Португальский за три месяца 9 страницаОбъектом освоения индивидом могут стать также те или иные концепции, включая религиозные и естественнонаучные. Можно ставить вопрос о соответствии убеждений индивида тому или иному комплексу религиозных догматов, или, к примеру, о правильности нашего понимания теории относительности или современной синтетической теории эволюции; и там, и здесь употребимо понятие «истинности», что ведет к признанию существования концептуальной истины. Аналогично положение с представлениями того или иного субъекта о методах, средствах познания, например, с представлениями о системном подходе, о методе моделирования и т.п. Перед нами еще одна форма истины — операциональная.
Помимо выделенных могут быть формы истины, обусловленные спецификой видов познавательной деятельности человека. На этой основе имеются формы истины: научная, обыденная (повседневная), нравственная и пр.
Приведем следующий пример, иллюстрирующий различие обыденной истины и истины научной (см.: Чудинов Э.М. «Природа научной истины». М., 1977. С. 52). Предложение «Снег бел» может квалифицироваться как истинное. Эта истина принадлежит к сфере обыденного знания. Переходя к научному познанию, мы прежде всего уточняем это предложение. Научным коррелятом истины обыденного познания «Снег бел» будет предложение «Белизна снега — это эффект воздействия некогерентного света, отраженного снегом, на зрительные рецепторы». Это предложение представляет собой уже не простую констатацию наблюдений, а следствие научных теорий — физической теории света и биофизической теории зрительного восприятия. В обыденной же истине заключена констатация явлений и корреляций между ними.
К научной истине применимы критерии научности (см. Главу IV, § 1 данного учебного пособия).
Все признаки (или критерии) научной истины находятся во взаимосвязи. Только в системе, в своем единстве они способны выявить научную истину, отграничить ее от истины повседневного знания или от «истин» религиозного или авторитарного знания.
Практически-обыденное знание получает обоснование из повседневного опыта, из некоторых индуктивно установленных рецептурных правил, которые не обладают необходимо доказательной силой, не имеют строгой принудительности. Дискурсивность научного знания базируется на принудительной последовательности понятий и суждений, заданной логическим строем знания (причинно-следственной структурой), формирует чувство субъективной убежденности в обладании истиной. Поэтому акты научного знания сопровождаются уверенностью субъекта в достоверности его содержания. Вот почему под знанием понимают форму субъективного права на истину. В условиях науки это право переходит в обязанность субъекта признавать логически обоснованную, дискурсивно доказательную, организованную, «систематически связанную» истину (см.: Кезин А. В. «Научность: эталоны, идеалы, критерии». М., 1989).
В пределах науки имеются модификации научной истины (по областям научного знания: математики, физики, биологии и др.). Следует отграничивать истину как гносеологическую категорию от логической истинности (иногда квалифицируемой как логическая правильность). «Логическая истинность (в формальной логике) — истинность предложения (суждения, высказывания), обусловленная его формально-логической структурой и принятыми при его рассмотрении законами логики (в отличие от так называемой фактической истинности, для установления которой необходим также анализ содержания предложения)» («Философская энциклопедия». М., 1964. Т. 3. С. 230). Специфична объективная истина в уголовном судопроизводстве (см., например: Пашкевич П. Ф. «Объективная истина в уголовном судопроизводстве». М., 1961), в исторической науке, в других гуманитарных и общественных науках. Рассматривая, например, историческую истину, А. И. Ракитов пришел к выводу, что в историческом познании «возникает совершенно своеобразная познавательная ситуация: исторические истины есть отражение реальной, прошедшей социально значимой деятельности людей, т.е. исторической практики, но сами они не включаются, не проверяются и не видоизменяются в системе практической деятельности исследователя (историка)» (Ракитов А. И. «Историзм, историческая истина и исторический факт» // «Философия и социология науки и техники». Ежегодник. 1983. М., 1985. С. 93 — 94 (приведенное положение не следует расценивать как нарушающее представление о критериальных признаках научной истины. В данном контексте термин «проверяемость» употребляется в строго обозначенном автором смысле; но «проверяемость» включает в себя также и обращение к наблюдению, возможность многократного наблюдения, что в историческом познании всегда имеет место).
В гуманитарном знании важное значение для истины имеет глубина понимания, соотносимая не только с разумом, но и с эмоциональным, ценностным отношением человека к миру.
Такая двухполюсность истины наиболее ярко выражается в искусстве, в понятии «художественная правда». Как отмечает В. И. Свинцов, художественную правду правильнее рассматривать как одну из форм истины, используемую постоянно (наряду с другими формами) в познании и интеллектуальной коммуникации. Анализ ряда художественных произведений показывает, что «истинностная основа» художественной правды в этих произведениях имеется. «Весьма возможно, что она как бы перемещена из поверхностного в более глубокие слои. И хотя установить связь «глубины» с «поверхностью» не всегда легко, ясно, что она должна существовать... В действительности истина (ложь) в произведениях, содержащих такие конструкции, может быть «упрятана» в сюжетно-фабульном слое, слое характеров, наконец, в слое закодированных идей» (Свинцов В. И. «К вопросу о соотношении понятий «истина» и «художественная правда» // «Философские науки». 1984. № 4. С. 57). Художник способен открывать и в художественной форме демонстрировать истину.
Важное место в теории познания занимают формы истины: относительная и абсолютная.
Вопрос о соотношении абсолютной и относительной истины мог встать в полной мере как мировоззренческий вопрос лишь на определенной ступени развития человеческой культуры, когда обнаружилось, что люди имеют дело с познавательно неисчерпаемыми сложноорганизован-ными объектами, когда выявилась несостоятельность претензий любых теорий на окончательное (абсолютное) постижение этих объектов.
Под абсолютной истиной в настоящее время понимается такого рода знание, которое тождественно своему предмету и потому не может быть опровергнуто при дальнейшем развитии познания. Такая истина есть:
а) результат познания отдельных сторон изучаемых объектов (констатация фактов, что не тождественно абсолютному знанию всего содержания данных фактов); б) окончательное знание определенных аспектов действительности; в) то содержание относительной истины, которое сохраняется в процессе дальнейшего познания; г) полное, актуально никогда целиком не достижимое знание о мире и (добавим мы) о сложноорганизованных системах.
По-видимому, вплоть до конца XIX — начала XX в. в естествознании, да и в философии, господствовало представление об истине как об абсолютной в значениях, отмеченных пунктами а, б и в.
Когда констатируется что-либо, существующее или существовавшее в действительности (например, в 1688 г. были открыты красные кровяные тельца — эритроциты, а в 1690 г. проведено наблюдение поляризации света), «абсолютны» не только годы открытий этих структур или явлений, но и утверждения о том, что эти явления имеют место в действительности. Такая констатация подходит под общее определение понятия «абсолютная истина». И здесь мы не находим «относительной» истины, отличающейся от «абсолютной» (разве что при перемене системы отсчета и рефлексии над самими теориями, объясняющими данные феномены; но для этого требуется известное изменение самих научных теорий и переход одних теорий в другие).
Когда дается строгое философское определение понятиям «движение», «скачок» и т.п., такое знание тоже может считаться абсолютной истиной в смысле, совпадающем с относительной истиной (и в этом плане употребление понятия «относительная истина» не обязательно, как излишней становится и проблема соотношения абсолютной и относительной истин). Такой абсолютной истине не противостоит никакая относительная истина, если только не обращаться к формированию соответствующих представлений в истории естествознания и в истории философии.
Не будет проблемы соотношения абсолютной и относительной истин и тогда, когда имеют дело с ощущениями или вообще невербальными формами отражения человеком действительности.
Но вот когда эта проблема снимается в наше время по тем же мотивам, по которым ее не было в XVII или XVIII вв., то это уже анахронизм (см.: Минасян А. М. «Диалектический материализм (учение о сознании)». Ростов-на-Дону, 1974. С. 202 — 205).
В применении к достаточно развитому научному теоретическому познанию абсолютная истина — это полное, исчерпывающее знание о предмете (сложноорганизованной материальной системе или мире в целом); относительная же истина — это неполное знание о том же самом предмете.
Пример такого рода относительных истин — теория классической механики и теория относительности. Классическая механика как изоморфное отображение определенной сферы действительности, отмечает Д.П.Горский, считалась истинной теорией без всяких ограничений, т. е. истинной в некотором абсолютном смысле, поскольку с ее помощью описывались и предсказывались реальные процессы механического движения. С возникновением теории относительности было выяснено, что ее уже нельзя считать истинной без ограничений. Изоморфизм теории как образа механического движения перестал со времени быть полным; в предметной области были раскрыты соотношения между соответствующими характеристиками механического движения (при больших скоростях), которые не выполнялись в классической механике. Классическая (с внесенными в нее ограничениями) и релятивистская механика, рассматриваемые уже как соответствующие изоморфные отображения, связаны между собой как истина менее полная и истина более полная. Абсолютный же изоморфизм между мысленным отображением и определенной сферой действительности, как она существует независимо от нас, подчеркивает Д. П. Горский, недостижим ни на какой ступени познания (Горский Д. П. «Истина и заблуждение как полярные противоположности и их соотношение с понятиями относительной и абсолютной истины» // «Ленинская теория отражения в свете развития науки и практики». София, 1981. Т. 1. С. 271 — 272).
Такое представление об абсолютной, да и об относительной истине, связанное с выходом на процесс развития научного знания, развития научных теорий, выводит нас на подлинную диалектику абсолютной и относительной истины.
Абсолютная истина (в аспекте г) складывается из относительных истин.
Если признать на схеме абсолютную истину за бесконечную область вправо от вертикали «zx» и выше от горизонтали «zy», то ступени /, 2, 3... будут относительными истинами.
Вместе с тем эти же относительные истины оказываются частями абсолютной истины, а значит, одновременно (и в этом же отношении) и абсолютными истинами. Это уже не абсолютная истина (г), а абсолютная истина (в). Относительная истина — это абсолютная в третьем своем аспекте, причем не просто ведущая к абсолютной истине как исчерпывающему знанию об объекте, но как составляющая ее неотъемлемую часть, по своему содержанию инвариантную в составе идеально полной абсолютной истины.
Каждая относительная истина есть одновременно и абсолютная (в том смысле, что в ней — часть абсолютной — г).
Единство абсолютной истины (в третьем и четвертом аспектах) и относительной истины обусловливается их содержанием; они едины благодаря тому, что и абсолютная, и относительная истины являются объективными истинами.
Когда мы рассматриваем движение атомистической концепции от античности к XVII — XVIII столетиям, а затем к началу XX в., в этом процессе за всеми отклонениями обнаруживается стержневая линия, связанная с наращиванием, умножением объективной истины в смысле роста объема информации истинного характера. (Приходится, правда, заметить, что приведенная выше схема, достаточно наглядно показывающая формирование абсолютной истины из относительных, нуждается в некоторых поправках: относительная истина 2 не исключает, как в схеме, относительную истину, но вбирает ее в себя, определенным образом ее трансформируя). Так что то, что было истинным в атомистической концепции Демокрита, входит и в истинностное содержание современной атомистической концепции.
А содержит ли в себе относительная истина какие-либо моменты заблуждения?
В философской литературе есть точка зрения, согласно которой относительная истина состоит из объективной истины плюс заблуждения.
Мы уже видели выше, когда начинали рассматривать вопрос об объективной истине и приводили пример с атомистической концепцией Демокрита, что проблема оценки той или иной теории в плане «истина — заблуждение» не так проста. Нужно признать, что любая истина, хотя бы и относительная, по своему содержанию всегда объективна; а будучи объективной, относительная истина внеисторична (в том плане, которого мы касались) и внеклассова. Если включать в состав относительной истины заблуждение, то это будет та ложка дегтя, которая испортит всю бочку меда. В результате истина перестает быть истиной. Относительная истина исключает какие-либо моменты заблуждения или ложь. Истина во все времена остается истиной, адекватно отражающей реальные явления; относительная истина есть истина объективная, исключающая заблуждения и ложь.
Историческое развитие научных теорий, нацеленных на воспроизведение сущности одного и того же объекта, подчиняется принципу соответствия (данный принцип был сформулирован физиком Н. Бором в 1913 г.).
Согласно принципу соответствия (см.: «Философский словарь». М., 1986. С. 438), смена одной естественнонаучной теории другой обнаруживает не только различие, но и связь, преемственность между ними, которая может быть выражена с математической точностью. Новая теория, приходя на смену старой, не просто отрицает последнюю, а в определенной форме удерживает ее. Благодаря этому возможны обратный переход от последующей теории к предыдущей, их совпадение в некоторой предельной области, где различия между ними оказываются несущественными. Например, законы квантовой механики переходят в законы классической при условиях, когда можно пренебречь величиной кванта действия. (В литературе нормативно-описательный характер данного принципа выражается в требовании, чтобы каждая последующая теория логически не противоречила ранее принятой и оправдавшей себя на практике; новая теория должна включать в себя прежнюю в качестве предельного случая, т.е. законы и формулы прежней теории в некоторых крайних условиях должны автоматически следовать из формулы новой теории.)
Итак, истина по содержанию объективна, а по форме — относительна (относительно-абсолютна). Объективность истины является основой преемственности истин.
Истина есть процесс. Свойство объективной истины быть процессом проявляется двояко: во-первых, как процесс изменения в направлении все большей полноты отражения объекта и, во-вторых, как процесс преодоления заблуждения в структуре концепций, теорий (данный вопрос будет рассмотрен в § 3, 4).
Движение от менее полной истины к более полной (т. е. процесс ее развития), как и всякое движение, развитие, имеет моменты устойчивости и моменты изменчивости. В единстве, контролируемом объективностью, они обеспечивают рост истинностного содержания знания. При нарушении этого единства рост истины замедляется или прекращается вовсе. При гипертрофии момента устойчивости (абсолютности) формируется догматизм, фетишизм, культовое отношение к авторитету. Такая ситуация существовала, например, в нашей философии в период с конца 20-х до середины 50-х годов.
Абсолютизация же относительности знания в смысле смены одних концепций другими способна породить зряшный скептицизм и в конце концов агностицизм. Релятивизм может явиться мировоззренческой установкой. Релятивизм обусловливает то настроение смятения и пессимизма в области познания, которое мы видели выше у X. А. Лоренца и которое, конечно, оказывало тормозящее влияние на развитие его научных исследований.
Гносеологический релятивизм внешне противоположен догматизму. Однако они едины в разрыве устойчиво-изменчивого, как и абсолютно-относительного в истине; они дополняют друг друга.
Диалектика противопоставляет догматизму и релятивизму такую трактовку истины, в которой воедино связывают абсолютность и относительность, устойчивость и изменчивость. Развитие научного знания есть его обогащение, конкретизация. Науке свойственно систематическое наращивание истинностного потенциала.
Рассмотрение вопроса о формах истины вплотную подводит к вопросу о различных концепциях истины, их соотношению между собой, а также попыткам выяснить, не скрываются ли за ними те или иные формы истины? Если таковые обнаруживаются, то, видимо, прежний прямолинейно-критицистский к ним подход (как к «ненаучным») должен быть отброшен. Эти концепции следует признать в качестве специфических стратегий исследования истины; нужно попытаться осуществить их синтез. В последние годы эту мысль четко сформулировала Л. А. Микешина. Имея в виду разные концепции, она отмечает, что эти концепции должны рассматриваться во взаимодействии, поскольку они носят комплементарный характер, по сути, не отрицая друг друга, а выражая гносеологический, семантический, эпистемологический и социо-культурный аспекты истинного знания. И хотя, по ее мнению, каждая из них достойна конструктивной критики, это не предполагает игнорирования позитивных результатов этих теорий. Л. А. Микешина полагает, что знание должно коррелировать с другим знанием, поскольку оно системно и взаимосвязано, а в системе высказываний могут быть соотнесены предложения объектного и метаязыка (по Тарскому).
Прагматический подход, в свою очередь, если его не упрощать и не вульгаризировать, фиксирует роль социальной значимости, признан-ности обществом, коммуникативности истины.
Эти подходы, коль скоро они не претендуют на единственность и универсальность, представляют в совокупности, подчеркивает Л. А. Микешина, достаточно богатый инструментарий гносеологического и логико-методологического анализа истинности знания как системы высказываний.
Соответственно каждый из подходов предлагает свои критерии истинности, которые при всей их неравноценности должны, по-видимому, рассматриваться, в единстве и взаимодействии, т. е. в сочетании эмпирических, предметно-практических и внеэмпирических (логических, методологических, социокультурных и др.) («Современная про-блематизаиия вечной темы» // «Философские науки». 1990. № 10. С. 77 — 78).
§ 3. Ложь, дезинформация, заблуждение
Антиподом истины является ложь.
Ложь обычно понимается как преднамеренное возведение заведомо неправильных представлений в истину.
Ложь укоренена в повседневной и социальной жизни, имеется всюду, где взаимодействуют люди; она есть функция любых человеческих коммуникаций, при которых осуществляется «встреча» интересов индивидов и социальных групп. Дело не в том, имеется она или нет (простой жизненный опыт свидетельствует о наличии лжи), а в том, каков ее удельный вес в каждом конкретном случае.
В небольшой книжке К. Мелитана «Психология лжи», переведенной с французского языка и изданной в России в 1903 году, довольно убедительно показано, как формируется ложь в процессе индивидуального развития человека. В детстве ее причинами становятся развитие воображения в процессе игры, стремление избежать наказания, пример взрослых и т.п. В дальнейшем все большее влияние в этом отношении оказывает общество. Значительное место в комплексе факторов, толкающих человека в эту сторону, начинают занимать страсти, в том числе любовь. Любовь «порождает неисчислимое количество лжи. Тот, кто любит, лжет, чтобы придать себе цену, лжет, чтобы обесценить своего соперника, чтобы возбудить ревность..., чтобы подогреть остывающую любовь, лжет, наконец, когда перестает любить» (с. 18). Ложь вырастает на тщеславии, малодушии, на страсти к успеху, на страсти к прибыли, к власти и мн. др.
Очевидна охранительная значимость лжи для индивидов (наиболее показательны случаи с милосердной ложью у постели умирающего человека). Однако ложь нередко связана с получением каких-либо преимуществ за счет и в ущерб другим. Есть люди, для которых ложь — принцип их бытия.
И все же имеются честные люди. Как их отличить от лжецов? «Истинная искренность, — говорит К.Мелитан, — надежно и скоро отличается по двум главным признакам: по мужеству причинять искренностью страдание и по мужеству признавать открыто свои ошибки... Можно считать искренним того человека, который, будучи добрым, обладает мужеством причинить вам неприятность, чтобы не солгать, человека, который, вместо того, чтобы дать вам такой ответ, какой вы желаете и ожидаете, отвечает вам то, что думает, рискуя вас обидеть, который не скажет вам ни одного слова выпрашиваемой вами похвалы, если он не считает вас достойным этого, и который сам пострадает от того, что причинил вам неприятность, предпочтет это страдание лжи. Но особенно можно отличить искреннего человека по его мужеству сознаваться, т.е., я хочу сказать, что правдивый человек храбро и без всяких оговорок (но, конечно, и без цинизма) сознается в дурном или, больше того, в неловком и смешном поступке. Предпочесть такое признание лжи — вот безусловный критерий правдивости" (там же. С. 28).
На уровне общества, на уровне социально-групповых отношений значительным фактором, инициирующим отход от истинности и формирование лжи, является партийность. К. Мелитан констатирует: «Сложная и могущественная страсть, называемая партийностью, является... неистощимым источником всякого рода лжи; мы, французы, слишком хорошо знаем, в какой ужасной лжи может оказаться виновною та или иная политическая партия, ставящая свои собственные интересы выше справедливости. И мы ежедневно видим такой поразительный, можно сказать, ошеломляющий факт: публицисты или критики руководятся в оценке людей или их произведений только одним критерием, — принадлежит ли оцениваемый человек к их партии, или нет» (там же. С. 18).
Это написано, заметим, в начале XX столетия. Спустя примерно четверть века, в 1928 году русский философ И. А. Ильин опубликует в Берлине, в эмигрантском журнале «Русский колокол», статью под названием «Яд партийности». Размышляя над партийностью, И. А. Ильин отмечает, в частности, следующее. Деление на партии неизбежно, ибо всюду, где люди думают, обнаруживается и разногласие, и единомыслие; а объединение единомышленников дает им умственную уверенность и увеличивает их силы в борьбе. Но дух политической партийности, подчеркивает И. А. Ильин, всегда ядовит и разлагающ. Сущность его состоит в том, что люди из честолюбия посягают на власть; ставят часть выше целого; создают атмосферу разлагающей нетерпимости; обращаются в борьбе к самым дурным средствам; становятся зловредными демагогами; превращают партийную программу в критерий добра и зла. Этим духом заражаются одинаково — как левые партии, так и правые. Партийный дух создает своего рода массовый психоз в пределах самой партии. Человек, одержимый этим психозом, начинает верить в то, что только его партия владеет истиной, и притом всею истиною и по всем вопросам. Воззрения делаются плоскими, скудными, трафаретными; люди живут в партийных шорах и видят только то, что предусмотрено в партийных брошюрах. Партийные честолюбцы обращаются ко всем средствам и не останавливаются даже перед самыми низкими. Они лгут в доказательствах и спорах; заведомо обманывают избирателей; клевещут на конкурентов и противников. Одни продают свои «голоса», другие их покупают — то за деньги, то за почести, то раздавая места, то устраивая прибыльные дела. Одни борются сплетней, инсинуацией и интригой; другие, будучи депутатами, берут деньги у правительства; третьи организуют партийные заговоры и перевороты; четвертые прибегают к ограблению («экспроприации») и политическим убийствам. Люди начинают думать, что «цель оправдывает средства»; воцаряются деморализация и авантюризм; облик политического лидера приобретает черты профессионального лжесвидетеля и взяточника. Итак, дух партийности, по словам И. А. Ильина, расшатывает у людей совесть и честь, и незаметно ведет их на путь продажности и уголовщины. Дух партийности, считает он, извращает все миросозерцание человека (Ильин И. А. «Яд партийности» // «Русский колокол». Берлин. 1928. № 3. С. 78 — 81; См. то же в антологии «Педагогическое наследие русского зарубежья. 20-е годы». М., 1993. С. 36 — 38).
То, что отмечал И. А. Ильин, касалось как политического опыта России, так и опыта других стран мира. Многое он увидел проницательно (в плане деформирующего воздействия партийности на познание). Да и вывод его оказался отнюдь не чисто негативным в отношении партийности. Он фактически оставил возможность для появления и формирования такой социальной позиции субъекта, при которой она будет опираться на истину. «Готовить для будущей России, — заявлял он, — мы должны не партийный дух, а национальный, патриотический и государственный» (там же. С. 81). «Партийность» им понималась, преимущественно, как принадлежность к политической партии, а не как определенность социальной позиции субъекта.
И тем не менее, вопрос о взаимоотношении политики и истины, политики и лжи — традиционный и всегда актуальный вопрос. Один из ответов на данный вопрос дан Н. А. Бердяевым в книге «Дух и реальность», опубликованной в Париже в 1937 г. Он пишет: «Зависимость духовности от социальной среды есть всегда ее извращение и искажение»; «классовые интересы могут породить ложь, но никогда не могут породить истины»; «в действительности мир организуется не столько на Истине, сколько на лжи, признанной социально полезной»; «есть социально полезная ложь, и она правит миром» (С. 152, 57; по изданию: Н. А. Бердяев. «Философия свободного духа». М., 1994. С. 450; 393 — 394).
Вышеприведенные рассуждения К.Мелитана, И.А.Ильина и Н. А. Бердяева относительно лжи нуждаются в самостоятельном обдумывании и анализе.
Понятие «ложь» оказывается близким по смыслу к понятию «дезинформация». Ложь всегда связана с преднамеренностью субъекта, дезинформация же может быть осознанной или неосознанной, не переставая оттого быть неправдой.
Понятие дезинформации отличается в данном отношении (в отношении интенции, намерения, направленности сознания) от понятия «ложь», кроме того, в нем оттеняется процесс передачи информации, т. е. коммуникативный, момент. «Дезинформация — передача (объективно) ложного знания как истинного или (объективно) истинного знания как ложного; оно не зависит однозначно от интенции информатора» (Свин-цов В. И. «Заблуждение, ложь, дезинформация (соотношение понятий и терминов)» // «Философские науки». 1982. № 1. С. 83). Дезинформационная интенция при этом есть стремление информатора ввести реципиента в состояние заблуждения; оно проявляется в том, что имеющаяся у информатора оценка знания как истинного или ложного противоположна той, которая сообщается реципиенту (см. там же).
Одной из разновидностей дезинформации является «полуправда», «ложь умолчанием». Тоталитарный политический режим порождает стремление нижестоящих инстанций сообщать «наверх» благополучную информацию, скрывая и замалчивая неудачи, ошибки, срывы, провалы. «Вышестоящие» не пресекают такую практику. «Ложь умолчанием» проникает и в средства массовой информации. Формируется иллюзия в «успешном прогрессе», тогда как на самом деле — кризис, распад, движение вспять.
Рассмотрим теперь феномен «заблуждение», причем применительно к науке.
Существует взгляд, будто наука имеет дело с объективными истинами, и только с истинами. Выдающийся физик Луи де Бройль писал: «Люди, которые сами не занимаются наукой, довольно часто полагают, что науки всегда дают абсолютно достоверные положения; эти люди считают, что научные работники делают свои выводы на основе неоспоримых фактов и безупречных рассуждений и, следовательно, уверенно шагают вперед, причем исключена возможность ошибки или возврата назад. Однако состояние современной науки, также как и история наук в прошлом, доказывают, что дело обстоит совершенно не так» («По тропам науки». М., 1962. С. 292 — 293). Наряду с фактами и теориями в научном познании встречаются псевдофакты, псевдотеории; имеется здесь и дезинформация, и ложь. Вспомним хотя бы псевдонаучные концепции Т.Д. Лысенко и О. Б. Лепешинской.
В сводном реферате «Мошенничество в науке», помещенном в сборнике ИНИОН АН СССР «Науковедение» (1989, № 1), прореферировано 10 работ зарубежных авторов, посвященных этой теме. Названы имена некоторых ученых, обвиняемых в мошенничестве в науке (У. Мак-Брайд, Р. Статски и др.). Отмечается, в частности, что с 1980 г. (статья опубликована в 1987 г.) в США как минимум 25 случаев научного мошенничества попали в печать и еще 7 были рассмотрены конфиденциально. Приводится и ряд других цифровых данных. Среди причин подтасовок наблюдений и экспериментов: гарантировать финансирование своих исследований, закрепить за собой приоритет и др.
|
