POV Avt. Прошло четыре дня с тех пор, как Том ушел из больницы.

Прошло четыре дня с тех пор, как Том ушел из больницы.

Четыре дня, прошедших в колледже, возле клиники и дома.

После колледжа Том ехал к клинике и проводил рядом с ней около получаса, иногда больше. Даже просто побыть там, сидя в машине - это было Тому необходимо.

Утром и вечером он звонил Хельге, и она говорила о состоянии Билла. С каждым днем ему было все лучше.

Вставать, он еще не вставал, но уже был неплохой аппетит, и когда Хельга сказала Тому, что даже румянец появился на его осунувшемся лице, Том не смог сдержать эмоций, и глаза стали влажными. Он так хотел увидеть эти худенькие родные щеки, он понимал, что эти щеки сейчас небритые, колючие, но для него это было бы самым нежным прикосновением на свете. Мурашки от шеи и до самых пят прошлись по телу Тома от этих мыслей.

Да, он честно пытался думать о Билле, как о брате.

Но Том не мог врать себе в этом - не удавалось, совсем.

Это иногда Тома даже злило, выводило из себя, но потом он успокаивал себя тем, что просто нужно больше времени, для того, чтобы эта мысль крепко засела у него в мозгу.

Так думал Том.

Но проходили дни. И Том все сильнее скучал по Биллу, и это все сильнее отвлекало его от мыслей о братстве.

Он тосковал так, как не тоскуют по брату, он продолжал его любить не братской любовью. И иногда ему казалось, что эта любовь только становится крепче. Это пугало Тома, и тогда он с новой силой начинал внушать себе, что Билл всего лишь брат.

ВСЕГО. ЛИШЬ. БРАТ.

Всего лишь?

Это понятие иногда почти убивало, и Тому хотелось разбить свою влюбленную башку о стену.

А иногда он представлял, что такая любовь, как у него, может быть вполне братской - просто нужно будет научиться НЕ ХОТЕТЬ своего брата.

Не хотеть Билла?

Не хотеть его целовать, касаясь штанги в языке, которая так и рвала Тому мозг до самого их последнего поцелуя?

Не хотеть касаться его влажных, нежных, чуть припухших от поцелуев губ, при этом сжимая пальцами влажную кожу спины?

Не хотеть вылизывать выступающие позвонки, чувствуя, как в твоих руках плавится от экстаза любимое тело?

Не хотеть почувствовать, как он сходит с ума от бешеных ласк, а потом вздрагивает и вскрикивает от оргазма, вцепившись тонкими пальцами в твои бедра или в смятые простыни?

Не хотеть дарить ему себя, всего себя, без остатка, до самого донышка?

Не хотеть шептать ему на ушко слова любви, боясь разреветься оттого, что знаешь - он любит не меньше...

Научится НЕ ХОТЕТЬ все ЭТО?!

В такие минуты, если Том был один, зажимал виски ладонями, или зарывался в своей постели в одеяло и подушки головой и выл, выл как зверь… Одинокий и потерянный.

И ничто не могло в эти минуты ему помочь. И он это понимал.

Понимал и не пил, зная, что когда проснется, будет еще хуже.

Знал, что такое состояние нужно пережить, перетерпеть, попытаться успокоиться и расслабиться.

Иначе можно было просто сойти с ума.

Симона не оставляла его надолго одного. Она бывала в клубе, когда Том в колледже, а потом передавала все полномочия своему помощнику и возвращалась домой. По-другому сейчас было действительно нельзя. Нельзя было оставлять его одного. Она знала и чувствовала, что на людях, в колледже, Том держался, отвлекаясь, а вот дома...

Она поражалась, что он не заливал свои мысли алкоголем, прекрасно осознавая для себя, что именно так бы она и поступила в его возрасте.

Том был то удивительно тих, и тогда она понимала, что нет желания у него что-то говорить, или слушать, и, естественно, Симона его не пыталась растормошить.

То вдруг наоборот, он был так возбужден, что потребность в общении просто чувствовалась на расстоянии. И тогда они говорили.

Говорили много и долго. Обо всем чем угодно, о фильмах, отношениях, собаках, о мухе, которая неизвестно откуда взялась на кухне в конце зимы, и, зараза, ползала по окну, чувствуя себя тут хозяйкой. О новой танцевальной программе, которая будет пока без Билла, но нового солиста Симона брать не хотела, говорили и о самих танцах, которые Билл танцевал раньше. И Том с удивлением узнал, что большая часть постановок танцев принадлежала самому Биллу. Он выдвигал идеи, а уж только потом Сток, их хореограф, доводил все до совершенства в каждом движении тела Билла. А Том все-таки рассказал Симоне, что когда был ремонт в клубе, Билл танцевал только для него.

Он говорил об этом, размахивая руками, восторженно, захлебываясь словами.

В другой раз, с таким же восторгом он рассказывал ей о катке, где они были 14 февраля. Рассказывал с нежной улыбкой, как Билла приняли за девушку, а потом, как они целовались, у всех на виду…

И в такие мгновения Симона не верила, что Том сможет принять Билла как брата.

Вообще Симона была удивлена силе духа своего сына, в свете всего того, что ему пришлось пережить, чтобы быть рядом с любимым человеком, а вот теперь, когда она понимала и чувствовала, НА ЧТО Том решился, это вообще ее поражало.

 

В субботу утром, после того, как Билла перевели в послеоперационный изолированный бокс - палату с двумя прозрачными стенами, но закрытыми сейчас жалюзи, ему сказали, что теперь появится возможность видеться с родными, пусть хоть иногда. Билл попросил своего врача принести ему листочек и ручку.

- Хочешь написать письмо? - хирург, улыбаясь, смотрел на своего пациента, стоя возле его постели.

Билл кивнул.

- Да. Хочу хотя бы попытаться, - он приподнял руку, и они вместе посмотрели на то, как она мелко дрожит от слабости.

Усмехнулся сам, выдохнул.

- Все нормально, не переживай, - врач коснулся плеча Билла, - так всегда бывает после операции. Постепенно ты восстановишься, силы вернутся, будь уверен. Конечно, Билл, принесут тебе все, что нужно, обещаю.

И Биллу принесли планшет, чтобы было удобно писать, тетрадь и ручку.

Какой-то трепет охватил Билла, когда он все это взял в руки. Ему помогли удобнее лечь, и он расположил планшет так, чтобы можно было писать, раскрыл тетрадь и взял непослушными пальцами ручку.

Он писал долго, старательно выводя буквы непослушной рукой, как ребенок, который только-только научился писать. Уставал и несколько раз давал себе передышку, чувствуя, как колотится его сердце и начинает кружиться голова.

Билл писал Тому и улыбался, даже не замечая этого. Он вообще не мог не думать о Томе без улыбки. Такое нежное и теплое чувство, разливающееся у него в груди при мыслях о любимом человеке…

Через пару часов таких усилий Билл все-таки закончил свое письмо.

Перечитал его несколько раз, с трудом вырвал лист и сложил его.

Чуть позже передал своему доктору и попросил, чтобы его отдали фрау Хольд, а там он был уверен, что Хельга передаст письмо Тому.

 

Когда доктор Турм отдал Хельге письмо, и она позвонила Тому, чтобы сказать об этом, то ей пришлось отстранить трубку от уха, когда Том издал победный вопль. И хорошо, что это было на перерыве между парами, иначе, если бы Том так завопил на занятии, то его бы просто выставили из аудитории за нарушение порядка.

Кул был рядом, и как настоящий друг он радовался за Тома, ведь его самого угнетало состояние, в котором пребывал его друг все эти дни. И состояние это не улучшалось со временем, что так беспокоило Кулара. А вот сейчас, когда он смотрел в Томкины сияющие от восторга глаза, то понимал, насколько ему важно то, что он сейчас услышал по телефону.

От избытка чувств, выключив трубу, Том схватил стоящего рядом Кула в охапку и звонко впечатал в его щеку поцелуй.

- Он мне НАПИСАЛ, представляешь? – Том отпустил, офигевшего и порозовевшего парня.

И так близко сейчас были от Кула эти обалденно красивые глаза, со светящимся в них счастьем…

Том смог заставить себя досидеть все пары до конца.

Ох, как же это было нелегко! У него было не просто хорошее настроение, он был возбужден, но Кулу казалось, что это возбуждение и хорошее настроение какие-то искусственные, как от наркотиков.

Что-то все равно было неправильное в этом. Но что именно, он до конца понять не мог, хотя и не покидало ощущение, что с Томом происходит еще что-то, помимо того, что он тоскует по Биллу.

А вот что именно? Кул чувствовал на подсознательном уровне, но объяснить не мог даже для себя - это был страх, элементарный страх Тома. Теперь он прекрасно знал, что еще день-два и им разрешат увидеть друг друга, он так этого хотел, и так безумно боялся... боялся, что все, что творится у него в душе, Билл увидит в глазах, боялся, что что-то заподозрит и начнет расспрашивать... боялся себя, в первую очередь…

 

Он почти не запомнил, как гнал к клинике, очнулся только когда заглушил мотор на стоянке, закрыл глаза и откинул голову на спинку сидения. Как и многое другое в последние дни, машину он сейчас вел на автомате.

Через пару минут он достал телефон, и, как они договорились с Хельгой, набрал ее номер перед тем, как придти за письмом. Она просто могла быть на приеме или обходе пациентов. Но, к счастью, Хельга оказалась свободной и, поставив джип на сигнализацию, Том не спеша, пошел в сторону входа, хотя так хотелось бежать со всех ног...

Минут через десять Том вышел, держа в руке письмо от Билла, остановился и прикурил. Затянулся, чувствуя внутреннюю дрожь.

Этот листочек, в его ладони, был дороже самого ценного алмаза, что только существует. И он знал, что ни на какие сокровища мира он не променяет этот лист с ободранными краями...

Он еще не читал письмо. Это было равносильно акту мазохизма, настолько он хотел развернуть этот лист, но Том еще перед кабинетом Хельги дал себе слово, что прочитает письмо только после того, как выйдет из клиники, покурит и сядет в машину.

Они еще поговорили с Хельгой пару минут: Билл хорошо себя чувствовал, стабильным было давление, температура, анализ крови обнадеживал. Билл потихоньку приходил в норму. Это грело душу Тома. Но заставляло ее болезненно сжиматься от других мыслей...

Сел за руль, выдохнул и только теперь осторожно развернул исписанный листок и, расправив его, положил на руль.

 

" Томочка, родной мой", - прочитал Том первые неровные слова, такие несмелые, но родные до боли, и закусил нижнюю губу, почувствовав, что как только он развернул письмо, сердце начинает биться через раз.

"Пытаюсь что-нибудь тебе написать. Привет, мой хороший, пишу, а у самого дрожит все в груди, как будто и вправду с тобой сейчас говорю. Как же хорошо, что у меня появились наконец-то силы ответить на твои письма.

Знаешь, как мне хотелось тебе ответить? Думаю, знаешь..." - Том улыбнулся и кивнул, выдохнул и продолжил читать.

" Ну, а вот сегодня попросил ручку и листок, понял, что справлюсь. Ты такой молодец, что мне писал, лап, мне так были нужны твои строчки, от которых я чувствовал любовь и искренность. Та записка, перед самой операцией, была для меня так необходима, и когда я ее получил - понял, что вот теперь точно все будет нормально..."

После этих слов Том закрыл глаза и сильно, до боли, сжал веки.

"...все будет нормально..." - повторил он про себя.

Нормально. А что можно будет сейчас считать понятием "нормально" - Том не знал.

Расслабился, достал очередную сигарету, прикурил, затянулся, выдохнул дым, и только потом стал читать дальше.

"Ты мне как будто это на ухо прошептал. Стало легко и спокойно. Ты - самый нужный мне человек, знаешь? Самый нужный и любимый. Я не знаю, каких богов благодарить за то, что ты у меня есть...".

Том поднял глаза от письма, глядя куда-то вперед, на стоянку, на машины, но ничего этого не видя.

Богов… Том тоже должен быть благодарен Богу. Заныло в груди, и он выдохнул со стоном...

"Я очень скучаю по тебе, милый, очень-очень. Мне лучше, и врач пообещал, что через пару дней, если все будет хорошо, тебе разрешат меня навестить", - грустная, но такая нежная улыбка тронула и душу и губы Тома. - "Как же мне хочется хотя бы вот так, через стекло тебя увидеть. Пока так. Не будет возможности тебя обнять, но все это впереди, да? Я так давно этого хочу..." - Том сглотнул, почувствовав, как заныл низ живота.

Только он знал, КАК на самом деле ОН хотел почувствовать пальцами теплую нежную кожу Билла.

"…просто до одури хочу. Зай, я представляю, как тебе тяжело сейчас... " - Том замер, а потом отрицательно покачал головой.

Не знаешь, Билл, не знаешь, но это даже к лучшему.

"Помнишь разговор, оборванный тобой тогда? Правда, но я хочу еще раз тебе сказать, малыш - не будь один. Пожалуйста. Томочка, родной, я тебя очень прошу, слышишь? Не сиди дома, ты так с ума сойдешь. Я же не глупый, понимаю все… Ты же нормальный парень, которому нужен секс. Может, ты пока это не так сильно чувствуешь, времени еще мало прошло, но впереди еще целый месяц без меня, понимаешь, Том? Можешь снимать себе девочек, я переживу это, я пойму. Но только не целуй их в губы, понял? Не целуй!"

- Блядь, Билл... - прошептал Том, качая головой, в горле появился комок.

Об этом Том вообще не думал. Действительно, было не до секса...

"Ты знаешь, я хочу сказать одну вещь, которую так и не сказал тебе. И думаю, что Симона тоже не сказала. Это же она оплатила операцию для меня..."

Том удивленно поднял брови, перечитывая последние строчки еще раз. Усмехнулся, удивленный, но подсознательно чувствовавший что-то в это роде.

- Ма, как же я тебя люблю... - сказал он тихонько и улыбнулся.

"Ты ее поцелуй за меня и обними крепко. Передай огромное спасибо, я ей обязан жизнью, так же, как и тебе. Я люблю вас обоих".

Глаза стали влажными, Том не мог с этим бороться.

"И передай огромное спасибо Хельге, я не вижу ее, но мне хочется ее поблагодарить. Окей? Маленький, будет еще одна просьба к тебе. У меня за последний месяц не оплачена квартира, и мне очень неудобно перед хозяйкой. Сможешь съездить ко мне и оплатить?

Пожалуйста, Томочка! Я просто забыл сделать это до больницы, столько тогда навалилось сразу…

Ну вот, написал вроде бы все, что хотел. Хотя нет. Не все. Я миллион раз хотел бы написать: Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ТОМОЧКА. ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!"

Эти слова, выделенные большими буквами, Билл написал не на бумаге. Он написал их на сердце Тома. А еще Том почувствовал, как по щекам ползут слезы.

- Я тоже люблю тебя… - прошептали его губы, и Том всхлипнул.

"Ты ответь мне, родной, хорошо? Я буду ждать и письма, и встречи с тобой.

Мне так тебя не хватает, Том..."