Разговоры с замечательными людьми 2 страница

Во время нашей дискуссии об инфляции, я часто замечал, что Хендерсон использует лексику теории систем. Например, она отмечала "взаимосвязанность экономических и экологических систем", или говорила о "прогнозе социальных издержек во всей системе". В тот же день, позже, я прямо обратился к области теории систем, и спросил ее, не находит ли она полезной эту концепцию.

"О да, - мгновенно отреагировала она, - я думаю, что системный подход существенен для понимания наших экономических проблем. Это единственный подход, который может внести какой-то порядок в настоящий концептуальный хаос". Я с удовлетворением воспринял это высказывание, так как недавно я пришел к мысли, что концепция теории систем дает идеальный язык для научной формулировки экологической парадигмы. Тут мы погрузились в длительную и увлекательную дискуссию. Я живо вспоминаю наше волнение, когда мы обсуждали потенциал системного мышления в социальных и экологических науках, стимулируя друг друга внезапными открытиями, вместе вырабатывая новые идея и находя множество замечательных совпадений в наших мировоззрениях.

Хендерсон начала беседу, выдвинув идею о том, что экономика является живой системой, состоящей из человеческих существ и социальных институтов и находящихся в постоянном взаимодействии с окружающими экосистемами. "Изучая экосистемы, можно узнать массу полезных вещей об экономических ситуациях, - утверждала она. - Например, можно увидеть, что в системе все движется циклически. В таких экосистемах линейные причинно-следственные связи встречаются редко, поэтому они также не слишком полезны и для описания вложенных экономических систем".

 

Мои беседы с Грегори Бэйтсоном предыдущим летом убедили меня в важности признания нелинейности всех живых систем, и я заметил Хейзл, что Бэйтсон назвал такое признание "соматической мудростью". "Вообще, - предположил я, - соматическая мудрость говорит вам, что если вы делаете что-то, что хорошо, то не обязательно увеличение этого хорошего приведет к лучшему результату".

"Совершенно верно, - ответила Хендерсон с воодушевлением. -Я всегда придерживалась того же мнения, говоря, что нечто так не портит, как успех". Я рассмеялся над ее остроумным афоризмом. В типичной для себя манере, Хендерсон своей сжатой формулировкой соматической мудрости сразу расставила точки над i - те стратегии, что успешны на одной стадии, могут быть совершенно неприемлемы на другой стадии.

Нелинейная динамика живых систем навела меня на мысль о важности рециклирования. Я заметил, что сегодня уже непозволительно выбрасывать старые вещи и сваливать промышленные отходы где-нибудь в другом месте, потому что в нашей глобально взаимосвязанной биосфере уже нет "другого места".

Хендерсон была абсолютно согласна со мной. "По той же самой причине, - сказала она, - не существует такого понятия как "дармовая прибыль", независимо от того, выужена она из чужого кармана, или получена за счет окружающей среды или будущих поколений".

"Другим аспектом нелинейности является проблема масштаба, внимание к которой постоянно привлекал Фриц Шумахер, - продолжала Хендерсон. - Существуют оптимальные размеры для любой структуры, любой организации, каждого института, и увеличение любого отдельного параметра неизбежно привлечет к разрушению объемлющей системы".

"Это то, что называют "стрессом" в медицине, - вставил я. Увеличение отдельного параметра в колеблющемся, живом организ ме приведет к потере гибкости в пределах всей системы, а про должительный стресс такого типа вообще может привести к болез ням". Хендерсон улыбнулась: "То же самое верно и для экономи ки. Повышение уровня доходов, эффективности или национального валового продукта сделает экономику более жесткой и вызовет социальный и экономический стресс". Мы оба получали огромное удовольствие от этих скачков между системными уровнями взаимно обогащались понима нием проблемы. "Итак, взгляд на живую систему, как на совокуп ность многочисленных, взаимозависимых колебаний, также приме ним и к экономике?" - спросил я. "Безусловно. Кроме тех крат ковременных циклов деловой активности, рассматриваемых Кейн сом, экономика проходит через несколько более длительных цик лов, на которые манипуляции Кейнса очень мало влияют". Хендер сон рассказала мне, что Джейн Форрестер и его Группа динамики систем исследовали многие из этих экономических колебаний. Они отметили, что совершенно особым видом колебаний является цикл роста и затухания, который характерен для всей жизни. "Вот это никак не могут осознать чиновники, - добавила она с горестным вздохом. - Они просто не могут понять, что во всех живых системах угасание и смерть являются предусловием перерождения. Когда я приезжаю в Вашингтон и общаюсь с людьми, которые руководят большими корпорациями, я вижу, что они все напуганы. Все они знают, что грядут тяжелые времена. Но я говорю им: "Посмотрите, предположим, в чем-то происходит спад, но, может быть, одновременно с этим что-то растет. Всегда присутствует циклическое движение, и вам только нужно поймать попутный ветер".

"И что же вы говорите руководителям бедствующей фирмы?" Хен дерсон ответила одной из своих широких, сияющих улыбок: "Я го ворю им, что некоторым фирмам должно быть дозволено умереть. И это естественно, если люди будут иметь возможность перейти из умирающих фирм в те, которые на подъеме. Мир от этого не рушится, как я говорю своим деловым друзьям. Рушатся только некоторые вещи, и я показываю им некоторые сценарии культурного возрож дения". Чем больше я говорил с Хендерсон, тем больше убеждался в том, что ее открытия коренятся в том экологическом сознании, что духовно в самой своей сути. Питаемая глубокой мудростью, ее духовность жизнерадостна и активна, планетарна по своему охвату и неуклонно динамична в своем оптимизме. Опять мы проговорили до вечера, а когда проголодались, перешли на кухню и продолжили беседу там, пока я помогал Хендерсон готовить ужин. Я помню, что именно на кухне, пока я резал овощи, а она поджаривала лук и готовила рис, мы пришли к одному из самых интересных совместных открытий. Все началось с замечания Хендер сон, что в нашей культуре существует интересная иерархия в от ношении статуса различных видов работы. Она отметила, что ра бота с низким статусом обычно имеет циклический характер, то есть выполняется снова и снова, не оставляя продолжительного результата. "Я называю это "энтропической" работой, потому что материальный результат усилия легко разру шается, и энтропия, или хаос увеличивается снова. "Это та ро бота, которой мы сейчас с вами заняты, - продолжала Хейзл, - приготовление пищи, которая мгновенно будет съедена. К подоб ным же занятиям относится протирка полов, которые опять заг рязняются или стрижка живой изгороди и газона, которые опять отрастают. Заметьте, что в нашем обществе, как и во всех индуст риальных обществах, должности, которые связаны с высокоэнтро пической работой, обычно предназначаются женщинам и представи телям меньшинств. Они очень низко ценятся и оплачиваются".

"Несмотря на то, что они так важны для поддержания нашего су ществования и здоровья", - закончил я ее мысль. "А теперь об ратимся к должностям с самым высоким статусом, - продолжала Хендерсон. - Они связаны с работой по созданию чего-то дол говременного - небоскребов, сверхзвуковых самолетов, косми ческих кораблей, ядерных боеголовок и прочих высокотехнологичных поделок". "А как насчет маркетинга, финансов, ад министрирования и работы чиновников?" "Этой деятельности также придается высокий статус, потому что она связана с высокотех нологичными предприятиями. Они поддерживают свою репутацию за счет высокой технологии, независимо от того, насколько скучной может быть текущая работа". Я заметил, что трагедия нашего об щества заключается в том, что продолжительный эффект деятель ности с высоким статусом часто оказывается неблагоприятным - разрушительным для окружающей среды, социальной структуры и для нашего психического и физического здоровья. Хендерсон согласилась и добавила, что сегодня ощущается огромный недостаток в простых ремеслах, требующих циклической работы, таких как ремонт и обслуживание. В обществе они социально обесценились, и не вызывают никакого уважения, хотя они жизненны, как всегда.

Подумав над различиями между циклической работой и работой, оставляющей длительный результат, я вдруг вспомнил дзенские притчи об ученике, просящим учителя о духовных наставлениях, и учителе, отсылаю-

щего его мыть котел для риса, подметать двор или подстригать живую изгородь. "Интересно, - заметил я, - что циклической работе уделяется особое внимание в буддийской традиции, неправда ли? Фактически, она считается составной частью духовного опыта".

Глаза Хейзл засияли: "Да, верно; и это не только буддийская традиция. Вспомните о традиционных занятиях христианских мона хов и монахинь - земледелие, уход за больными и другие рабо ты". "Я могу вам сказать, почему циклическим работам отводится такое важное место в духовных традициях, - взволнованно про должал я. - Выполняя работу, которую надо делать снова и сно ва, мы начинаем постигать природный порядок роста и упадка, рождения и смерти. Они помогают нам осознать, насколько мы связаны с такими цик лами в динамическом порядке космоса". Хендерсон подчеркнула важность такого подхода, потому что он еще раз показывает глу бокую связь между экологией и духовность. "А также связь с женским образом мышления, - добавила она, - который естест венным образом настроен на эти биологические циклы". В последующие годы, когда мы с Хейзл стали добрым друзьями и вместе исследовали множество проблем, мы часто возвращались к этой важнейшей взаимосвязи между экологией, женским мышлением и духовностью. Мы многое обсудили за те два дня интенсивных дискуссий, а последний вечер мы провели в более непринужденной атмосфере, обмениваясь впечатлениями о наших общих знакомых и о странах, в которых мы бывали.

Пока Хейзл развлекала меня забавными историями о своем пребывании в Африке, Японии и многих других уголках земли, я поражался воистину глобальному размаху ее активности. Она устанавливает тесные контакты с политиками, экономистами, бизнесменами, экологами, феминистами и общественными деятелями во всем мире. С нами она разделяет свой энтузиазм и пытается воплотить в жизнь свои концепции альтернативных моделей будущего.

Когда на следующее утро Хейзл везла меня на вокзал, свежий зимний воздух обострял мое ощущение того, что жизнь прекрасна. За прошедшие двое суток я добился огромного сдвига в понимании социального и экономического изменений нашей сдвигающейся парадигмы, и, хотя я понимал, что вернусь назад с множеством новых вопросов и загадок, я покидал Принстон с чувством глубокого удовлетворения. Я почувствовал, что мои беседы с Хейзл Хендерсон завершили полноту картины, и впервые я ощутил готовность начать работать над книгой.

 

www.e-puzzle.ru

 

Разговоры с замечательными людьми

Изд-во Трансперсонального Института, Москва

AirLand, Киев, 1996

Серия «ТЕКСТЫ Трансперсональной Психологии»

Редактор серии: к.ф.н. Владимир Майков

Перевод с английского Владимира Аршинова, Михаила Папуша, Виктора Самойлова и Вячеслава Цапкина

Научная редакция к.ф.н. В.И. Аршинова, к.ф.н. В.В. Майкова

Капра Ф. Уроки мудрости. – Пер. с англ. В. И. Аршинова, М. П. Папуша, В. В. Самойлова и В. Н. Цапкина – М.: Изд-во Трансперсонального Института, 1996. – 318 с.

Книга является уникальным путеводителем по науке будущего, контуры которой выстраиваются через беседы автора с рядом вли­ятельных мыслителей нашего века – В. Гейзенбергом, Дж. Кришнамурти, Г. Бэйтсоном, С. Грофом, А. Уотсом, Р.-Д. Лэйнгом и других. Следуя за Капрой, мы оказываемся на передовом рубеже таких разных дисциплин, как физика, медицина, футурология, психиатрия, семейная терапия.

 

СОДЕРЖАНИЕ

 

От автора

Предисловие

1. С волками – по-волчьи

Вернер Гейзенберг – Дж. Кришнамурти

2. Без основ

Джефри Чу

3. Связующий узор

Грегори Бэйтсон

4. Странствия в одном и том же океане

Станислав Гроф и Р.-Д. Лэйнг

5. В поисках равновесия

Карл Саймонтон – Маргарет Локк

6. Альтернативные модели будущего

Э.-Ф. Шумахер – Хейзл Хендерсон

7. Диалоги в Биг-Суре

Грегори Бэйтсон, Антонио Дималанта, Станислав Гроф, Хейзл Хендерсон, Маргарет Локк, Леонард Шлейн, Карл Саймонтон

8. Особое качество мудрости

Индира Ганди

Библиография

 

 

ОТ АВТОРА

Эта книга, более чем какая-либо другая, не могла быть написа­на без вдохновляющей поддержки со стороны многих замечатель­ных людей – мужчин и женщин. Далеко не все из них упомянуты на ее страницах. Всем им я выражаю свою глубокую признатель­ность. Я также благодарен моей семье и друзьям, за критику раз­ных разделов рукописи этой книги.

Особенно я благодарен моей матери Ингеборг Тейффенбах, за ценные редакторские замечания и моей жене Элизабет Хоук, за помощь в работе над текстом книги.

Наконец, я бы хотел поблагодарить моих редакторов Алису Мэйхью, Джона Кокса и Дебору Мэкэй из издательства «Simon and Schuster» за проявленные ими чуткость и внимание к тексту.

ПРЕДИСЛОВИЕ

В апреле 1970 года я последний раз получил плату по гранту в области теоретической физики элементарных частиц. И хотя я и потом продолжал исследования в этой области в различных американских и европейских университетах, ни один из них не согласил­ся оказать мне необходимую финансовую поддержку. Дело в том, что с 1970 года физические исследования, хотя они и составляли существенную часть моей работы, занимали лишь сравнительно небольшую часть моего рабочего времени. Гораздо более значитель­ная его часть была посвящена исследованиям более широкого про­филя, выходящим за узкие рамки традиционных академических дис­циплин; исследованиям новых сфер, часто выходящих за пределы науки в ее традиционном понимании, – в стремлении раздвинуть ее границы. Хотя я проводил свои исследования столь же тщатель­но и систематично, как и мои коллеги физики, и опубликовал ре­зультаты в ряде статей и в двух книгах, они все еще слишком новы и слишком противоречат общепринятому мнению, чтобы быть поддержанными какой-либо академической инстанцией.

Для любого исследования на границах знания характерно то, что неизвестно, куда это исследование приведет, но в конце кон­цов, если все идет хорошо, можно обнаружить вполне определен­ный паттерн в развертывании идей и достичь нового понимания. Так было и в моей работе. В течение последних пятнадцати лет я провел много часов в беседах с выдающимися учеными нашего вре­мени; исследовал различные измененные состояния сознания, под опытным руководством и самостоятельно; разговаривал с филосо­фами и людьми искусства; участвовал в обсуждении ряда способов терапии, физической и психологической, подвергался разным ви­дам терапии; принимал участие во многих собраниях общественных деятелей, в которых с различных точек зрения обсуждалась теория и практика социальных изменений. Часто казалось, что каждый новый поворот мысли открывал все больше новых дорог, ставил все больше новых вопросов. Однако, оглядываясь назад на это время с точ­ки зрения середины восьмидесятых годов, я вижу, что в течение последних пятнадцати лет я упорно следовал единственной теме – фундаментальному изменению представления о мире, происходяще­му в науке и обществе, развертыванию нового видения реальности и социальным последствиям этой культурной трансформации. Я опуб­ликовал результаты моих исследований в двух книгах, «Дао физи­ки» и «Поворотный пункт», а конкретные политические следст­вия культурной трансформации описал в третьей книге – «Зеленая политика», совместно с Ч. Спретнак.

Цель книги, которую вы держите в руках, не в том, чтобы представить новые идеи либо развить или изменить идеи, представ­ленные в предыдущих книгах, а в том, чтобы описать личную исто­рию, лежащую за их эволюцией. Это история моих встреч с замеча­тельными людьми, которые вдохновляли меня, помогали мне и под­держивали мои поиски, – с Вернером Гейзенбергом, который живо описал мне свои переживания при изменении понятий и идей в физике; Джефри Чу, который научил меня не принимать ничего за основу; Джидду Кришнамурти и Алланом Уотсом, которые помогли мне выйти за пределы мышления, не теряя привязанности к науке; с Грегори Бэйтсоном, который расширил мое мировоззрение, поста­вил в его центр Жизнь; Станиславом Грофом и Р.-Д. Лэйнгом, кото­рые предложили мне исследовать человеческое сознание в его пол­ном объеме; Маргарет Локк и Карлом Саймонтоном, которые пока­зали мне новые пути к здоровью и лечению; Е.-Ф. Шумахером и Хейзл Хендерсон, которые поделились со мной экологическими пред­ставлениями о будущем, и с Индирой Ганди, которая обогатила мои представления о глобальной взаимозависимости. От этих людей и от многих других, с кем я встречался в течение последних полутора десятилетий, я получил основные элементы нового видения реаль­ности, как я это теперь называю. Мой собственный вклад состоял в установлении связей между их идеями и между научными и фило­софскими традициями, которые они представляют.

Беседы, которые здесь представлены, происходили между 1969 годом, когда я впервые пережил танец субатомных частиц как та­нец Шивы, и 1982 годом, когда вышла из печати книга «Поворот­ный пункт». Я восстановил эти беседы отчасти по магнитофонным записям, отчасти по своим более или менее подробным запискам, отчасти по памяти. Кульминационный их пункт – «Диалоги в Биг-Суре», три дня вдохновляющих и восхищающих дискуссий группы необыкновенных людей, которые останутся одним из высших мо­ментов моей жизни.

Мои поиски сопровождались глубокой личной трансформацией, которая началась под воздействием магической эры – 1960-х го­дов. Сороковые, пятидесятые и шестидесятые годы приблизительно соответствуют трем первым десятилетиям моей жизни. Сороковые были моим детством, пятидесятые – отрочеством, шестидесятые – юностью и временем взросления. Оглядываясь назад на эти де­сятилетия, я, пожалуй, охарактеризовал бы пятидесятые названи­ем знаменитого фильма Джеймса Дина «Бунт без причины». Меж­ду поколениями возник разрыв, но поколение Джеймса Дина имело с предыдущим общее мировоззрение: ту же веру в технологию, в прогресс, в систему образования. Все это не подвергалось сомне­нию в пятидесятые. Лишь в шестидесятые годы бунт начал прозре­вать свою причину, что породило фундаментальный вызов сущест­вующему общественному порядку.

В шестидесятые мы подвергали общество сомнению. Мы жили другими ценностями, у нас были другие ритуалы и другой стиль жизни. Но мы не могли бы действительно ясно сформулировать нашу критику. Разумеется, мы критиковали те или иные конкрет­ные вещи вроде Вьетнамской войны, но мы не создали целостной системы альтернативных ценностей и идей. Наша критика основы­валась на интуитивных чувствах; мы скорее проживали и воплоща­ли протест, чем формулировали и систематизировали его.

В семидесятые годы наши взгляды кристаллизовались. Магия шестидесятых испарилась. Первоначальный энтузиазм уступил место периоду сосредоточения, усвоения, интеграции. В семидесятые годы возникли два новых политических движения – экологическое и феминистское, – обеспечившие более широкий контекст для на­шей критики и альтернативных идей, потребность в котором так чувствовалась в то время.

Наконец, восьмидесятые вновь стали периодом социальной ак­тивности. В шестидесятые мы с энтузиазмом и восторгом пережи­вали культурную трансформацию; в семидесятые создавали теоретический контекст; в восьмидесятые мы заняты воплощением. Все­мирное движение «зеленых», возникшее из соединения экологичес­кого движения, движения за мир и феминистского движения, – наиболее впечатляющий признак политической активности восьми­десятых, которые, возможно, останутся в истории как десятилетие «политики зеленых».

Эра шестидесятых, оказавшая решающее воздействие на мое мировоззрение, была свидетельницей расширения сознания в двух направлениях. Одно – к духовности нового рода, близкой мисти­ческим традициям Востока: расширение сознания в сторону транс­персональных переживаний, как назвали их психологи. Второе – расширение общественного сознания, начавшееся с радикального усомнения в авторитетах. Это произошло независимо в нескольких областях. Американское движение за гражданские права требова­ло, чтобы черные граждане были включены в политические процес­сы; движение за свободу слова в Беркли и студенческие движения в других университетах Соединенных Штатов и Европы требовали того же для студентов. Граждане Чехословакии во время Пражской весны поставили под вопрос авторитет советского режима. Женское движение поколебало патриархальные устои; гуманистические психологи подвергли сомнению авторитет врачей и терапевтов. Две доминирующие тенденции шестидесятых – расширение сознания в направлении к трансперсональному и в направлении к социальному – оказали значительное влияние на мою жизнь и мою работу. Две мои первые книги уходят корнями в это магическое десятилетие.

Конец шестидесятых совпал для меня с концом моей официаль­ной работы (но не работы вообще) в области теоретической физи­ки. Осенью 1970 года я уехал из Калифорнии, где работал на фа­культете Калифорнийского университета в Санта Круз, в Лондон, где провел следующие четыре года, исследуя параллели между со­временной физикой и восточным мистицизмом. Эта работа в Лондо­не была моим первым шагом в продолжавшейся и впоследствии работе по формулированию, синтезированию и передаче нового ви­дения реальности. Стадии этого интеллектуального путешествия, встречи и разговоры со многими замечательными людьми, которые делились со мной крупицами своей необычной мудрости, составля­ют содержание этой книги.

Фритьоф Капра Беркли, октябрь 1986 г.

1. С ВОЛКАМИ – ПО-ВОЛЧЬИ

Вернер Гейзенберг

Интерес к изменению точки зрения на науку и общество проснулся во мне, когда, будучи девятнадцатилетним студен­том, я прочел книгу Гейзенберга «Физика и философия» – классическое повествование об истории и философских проблемах квантовой физики. Эта книга оказала и продолжает оказывать на меня огромное влияние. Это академическая работа, местами затрагивающая и технические подробности, но вместе с тем пол­ная личных и даже весьма эмоциональных высказываний. Гей­зенберг – один из основателей квантовой физики и, наряду с Альбертом Эйнштейном и Нильсом Бором, один из гигантов со­временной науки – описывает в этой книге удивительную дилемму, с которой столкнулись физики в первые десятилетия нашего века, исследуя структуру атома и природу субатомных явлений. Исследование привело их в соприкосновение со стран­ной и неожиданной реальностью, поколебавшей основания их мировоззрения и заставившей их мыслить совершенно по-ново­му. Мир, который они наблюдали, не представлялся более ма­шиной; состоящий из множества отдельных объектов, он был неделимым целым: сетью отношений, которые необходимым образом включали наблюдателя. Стремясь постичь природу атом­ных явлений, ученые не могли не обнаружить, что их основные понятия, язык, весь способ мышления не годятся для описания новой реальности.

В «Физике и философии» Гейзенберг не только дает блестя­щий анализ концептуальных проблем, но так же описывает и те огромные личные трудности, с которыми сталкивались физики, ког­да ход самого исследования заставлял их расширить сознание. Экс­перименты на атомном уровне требовали новых категорий для по­стижения природы реальности, и большим достижением Гейзенбер­га было то, что он ясно понял это. История его борьбы и победы – это также история встречи и сотрудничества двух выдающихся лич­ностей – Вернера Гейзенберга и Нильса Бора.

Геизенберг начал заниматься атомной физикой в возрасте двад­цати лет, придя на курс лекций, которые читал Бор в Геттингене. Темой лекций была созданная Бором новая теория атома, которая воспринималась как огромное достижение и которую изучали все европейские физики. В обсуждении после одной из этих лекций Геизенберг не согласился с Бором в отношении определенной тех­нической детали, и Бора настолько поразила ясность аргументов молодого студента, что он пригласил его на прогулку, чтобы про­должить обсуждение. Эта прогулка, длившаяся несколько часов, была первой встречей двух выдающихся мыслителей, дальнейшая совместная работа которых стала одной из основных сил в разви­тии атомной физики.

Нильс Бор был на шестнадцать лет старше Гейзенберга; он обладал превосходной интуицией и глубоким ощущением таинст­венности мира. На него оказала сильное влияние религиозная философия Кьеркегора и мистические сочинения Уильяма Джеймса. Он никогда не удовлетворялся аксиоматическими системами и по­стоянно повторял: «Все, что я говорю, нужно понимать не как утверждение, а как вопрос». Геизенберг же обладал ясным аналити­ческим умом математического склада; философской основой для него были греческие мыслители, с которыми он был знаком с ранней юности. Бор и Геизенберг представляли дополняющие друг друга полюсы человеческого ума, динамичное и часто драматическое вза­имодействие которых составляло уникальный процесс в истории современной науки и вело к одному из ее величайших триумфов.

Когда я, будучи студентом, прочел книгу Гейзенберга, меня очаровало его объяснение парадоксов и кажущихся противоречий, с которыми сталкивались исследования субатомных явлений в на­чале 20-х годов. Многие из этих парадоксов были связаны с двойст­венной природой микромира, материя которого проявляется то как частицы, то как волны. «Электроны, – говаривали физики в те дни,

— оказываются частицами по понедельникам и средам, а по втор­никам и четвергам – волнами». И, как ни странно, чем больше физики старались прояснить ситуацию, тем острее становились парадоксы. Лишь постепенно они обретали некоторую интуицию относительно того, когда электрон проявится как частица, а когда

— как волна. Они начали, как выразился Геизенберг, «проникаться духом квантовой теории» раньше, чем она получала точную математическую формулировку. Сам Гейзенберг сыграл значительную роль в этом процессе. Он показал, что парадоксы в атомной физике по­являются тогда, когда кто-то пытается описывать атомные феноме­ны в классических терминах, и был достаточно смел, чтобы отбро­сить классическую систему понятий. В 1925 году Гейзенберг опубликовал статью, в которой отказался от принятого описания элек­тронов в атоме с точки зрения их положения и скорости, каким пользовались Бор и все остальные, и предложил более абстрактную систему координат, где физические качества были представлены определенными математическими структурами – матрицами. Гей­зенберговская «матричная механика» была первой логически после­довательной формой квантовой теории. Годом позже она была дополнена разработанным Эрвином Шредингером другим формальным аппаратом, известным как «волновая механика». Оба аппарата ло­гически непротиворечивы: математически они эквивалентны – один и тот же феномен может быть описан в двух различных математи­ческих языках.

В конце 1926 года физики располагали полным, логически не­противоречивым формальным аппаратом, но не всегда знали, как применить его к описанию конкретной экспериментальной ситуа­ции. В течение следующих месяцев Гейзенберг, Бор, Шредингер и другие ученые постепенно прояснили ситуацию в интенсивных, тре­бовавших больших сил и часто очень эмоциональных дискуссиях. В «Физике и философии» Гейзенберг ярко описывал этот решающий период в истории квантовой физики:

Интенсивное обсуждение в Копенгагене вопросов, касающихся интерпретации квантовой теории, наконец привело к полному про­яснению ситуации. Но прийти к этим решениям было нелегко. Я помню разговоры с Бором, которые длились по многу часов, до поздней ночи, и кончались почти отчаянием; когда в конце кон­цов я уходил один на прогулку в соседний парк, я вновь и вновь повторял себе: может ли быть природа столь абсурдной, какой она кажется нам в этих атомных экспериментах?

Гейзенберг видел, что формальный аппарат квантовой теории невозможно интерпретировать в рамках наших интуитивных поня­тий о пространстве и времени или о причине и следствии; вместе с тем он понимал, что все наши понятия связаны с этими интуитивными представлениями. Следовательно, не было иного выхода, кро­ме как сохранить классические интуитивные представления, но ограничить их применимость. Большим достижением Гейзенберга было то, что он нашел точную математическую форму для выражения этих ограничений классических понятий, которая теперь называет­ся в его честь «принципом неопределенности Гейзенберга». Это ряд математических отношений, которые определяют, в какой мере клас­сические понятия могут применяться к атомным феноменам; таким образом, эти отношения кладут предел человеческому воображе­нию в субатомном мире. Принцип неопределенности указывает меру влияния ученого на свойства наблюдаемых объектов в процессе измерения. В атомной физике ученый уже не может играть роль отстраненного объективного наблюдателя. Он вовлечен в мир, ко­торый он наблюдает, принцип неопределенности Гейзенберга изме­ряет эту вовлеченность. На наиболее фундаментальном уровне прин­цип неопределенности – это мера единства и взаимосвязанности Вселенной. В 1920-х годах физики во главе с Гейзенбергом и Бором пришли к пониманию того, что мир – это не скопление отдельных объектов, а сеть отношений между различными частями единого целого. Классические понятия, опирающиеся на повседневный опыт, не вполне адекватно описывают этот мир. Вернер Гейзенберг как никто иной исследовал границы человеческого воображения, преде­лы привычных понятий и степень нашей вовлеченности в мир, он не только указал на эти различия и их глубокие философские след­ствия, но также сумел дать их точное и ясное математическое опи­сание.