Издание подготовлено при содействии Института Философии РАН 11 страница

– Вы могли бы то же самое сказать о тантрических моделях космологии, – добавил Гроф. – Многие из них почти абсолютно совпадают с моделями современной астрофизики. Но в действительности, астрофизики лишь относительно недавно пришли к сход­ным представлениям.

– В некотором отношении нет ничего удивительно в том, что наиболее, глубинные структуры нашего сознания соответствуют структурам внешнего, структурам Вселенной, – задумчиво произ­нес Лэйнг. – И все же. Шаманы, может быть, и не раз бывали на Луне, но они так и не захватили с собой парочку лунных камней. В то же время мы не знаем границ возможностей нашего собственного сознания. Мы не способны сказать что-либо определенное о вы­сотах и глубинах нашей психики. Не странно ли это?

– Ронни, – вступил Гроф. – Вы говорили о том, что мы не могли увидеть корреляции между внутренними видениями и «внеш­ними» научными фактами до тех пор, пока у нас не было подходя­щих инструментов. Не согласитесь ли вы с тем, что теперь, когда у нас есть такого рода инструменты, мы должны суметь объединить информацию, идущую от «внешнего опыта», со знанием, получае­мым от объективной науки и технологии, в совершенно новой кар­тине реальности?

– Да, конечно, – согласился Лэйнг. – Я думаю... что созда­ние этого синтеза является самым увлекательным предприятием нашего сегодняшнего сознания. Хотя в сознании всегда все есть с самого начала и до самого конца, оно в то же время развивается, эволюционирует. Эволюционной точкой нашего времени как раз и является возможность синтеза того, что мы видим, наблюдая за вещами извне, с тем, что мы познаем внутри.

Размышляя о Лэйнге

По возвращении из Сарагоссы домой, мысли о Ронни Лэйнге не выходили из моей головы. Его голос продолжал звучать у меня в ушах, и в течение нескольких недель я был способен слово в слово воспроизвести наши разговоры с ним. Я был как зачарованный. Общение с Лэйнгом в Сарагоссе настолько потрясло меня, что мне потребовалось несколько недель, прежде чем я смог сосредоточить свои мысли на чем-либо не связанном с Лэйнгом. Встречи с Бэйтсоном, Грофом и многими другими замечательными людьми дали мне невероятно много и в интеллектуальном, и эмоциональном отноше­нии. То же я могу сказать и о встречах с Лэйнгом. Но все же главное в них был глубокий драматизм. Лэйнг шокировал меня, яростно нападал на меня, ставил передо мной почти неразрешимые задачи, но он принимал меня и многие из моих идей. В итоге у нас сложились очень теплые и глубокие отношения на личностном уров­не, которые продолжаются и по сей день.

После сарагосской конференции я неоднократно посещал Рон­ни в Лондоне, и еще множество раз мы тесно общались с ним на различных конференциях, совместных семинарах и панельных дис­куссиях. Эти новые встречи продолжали обогащать и вдохнов­лять меня, и, кроме того, они значительно углубили мое понимание идей Лэйнга, его работы как психотерапевта и самого его как человека.

Исследование путей, как субъективный опыт человека, опыт его непосредственных переживаний может стать предметом науч­ного изучения в рамках системы новых научных представлений, стояло в центре наших дискуссии в Сарагоссе, и со временем мне стало ясно, что субъективный опыт является ключом к пониманию Лэйнга. Мне кажется, что всю его жизнь можно представить как страстное исследование многоцветной мозаики субъективного опы­та человеческих переживаний – посредством философии, религии, музыки и поэзии, медитации и психоделических веществ, писатель­ской деятельности, работы с больными шизофренией и борьбы с патологией нашего общества. Только через внутренний опыт, под­черкивает Лэйнг, мы раскрываем себя другому, и только он придает смысл нашей жизни. «Опыт сплетает смысл и факт в одно цельное полотно», – сказал он во время одного из наших сарагосских раз­говоров, и книга, которую он писал в то время, получила весьма характерное название: «Голос опыта».

Внутреннее переживание, как мне кажется, является ключом к пониманию и терапевтической работы Лэйнга. На долгие годы мне запомнилась история, рассказанная Лэйнгом во время нашей пер­вой встречи в Лондоне, в которой пациент расплакался после само­го обычного, как могло показаться, разговора и сказал, что он впе­рвые в жизни почувствовал себя человеком. В январе 1982 года, когда мы проводили с Лэйнгом наш совместный семинар в Сан-Франциско, я осознал, что эта история является наилучшей иллю­страцией психотерапевтической работы Лэйнга. Его психотерапев­тический подход основывается в значительной степени на невер­бальном общении; он не укладывается в рамки никаких из сущест­вующих психотерапевтических приемов и техник, и по большому счету понять его можно, только если самому непосредственно пере­жить это.

«Для психотерапии, – объяснял он на этом семинаре, – важ­но сообщение, выражение внутреннего опыта, а не передача объек­тивной информации». И затем, поясняя свою мысль, в качестве примера он описал ситуацию, которая, как мне кажется, выражает самую суть его подхода: «Когда кто-нибудь входит в мой кабинет и застывает на месте, молча и совершенно не двигаясь, я не думаю, что это проявление мутизма у шизофреника с кататонией. Если я задаю себе вопрос: «Почему этот человек не двигается и не говорит со мной?» – мне нужно искать сложные психодинамические объяс­нения Я вижу, что человек, стоящий напротив меня абсолютно скован страхом. Он буквально застыл от страха. Почему он застыл от страха? Я не знаю. Да это и не имеет значения. Я должен пока­зать этому человеку всем своим поведением, что ему нечего боять­ся здесь».

Когда я спросил Лэйнга, что он делает, чтобы передать своему клиенту такого рода сообщение, он ответил, что могут быть самые разнообразные действия: «Я могу ходить по комнате, задремать, читать книгу. Если я хороший психотерапевт, то, чтобы мой клиент как бы оттаял, разморозился, я должен показать ему, что я не боюсь его. Это принципиально важно. Если я боюсь своих пациен­тов, мне следует подыскать какую-нибудь иную профессию».

Пока Лэйнг говорил, я представил себе, как он засыпает, сидя напротив шизофреника, и я подумал, что, вероятно, он является единственным психиатром в мире, который мог бы действительно сделать это. Он не испытывал страха перед психотиками, потому что их переживания не казались ему «чуждыми». Он сам странство­вал к самым дальним пределам своей психики, он сам испытал и экстатические радости и ужасы в этом путешествии и способен найти аутентичный отклик, основанный на его собственном опыте, фактически на все, что бы его пациент ни представлял ему. Ответ Лэйнга будет преимущественно невербальным, а его беседа с паци­ентом может показаться внешнему наблюдателю самым обыденным разговором. Он заметил, что в самом деле, было бы трудно отли­чить его общение с шизофрениками от обычного разговора двух обычных людей. «Если разговор начинается, – подметил он, – то вся пресловутая «шизофрения» совершенно испаряется».

В своей психотерапевтической работе Лэйнг использует все огромное богатство своего собственного опыта, потрясающей ин­туиции и способности «быть вместе» с другим человеком, что по­зволяет его психотическим пациентам «свободно дышать» и чувст­вовать себя уютно в его присутствии. Как ни парадоксально, тот же самый Ронни Лэйнг часто заставляет «нормальных» людей чувство­вать себя весьма не в своей тарелке. Я долго размышлял об этом парадоксе и так и не смог по-настоящему разгадать его. Психоти­ческие пациенты чувствуют себя комфортно в присутствии Лэйнга, потому что он показывает им, что он не боится их. Означает ли это, что он вызывает дискомфорт у «нормальных» людей потому, что они пугают его? «Нормальные» люди, как считает Лэйнг, составляют наше безумное общество, и он, кажется, использует ту же ин­туицию и внимание, чтобы вывести их из равновесия.

Две школы дзен

Прошло уже пять лет со времени моих напряженных и плодо­творных разговоров со Стэном Грофом и Р.-Д. Лэйнгом. Когда я оглядываюсь назад, меня одолевает соблазн сравнить различное влияние этих двух необыкновенных людей на мое мышление с дву­мя школами дзен: сосуществуя в японской буддийской традиции, они практиковали радикально различные методы обучения. В школе риндзай, или школе «внезапного просветления», создаются пе­риоды интенсивной концентрации и продолжительного напряжения, ведущих к неожиданным инсайтам, которые обычно запускаются неожиданными драматическими действиями учителя: например, уда­ром палкой или громким криком. В школе сото, или «постепенного просветления», избегают шоковых методов риндзай. Обучение в этой школе направленно на постепенное созревание учеников в прак­тике медитации – тихого сидения.

Мне удивительным образом повезло. В течение нескольких лет я испытывал на себе оба метода обучения в моих встречах с двумя выдающимися современными мастерами науки о психике. Мое драматическое взаимодействие с Лэйнгом и тихие сосредоточенные беседы с Грофом вызвали у меня целый ряд творческих озарений, связанных с пониманием путей формирования новой парадигмы в психологии, и, кроме того, оказали громадное воздействие на мое собственное личностное развитие. Уроки, которые я получил от них, можно описать при помощи классического определения дзен-буддизма – «особая передача «знания», минующая священные текс­ты, которая указывает прямо на человеческое сознание».

5. В ПОИСКАХ РАВНОВЕСИЯ

Карл Саймонтон

Когда я собрался изучать смену парадигм в нескольких облас­тях помимо физики, я в первую очередь обратился к области меди­цины. Для меня этот выбор был естественен, потому что я заинтересовался параллелями в сдвиге парадигм в физике и медицине задолго до того, как приступил к работе над «Поворотным пунк­том». Фактически я убедился в возникновении новой парадигмы в медицине, еще не закончив писать «Дао физики». Я познакомился с новыми холистическими подходами к здоровью и лечению в мае 1974 года, на одной из самых замечательных конференций, которые когда-либо посещал. Это был недельный выездной семинар (Май­ские лекции), который проходил в Англии, в Брунельском универ­ситете под Лондоном, и финансировался несколькими организация­ми под эгидой британских и американских движений по изучению возможностей человека. Предметом конференции была тема «Но­вые подходы к здоровью и исцелению – индивидуальные и соци­альные». Помимо основной программы, участвовать в которой были приглашены более пятидесяти человек из Европы и Северной Аме­рики, некоторые докладчики по вечерам читали публичные лекции в Лондоне.

Здесь, на Майских лекциях, я познакомился с Карлом Саймонтоном, который несколько лет спустя стал моим основным экспер­том в работе над «Поворотным пунктом». Тогда же я впервые беседовал с некоторыми другими лидерами зарождающегося холис­тического медицинского движения, с которыми я поддерживал связь в течение последующих лет. Кроме Карла Саймонтона и его жены Стефани, которые представляли свой революционный душевно-те­лесный (mind-body) подход к терапии рака, в состав участников входили: Рик Карлос, молодой юрист, который только что написал книгу «Конец медицины», содержащую радикальную оценку кризи­са здравоохранения; Моше Фельденкрайз, один из наиболее влиятельных проповедников терапии «работы с телом»; Элмер и Эллис Грин, пионеры исследований биологической обратной связи; Эмил Зменак, канадский хиропрактик, чья система тестирования мускулов продемонстрировала его глубокое знание мышечной и нервной систем человека; Нормал Шили, который позже основал Американ­скую ассоциацию холистической медицины, и многочисленная группа исследователей в области парапсихологии и практиков паранормального исцеления, состав которой отражал огромный интерес к подобным явлениям со стороны движения по изучению человеческих возможностей.

Отличительной чертой данной встречи явилось ощущение эн­тузиазма, испытываемое всеми участниками, которое было вызвано всеобщей уверенностью в том, что в западной науке и философии ожидается колоссальный концептуальный сдвиг в сторону новой медицины, основанной на совершенно иных восприятиях природы человека, его здоровья и болезней. Все собравшиеся исследовате­ли, целители и медики-профессионалы были разочарованы в сло­жившейся системе здравоохранения, развивали и практически при­меняли оригинальные идеи и разрабатывали новые терапевтичес­кие подходы, но, по большей части, не встречались друг с другом ранее. Более того, многие из них до этого момента чувствовали лишь презрение и неприятие со стороны официальной медицины, а здесь же впервые обнаружили широкий круг единомышленников, что не только стимулировало интеллектуально, но и оказывало силь­ную моральную и эмоциональную поддержку. Семинары, дискус­сии, презентации и неформальные встречи, которые обычно про­должались до позднего вечера, излучали такой захватывающий дух приключения, такую широту поиска и чувство товарищества, что надолго остались в нашей памяти.

Теоретическая концепция, которая стала вырисовываться к концу конференции, после недели интенсивных дискуссий, содержала многие элементы той концепции, которую я, несколько лет спустя, буду исследовать, развивать и синтезировать в моей работе над «Поворотным пунктом». Участники встречи были единодушны в том, что сдвиг парадигмы в науке направлен от механистического и редукционистского взгляда на природу человека к Холистическому и экологическому восприятию. Они ясно видели главную причину кризиса современного здравоохранения в механистическом подходе традиционной медицины, основанной на ньютоно-картезианском представлении человеческого тела в виде механизма. Они весьма критически относились к существующей медицине, основанной на больничной системе и ориентированной на лекарства. Многие из участников были уверены, что современная научная медицина до­стигла своих пределов и более неспособна не только улучшить, но и просто поддерживать здоровье общества.

Дискуссии ясно показали, что здравоохранение будущего должно выйти за рамки традиционной медицины, с тем чтобы иметь дело с огромной системой явлений, которые влияют на здоровье. Это не значит, что следует отказаться от изучения биологических аспек­тов болезни, в котором так преуспела медицинская наука. Эти ас­пекты следует связать с общими физическими и психологическими условиями существования человека в природе и обществе.

В результате дискуссий возникла система новых концепций, которая позволит сформировать основу грядущей холистической системы здравоохранения. Базой одной из этих концепций являлось признание сложной взаимозависимости между разумом и те­лом в здоровье и болезни, предполагающей «психосоматический» подход ко всем формам терапии. Другая концепция состояла в реа­лизации фундаментальной взаимосвязи между людьми и окружаю­щей средой и соответственно в углублении понимания социальных и экологических аспектов здоровья. Оба вида взаимосвязи – меж­ду разумом и телом и между организмом и средой – часто обсуж­дались на языке энергетических структур. Индийская концепция праны и китайская концепция ци часто упоминались в качестве традиционных терминов для обозначения этих «тонких», или «жиз­ненных энергий». В этих традиционных дисциплинах болезнь рас­сматривается как результат изменения структур энергии и приме­няется терапевтическая методика для влияния на энергетическую систему тела. Изучение нами этих концепций привело к длитель­ным и увлекательным беседам о йоге, психических феноменах и о других эзотерических предметах, которые занимали значительную часть конференции. Для меня самым волнующим и трогательным событием во время Майских лекций стала встреча с Карлом и Сте­фани Саймонтон. Помню, как я в первый день сидел с ними за одним столом и, не будучи знаком, лихорадочно старался завязать беседу с этой молодой и очень элегантной парой из Техаса. Они, казалось, не имели ничего общего с моим миром 60-х. Но мое впе­чатление о них совершенно изменилось, как только они заговорили о своей работе. Я понял, что они никогда не сталкивались с контр­культурой только потому, что полностью посвятили свою жизнь разработке новой терапии раковых заболеваний и у них не остава­лось времени на что-либо еще. Их работа включала широкое изуче­ние медицинской и психологической литературы, постоянную апро­бацию и совершенствование новых идей и методов, отчаянную борьбу за признание в медицинском мире и, прежде всего, постоянное тес­ное общение с маленькой группой пациентов, признанных неизлечимыми традиционными средствами медицины.

За время своих уникальных исследований Саймонтоны устано­вили сильные эмоциональные связи со своими пациентами, проводя бесконечные ночи у их постели, смеясь и плача вместе с ними, борясь вместе с ними за возвращение здоровья, радуясь их успехам и окружая нежной заботой умирающих. Я чувствовал, что теорети­ческая концепция Саймонтонов, еще весьма необычная для того времени, открывает огромные возможности для всей медицины. Они говорили о своих пациентах с такой преданностью и таким глубо­ким чувством, что я был растроган до слез. В своей лекции Карл Саймонтон поделился своими открытиями в исследованиях, кото­рые он проводил как онколог, специализирующийся в области ра­диационной терапии. «Природа изучаемого мной предмета противо­речива. Это – роль, которую играет сознание в зарождении и изле­чении рака». Он рассказал нам, что в литературе содержится доста­точное количество подтверждений роли эмоционального стресса в возникновении и развитии рака. Он так же привел несколько дра­матичных случаев из своей практики, которые подкрепляли его те­зис. «Вопрос не в том, существует ли связь между эмоциональным стрессом и раком, – заключил он, – а скорее в том, в чем состоит конкретная связь между этими двумя явлениями».

Затем Саймонтон описал характерные особенности историй болезни и эмоциональные реакции онкологических больных, кото­рые привели их к понятию «личности, предрасположенной к раку». Другими словами, существует такая модель поведения в ответ на стресс, которая в значительной мере приводит к заболеванию ра­ком, в то время как известно, что существует модель, приводящая к сердечным заболеваниям. «Я подтвердил существование таких лич­ностных факторов в своих исследованиях, – докладывал Саймон­тон, – кроме того, мои убеждения еще более подкрепляются моим личным опытом. В возрасте семнадцати лет у меня был рак, и те­перь я вижу, насколько моя личность тогда соответствовала клас­сическому описанию».

В методике лечения Саймонтона основной упор делается на изменение у пациента системы знаний о природе рака. Он привел популярный образ этого заболевания в виде внешнего врага, завое­вывающего и разрушающего тело. Так создается убеждение, что больной не может, или почти не может, контролировать этот про­цесс. В противоположность этому широко распространенному об­разу, опыт Саймонтона подсказывал ему, что именно система убеж­дений пациента и врача наиболее существенна для успеха терапии и может успешно применяться для поддержки возможностей боль­ного к самоисцелению.

«Нетрадиционные методы, которые я использовал при лечении рака, в добавление к радиационным, – пояснял он, – это релакса­ция и воображение». Он рассказывал, что он обеспечил своих паци­ентов полной и детальной информацией об их заболевании и мето­дах лечения, а затем во время регулярных встреч просил их изобра­зить весь процесс в той форме, которая для них наиболее приемле­ма. С помощью такого метода направляемой визуализации, пациен­ты начинают активизировать свою мотивацию к выздоровлению и развивать позитивное отношение, что чрезвычайно важно для про­цесса лечения.

Стефани Мэтьюз-Саймонтон, опытный психотерапевт, допол­няла доклад своего мужа подробными отчетами о психологических консультациях и сеансах групповой психотерапии, которые они проводили вместе для того, чтобы помочь своим пациентам иденти­фицировать и решить эмоциональные проблемы, лежащие в основе их недуга. Как и ее муж, Мэтьюз-Саймонтон была систематична и обстоятельна в своем докладе, и великолепна, когда говорила о своей сильнейшей личностной самоотдаче.

К концу конференции я почувствовал такую благодарность к Саймонтонам за то, что они делают, что предложил показать им Лондон в знак моей признательности. Они с радостью приняли мое приглашение, и мы провели очень приятный день вместе, прогули­ваясь, делая покупки и отдыхая от напряженных дискуссий про­шедшей недели.

Маргарет Локк

Майские лекции открыли мне новый, чарующий мир холисти­ческой медицины в то время, когда его основатели только начинали объединять свои усилия и формировать то, что позже назовут хо­листическим здравоохранением. Дискуссии той недели совершенно убедили меня в том, что изменение мировоззрения, которое я опи­сывал в «Дао физики», является частью более обширной культур­ной трансформации. К концу недели я с волнением ощутил, что в ближайшие годы я буду принимать активное участие в этой транс­формации.

Однако в то время я был слишком занят, заканчивая работу над своей книгой, и не думал над исследованием более широкого контекста сдвига парадигмы. Это случилось двумя годами позже в США, когда я стал читать лекции о параллелях между современной физикой и восточным мистицизмом. На своих лекциях я встречался с представителями различных дисциплин, которые отмечали, что сдвиг от механистической к холистической концепции происходит в их областях так же, как и в современной физике. Большинство их были медиками-профессионалами, и поэтому мое внимание опять было привлечено к медицине и здравоохранению.

Первый импульс к систематическому изучению параллелей между сдвигом в физике и медицине исходил от Маргарет Локк, медика-антрополога. Я познакомился с ней в Беркли, где читал фа­культативный курс по «Дао физики». После лекции по «бутстрэпной» физике Чу, одна женщина с заметным английским акцентом, часто участвовавшая в аудиторных дискуссиях, сделала удивительное замечание. «Знаете, – сказала она с иронической улыбкой, – эти диаграммы взаимодействия частиц, которые вы сегодня нарисо­вали на доске, очень напоминают мне диаграммы акупунктуры. Не знаю, можно ли это считать большим, нежели простое совпадение». Я был заинтересован этим замечанием, и, когда я осведомился о ее знаниях в области акупунктуры, она рассказала мне, что ее диссер­тация по медицинской антропологии была посвящена использова­нию классической китайской медицины в современной Японии. Во время моего курса «Дао физики» она часто вспоминала филосо­фию, лежащую в основе китайской медицинской системы.

Эти замечания открыли мне волнующую перспективу. Из Май­ских лекций я вспомнил, что сдвиг парадигмы в физике имеет ряд важных приложений в медицине. Я также знал, что мировоззрение новой физики во многом сходно с классической китайской филосо­фией. Наконец, я осознавал, что в китайской культуре, как и во многих традиционных культурах, знания о человеческом разуме и теле и практика лечения являются неотъемлемыми частями натурофилософии и духовной традиции. Действительно, учитель тай-цзы, наставлявший меня в древнекитайском военном искусстве, которое, в большей степени, чем что-либо еще, является формой меди­тации, был также специалистом по травам и акупунктуре и всегда подчеркивал связь между принципами тай-цзы и принципами фи­зического и душевного здоровья. Мне казалось, что Локк теперь вводила важное звено в эту цепочку аргументации, отмечая парал­лели между философскими системами физики и китайской медици­ны. Я, естественно, был очень заинтересован в обсуждении с ней идей и пригласил ее на чай и беседу.

Маргарет Локк сразу мне понравилась, а когда она пришла ко мне в гости, мы обнаружили много общего. Мы принадлежа­ли к одному поколению, на нас обоих сильно повлияли социальные движения 60-х, оба разделяли глубокий интерес к восточ­ной культуре. Я сразу же почувствовал себя с ней очень удобно не только потому, что она напоминала мне моих английских дру­зей, но и потому, что наши системы мышления были очень сход­ны. Как и я, Локк являлась примером холистического, системно­го мыслителя, осуществлявшего синтез идей и стремящегося к интеллектуальной строгости и ясности выражений. Когда я по­знакомился с ней, ее профессиональная область, медицинская антропология, была достаточно новой дисциплиной, и в настоя­щее время она зарекомендовала себя в качестве одного из веду­щих специалистов в этой области Ее исследования по практике традиционной восточной медицины в сегодняшней урбанизиро­ванной Японии явились настоящим открытием. Вместе с мужем и двумя маленькими детьми она провела два года в Киото, обща­ясь с десятками врачей, пациентов, членов их семей (она бегло говорит по-японски) и посещая клиники, аптеки лекарственных трав, традиционные медицинские школы и церемонии исцеления в древних храмах и святынях, – все это для того, чтобы охва­тить и испытать на себе весь диапазон традиционной восточно-азиатской медицинской системы. Ее работы привлекли огромное внимание в США, причем не только среди ее коллег антрополо­гов, но также и в расширяющемся круге практиков холистичес­кой медицины, которые признали ее подробный и ясный доклад о взаимодействии традиционной восточной и современной за­падной медицины в сегодняшней Японии в качестве содержа­тельного и ценного источника информации.

Во время нашей первой беседы меня больше всего интересовал поиск новых параллелей между мировоззрением, вытекающим из новой физики, особенно из «бутстрэпной» физики, которой я сам занимался, и классическим китайским взглядом на природу челове­ка и его здоровье.

«Представления китайцев о теле всегда были исключительно функциональны, – начала Локк. – Упор делался всегда не на ана­томическую точность, а на взаимосвязанность всех частей». Она пояснила, что китайская концепция физического органа соответст­вует понятию о целостной функциональной системе, которую сле­дует рассматривать во всей полноте. Например, понятие легких включает не только сами легкие, но и весь респираторный тракт, носовую полость, кожу и выделения, связанные с этими органами.

Из книг Джозефа Нидэма я помнил, что китайская философия в целом, больше занимается взаимосвязью вещей, чем разложени­ем их на основные элементы. Локк согласилась и добавила, что китайское восприятие, которое Нидэм назвал «коррелятивным мыш­лением», делает основной упор на синхронистическое структуриро­вание, а не на причинные связи. С точки зрения китайца (согласно Нидэму), вещи ведут себя определенным образом, потому что во взаимосвязанной Вселенной их позиции таковы, что они наделены внутренней природой, которая делает их поведение неизбежным.

Для меня было очевидно то, что такой взгляд на природу очень близок концепции новой физики, и я также знал, что это подобие усиливается тем фактом, что китайцы изначально наделяли систе­му взаимоотношений, которую они изучали, внутренней динами­кой. «Это так же верно и для китайской медицины, – отмечала Локк. – Каждый индивидуальный организм, как и космос в целом, рассматривается пребывающим в состоянии постоянного течения и изменения, и китайцы также верили, что все события в природе – в физическом мире, а также в психологических и социальных об­ластях – имеют циклический характер».

–Очевидно, это колебания между «инь» и «ян», – заметил я.

– Совершенно верно, и очень важно осознать, что в китайской традиции понятие «ничто» адекватно понятиям «только инь» или «только ян». Все природные явления – это проявление непрерыв­ных колебаний между двумя полюсами, и все превращения проис­ходят постепенно и в целостной прогрессии. Природный порядок – это один из примеров динамического равновесия между «инь» и «ян».

Здесь мы начали долгую дискуссию о значениях этих древних китайских терминов, и Локк сказала мне, что лучшую из известных ей интерпретаций дал Манфред Поркерт в своем обширном исследовании, посвященном китайской медицине. Она рекомендовала мне изучить труд Поркерта. Она объяснила, что, наряду с Нидэмом, он один из немногих западных ученых, который может читать китай­скую классику в оригинале. Согласно Поркерту, «инь» соответству­ет всему сжимающемуся, отзывчивому и консервативному; «ян» – всему расширяющемуся, агрессивному и любознательному.

– В дополнение к системе «инь-ян», – продолжала Локк, – китайцы использовали систему под названием «у-син». Она приме­нялась для описания великого структурированного порядка космо­са. Обычно это название переводят как «пять эволюционных фаз», что гораздо точнее передает китайскую идею динамических свя­зей». Локк объяснила, что из пяти фаз возникла система сложного соответствия, которая охватывала всю Вселенную. Времена года, атмосферные явления, цвета, звуки, части тела, эмоциональные состояния, социальные отношения и множество других явлений классифицировались по пяти типам, соответствующим пяти фазам. Когда теория пяти фаз была объединена с циклами «инь-ян», в результате появилась сложная система, в которой каждый аспект Вселенной описывался как строго определенная часть динамически структурированного целого. Эта система послужила теоретическим фундаментом для диагностики и лечения болезней.

– Как понимается болезнь в китайской традиции? – спросил я.

– Болезнь – это нарушение равновесия, которое возникает, когда «ци» не циркулирует должным образом. Как вам известно, это еще одно важное понятие в китайской натурофилософии. До­словно оно переводится как «пар». В древнем Китае его употребля­ли для обозначения жизненного духа, энергии, одушевляющей кос­мос. Течение и колебание «ци» поддерживает в человеке жизнь. Существуют определенные траектории движения «ци», известные как меридианы, вдоль которых лежат точки акупунктуры.

Локк рассказала мне, что с точки зрения западной науки, име­ется множество подтверждений тому, что точки акупунктуры обла­дают другим электрическим сопротивлением и термочувствительностью, в отличие от других участков поверхности тела, но, тем не менее, существование меридианов научно не подтверждено.