провиденциализм).

Обе модели фактически не могли одержать победу, и в результате конвергенции будет создаваться так называемое «христианство» как идеологическая основа «западной» цивилизации. Произойдет отказ от излишнего акцента на избранности этноса, присущего ближневосточной культуре, и политеизма средиземноморского «мира». Древнееврейские «Десять заповедей» и греческое «золотое правило этики» приходят в противоречие, которое будет снято с помощью акцента на «любви» и «потусторонних» ценностях как базовых идеях.

Для этого периода характерна нерасчлененность религиозно-мифологических, философских и научных представлений. Атеизм как определенная система только начинает создаваться. Отстаивая идею богоравности[725] Человека и проявляя неуважение к этническим богам [726], а вскоре, однако, и к «Зевсу», «Юпитеру» и «Яхве», он дискредитировал прежнюю систему религиозных представлений как оторванную от социокультурной модели и выявлял слабые места формирующейся парадигмы [727], фактически помогая ей выстраивать непротиворечивый синтез. Акцент в этом вопрошании делается на материалистической картине физического мира и этических представлениях.

Эти идеи уже можно считать проатеистическими, ибо итогом духовного развития народов Средиземноморья станет складывание идеалистической картины развития физического и социального миров. Вряд ли можно согласиться с историками атеизма, что подобные взгляды античных мыслителей играли существенную роль в истории культуры. Они не могли сколько-нибудь заметно затормозить идущий процесс, но способствовали диалектическому обсуждению встававших проблем. Неразвитость научного знания способствовала тому, что его функции по объяснению мира взяли на себя религия и философия, «спор» между которыми и стал формой первого атеистического дискурса. Неудивительно, что он шел в самой общей и абстрактной форме и в своих сочинениях мыслители касались самых разнообразных проблем. Эта амбивалентность культуры, ее диалектическая двойственность станут присущи всей последующей общественной мысли, и часто обвинения в атеизме или религиозности предъявлялись людям во многом потому, что им трудно было разграничить область веры, признанной государством, и сферу свободного философского исследования.

Первоначальными формами атеизма станут два философских направления – материализм и пантеизм. Именно они впоследствии чаще всего и будут противостоять религии. Их можно представить как обратную сторону религиозного понимания мира, ибо фактически многие из атрибутов Бога приписываются ими материи: она вечна, она есть источник жизни, из нее все происходит и все постоянно совершенствуется.

Так создается цивилизационный механизм верификации и экспертной проверки динамично расширяющегося «знания» об окружающем «мире» («космосе») и попыток понять его связь с областью «хаоса» как еще непонятого и неосвоенного пространства.

Естественно, что оказались сформулированы и первые аргументы против религии, обсуждением которых и займется вся последующая европейская мысль (религия – «хитрая выдумка», один из источников религии – отсутствие знания об устройстве мира, вред религии в том, что она делает людей подавленными страхом за свою судьбу).

Уже на раннем этапе своего развития этот дискурс привел к тому, что философия и религия стали фактически единственными участниками спора о богах.

И религия, и философия способствовали появлению двух различных картин развития физического и социального мира.

Общество этого времени выделяет и сам атеизм как термин и социальное явление. Основным в атеизме считается неверие в Бога или в богов и признание самодостаточности природы и человеческого происхождения религии. Атеизм в условиях, когда «религиозные» представления фактически были не отделены от этнических культур, воспринимался как болезнь [728]. Тем не менее количество таких людей явно росло, что говорило о быстро идущем процессе формирования секулярной стороны культуры.

Появляются и два значения слова «атеизм», которые станут предметом обсуждения в дальнейшей культуре. В «Законах» Платона (427–347 гг. до н. э.) сформулирована нравственно-правовая оценка неверия (некая болезнь, которая с возрастом проходит [729]). Противоположная трактовка атеизма характерна для Лукреция, который считает, наоборот, религию нечестивой, преступной и безнравственной уже в силу того, что она порождена вымыслом и обманом [730].

В так называемый «средневековый» период (I – первая половина II тыс. н. э.) появляется вторая модель европейской культуры, в которой добавляется акцент на «религии» как обязательной парадигме для всех и каждого, происходит сакрализация культуры в форме монотеистичности и иерархизации всего сущего, складывается проблемное соотношение «божественного» и «человеческого» знания и физического и социального мира как «круга» (отражается цикличность природных процессов) и вектора (строительство «царства божьего» на Земле как общечеловеческая цель), оформляется христианский «мир» как форма цивилизации и христианство как «мировая» религия, происходит перенос акцента с «распространения истины» на мироустроительность. Окончательно принята в религиозной и философской мысли идея Бога-Творца в новозаветной интерпретации (Рим. 1: 18–23, Деян.17: 23) [731].

В Библии как Тексте цивилизации понятия атеизма как социального явления не сложилось и не могло сложиться – в рамках иудаизма как национальной культуры любое отклонение от него рассматривалось как аномалия. Речь идет в лучшем случае о практическом атеизме (Пс. 9: 25; 10: 4; 13: 1; 52: 2; 53: 1) [732]. В Новом Завете греческое слово atheos встречается лишь один раз (Еф. 2: 12) и обозначает людей, лишенных истинного Бога. Стоит отметить и то, что это слово появляется в латинском варианте Библии (Вульгате), но его нет в греческом переводе (Септуагинте) или апокрифах. Это говорит о том, что именно в западной латинской традиции атеизм как антитеза религии воспринимался особенно остро.

Атеизм в это время [733] направлен, прежде всего, против сакральных текстов – «Священного Писания» и «Священного Предания», основательно сканируя их на предмет соответствия истории и морали и в то же время проводя воинственную моральную критику христианства, особенно его институтов.

Именно в это время понятие «атеизм» напрямую связывается только с христианством. Эта редукция продиктована тем, что древнегреческая философия, где это слово трактовалось расширительно, отошла на задний план в условиях тотальной сакрализации культуры и стремительного формирования латиноязычного мира. Фактически идет процесс отнятия у природы в понимании античных авторов таких ее черт, как несотворенность, безначальность, вечность, благотворность и перенесение их на фигуру Бога. Именно на этом основании древнегреческая философия надолго выводится за рамки латинской цивилизации [734]. Тем самым ставится и определенным образом разрешается проблема соотношения религии и философии. В эллинской философии дьявол посеял плевелы: «отсюда-то произошло нечестивое учение Эпикура… это-то и унижает эллинскую мудрость, делая из нее науку партийную и далекую от знания совершенного» [735].

Позже, в IV в., на этом основании удар будет нанесен всей сакральной составляющей античной культуры. Афанасий Великий (293–373) в «Слове на язычников» сведет к безбожию весь политеизм: «языческое идолослужение есть безбожие и нечестие» [736]. В «Окружном послании» 341 г. в один ряд с «безбожными язычниками» он поставит и «богоубийц-иудеев» [737].

Расширительное толкование атеизма, включение в него всего того, что не вмещается в рамки ортодоксии, и в то же время его исключение из области культуры и морали, стали одним из средств ликвидации смысловой какофонии периода поздней античности и укрепления общецивилизационной парадигмы в виде христианства.

Иной характер свободомыслие приобретает примерно с IX в. Этот особый всплеск свободомыслия связан с ростом городов и ремесленного производства. Как правило, вольнодумцы – выходцы из городских слоев. Наиболее распространенной формой атеистического дискурса стали ереси [738].

Можно выделить и основные проблемы, ставшие камнем преткновения между верующими и сомневающимися. Как среди образованных людей, так и среди необразованных широко распространены вопросы: откуда известно, что Бог вочеловечился; «возражают неверующие против нашего учения о спасительной роли Иисуса Христа, его любви, явленной нам таким образом, и о его борьбе против дьявола».

Из свода испанского права XIII в. «Семь партид» известно, что неверие возникало именно внутри христианского сообщества именно как форма доктринального несогласия [739].

Возобновляется в условиях новых вызовов со стороны эндогенных (увеличение удельного веса неаграрных экономических процессов, связанных с развитием экстенсивной торговли и появлением города как центра ремесла и торговли, распространение городского менталитета, переход взаимодействия Севера и Юга Европы на более интенсивный вариант и др.) и экзогенных (усиление межцивилизационного общения, переходящего в форму «религиозных» войн – Реконкиста, «натиск на Восток», Крестовые походы, «исполнение воли Неба» монголами) факторов старый спор между религией и философией. Прагматизм и рационализм городского менталитета стимулировали возможность разработки на более высоком по сравнению с античностью уровне старых и новых проблем: соотношение общего и единичного, веры и знания, теологии и философии, духовного развития человека. Роль «служанки теологии» философию больше не устраивает. Обе сферы человеческого знания в средневековый период достигли максимально возможного развития, и этот паритет отразился в теории двойственной истины: две независимые друг от друга истины – «божественная» и «человеческая» (религиозная и философская) – могут не совпадать друг с другом и даже противоречить друг другу. Философская истина признавалась равноправной с теологической (Иоанн Скотт Эриугена, Авиценна, Ибн Рущд, Сигер Брабантский, Р. Бэкон).

Третья модель культуры, складывающаяся в Новое время (вторая половина II тыс. н. э.), делает акцент на десакрализации культуры, использовании философии вместо религии, «опускании» Бога с небес на землю, когда онтологические проблемы присваивает себе ньютонова физика, а Бог должен следить за моральным состоянием человечества [740]. Постепенно и философия начнет вытесняться наукой.

Развитие науки было спровоцировано ростом производительных сил, нуждами производства, разворачивающейся технической революцией, которая не ограничивается уже возрождением научных знаний древности (своеобразным мимезисом – воспоминанием), а приступает к экспериментальному освоению природного мира, Великими географическими открытиями, ростом торговли и межкультурного общения.

Физический мир в очередной раз кажется непознаваемым, а новая его картина складывалась медленно, поэтому неудивительно, что сначала идет возрождение античного представления о происхождения религии из страха человека перед физическими силами природы. Это был своеобразный откат назад, ибо христианство четко обосновало идею зависимости религии от социальных процессов (физический мир сотворен Богом и он «хорош», а социальный мир есть результат «грехопадения» человека, который к тому же не обладает возможностью «творить благо» и потому он несовершенен, и лишь религия помогает преодолевать это несовершенство). Этот страх перед природой просуществует фактически до конца эпохи Просвещения, которое даже выдвинуло лозунг возврата к природе (Ж.-Ж. Руссо). Повлияли на это и идущие революции – техническая и промышленная. В сознании людей возникала дилемма – или устанавливать над природой путем эксперимента и насилия господство, или вернуться к прежнему состоянию включенности в природные циклы, что характерно было для средневекового менталитета. Неудивительно, что природу не только боятся, но и обожествляют [741].

Новые философские теории развития мира и общества стали формироваться к концу периода развития науки в форме естествознания. Фактически до XIX в. шло собирание эмпирического материала в различных отраслях знания и это происходило долго в рамках теологии, ибо в неокрепшем научном сознании продолжал господствовать христианский принцип абсолютной неизменяемости природы. Тем не менее накопление материала не могло не привести к научному взрыву XIX в. Результатом этой бифуркации стало окончательное складывание новой картины физического мира, что потребовало срочно создавать и новую картину социального мира.

Даны были удовлетворительные и на первом этапе достаточные ответы на вопросы происхождения и развития природных процессов и их связи между собой. Первым решающим сражением между теологией и наукой стал астрономический диспут о том, что является центром Солнечной системы – Земля или Солнце. Но коперниканская революция – это не столько научная, сколько мировоззренческая революция, что и обусловило ее колоссальные последствия для всей истории европейской культуры. Она была ассимилирована наукой, несмотря на то, что не имела никаких эмпирических подтверждений по сравнению с системой Птолемея. Учение Коперника было атеистичным не потому, что опровергло религиозную картину мира (она не опровергнута до конца и сейчас), а потому, что ЗАДАЛО ВОПРОС, над решением которого еще долго будет мучаться европейская цивилизация [742]. Удар по христианской картине мира не случайно оказался столь силен, ведь он был спровоцирован развитием науки, которая в свою очередь получила направление для своего развития, ставшее вектором на всю вторую половину тысячелетия [743]. Само по себе фундаментальное исследование Коперника не дало в то время никаких материальных выгод, но повлияло на смену мировоззрения в целом. Н. Коперник стал своеобразным Адамом, породившим длинный ряд поколений, мыслящих уже в ином направлении.

Не менее тяжелый удар по теологии, чем коперниканство, нанес дарвинизм своей сущностной ревизией библейских представлений о единовременном творении всего сущего. В определенном смысле теория Дарвина была перенесением на животный и растительный мир идеи капиталистической экономической конкуренции.

Теория Ч. Дарвина и два других великих открытия, выделенные Ф. Энгельсом [744] (закон сохранения и превращения энергии, клеточное строение живых существ), подвели итог этой научной революции.

С конца XIX в. началась новейшая революция в естествознании, первоначально ознаменовавшаяся открытием рентгеновских лучей, радиоактивности, электрона. С 20-х гг. прошлого столетия бурно развивается теория строения атомов и молекул. Астрономия выявила многообразие и изменчивость космической среды. Новое мощное развитие получила в XX в. и идея эволюционизма [745]. Она не только прочно утвердилась в современной биологии, приведя к созданию комплексной теории эволюции как продукта синтеза классического дарвинизма с современной молекулярной генетикой, но и вышла за ее пределы – концепция эволюции Вселенной (А. А. Фридман, Г. А. Гамов, Э. П. Хаббал), неравновесная термодинамика, синергетика, идея самоорганизации (Н. Виннер, У. Р. Эшби), обнаружение дарвиновского отбора уже на уровне молекулярных структур.

Эта революция XX в. носит качественно иной характер, чем научные революции эпохи Возрождения и XIX в. На первый план выходят уже технологии, особенно информационные, а не навыки и отработанные веками приемы. Старые методики стремительно устаревают даже в сельском хозяйстве, а в промышленности ничего из прежних ремесленных навыков вообще не осталось. Исчезли все «изобретения» Возрождения. Налицо просто иная логика развития науки и техники. Действительно, происходит «эпохальная смена парадигм» [746]. И если в I в. происходил беспрецедентный по глубине и масштабам поворот к теизму, то в двадцатом – к атеизму [747]. Это можно объяснить и тем, что накапливающиеся противоречия между научной и идеологической картинами обычно снимаются в форме демифологизации[748]. В XX в. был достигнут самый высокий уровень этой конфликтности в силу научной революции невиданных масштабов и особенностей, и потому данный процесс идет особенно стремительно, а атеизм особенно остр.

Именно христианская религия (в той форме, которая сложилась в средневековый период), с точки зрения стремительно формирующейся нововременной науки, противоречила открываемым законам. Поэтому основной удар на нее был обрушен сначала со стороны именно науки [749].

За ним последуют удары со стороны новых формирующихся социальных слоев, которые, получив новое знание о физическом мире, приступали к строительству нового социального мира.

Однако эти удары уже не смогут обладать той степенью последовательности, которая характерна для ударов науки. Определенный страх перед хаотично развивающимся капиталистическим производством, нещадная эксплуатация рабочих и невозможность быстро решать возникающие социально-экономические и этно-политические проблемы ввиду отсутствия еще адекватных новому строю государственных и общественных механизмов и институтов способствовали функционированию компенсаторной функции религии: «Если бы в этом мире не было бы зла, то человек никогда не задумался бы над мыслью о божестве» [750]. Эта функция становится доминирующей еще и потому, что другие функции религии были отобраны у нее наукой, философией и идеологией. Религия теряет свое всестороннее влияние на общество и, по сути, становится одной из этических систем. Разумеется, религия прагматически используется буржуазией и как своеобразная моральная узда для низших социальных слоев.

В рамках этой своеобразной революции, системообразующим фактором которой стало ускорение перехода человечества к «наивысшей» стадии развития, выстраивается своеобразная сетка координат, где горизонталь (решение социально-экономических и политических проблем) постепенно становится важнее вертикали (решение проблем, связанных с активным распространением человечества по всей планете и, следовательно, выходом за пределы одной какой-либо природно-климатической зоны) [751]. Акцент естественно делается на хаосе социальном, хотя одновременно необходимо было «поставить на службу обществу» и «взбунтовавшуюся науку». Потеряв социальные цели, она стала развиваться довольно хаотично [752], для общества достаточно бесплодно, а порожденное ею «свободомыслие» фактически вступило в конфликт с традицией, до сего времени в целом успешно блокировавшей опасность социальных «революций». «Религия» и «наука» как две единственные в то время наиболее развитые формы спекулятивной мысли пришли в очередное противоречие друг с другом, необходимо было восстановить их «завет». К тому же разнообразие социальных рецептов, выработанных в рамках национально-локальных культур, необходимо было привести в соответствие друг с другом и с динамичной геополитической ситуацией.

Атеизм существует на всем протяжении цивилизации, ибо постоянно участвует в экспертизе культурной парадигмы, но в то же время очередной его всплеск связан с прорывом в развитии материального производства, социальных, экономических и политических процессов. Любые изменения в этих сферах стимулируют общество на введение в действие этого механизма экспертизы. В данном случае особое значение имело отделение умственного труда от физического, преимущественное развитие науки и философии, работающих с эмпирическими данными и делающих первые еще общие и абстрактные умозаключения об эмпирике с попыткой дополнить и разумно обосновать религию, хотя иногда в чем-то и заменить ее[753].

Атеизм нового времени складывается в условиях общей десакрализации культуры и потому постепенно становится формой осмысления роли сакральных идей и самой сакральности в истории и культуре. Он сугубо гносеологичен, хотя ему впоследствии навязали или приписали притязания на онтологию и аксиологию. Религия как первичная форма осмысления мира, оперировавшая абстрактными и идеальными формами и понятиями, уходила из общественной мысли и уже поэтому атеизм переходил от критики религии к ее отрицанию в целом [754]. В XVI–XX вв. на авансцену европейской и мировой истории выходят народы заальпийской Европы и они начинают критически анализировать и даже пересматривать господствовавшее до этого времени представление о мистико-сакраментальной генетической связи всего человечества с древнееврейским народом. Это время не только технического прорыва, но и резкого всплеска денежных вложений и начала формирования культа денег, что не могло не повлиять на психологию европейцев. Секуляризация общественной мысли в последние столетия в Европе идет именно в форме «дехристианизации» [755].

Парадоксально, но именно с этого времени религия перестает быть понятной многим людям. Из данности и единственной формы мировоззрения она превращается в «феномен» [756] и становится «одним из наиболее хаотичных, запутанных и противоречивых комплексов общественной жизни»[757].

Именно в это время появляется и марксистское понимание атеизма. Базовым критерием для него станет средневеково-христианское понимание атеизма как богоотрицания, которое марксизм доводит до логического конца[758]. Характерно, что большую помощь в этом оказывают такие воинствующие системы, как атеизм французских просветителей и русских революционных демократов.

Если светское буржуазное общество устами Ф. Ницше заявит всего лишь о «смерти» Бога, то марксизм, переворачивая иудейско-христианскую традицию, уже религию объявит продуктом больного сознания и «опиумом для народа» [759]. К тому же марксизм создавал свой вариант атеизма, сводя идеализм лишь к богопочитанию и связывая отрицание идеи Бога лишь с материализмом. И то и другое на практике гораздо сложнее.

Новая светская по характеру парадигма европейской цивилизации еще не сложилась, и религия оставалась опасным и могущественным идеологическим соперником марксизма, поэтому в «последнем и решительном» бою и столкнулись именно эти два Левиафана.

Особая ситуация сложилась в России. Российский марксизм стремительно уходил от теории к практике. К. Маркса начинают переосмысливать. Несмотря на безусловный и важный акцент на социально-экономических проблемах, его концепция на самом деле гораздо шире и в ее основе четко прослеживается культурологический подход [760].

В России же марксизм в историко-культурном контексте оказался формой своеобразного «возрождения», которое переживала стремительно капитализирующаяся страна [761]. Отрицая религию как культурообразующий фактор, марксизм шел практически против всей западной традиции и культуры, где религия и в позапрошлом и прошлом столетиях продолжала играть заметную роль. Страна тем самым отдалялась от Запада, но по культуре продолжала принадлежать к нему, что само по себе породило много трагических коллизий в обществе. Россия превращалась в «Австралию» и в перспективе намечалось лишь два варианта: либо быть поглощенным исламом или буддизмом, либо сопротивляться марксистской форме культуры и возвращаться в «европейский дом» [762]. Псевдоевразийский характер русской культуры, стремительно оформлявшийся в конце тысячелетия, – свидетельство аномальности культурной ситуации. На российском пространстве появились благодаря присоединению Кавказа и Средней Азии мощные мировые религии, которые не могли бесконфликтно соединиться в некий неополитеизм. Ситуация информационного хаоса могла быть преодолена только благодаря безусловному доминированию какой-либо одной из них или принципиальному отказу от них вовсе. Как показала история СССР, общество совсем не было подготовлено к последнему варианту [763], и реванш тех или иных конфессий или откровенное богоискательство в конце прошлого века были совершенно не случайны.

Сложное положение российского марксизма была связано и с его негативным отношением к предшествующим «формациям», где религия безусловно господствовала. Антифеодальная направленность была вполне объяснима в условиях капиталистической трансформации. Царизм был государственным выражением типично средневековой монархической вертикальной модели общества, но выступать против него, пока новая горизонтальная модель с акцентом на законе и равенстве перед ним еще не сложилась, означало обрекать страну на социальный хаос, выход из которого был возможен только с помощью создания искусственной идеологической системы и предельной милитаризации страны. Выступление против «помещиков» означало бороться против аграрного строя, который все еще оставался системообразующим фактором. Борьба с «насилием» и «неравенством» – это борьба с еще сохраняющейся иерархичностью общества, которая не преодолена до сих пор не только в России, но и в странах более развитого Запада. Выступление против неравенства народов, иначе говоря, против сохранявшихся этнических различий в полиэтничном мире России, порождало безосновательный и опасный космополитизм. Это особенно преждевременно и опасно, если учесть негативное отношение к глобализации у всех народов планеты даже сейчас.

Не случайно поэтому марксизм выделяет в качестве «золотого века» век поисковый (он же «ренессансный», «интеллектуальный», «исторический», «литературный», «революционный» и т. д.), а именно «вывихнутый» XIX век, шедший от интеллектуально-этических исканий и брожений к жестким социальным концепциям и революционным экспериментам (А. С. Пушкин – декабристы – Н. Г. Чернышевский – Г. В. Плеханов – В. И. Ленин). А реакцию на это трагическое сползание в революцию и страх перед «грядущим хамом» и «большевистским вариантом» обустройства России он обозначает как Декаданс [764].

Антикапиталистическая направленность российского марксизма тоже была достаточно преждевременна. Бессмысленно бороться с «капиталистами» в условиях перехода к капитализму остальной Европы, частью которой Россия оставалась [765]. К тому же феодальная экономика уже подверглась изрядной эрозии. В результате после страшнейшей гражданской войны, нанесшей непоправимый урон производительным силам, страна фактически скатилась на уровень развитого феодализма. Борьба против Запада, негативно воспринявшего социалистический эксперимент, блокировала возможность идейной подпитки и реальной помощи со стороны «родины капитализма». Это было объяснимо, конечно, тем, что вся русская культура на протяжении ряда веков пыталась проводить самостоятельную культурную политику, своеобразно понимая средиземноморское христианство (как «православие») или иные западные идеи. Особенно негативно она восприняла модернизацию Европы в период раннего Нового времени. Не случайно советская литература отчасти сознательно и добровольно осуждала капиталистический Запад, т. е. была в определенной мере антизападной.

Российский марксизм отгораживался и от Востока, осуждая «татаро-монгольское иго», перенося на ислам антирелигиозную критику, заявляя о «бесхарактерности» буддизма и т. п.

Для марксизма наука должна была быть партийной, иначе говоря, тоже должна была играть роль «служанки», задачей которой, как и задачей, скажем, средневековых «семи свободных искусств», было рационально обосновывать новую идеологию, доказывать ее «правильность» и разрабатывать на основе соответствующих постулатов те или иные практические рецепты. «Научность» нужна молодому еще как идеология марксизму и потому, что он чувствовал свою недоказанность, идеалистичность, хотя и претендовал на материализм, пытаясь доказать, что не противоречит научному подходу в принципе [766].

В этом выразилась, если так можно сказать, «феодальная» сущность марксизма. Он действительно был скроен во многом по лекалам христианства.

За основу исторических рассуждений берется существовавшая в XVIII–XIX вв. классовая ситуация, расцвет которой приходится на период средневековья. И эта специфичная, если не сказать уникальная, ситуация достаточно механически переносилась на новое время, где классы фактически отмирают. Уже поэтому марксизм не мог стать идеологией передового среднего класса, ибо тот ведь еще только складывался[767]. Но новые социальные низы, как городские, так и сельские, выступали против прежних феодальных пережитков, прежней социальной структуры.

Если Запад пошел по пути Лютера и Контрреформации, т. е. по пути приспосабливания библейско-христианских представлений к новым реалиям на основе идеи эволюции, то Восток (Германия и Россия) в определенном смысле стали продолжателями мюнцеровской интерпретации библейского текста и христианских догматов на основе идеи революции как немедленного, пусть и безосновательного, перехода к «лучшему обществу».

В результате марксизм – единственная идеология, которую попытались выдвинуть низы. Она оказалась довольно эклектичной. Социальные слои такого типа не могли существовать долгое время, они были переходной социальной формой (пролетариат как класс фактически нигде и никогда не сложился), и потому они в принципе были неспособны на перспективное «учение». Для этого нужен не узкий социальный подход, а работа со всей культурой, как это было у Христа или Мохаммеда, которые начинали с социальной критики, но в результате заложили основы всеобъемлющего цивилизационного конструкта.

«Пролетарии» лишь синтезировали все антифеодальное и антибуржуазное, борясь сразу против двух врагов – «помещиков» и «капиталистов». Поэтому у марксизма был такой боевой характер, и он хорош для борьбы, но, как показала история, не для долговременного строительства: «социализм» и «коммунизм» были всего лишь слабым подражанием концепции «царства божьего на земле». Поэтому он и недолговечен, беспомощен в решении множества проблем, как социальных, так и этнических и тем более политических.

В то же время можно сказать, что марксизм был необходим для новой стадии развития европейского общества. Он оказался своеобразным гомеопатическим средством, который цивилизация активно использует, ибо материализм (как эмпирическое знание) проникает во все поры общества и его масса становится критической и, следовательно, опасной для развития общества. Сразу отчетливо стали видны такие опасные черты марксизма, как средневековость (близость к менталитету именно тех народов, среди которых и существовала классическая аграрная цивилизация), преждевременная и безосновательная космополитичность.

Впоследствии теоретические изыскания К. Маркса и Ф. Энгельса стали основой для веерного распространения этих идей и использования их разного рода кодификаторами. Можно выделить три классических направления:

1) универсалистский, нашедший продолжение в работах экономистов, социологов, философов и историков, которые смогли отобрать отдельные положения К. Маркса и Ф. Энгельса и использовать их;

2) эволюционный, ставший магистральным – К. Каутский, оппортунизм, тред-юнионизм и т. д., использовавшие социальные идеи на практике (социалистические и социал-демократические партии);

3) революционно-националистический (в России – «ленинизм» и «сталинизм»).

В СССР сложилась особая ситуация: именно здесь было максимальное, как нигде на планете, противостояние «старой» и «новой» идеологий – христианства и марксизма [768]. Везде в Европе они в тех формах, в которых существовали, воспринимались большинством общества уже как крайности, ибо были заложены важнейшие основы демократической традиции.

Россия оказалась первой страной мира, которая возвела марксизм на уровень государственной парадигмы. Уже одно это породило опасный феномен. Для среднего россиянина мир оказался разделен на «нас» и «них», на «социализм» и «капитализм», и это приводило к первому серьезному нововременному расколу в единой некогда цивилизации. Россия на протяжении ряда столетий «прорубала окна» в Европу, и значительная масса населения еще не могла чувствовать себя европейцами и с помощью российского марксизма встала на особый путь развития.

Обе идеологии соответственно ненавидели друг друга, поэтому обе поощряли поиски аргументов в пользу своей правоты и активно обращались к религиоведческой проблематике.

Фактически и в сфере общественной мысли столкнулись две парадигмы дальнейшего возможного развития:

– мироустроительная (на ней делает акцент православие, именно в







Дата добавления: 2014-11-12; просмотров: 500. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МЕХАНИКА Статика является частью теоретической механики, изучающей условия, при ко­торых тело находится под действием заданной системы сил...

Теория усилителей. Схема Основная масса современных аналоговых и аналого-цифровых электронных устройств выполняется на специализированных микросхемах...

Логические цифровые микросхемы Более сложные элементы цифровой схемотехники (триггеры, мультиплексоры, декодеры и т.д.) не имеют...

ИГРЫ НА ТАКТИЛЬНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ Методические рекомендации по проведению игр на тактильное взаимодействие...

Реформы П.А.Столыпина Сегодня уже никто не сомневается в том, что экономическая политика П...

Виды нарушений опорно-двигательного аппарата у детей В общеупотребительном значении нарушение опорно-двигательного аппарата (ОДА) идентифицируется с нарушениями двигательных функций и определенными органическими поражениями (дефектами)...

Типовые примеры и методы их решения. Пример 2.5.1. На вклад начисляются сложные проценты: а) ежегодно; б) ежеквартально; в) ежемесячно Пример 2.5.1. На вклад начисляются сложные проценты: а) ежегодно; б) ежеквартально; в) ежемесячно. Какова должна быть годовая номинальная процентная ставка...

Выработка навыка зеркального письма (динамический стереотип) Цель работы: Проследить особенности образования любого навыка (динамического стереотипа) на примере выработки навыка зеркального письма...

Словарная работа в детском саду Словарная работа в детском саду — это планомерное расширение активного словаря детей за счет незнакомых или трудных слов, которое идет одновременно с ознакомлением с окружающей действительностью, воспитанием правильного отношения к окружающему...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.01 сек.) русская версия | украинская версия