Разговоры с Бэйтсоном

Я увидел Бэйтсона впервые летом 1976 года в Баулдере, штат Колорадо, где я читал курс в буддийской летней школе, а он приехал прочесть лекцию. Эта лекция была моим первым соприкосновением с его идеями. Я много слышал о нем до этого - в университете Санта Круз был своего рода "культ Бэйтсона" - но книги его, "Шаги к экологии разума", я не читал. Во время этой лекции воззрения Бэйтсона и его стиль произвели на меня большое впечатление: больше всего меня поразило то, что его главная мысль - переход от объектов к отношениям - точно соответствовал выводам, к которым я пришел, основываясь на современной физике. После лекции я обменялся с ним несколькими фразами, но по-настоящему узнал его двумя годами позже, в последние два года его жизни, которые он провел в Эсаленском институте в Биг-Суре. Я часто бывал там, проводя семинары, и навещая друзей, которых у меня было много среди эсаленского персонала.

Бэйтсон был весьма импозантной фигурой: гигант не только интеллектуально, но и физически, он был высок и внушителен на всех уровнях. Его многие боялись; я так же испытал перед ним нечто вроде благоговейного страха, особенно вначале. Мне было трудно просто заговорить с ним; я постоянно чувствовал, что мне нужно утвердить себя, сказать или спросить что-нибудь умное, и лишь очень постепенно я начал вступать с ним в разговор, и то не слишком часто.

Мне понадобилось также много времени, чтобы начать называть Бэйтсона "Грегори". Я думаю, что я так и не отважился бы на это, если бы не совершенно неформальная обстановка Эсалена. По-видимому, и самому Бэйтсону было трудно называть себя "Грегори"; он обычно представлялся как "Бэйтсон", и любил, чтобы его так называли, - возможно потому, что был воспитан в британских академических кругах, где это принято.

Когда я ближе познакомился с Бэйтсоном в 1978 году, я знал, что его не очень интересует физика. Главные интересы Бэйтсона, его интеллектуальное любопытство и страсть, которую он вносил в свои научные занятия, были связаны с живой материей, "живыми вещами", как он любил говорить. В "Разуме и природе" он писал: "Я всегда помещал описания палок и камней, бильярдных шаров и галактик в одну коробочку... и оставлял их там. В другой коробочке были у меня живые вещи - крабы, люди, вопросы красоты..." - именно содержимое этой другой "коробочки" Бэйтсон изучал, с этим была связана его страсть. Познакомившись со мной, он знал, что я пришел из науки, которая изучала камни, палки и бильярдные шары, и, я полагаю, у него было своего рода интуитивное недоверие к физикам. Отсутствие интереса к физике можно видеть и в том, что он гордился ошибками, которые свойственны обычно не физикам, когда они говорят о физике - путаница между "материей" и "массой" и т.п.

Таким образом я знал, что Бэйтсон относится к физикам с предубеждением, и мне очень хотелось показать ему, что та физика, которой занимался я, в действительности близко соответствовала духу его мышления. Вскоре мне представилась для этого прекрасная возможность, когда я вел в Эсалене семинар, на который он пришел. Это очень воодушевило меня, хотя, кажется, он не сказал ничего за весь день. Я постарался представить основные понятия физики XX века, не искажая их, но таким образом, чтобы их близость бэйтсоновскому мышлению стала очевидной.

По-видимому, это мне удалось, потому что позже я слышал, что мой семинар произвел на Бэйтсона прекрасное впечатление: "Блестящий малый", -сказал он кому-то из друзей.

После этого я всегда чувствовал, что Бэйтсон с уважением отно сится к моей работе, более того - что он относится ко мне с искренней симпатией и даже с некоторой отеческой привязан ностью. У меня было много оживленных разговоров с Бэйтсоном в течение последних двух лет его жизни: в столовой Эсаленского института, на террасе его дома, выходящей на океан, и в других прекрасных местах холмистого побережья Биг-Сура. Он дал мне прочесть рукопись "Разума и природы", и читая ее, я живо вспоминал, как мы часами сидели с ним на траве над океаном ясным солнечным днем, слушая ритмичный рокот волн, наблюдая за пчелами и пауками: "Что за паттерн связывает краба с омаром, орхидею с примулой, всех их со мной? И меня с Вами?" Когда я приезжал в Эсален вести семинары, я часто встречал Бэйтсона в столовой, он улыбался мне: "Хелло, Фритьоф, приехал давать шоу?" А после обеда он спрашивал: "Чашечку кофе?" - приносил кофе нам обоим и мы продолжали беседу. Разговоры с Бэйтсоном носили особый характер из-за того, что он особым об разом преподносил свои идеи. Он предлагал систему идей в форме историй, анекдотов, шуток, по-видимости разбросанных наблюде ний, ничего не формулируя до конца. Бэйтсон не любил обстоятельных объяснений, зная, по-видимому, что лучшее понимание приходит тогда, когда вы сами можете установить связи, своим умом, а не по подсказке. Он давал мало пояснений, и я хорошо помню огонек в его глазах и удовольствие в голосе, когда он видел, что мне удается следовать за ним в сплетении его мыслей. Разумеется, я никогда не мог целиком проследить его мысль, но может быть, время от времени мне удавалось это в несколько большей мере, чем другим, и это доставляло ему огромное удовольствие.

Таким образом, Бэйтсон раскидывал свою сеть идей, и я проверял свое понимание отдельных узлов короткими замечаниями и вопросами. Ему особенно нравилось, если мне удавалось забежать вперед на два-три звена; в этих редких случаях его глаза загорались, удостоверяя, что наши мысли резонируют друг другу.

Попробую восстановить типичный разговор такого рода по памя ти*. (* Затронутые в этом разговоре идеи я более тщательно по ясню дальше.) Однажды мы сидели рядом со столовой, и Бэйтсон говорил о логике. "Логика - красивое орудие, - говорил он, - и мы извлекали значительные дивиденды из нее за последние две тысячи лет. Но беда, знаете ли, в том, что если вы прила гаете ее к крабам и дельфинам, к бабочкам и формированию при вычек, - его голос замер, и после паузы, глядя на океан, он добавил, - знаете ли, ко всем прекрасным вещам, - и прямо глядя на меня, - логика со вершенно не работает!" "Не работает?" "Да, не работает, - продолжал он оживленно, - потому что ткань живых вещей связы вается не логикой. Видите ли, когда у вас есть замкнутые цепи причинности, - а они всегда есть в живом мире, - использова ние логики приводит к парадоксам. Возьмите хоть термостат, простой орган чувств, да?" - Он посмотрел на меня, чтобы убедиться, слежу ли я за его мыслью, и продолжал. "Если он включается, он выключается. Если он выключается, он включа ется. Если да, то нет; если нет, то да". На этом он остановил ся, чтобы дать мне подумать над тем, что он сказал. Его пос ледняя фраза напоминала мне о классических парадоксах аристо телевской логики, что он, конечно, и имел в виду. Так что я решился на догадку: "Вы имеете в виду, что термостат лжет?" Глаза Бэйтсона вспыхнули: "Да-нет-да-нет-да-нет. Видите ли, кибернетический эквивалент логики - осимиляция". Он снова остановился, и в этот момент я почувствовал связь с темой, ко торая меня давно интересовала. Взволнованно я с улыбкой ска зал: "Гераклит знал это!" "Да. Гераклит знал это", - ответил Бэйтсон на мою улыбку. "И Лао-Цзы!" "Конечно. И все эти де ревья. Логика для них не работает". "Чем же они ее заменяют?" "Метафорой". "Метафорой?" "Да, метафорой. Именно так работает вся ткань взаимосвязей. Метафора лежит в самом основании живо го".