Португальский за три месяца 39 страница

 

Не исключается возможность в крайне отдаленном будущем установления преемственности в развитии ряда однопланетных или одно-звездных цивилизаций и слияния духовных систем планетного масштаба в единый поток интеркосмического сознания.

 

Такая возможность маловероятна, близка к нулю, но не исключена полностью. Если она реализуется, то мыслящий разум, имея начало в конкретных природных системах и обладая также «границей» в смысле невозможности встать над природой, обретет новое измерение и перед ним откроется перспектива бесконечного, в принципе, существования. Как писал Гегель, «природа самого конечного состоит в том, чтобы выходить за свои пределы... и становиться бесконечным».

 

Итак, у цивилизации, у мыслящего духа, существующего на Земле, имеется две возможности: одна — прекращение существования под влиянием внешних или внутренних причин и другая — обеспечение бесконечного прогресса.

 

 

Приложение

 

Философия в условиях тоталитаризма

 

Уже давно была подмечена связь между степенью развития философии и даже ее существованием и степенью развития политической свободы в обществе. Об этом писали и в античную эпоху, и во времена феодалистского абсолютизма и в последние столетия. Известный немецкий философ Ф. Гегель подчеркивал, что вследствие «общей связи политической свободы со свободой мысли философия выступает в истории лишь там и постольку, где и поскольку образуется свободный государственный строй...Философия поэтому начинается лишь в греческом мире» (Соч. Т. 9. М., 1932. С. 89). Верность подобных зависимостей в нашем столетии в известном отношении подтверждена расцветом философской мысли Российского Зарубежья (Н.А. Бердяев, С. Л. Франк, П. А. Сорокин и др.), волею судеб оказавшейся после революции практически независимой ни от большевистской прессинговой цензуры, ни от политических установок стран, где они вынуждены были пребывать.

 

Наряду с этим XX век принес человечеству многочисленный тоталитаризм, из которого наиболее жестокими были диктаторский режим Б. Муссолини в Италии (1922 — 1943), гитлеровский фашизм Германии ЗО-х — начала 40-х гг. и сталинская диктатура 30-х — начала 50-х годов в СССР.

 

Из пяти характерных признаков, выделенных в тоталитаризме Реймо-ном Ароном, обратим внимание на тот, который в наибольшей степени включает в свой зловещий оборот и ученых, и философов: «В связи с тем, — указывает он, — что любая деятельность стала государственной и подчиненной идеологии, любое прегрешение в профессиональной сфере сразу же превращается в прегрешение идеологическое. Результат — политизация, идеологизация всех возможных прегрешений отдельного человека и, как заключительный аккорд — террор, одновременно политический и идеологический» («Демократия и тоталитаризм». М., 1993. С. 231). С этим признаком тесно связан первый — возникновение тоталитаризма в режиме, представляющем какой-то одной партии монопольное право на политическую деятельность. В тоталитаризме все его признаки взаимосвязаны. «Определяя тоталитаризм, — пишет Р. Арон, — можно, разумеется, считать главным исключительное положение партии, или огосударствление хозяйственной деятельности, или идеологический террор. Но само явление получает законченный вид только тогда, когда все эти черты объединены и полностью выражены» (там же). Тоталитаризму свойственно создание организаций в сфере культуры, образования, производства и т.п.), являющихся проводником идей политической партии в ряды «беспартийных»; для него характерно измышление мифа о «врагах народа», «врагах нации» и т.п.

 

Остановимся на некоторых явлениях тоталитаризма в СССР. Он открыто проявил себя в сфере духовной культуры уже в конце 20-х годов (а не в 1936 — 1938 гг., как это было принято считать после 1956 г.). В области духовной культуры тоталитаризм заявил о себе особенно широко и неприкрыто в самом начале 30-х годов.

 

Предварительно надо все-таки сказать, что после революции 1917 г. В. И. Ленин и тогдашнее ядро партии, пошедшее на далеко не демократический акт высылки из России большой группы философов (1922 г.), в целом относились к науке и научным кадрам, особенно естествоиспытателям, бережливо. В. И. Ленин неоднократно указывал на необходимость «привлечь всех до последнего (ибо их у нас невероятно мало) буржуазных, т. е. воспитавшихся в буржуазной обстановке и усвоивших плоды буржуазной культуры, специалистов...» (т. 40. С. 143). Отстаивая эту политику, он подчеркивал: «Если все наши руководяшие учреждения, т. е. и Компартия, и Соввласть, и профсоюзы, не достигнут того, чтобы мы как зеницу ока берегли всякого спеца, работающего добросовестно, со знанием своего дела и с любовью к нему, хотя бы и совершенно чуждому коммунизму идейно, то ни о каких серьезных успехах в деле социалистического строительства не может быть и речи» (т. 44. С- 350 — 351). И, действительно, до конца 20-х годов союз философов-марксистов с естествоиспытателями довольно успешно осуществлялся на практике.

 

В декабре 1929 года Сталин выступил с речью «К вопросам аграрной политики в СССР» на конференции аграрников-марксистов, в которой подверг разносной критике как «антимарксистские» и отстающие от колхозной «антикулацкой лавины» многие теории, в том числе, бухаринскую теорию равновесия, а также тех практиков, головы которых «засорены» этими и другими «буржуазными» теориями; ставилась задача срочно привести в соответствие теорию (как отстающую от практики) с самой практикой. Эта установка Сталина была немедленно перенесена на другие науки, в том числе на философию, где был обнаружен правый политический уклон («механицисты») и левый политический уклон («меньшевиствующие идеалисты»). Как и экономистам, философам этих «направлений» ставилось в вину «отставание от практики», а также «вредительство» в строительстве социализма. Да и все научные кадры после речи Сталина стали делиться по политическому признаку — на «друзей», «врагов» и «нейтральных». Сам Сталин многократно говорил об этом, но с большей откровенностью и с попыткой аргументировать как-то свою точку зрения он выступил позднее, на XVIII съезде партии в 1939 году (см. об этом: Сталин «Вопросы ленинизма», 1952 г. стр. 646 — 648). Согласно этой «теории» «друзья» связывались с малоквалифицированной частью, а «враги» — с высококвалифицированной частью интеллигенции («специалистов»), т. е. фактически была направлена против ведущих ученых. С такой «теорией» тесно была связана реальная практика. Не без ведома Сталина один из его верных содеятелей Каганович выступил в середине 1930 г. на очередном съезде партии и провозгласил положение, звучавшее как инструкция всему партийному аппарату: лучшие элементы из специалистов перевоспитать, привлечь на свою сторону, выгнать негодных и вредных, расстрелять, выслать на Соловки тех, кто занимается вредительством и срывает наше социалистическое строительство, поставить взамен их наши пролетарские кадры. Итак, уже к 1930 году политическая стратегия сталинизма по отношению к научной интеллигенции (в том числе философам) и определение мер к «врагам» и «политически нейтральным» была достаточно недвусмысленно сформулирована и обнародована.

 

Начался поиск вредителей, результаты этого поиска заполонили газеты, журналы.

 

Вот, к примеру, статья Э. Кольмана в журнале ЦК партии «Вредительство в науке», (Несколько слов о самом Эрнесте Кольмане. Родился он в 1892 г. в Праге, там же получил математическое образование. Бывший военнопленный. В 20-х годах — сначала партработник в Сибири, затем в Москве с 1929 г. до марта 1931 г. работал в Агитпропе ЦК, поставлен ЦК во главе самого крупного центра в СССР по разработке философско-методологических проблем науки — Ассоциации институтов естествознания Коммунистической академии, заменив после снятия с этого поста О. Ю. Шмидта за «ошибочное руководство». Одновременно стал главным редактором журнала «Естествознание и марксизм». В 1936 — 1938 гг. заведовал отделом науки Московского горкома ВКП(б). Справедливости ради надо отметить, что в конце 40-х годов Э. Кольман сам подвергся репрессиям. Позже выехал в Швецию. В своих мемуарах конца 70-х годов выступил с «покаянием» по поводу своей бывшей идеологической позиции.)

 

В начале 30-х годов Кольман провозгласил положение о том, что «философия, естественные и математические науки так же партийны, как и науки экономические или исторические», и был рупором проведения этого положения в жизнь. Он заявлял о «прогрессирующем» загнивании науки на Западе, о «ее неспособности разрешить ту или иную конкретную проблему». В упомянутой статье («Вредительство в науке») он писал, в частности, что «подмена большевистской политики в науке, подмена борьбы за партийность науки либерализмом тем более преступна, что носителями теорий являются маститые профессора». Далее следовали «махист Френкель в физике», «виталисты Гурвич и Берг в биологии», «Кольцов в евгенике», «Вернадский в геологии», «Егоров и Богомолов в математике», — все они, по утверждению Кольмана, «выводят» каждый из своей науки реакционнейшие социальные теории» («Большевик», № 2, 1931, 31 января, стр. 78). Профессор С. Вавилов, как указывал Кольман, фактически неверно и вразрез со взглядами Энгельса противопоставляет Галилея Кеплеру, а философ В.Ф. Асмус зачисляет категорию «вероятность» «или по штату провидения божия, или имманентно творящей человеческой головы». Главный редактор журнала «Охрана природы» Н. Подъяпольский, после Октября 1917 г., подготавливавший декрет об охране природы, был ошельмован Э. Кольманом за то, что предлагал объявить Ямскую степь заповедной. Примечателен комментарий к словам Н. Польяпольского: «Первобытностью веет, и уносишься мыслями в доагрикуль-турное прошлое края». Э. Кольман заключал: «Вот именно, «охрана природы» становится охраной от социализма». И еще он обобщал: «Таким образом, сущность всех вредительских теорий одна и та же. Иначе и быть не может — цель у вредителей всех мастей одна: срыв нашего социалистического строительства, реставрация капитализма» (там же, стр. 75). Какой, оказывается, в СССР был широкий набор вредительств! Чем это не политический «наукообразный» донос в соответствующие государственные и партийные органы?

 

Одним из приводных ремней от этих органов к массам политически нейтральных ученых оказалась крупная по тем временам организация ВАРНИТСО (Всесоюзная ассоциация работников науки и техники для содействия социалистическому строительству). Вначале эта организация, действительно, способствовала установлению мировоззренческого союза ученых. Ее возглавлял биохимик А. Н. Бах. Но с конца 20-х годов она резко повернула в сторону политизациии ученых и, подобно руководству партии, вместо лозунга «Кто против буржуазии, тот с нами», выдвинула лозунг «Кто не с нами (т. е. кто не со сталинистами. — П. А.), тот против нас».

 

Эта организация имела свой печатный орган «ВАРНИТСО», а во многих вузах и НИИ своих представителей и даже свои «ячейки». Укрепляло ее общественный престиж то, что многие из них выдвигались на руководящие посты, получали не без покровительства высокие научные звания (А. Н. Бах с 1929 г. — академик АН СССР, ботаник Б. А. Келлер — академике 1931 г., он же стал и руководителем Секции научных работников Рабпроса, и т.п.).

 

Журнал «ВАРНИТСО» оказался заполненным статьями политических сторонников А. Н. Баха. Вот, к примеру, статья биолога А. Немилова (№ 1, 1930). Он подразделил всех ученых — тех, кто «против нас» на 4 группы, у каждой из которых — свои приемы борьбы с социализмом. Он указал, в частности, на то, что подавляющая часть профессоров физико-математического факультета Ленинградского университета, а также втузов, используют «опасный» прием — совершенно не упоминают на своих занятиях о марксизме как методе. А. Немилов заявлял: нам необходимо, прежде всего, «взять под обстрел» исследовательские институты, научные общества «ибо некоторые из них являются миниатюрными Академиями наук в смысле укрывательства и организации чуждых элементов и имеют своих Платоновых и Ольденбургов. Необходимо, далее, повести ожесточенную идеологическую борьбу с правой профессурой и показать перед лицом широкой советской общественности, что представляет собой та наука, которую они представляют. Для этого надо будет регулярно ставить на открытых собраниях с привлечением представителей пролетарской общественности отчетные научные доклады видных представителей правой профессуры и сопровождать их критическими содокладами членов ВАРНИТСО и Секции научных работников...» (стр. 17).

 

Возьмем еще одну статью того же года — статью профессора В. Коровина. Характерен заголовок: «Ученые вредители и задачи ВАРНИТСО». Автор директивен: «Представляется совершенно бесспорным, что полити-' ческое и всякое иное перевоспитание вредителей — задача априорно бесполезная, чтобы не сказать вредная, как питающая различные иллюзии от толстовских и вплоть до донкихотских. Единственный способ обращения с вредителями — не проповедь обращения, но изоляция — и физическая и общественная. Задача ВАРНИТСО здесь — не в заклеймении обнаруженного вредительства... но в предупреждении и сигнализировании вредительств назревающих. Первое для этого условие — максимальная зоркость и неослабная бдительность. Брошенный одним из членов нашей Ассоциации... на совещании работников здравоохранения крылатый лозунг: «В деле раскрытия вредительств вызвать на соревнование ОГПУ отнюдь не является ни красным словцом, ни тем более парадоксом» (ж-л «ВАРНИТСО», 1930, № 9 — 10, стр. 22 — 23).

 

Теперь мы знаем: немало нашлось желающих (из тех, кто причислял себя к ученым) вступить в это «соревнование», которое длилось затем почти четверть века.

 

Эстафету ВАРНИТСО вскоре подхватил пришедший ему на смену журнал «Фронт науки и техники», главным редактором которого по-прежнему оставался А. Н. Бах. Со страниц этого журнала в 1931 году прозвучал тезис об обострении классовой борьбы и в науке по мере успехов в строительстве социализма в СССР. Эта установка реализовывалась, в частности, на собраниях студентов, молодых преподавателей и заводской «общественности», обсуждавших и осуждавших политические взгляды и мировоззрение «буржуазных» ученых. Была развернута кампания по переизбранию профессоров (среди старейших ученых, взгляды которых были осуждены, оказался, например, и известный химик, профессор 1-го МГУ Н.Д. Зелинский). От многих «немарксистов» требовали, чтобы они в течение ближайших дней отказались от своих прежних убеждений и письменно заявили бы о своем переходе на марксистские позиции. Химик профессор Раковский на одном из обсуждений заявил: теперь такой момент, когда нужно выбирать между жизнью и смертью, а всякий, конечно, выберет жизнь.

 

Для дискредитации «не поддающихся» ученых шли порой на прямой подлог: если тот не говорил явно антимарксистски, но мог иметь какие-то свои политические суждения, то его научно-философские статьи публиковались так, что автор статей их почти не узнавал, не узнавали и объективно мыслящие читатели, уже знакомые с его работами. Вот один только пример: философ А.М. Деборин, сам недавно подвергнутый бичеванию за «мень-шевиствующий идеализм» и некогда возмущавшийся тем, как недостойно выискивалась и создавалась его «идеалистическая концепция», решил вдруг (насколько мне известно, — под определенным давлением ЦК партии. — A. П.) выступить против академика В. И. Вернадского — по проблеме времени {политические основания для издевательств вроде имелись: академик был когда-то членом ЦК кадетской партии, после 1918 года часто выезжал за границу). Но как критиковал его А. М. Деборин? — Сравните статьи того и другого, хотя бы цитаты, приводимые А. М. Дебориным из статьи, принадлежащей В. И. Вернадскому. Вот один пример фальсификации: у B. И. Вернадского в статье «Проблема времени в современной науке» говорилось, что значительная и все растущая часть знания «является бесспорной общеобязательной для всех проявлений жизни, для каждого человека». Речь шла, как это видно, только о проявлениях человеческой, разумной жизни. Деборин же дает вроде бы чуть-чуть подправленную мысль, но ее суть уже в другом — «Чистейшей мистикой является утверждение, что значительная часть знания является общеобязательной для всех проявлений жизни, т. е. вплоть до infusoria». Отсюда — обвинения академика В. И. Вернадского в витализме, идеалистическом бергсонианстве и прочих антимарксистских грехах.

 

Фактов фальсификации научных положений, подобных только что приведенному, было не так мало, и они касались не только философских текстов, но также текстов многих других наук: генетики, физики, химии, математики и т.п. При этом почти никто из «нападавших» не вспоминал про научность или объективность, но везде звучали требования «беспощадно бороться с вредительством» и т.д.

 

Круто изменился характер дискуссии, проходившей в 20-е годы (о ней см.: Алексеев П. В. «Дискуссия с механистами по проблеме взаимосвязи философии и естествознания (вторая половина 20-х годов)» // «Вопросы философии», 1966, № 4; «Диалектики и механисты» // Словарь «Русская философия». М., 1995). Если сначала эту внутринаучную и философскую дискуссию можно было (хотя и несколько условно) считать «свободной», то с лета 1930 г., когда была опубликована в «Правде» «статья трех» —Митина, Ральцевича, Юдина, и особенно с конца 1930 года — после беседы Сталина с бюро ячейки Института Красной профессуры, философии и естествознания (при обсуждении этой беседы первым докладчиком был М. Б. Митин). Она стала носить явно антидемократический, политизированный характер. Профессор Я. И. Лифшиц, подобно многим другим политизированным ученым, относительно спорящих сторон по философским проблемам медицины писал: представители меньшевиствующего идеализма и механицизма являются агентами троцкизма и правого уклона в медицинском лагере» («Диалектический материализм и медицина» // «Врачебное дело», 1931. № 19 — 20. Стб. 1001). Происходило насаждение политического антагонизма в философии и всей науке. Предпринимались попытки превратить философию в придаток политической партийной линии, в служанку политики. Наука, как и философия, насильственно превращалась в военизированный «фронт». Устанавливалась единозначная связь: «диктатура пролетариата (одна политика)» — «монополизм одного направления в науке» — «диктатура одного направления в философии». Приведем несколько подобных положений. И. И. Презент, осваивавший «новую» биологию Т.Д. Лысенко и ставший политическим и методологическим его советником (он кстати, никогда не был философом), заявлял: «Всякая истина классова... всякая научная теория классова» («Классовая борьба на естественно-научном фронте». М.; Л. 1932, стр. 7). «Классовая борьба находит всегда политическое выражение в борьбе партий, а на фронте науки — в борьбе направлений» (Л. Звонов. «Партийность философии», Л., 1932. С. 30). «В классовом обществе всякая теория, наука и философия так или иначе... прямо или косвенно, сознательно или бессознательно связаны с практикой классовой борьбы и так же прямо или косвенно, сознательно или бессознательно в классовом обществе всякая наука и философия защищают интересы того или иного класса. Вот почему... борьба течений в науке и философии, которой заполнена их история, есть по существу борьба партий, защищающих и выражающих интересы и мировоззрение стоящих за их спиной классов» (Т. Ищенко. «Краткий философский словарь». М; Л., 1931. С. 134). Несколько ранее (1929) аналогичное хотя и несколько иное по форме положение уже встречалось в печати: «Диктатура марксизма есть руководство марксизмом всей областью строительства, жизни и знания, в частности, всей областью научного исследования» (Г. К. Баммель. «На философском фронте после Октября». С. 183). В начале 30-х положение о диктатуре марксизма в философии и науке оказывались опасным даже ставить под сомнение.

 

Тоталитаризм заставил даже переводчиков философских текстов Маркса и Энгельса с немецкого языка служить укреплению «монолитности» режима. Например, в «Диалектике природы» Ф. Энгельса написано: «Какую бы позу ни принимали естествоиспытатели, над ними властвует философия.

 

Вопрос лишь в том, желают ли, чтобы над ними властвовала какая-нибудь скверная модная философия, или же они желают руководствоваться такой формой теоретического мышления, которая основывается на знакомстве с историей мышления и ее достижениями» (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. Т. 20. С. 525). В начале же 30-х годов эта цитата Ф. Энгельса переводилась совсем по-другому: «Как бы ни упирались естествоиспытатели, но ими управляют философы» (цит. по изд. 1931 г., стр. 134). Несогласие с этим положением в теории или на практике могло истолковываться тотчас как «антимарксизм». Кому-то уж очень хотелось, чтобы устами Ф. Энгельса функции единого мировоззренческого и политического руководства естествоиспытателями были бы переданы философам, а от их лица — «самому выдающемуся» философу — Сталину.

 

Если считать, что с 1930 года «выдающимся» был М. Б. Митин со своими ближайшими, столь же молодыми друзьями, едва лишь окончившими курсы Института Красной профессуры, то следующее его признание не оставляет никакого сомнения в том, кто же был тогда «самым выдающимся». М.Б. Митин признавал в 1936 году в сборнике своих статей «Боевые вопросы материалистической диалектики» (а это были статьи, в основном «разоблачающие вредительство» в философии и ставившие перед поколением «новых философов» новые партийные задачи): «Все работы этого сборника, — писал он, — проникнуты одним стремлением, одной мыслью, одним желанием: как можно лучше осмыслить и воплотить в жизнь указания...товарища Сталина по философским вопросам. И в критической части, и в части положительного рассмотрения актуальных проблем марксистской философии я руководствовался одной идеей: как лучше понять каждое слово и каждую мысль нашего любимого и мудрого учителя товарища Сталина и как их претворить и применить к решению философских вопросов. И если хоть в какой-нибудь мере мне это удалось, я буду считать свою задачу выполненной» («Боевые вопросы материалистической диалектики». М., 1936. С. VIII).

 

Каков же был характер «претворения» указаний Сталина — мы уже видели на фактах, касающихся обсуждений на собраниях с привлечением заводской молодежи мировоззрений старейших ученых, на фактах «разоблачений вредительств».

 

В 60-х годах, еще будучи аспирантом и собирая материал для диссертации, я (П. А.) встречался с членом-корреспондентом АН СССР А. А. Максимовым, являвшимся в начале 30-х годов одним из активных деятелей «нового курса» в философии и в естествознании. Он познакомил меня с рукописью своих воспоминаний, предназначенной для сдачи в Архив АН СССР (Московское отделение). В ней сообщалось, в частности, что в начале 30-х годов в Ассоциации институтов естествознания Коммунистической академии «по указанию свыше» создавались «политическо-методологаческие бригады» из молодых естественников и философов, в особенности из тех, кто, окончив какой-либо медицинский или технический институт, повышали затем свою квалификацию путем краткого обучения философии в ИКП философии (замечу: этим путем шли в философию и многие известные впоследствии своими крупными работами ученые — Кедров, Яновская, Валескалн и др.). Создаваемые «методологические» бригады имели своей задачей проверку методологической (на самом деле политической) работы коллективов вузов и НИИ, выявление ошибочных концепций и определение новых путей их деятельности. Эти бригады тогда окрестили «бригадами скорой методологической помощи ученым». Главным вдохновителем этих бригад, по его утверждению, были Митин и Кольман. (Следствием деятельности таких бригад было понижение в должности, увольнение с работы и мн. др.)

 

В числе негативных последствий деятельности этих «руководителей» в течение 2 — 3-х лет были закрытие философского и естественно-научного отделений Института красной профессуры, Ассоциации институтов естествознания Комакадемии, закрытие журнала «Естествознание и марксизм» и т.п. Особо следует отметить: политическое давление на философов и естествоиспытателей вело к дискредитации философии и идеи союза философии и естествознания. В печатных выступлениях все больший удельный вес стали занимать вульгаризаторские и упрощенческие построения как ответ на требование «перестроить» свою науку на основе марксистской методологии. Упрощенчество проявилось в публикациях в журналах на темы: «Диалектический материализм и пол новорожденного», «За чистоту марксистско-ленинского учения в хирургии», «Материалистическая диалектика и рыбное хозяйство», «О марксистско-ленинской теории в кузнечном деле» и т.п. «Руководство» давало установки на непосредственное связывание частных вопросов с диалектическим материализмом. Вот один из конкретных примеров реализации «установок»: журнал «Советский вестник венерологии и дерматологии», заявлял, что он стремится «все вопросы, им освещаемые, ставить под углом зрения диалектического материализма» (1932, № 1 — 2, стр. 1). (Против такой волны вульгаризаторства в 1932 г. в газете «Правда» выступил зав. отделом культуры ЦК ВКП(б) И. А. Стецкий. Однако, в этой статье не было фамилий ни Митина, ни Кольмана. Некоторая «беззубость» снизила эффективность статьи. Но она свидетельствует, помимо прочего, о попытках некоторых работников ЦК как-то вмешаться в развертываемую компанию и несколько ограничить диктатуру «марксизма». К сожалению, подобные выступления не подкреплялись другими действиями ЦК. Сам же А. И. Стецкий впоследствии был репрессирован. Содержание этой статьи недавно переопубликовано — см. журнал «Философские науки». 1991. № 3.)

 

Под «руководством» Митина развертывалась борьба не только против конкретных философов, но и против целых научных дисциплин. В их число попала и формальная логика. В изданной под его руководством книге «Диалектический и исторический материализм» (1934) написано: «Формальная логика всегда была опорой религии и мракобесия. Становится ясной враждебность и непримиримость диалектики и формальной логики» (стр. 223). «Адвокатам формальной логики, доказывающим якобы «по Энгельсу», что формальная логика пригодна в обыденной домашней обстановке, нужно ответить: с этой домашней бытовой обстановкой, для которой хороша и формальная логика, мы боремся не менее, чем с ее логическим продуктом. Мы коренным образом перестраиваем быт, поднимая его до уровня великих задач социалистического строительства. Новый социалистический быт будет наряду со всеми процессами борьбы и социалистической перестройки жизни вырабатывать диалектическое мышление» (стр. 224). «Метафизика и формальная логика в советских условиях являются методологической основой и правого и «левого» оппортунизма и контрреволюционного троцкизма» (стр. 225).

 

Не нужно, однако, думать, будто одни только философы наносили вред науке. Таких, как политизирующие естественники было намного больше. И дело не только и не столько в близости некоторых из них к деятелям аппарата ЦК партии (или, в худшем случае, МК партии). Небольшой горстке философов (после репрессий против философов-«уклонистов» их становилось все меньше). Дело, наверное, в обширности самого поля науки и необходимости руководству партии и Сталину везде иметь еще свои внутринаучные «культы личности», «единственные направления». Не случайно со страниц специальных журналов появлялись заявления типа утверждения В. Р. Вильямса, будто только его (и никакие другие) севообороты являются «типично социалистическими». Именно подобные, а не противоположные направления (в данном случае Тулайкова и Прянишникова) получали официальную поддержку.

 

Одной из наук, которой больше всех, наверное, досталось за «буржуазность», «метафизику» и «идеализм», и даже за то, что она, видите ли, вообще и не наука, была генетика. Вот посмотрите, что говорил о ней отнюдь не философ, а специалист биолог профессор С. Н. Ковалевский еще до Лысенко: «Теория гена приводит к признанию «творца» органического мира, т. е. Бога. Она как нельзя больше соответствует современному направлению западно-европейской (буржуазной) науки, стремящейся согласовать науку с религией в противовес большевизму... трудно понять как марксизм может мириться с теорией гена... Неправильно генетику называть «дрозофильской наукой». Правильное ее название должно быть не наука, а «дрозофильская забава». Она создана пресытившейся жизнью золотой верхушкой американской буржуазии, нашедшей в выращивании уродцев дрозофилы новый источник нервного возбуждения. Если раньше денежная аристократия строила дворцы для любовниц и ради любовных утех, то импотентная в этом отношении указанная выше прослойка американской буржуазии строит дворцы для щекочущих нервы занятий с выведением дрозофильских уродцев. И если чистая наука признала эту забаву за науку, то это может только свидетельствовать об упадочном состоянии ее» (проф. С. Н. Ковалевский. «Генетика и коннозаводство» //ж-л «Коневодство и коннозаводство»; гл. ред. С.М. Буденный. 1930. № 1. Стр. 5, 13). Статья напечатана в этом журнале «в порядке дискуссии», однако, навешивание политических ярлыков (ни одного философского довода здесь, как видите, нет) и бранные тирады, почерпнутые вовсе не из научного лексикона, выводят ее за рамки научной дискуссии и ставят в один ряд по существу с пролеткультовскими статьями тех лет. И если мы критиковали и критикуем Лысенко за активное участие в разгроме генетики в СССР, то надо видеть, что сама-то «лысенковщина» появилась не в годы культа личности самого Лысенко, но гораздо ранее. Основы ее — вненаучные и внефилософские.

 

При содействии политического центра не только создавались предпосылки для разгрома генетики, агрохимии, педологии, психоанализа, теории относительности и многих других наук, но и совершался сам такой погром. Тоталитарная пирамида, ее высота определяется, очевидно, «высотой» Вождя: если у него низкий уровень, то и вся пирамида низка. Верно замечено, что с семинаристским образованием, с семинаристской вышки невозможно было Сталину и его подручным видеть сущность и будущее новых наук. «Невежество, — как справедливо отметил Н. Федоренко, длительное время работавший со Сталиным, — не способно примириться с тем, что оно чего-то не постигает. Ограниченность инстинктивно презирает предмет своего непонимания, рисуя его врагом» (Н. Федоренко. «Ночные беседы» // «Правда», 1988, 23 октября).