ПОНИЦАА 10 страницаИсходя из теорий изнашивания, с целью увеличения продолжительности жизни нужно проявлять максимальную заботу о своем организме при его эксплуатации, и, в принципе, эксплуатировать его как можно меньше и реже. Известным сторонником этой точки зрения был Ганс Селье, который считал, что адаптационные ресурсы организма строго детерминированы, они только тратятся и не восстанавливаются. Равным образом когда-то считали, что каждый мужчина рассчитан на определенное количество половых актов, и многие мужчины имели специальную записную книжку, в которой скрупулезно отмечали каждую «растрату». Теории засорения, в отличие от вышеприведенной теории изнашивания, полагают, что части системы вполне могли бы еще функционировать, но сама система начинает «засоряться», и остановка происходит в связи с недостаточностью механизмов «очистки» и «смазки». Эти теории можно отнести к одним из самых ранних теорий старения и смерти. Еще И.И. Мечников считал, что причина смерти — самоотравление организма. Исходя из того, что в процессе жизнедеятельности возникают токсические продукты конечного и промежуточного метаболизма (в особенности при гниении продуктов в толстом кишечнике), И.И. Мечников видел в аутоинтоксикации, длящейся в течение всей жизни, основную причину старения и смерти. Разновидностями теории засорения являются очень интересные теории «дифференцировки» и «специализации». Эта группа теорий исходит из того, что при специализации и дифференциации тканей происходят перегрузка клеток цитоплазматическими специализированными образованиями и обеднение их первичной, высокожизнеспособной и саморепродуцирующейся протоплазмой. Сторонники этой точки зрения пропагандируют в целях удлинения жизни экологические и санационные процедуры, начиная от жизни на природе, употребления в пищу «Natur-Product» и кончая очистительными клизмами и периодическим голоданием с целью сожжения шлаков и выведения их из организма. Теории истощения, в отличие от теорий изнашивания и засорения, полагают, что все дело в ограниченности энергетического потенциала: живая система неизбежно прекращает свое функционирование, как только энергия кончается. Такие теории растраты жизненной материи и энергии предполагают, что в половых клетках изначально заложен максимальный энергетический потенциал, который при образовании зародыша начинает прогрессирующим образом убывать, приводя организм к постепенной энергетической смерти. Эта внутренняя энергетическая субстанция называлась по-разному: «жизненный фермент», «субстрат жизни», «запас жизненной энергии», но суть сводилась к одному — эта субстанция или энергия содержится в зародышевых клетках, и в процессе развития организма происходит ее уменьшение. При этом утверждалось, что причиной смерти служит не изнашивание самих клеток, а прогрессивное ограничение способности клеток к созиданию ядерного вещества. Число клеточных поколений, могущих развиваться в течение жизни из зародышевого яйца благодаря первоначальному запасу в нем созидающей энергии, определяет собой ту максимальную продолжительность жизни, которой могут достигать разнообразные организмы. Количество этой созидающей энергии представляется для каждого вида нормированным. В рамках этой теории Макс Рубнер в начале XX века выдвинул теорию старения, сводящуюся к тому, что каждый организм способен на один килограмм веса своего тела переработать в течение жизни строго определенное количество энергии. Все виды млекопитающих, за исключением человека, характеризуются неким постоянством потребляемой энергии. Представители всех видов млекопитающих, как полагал Рубнер, после завершения роста на один килограмм веса тела потребляют на протяжении жизни приблизительно одинаковое количество энергии, равное в среднем 191600 ккал. Каждый организм характеризуется предопределенным для него генетическим фондом. Время, в течение которого генетически предопределенный фонд будет затрачен, находится в обратно пропорциональной зависимости от интенсивности метаболизма, то есть от линейных размеров организма, или «закона поверхности». Продолжительность жизни представляет собой функцию интенсивности обмена веществ и энергии. Трата «энергетического фонда» начинается сразу же после первого деления оплодотворенной яйцеклетки, и тем самым каждый физиологический акт приближает живую систему к ее концу. Указанные представления дали повод сравнивать онтогенез с заведенными часами, запускаемыми в ход посредством механизма оплодотворения. В заведенных часах постепенное раскручивание пружины продолжается до тех пор, пока не исчерпается потенциальная энергия, сообщенная ей заводом, то есть приложенной извне работой. Концепцию о генетически предопределенном энергетическом фонде разделял и один из выдающихся теоретиков биологии Э.С. Бауэр. Он, в частности, ввел понятие «константа Рубнера» для характеристики указанного энергетического фонда. Как и Рубнер, Бауэр считал, что исходный потенциал половых клеток у различных видов млекопитающих одинаков. Отношение производимой в течение жизни работы организма к свободной энергии половой клетки Бауэр обозначил понятием «константа Рубнера». Общее количество калорий, которое может быть переработано организмом в течение всей его жизни, зависит исключительно от свободной энергии яйцевой клетки и пропорционально последней. Старение организма является необходимостью и предопределено величиной энергетического фонда. Человек отличается от других живых существ тем, что имеет исключительно высокую жизненную «прочность» протоплазмы, способной «пропустить через себя» в 3—4 раза больше энергии в течение взрослой жизни, чем все исследованные животные. То есть человек (с точки зрения эволюции) — очень качественная система утилизации свободной энергии. Эта группа теорий представляется наиболее обоснованной и одновременно наиболее бесперспективной в смысле увеличения продолжительности человеческой жизни, поскольку «многочисленные исследования энергетического обмена организма неоспоримо свидетельствуют о последовательном понижении его интенсивности в процессе старения»[223].
* Как мы могли убедиться, любая теория онтогенеза (как роста, так и старения) опирается на энергетические факторы и вольно или невольно оперирует понятием «энергия». В середине XIX века Герман Гельмгольц открыл закон сохранения энергии. «Все мы — дети Солнца, — говорил он, — ибо живой организм, с позиции физика, — это система, в которой нет ничего, кроме преобразования различных видов энергии». К настоящему моменту практически всем ясно, что «поток энергии является ключевым моментом в существовании биологических структур и их динамике»[224], но лишь сравнительно недавно предприняты попытки создать теории онтогенеза, опирающиеся на основные принципы термодинамики. Термодинамике живых систем стали уделять особое внимание с середины ХХ века, в связи с работами Ильи Пригожина, который считал, что для описания процессов развития, роста и старения организмов можно и нужно использовать критерий эволюции термодинамики линейных необратимых процессов. Если система не находится в стационарном состоянии, она будет изменяться до тех пор, пока скорость продукции энтропии, или, иначе, диссипативная функция системы, не примет наименьшего значения. В живых системах можно приравнять диссипативную функцию к интенсивности теплопродукции (дыханию и гликолизу). Теорема Пригожина имеет очень простой биологический смысл, так как сводится к утверждению, что в процессе возрастных изменений организма происходит непрерывное снижение интенсивности этих процессов. Во время развития, роста и последующих возрастных изменений организма происходит непрерывный процесс старения системы, выражающийся в уменьшении удельной скорости продукции энтропии. Многочисленные экспериментальные данные, полученные в последнее время, достаточно хорошо подтверждают это положение[225]. Каждый новый организм начинает свою жизнь с высокого уровня удельной скорости продукции энтропии, которая с возрастом замедляется вплоть до полной остановки. Согласно данным, полученным еще Р. Гертвигом, энергия деления клеток является наибольшей тотчас же после оплодотворения, затем она все более уменьшается, сначала медленно, затем все более и более быстро[226]. С точки зрения термодинамики необратимых процессов, невозможно, чтобы отдельно существующая живая система, какой является зародыш, растущий организм или взрослое животное, могла бы сама собой при неизменных внешних параметрах устойчиво уклоняться от стационарного состояния. Этот процесс возможен только в период возникновения половых клеток и, в частности, в оогенезе. С точки зрения термодинамической теории, только в оогенезе и сперматогенезе происходит процесс омоложения системы, только в этот момент заводится пружина на часах жизни. На всех остальных этапах происходит процесс старения. Некоторые экспериментальные исследования процессов дыхания зародышей показывают, что в начальный период происходит значительное увеличение интенсивности дыхания и теплопродукции. Поэтому Пригожин признал, что на ранних стадиях развития его теория пока не согласуется с имеющимися экспериментальными данными. Эйнштейн в аналогичной ситуации сказал, что если мироздание не согласуется с его теорией, то это проблема Бога, а не его.
* На фоне этих исследований и споров можно легко заметить, как остатки антропоцентризма и антропного принципа заставляют даже самых атеистичных и абиогенетичных исследователей при осмыслении процессов жизни ставить многое с ног на голову. Иногда даже самые самоотверженные сторонники эволюционной теории не в силах избегнуть этих тенденций в форме либо витацентризма (когда в центр мироздания становится уже не сам человек, а жизнь в целом) или геноцентризма, когда весь эволюционный процесс выводится из интересов гена[227]. Иногда только это мешает пониманию некоторых процессов. Например, очень мало кто может заметить, что простая и избитая фраза: «обмен веществ необходим для существования живых организмов» — принципиально не верна. С точки зрения термодинамики живых систем, все наоборот: живой организм необходим для обеспечения обмена веществ. Утверждение, что обмен веществ необходим для существования жизни — незаметный, но опасный антропный витацентристский акцент, подразумевающий, что некие процессы необходимы для жизни, а не жизнь необходима для осуществления неких процессов. Тот факт, что неорганическая материя «заинтересована»[228] в образовании жизни, и то, что тенденцией к жизни обладает сама неорганическая материя, понимали уже мыслители древности. Тенденцию различных объектов при определенных условиях порождать нечто более сложное описывали в философии Гераклит, Гесиод и Эмпедокл с их принципами любви и вражды. Позднее эту тенденцию в химии как принцип сродства описал Роберт Бойль. Об этом говорил Бергсон, когда писал о «жизненном порыве». Горовиц в 50-х годах заявлял: «Я считаю самовоспроизведение и обмен веществ важными, но недостаточными критериями наличия жизни; система должна быть наделена импульсом к развитию»[229]. Многие из вышеперечисленных деталей этапов формирования жизни до конца не известны, но уже те открытые участки картины, которые на сегодняшний день мы имеем возможность лицезреть, позволяют отнести ее к кисти мастера, которого большинство ученых называют ныне «эволюционный абиогенез». Теория абиогенеза на основании имеющихся данных постулирует, что в определенных условиях определенная неорганическая материя неизбежно переходит в органическую форму и наоборот. Неорганическая материя имеет тенденцию к формированию жизни. Здесь же нужно сказать пару слов о витализме, или теории «жизненного порыва», к представителям которой я себя отнести не могу, поскольку предполагаю наличие у материи не некоего жизненного порыва, а некоего жизненного позыва. С точки зрения виталистов, жизнь есть результат некоего акта. С моей точки зрения, жизнь есть результат некоей тенденции. Разница между этими двумя понятиями для меня столь же велика, как разница между гипотетической денежной премией, которую в результате «порыва» или «акта» со стороны начальства я могу получить, и устойчивой тенденцией медицинской академии как бюджетной организации платить мне зарплату. Влечение к смерти
Итак, путь от зачатия до смерти мы традиционно называем жизнью, рассматривая жизнь как одну из форм существования материи, закономерно возникающую при определенных условиях в процессе трансформации материи. Определить differentia specifica, чем качественно отличается живая материя от неживой, на сегодняшний день мы точно не можем, но предполагаем, что живое и неживое — взаимно переходные состояния: живое возникает из неживого, чтобы затем в неживое и возвратиться. Возможно, здесь кроется некий труднопреодолимый дефект человеческой психики, поскольку нам всегда трудно мыслить о чем-либо в одно и то же время и дискретно, и константно. Аналогичным образом мы до сих пор не можем четко дифференцировать грань между человеком и животными, добром и злом. Не можем понять, как свет может быть одновременно и частицей, и волной. Большое количество взрослых людей бьется над вечным детским вопросом: куча — это сколько, или где именно находится то место, в котором пища, которую мы съели, из Не-Я превращается в Я. И хотя гештальт-психологи давно уже показали, что мы не можем даже на простейшей картинке увидеть одновременно 6 и 7 кубиков, ученые упорно пытаются с помощью того же самого, не способного на такой пустяк, мозгового аппарата уловить момент, когда неживые процессы переходят в живые и наоборот. Повторюсь здесь, что я всего лишь практикующий психотерапевт, зарабатывающий деньги на жизнь своей семье. Мне вполне достаточно, что я могу увидеть на знаменитой картинке Перлза сначала 6, а потом 7 квадратиков. Я знаю, что они там есть одновременно. Как прагматику мне вполне достаточно, что я могу легко отличить живого пациента от мертвого, и проблема смерти меня, может быть, вообще бы не волновала, если бы многие из моих живых пациентов не высказывали откровенного желания перейти в противоположное состояние. Мне это не нравится. Я люблю живых пациентов, поскольку подозреваю, что без радикальной смены профессии на мертвом пациенте я много не заработаю. А менять профессию в ближайшее время я не намерен. Основная предпосылка современной научной теории происхождения жизни, как мы рассмотрели это в предыдущей части, — абиогенез, и в середине XX века экспериментально был осуществлен абиогенный синтез белковоподобных и других органических веществ в условиях, воспроизводящих условия первобытной Земли. Однако здесь не место повторно углубляться в теорию происхождения жизни, поэтому оставим Анаксагора, Эмпедокла, Вернадского, Опарина, Заварзина, Миллера, Фокса, Лавлока и других ученых вместе с их субвитальными единицами и зонами, эобионтами, биоценозами, рибозимами и рибосомами несколько в стороне, склонив низко голову перед ними в знак признательности. Скажем в целом: на поверхности Земли мы наблюдаем биосферу, частью которой является человек. Жизнь как форма существования материи отличается по многим параметрам от не-жизни. Есть все основания утверждать, что возможность и механизм самозарождения жизни на Земле постепенно обрастает все большей доказательной базой. С тех пор как на Земле существует жизнь, мириады живых существ постепенно и последовательно сменили друг друга в эволюционной цепочке. Одни формы жизни возникали, другие исчезали; какие-то из них практически в неизменном виде сохранились на протяжении миллионов лет, какие-то в силу ряда причин претерпели существенные изменения. Мы каждую секунду наблюдаем на поверхности Земли необыкновенный процесс удивительной активности: неорганическая материя самоструктурируется по определённой программе, содержащейся в молекулах РНК и ДНК. На наших глазах в буквальном смысле из «праха земного» возникают структуры, которые мы называем живыми, само существование которых мы называем жизнью, структуры, которые живут и, исполнив своё предназначение (передать эстафетную палочку жизни следующему поколению), в конце своего существования в прах земной и возвращаются. Четыре миллиарда лет продолжается этот процесс на Земле, и неисчислимая армия живых существ бесконечно ведет борьбу за право наилучшим образом исполнить то своё предназначение, суть которого заключается в способности перевести как можно большее количество неорганической материи в органическую. Современная широко распространенная психологическая парадигма витальной активности предполагает ее (витальную активность) имманентной живому существу как бы по определению. Все биологические единицы от простейших до человека наделяются первичным влечением к жизни. Жизнь рассматривается как высшая ценность. Человеческая жизнь бесценна по определению. Гласно и негласно подразумевается, что жизнь является вершиной развития материи, а человек — вершиной развития жизни. Варьируется лишь подход: часть исследователей считает, что это произошло случайно и нам «повезло», часть выдвигает «антропный принцип» и скромно утверждает, что смысл развития Вселенной заключается в создании человека. На этом основании следует признать, что современная психология, а вслед за ней и психотерапия, в значительной степени поражена тем самым вирусом витализма, от которого биология долго и безуспешно пытается излечиться. Виталистический принцип «жизненного порыва» без какой-либо критики принят в современной психологии и единовластно господствует в ней. Не являются исключением в этом вопросе и глубинная психология и психоанализ. Витализм и «жизненный порыв» нашел свое выражение здесь сначала в теории либидо, а затем в теории влечения к жизни. Только в конце жизни Фрейд нашел в себе мужество противопоставить безраздельному господству виталистической идеи идею противоположно направленного влечения — влечения к смерти. Чем закончилось эта попытка, мы уже писали. Что выйдет из нашего утверждения, что на самом деле человек, равно как и любое другое живое существо, не обладает влечением к жизни, — можно только догадываться.
* Не имею возможности сказать точно, когда, но, очевидно, достаточно давно и, скорее всего, намного раньше, чем в начале XX века, в сознании человека отразился тот факт, что в основе его собственного существования может лежать влечение к смерти. Факт этот, по большому счету, настолько очевиден, что по сути своей даже банален. Ранее мы уже писали, что Фрейд в работе «По ту сторону…» был вынужден совершать головоломные и эквилибристические упражнения только для того, чтобы сказать все то, что было уже сказано им на первых же страницах работы: и про влечение к смерти, и про то, что принцип удовольствия находится в подчинении у влечения к смерти, и про то, что организм, ограниченный в своей деятельности системой хронификации жизни, вынужден искать окольные пути к смерти. Несмотря на это, Фрейд вынужден был в дальнейшем неоднократно извиняться за то, что у него эти акробатические сальто-мортале (в буквальном смысле — смертельные сальто) получились. Я не уверен, что стоит ломиться сквозь бетонную стену в том случае, когда рядом есть открытая дверь, через которую может пройти не только ученый, обогащенный теоретическими знаниями и клиническим опытом, но и любой школьник. Если мы с вами наблюдаем некий процесс и видим, что он имеет определенное направление движения из условной точки А в условную точку Б, и если мы предполагаем при этом присущую этому процессу определенную тенденцию, то, если мы назовем эту тенденцию влечением, спрашивается (задача для пятого класса общеобразовательной школы): влечением к чему будет определяться данный процесс? Дети ответят, что влечением к точке Б.
Если далее, не останавливаясь на этом, мы совершим с вами еще одно интеллектуальное усилие и рассмотрим с этих же позиций теперь уже другой определенный процесс, который мы с вами называем жизнью, то что мы увидим? Мы увидим все тот же вектор, определяющий направление некоторого движения, начальной точкой которого является, допустим, оплодотворение, а конечной — смерть.
Движение от точки А (зачатие) до точки Б (смерть) мы называем жизнью. Какая тенденция лежит в основе этого процесса? Или какое влечение, если мы будем использовать этот термин (хотя в зависимости от языковых, концептуальных и контекстуальных позиций эту тенденцию и влечение можно назвать по-разному: тягой, стремлением, склонностью, драйвом, волей, установкой или просто линией, направлением или курсом)? В данном случае использование того или иного понятия не играет существенной роли, поскольку вне зависимости от того, как мы назвали этот процесс, он всегда будет устремлен в одном направлении — к смерти. И, соответственно, всегда в основе жизни будет лежать тенденция к смерти, влечение к смерти, стремление к смерти и воля к смерти. Иного не дано. Почему, спрашивается, если мы наблюдаем жизнь только как векторный процесс, всегда направленный из точки оплодотворения в точку смерти, и никогда по-иному, почему сама мысль о влечении к смерти, если она и высказывается, вызывает столь бурное сопротивление? Почему любые попытки решить эту, в общем-то простую, задачу воспринимаются как оскорбление общественного мнения, как вызов, если не как бунт? Каким образом в основе жизни может лежать влечение к жизни? Как в основе процесса может лежать влечение к процессу — непонятно. По своей сути определение жизни через влечение к жизни есть классическое определение вечного двигателя, который якобы должен работать за счет внутренней тенденции к работе. Такого двигателя нет, равно как не существует и не может существовать никакого влечения к жизни у живой системы. С тем же успехом можно подозревать влечение к самому процессу качения у шарика, скатывающегося с горки по наклонной плоскости или влечение к самому процессу падения у того же шарика, если он падает с высоты. Единственное, чем они обладают — влечением к центру тяготения, а сам процесс движения возникает в силу его принципиальной возможности (определенные условия) и системы хронификации этого процесса — тех условий, которые препятствуют мгновенному достижению цели. Процесс человеческой жизни ничем от этого не отличается. Жизнь — это закономерный флюктуирующий структурно-энергетический диссипативный процесс. Сама материя обладает тенденцией к жизни. Она постоянно порождает жизнь. Но, однажды порождённая, жизнь уже не обладает тенденцией к жизни, она имеет только одну тенденцию — рано или поздно остановиться в своём развитии и умереть. Обе эти тенденции равновелики. Ни одна из них не имеет преимуществ перед другой. На сегодняшний день энергетические условия на нашей планете в нашей системе таковы, что тенденция к жизни, возможно, относительно преобладает над тенденцией к смерти (масса биологической материи увеличивается, что, в принципе, не доказано). Завтра эти условия могут измениться. Жизнь постепенно замрёт и остановится. Мы видим, что одна из структурно-энергетических форм витальной активности (человек), используя возможности центральной нервной системы, получила возможность искусственно регулировать уровень витальной активности, как повышая его, так и понижая (вплоть до полного прекращения). В естественных условиях в качестве мощного противодействия (foolproof) попыткам понижения витальной активности служит так называемый инстинкт самосохранения, который с помощью негативных эмоций (страха, тревоги, боли) отгоняет всё живое от возможности максимально быстро прекратить своё существование. Только человек в обход инстинкта самосохранения научился либо существенно понижать уровень своей витальной активности (психоактивные вещества), либо более или менее быстро прекращать её (суицидальная и парасуицидальная активность). Человека можно сравнить с «эволюционировавшим» электрическим чайником, который научился, по желанию, не выключаться сразу же после закипания и, соответственно, получил возможность самостоятельно решать вопрос: перегорать ему или нет.
* Еще удобнее сравнить человека с часами-ходиками, хорошо понимая при этом, насколько повышается риск быть обвиненным в грубом механицизме. Что заставляет наш механизм-организм функционировать? Во-первых, некто, кто нас изначально заводит – то есть тот, кто поднимает гирьку часов вверх. Только не нужно усматривать здесь новую теоретическую основу необходимости введения фигуры «Творца». Я полагаю, что двух фигур родителей вполне для этого достаточно, и Природа нас так устроила, что одним из самых лучших проявлений влечения к смерти, и, соответственно, одним из самых больших удовольствий, для нас является именно процесс завода часов, то есть наша сексуальность. Мы очень любим заводить детей. Процесс их заведения доставляет нам высшее наслаждение, и даже система самосохранения в этот момент не сильно мешает получать удовольствие, позволяя нам по такому достойному поводу в достаточной степени повредить себя, не испытывая при этом ни страха, ни боли. Отдельные представители человечества, заметив это упущение природы, не преминули воспользоваться им, замесив густой коктейль из собственной сексуальности, страха, боли и удовольствия. Но вернемся к нашим часам. Что заставляет их идти дальше, после того как они заведены? Как это хорошо известно — лишь сила тяжести, которая постоянно притягивает гирьку к Земле. Гирька тянет цепь, цепь давит на шестеренки и так далее, и так далее, но даже самая маленькая и дальняя шестеренка в этих часах движется за счет все той же силы тяжести, которая действует на гирьку. В случае живого существа, коим является и человек, — это и есть влечение к смерти: то самое влечение к начальному состоянию, которое так верно сумел понять и описать Фрейд. Правда, при этом он же описал и обратное влечение — влечение к жизни, включив туда сексуальное влечение и влечение к самосохранению. Задумаемся здесь: куда бы в наших часах мы с вами могли поместить влечение к жизни, и для каких целей оно могло бы нам там служить? Для чего в наших часах обязательно должна быть еще какая-то сила, которая как-то определяет их функционирование и при этом не имеет отношения к силе тяжести, действующей через гирьку? Более того, нам говорят, что эта сила должна каким-то образом препятствовать силе тяжести, и каким-то образом должна быть направленной на то, чтобы наши условные часы шли вечно. Есть ли в наших часах такая сила? Такой силы нет. В них есть механизмы, которые замедляют процесс движения, то есть хронифицируют его, но нет и в помине ни одной системы, которая бы обладала влечением к некоему подобию вечного тиканья или вечного самозавода. И якорно-маятниковая система, хронифицирующая процесс работы часов (именно за счет этой системы гирька не опускается с максимально возможной скоростью), и даже кукушка, которая каждый час оповещает нас о времени, — в основе своего функционирования имеют одну и ту же силу. Якорно-маятниковая система препятствует движению гирьки к Земле, но и она не представляет собой самостоятельной силы или самостоятельного влечения: она сама работает, как известно, за счет той силы, что влечет гирьку вниз. Подобным образом устроен и человек. Его система хронификации жизни не обладает самостоятельным влечением, она работает за счет влечения к смерти и с помощью механизмов боли и страха, агрессии и элиминации не дает достигнуть желанного состояния максимально быстро. Живая система должна достигнуть состояния, пока не созреют и не заработают механизмы сексуальности и механизмы сохранения потомства. В этот момент система хронификации жизни существенно повреждается и влечение к смерти получает возможность полноценного удовлетворения за счет саморазрушения в сексуальности и заботы о своих детях.
* Я понимаю, как трудно неподготовленному читателю заподозрить даже в любви к своим детям и в удовольствии от любви к своим детям проявление влечения к смерти. Более привычна другая интерпретация: любовь к детям заставляет человека рисковать и жертвовать своей жизнью, а не наоборот. На самом же деле любовь к детям есть всего лишь одно из возможных проявлений влечения к смерти, способ, который позволяет нам эффективно и качественно умирать, получая от этого максимум удовольствия, так как родительский инстинкт позволяет намного легче обойти ту систему хронификации жизни, которая при других условиях с помощью боли и страха заставляет нас жить. Я могу здесь вспомнить в подтверждение этих слов свой сон. Я плыву по морю. Рядом со мной плывут две мои дочери одиннадцати и семи лет. Берег еще очень далеко, и силы у девочек кончаются. Я вижу это и понимаю, что не смогу доплыть до берега с обеими. Я мгновенно принимаю для себя решение: старшая прожила на свете больше, чем младшая, и поэтому спасать нужно младшую. Я доплываю с ней до берега, оставляю ее там и возвращаюсь к тому месту, где оставил старшую. Ее не видно на поверхности воды, и я ныряю за ней. Погружаясь в воду, я смотрю по сторонам, но ничего кроме безграничного переливающегося зеленого марева не вижу. Я понимаю, что уже не смогу найти ее, но и сам не поплыву назад. Я продолжаю погружаться, испытывая при этом удивительное спокойствие и облегчение. Облегчение, сравнимое с удовольствием от исполненного долга. Я полагаю, что в период своей жизни, соответствующий этому сну, внутри меня проснулось и подняло голову влечение к смерти, и оно очень хорошо понимало, что единственный вариант реализовать это желание, единственная структура и единственный путь, по которому оно могло бы проложить себе дорогу к цели – смерти, был родительский инстинкт. Как иначе можно было бы объяснить это сновидение? В реальной жизни мы, разумеется, не всегда можем определять и управлять обстоятельствами нашей жизни, но в сновидении в соответствии с принципом удовольствия ничто не мешает нашей голове создавать сюжеты, компенсирующие неудовлетворенные в реальности влечения. Если существует любовь к своим детям в общепринятом смысле этого слова, то что помешало моей голове нарисовать идиллическую картину загорания втроем на пляже, «придвинуть» берег ближе, чтобы можно было доплыть всем втроем, «дать» найти и спасти старшую дочь? Но нет: бессознательные глубины моей психики отвергли младшую дочь, выкинув ее на берег (спася ее) и поспешили уничтожить сознание, инцестуозно связав и растворив его в глубинах бессознательного. Именно этот процесс самоуничтожения доставил моей голове самое большое удовольствие, а спасение дочери выполняло всего лишь роль благовидного предлога для системы хронификации жизни. С моей точки зрения, тот же самый механизм лежит в основе немеркнущей популярности простого, как сама жизнь, сюжета, в котором родители сначала теряют своего ребенка (как правило, его берут в заложники некие злые силы), потом, рискуя своей жизнью, прилагают все возможные усилия, чтобы спасти его, и затем спасают. Утрата ребенка и возможность пожертвовать своей жизнью ради его спасения — бессознательная основа удовольствия от просмотра таких фильмов. Спасение ребенка и почти всегда сохранение жизни родителей — формальная уступка механизму хронификации жизни, которая требует сохранения не только жизни своего потомства, но и своей собственной.
|
