Дисгармония: за звездными вратами

 

На фотографии — группа улыбающихся туристов, рассевшихся на корнях огромного ливанского кедра. Адриан (ему семь с половиной лет) смотрит на фотографию — и в крик, глаза округляются от ужаса: «Это же лапа динозавра! Они сидят на лапе динозавра — они просто его не видят!» У Адриана дисгармония. За простыми, банальными вещами ему мерещатся всякие ужасы. Все вокруг для него преисполнено драматизма. И избыток воображения может сыграть с ним дурную шутку: отдалить его от окружающих и перекрыть дорогу в реальную жизнь.

Долгое время формулировка «дисгармония» служила общей свалкой для всех трудных, не поддающихся классификации и пограничных случаев, которые трудно было диагностировать. Но мало-помалу ее все же признали за отдельную патологию, причем французские психиатры первыми внесли ее в официальный список психических нарушений детей и подростков. Теперь говорят о «дисгармоничных детях» или детях в «пограничном состоянии», развитие которых лишь увеличивает их разрыв между разными сторонами натуры; из-за этого они не могут использовать свои способности. Эти дети способны сочетать остроту ума и обширные знания с капризами, свойственным малышу. Причем без видимой причины.

Американские врачи долгое время не признавали дисгармонию. Только в 1994 году доктор Д. Ж. Коэн рассмотрел эту концепцию и сделал ее достоянием общественности. Он выработал свое определение: «Multiplex Developpemental Desorder» (MDD), то есть «сложные и разнообразные расстройства личности». Лучше поздно, чем никогда — тем более что в результате американские ученые смогли продвинуться в изучении этого душевного расстройства со сложенными и противоречивыми симптомами. Но не следует останавливаться на достигнутом, пройдены лишь первые шаги, теория дисгармонии все еще на стадии разработки.

Хотя за десять лет и достигнут некоторый прогресс. Лучше известны симптомы, поэтому теперь дисгармонию не спутать с каким-либо другим душевным расстройством, и возможно целенаправленное лечение. Между поведением депрессивного, гиперактивного и дисгармоничного ребенка порой трудно найти отличия. Но подробное и глубокое обследование позволяет «собрать паззл» противоречивой личности «странного» маленького пациента. И некоторых даже полностью вылечить. Опыт показывает, что примерно треть случаев заканчивается выздоровлением.

О них можно тогда сказать, что они возвращаются издалека! Из потустороннего мира. Оттуда их надо вытаскивать во что бы то ни стало. Если вы сомневаетесь, есть два замечания, которые могут натолкнуть вас на правильный путь:

«Один день он просто Сахар Медович, на следующий день делается агрессивен и груб…»

«С одним и тем же человеком он может быть сегодня невероятно мил, а назавтра невыносим…»

«Из одного места, да разные вести» — такое порой свойственно всем детям. Но для дисгармоничных детей это состояние перманентно, оно не проходит, и вся семья обязана подлаживаться под их капризы.

 

«Он какой-то странный!»

Вот ярлык, который наклеивают на этого непостижимого ребенка. Причем странность проявляется и в поведении, и в отношениях с другими людьми. Он где-то не здесь, вы его не интересуете. Создается впечатление, что у него в жизни есть кое-что поинтереснее. Он копается в ящике с игрушками, вытаскивает пластмассовые статуэтки и объявляя: «Отрубить ей голову! Выколоть ему глаза!» Вдруг внезапно он смотрит на вас, «узнает» и кричит: «Быстрей, быстрей, помоги! Симба в опасности!» Мама восхищенно улыбается: «Ему всего три, а он уже знает „Король-Лев“ наизусть!» Ох, аккуратней с этим блеском интеллекта… тем более, что «маленький гений» тотчас погружается в коробку с игрушками, в воображаемый мир, а реальный мир вокруг него тает, как дым.

Если чуть поглубже копнуть, поражает больше всего, насколько важен и значителен для него этот воображаемый мир. Ему не просто нравятся динозавры, он с ними живет! Миллиарды лет не имеют значения, он преодолевает их одним взмахом волшебной палочки. Легко! Для него нет невозможного, и древние чудовища — часть его повседневной жизни. Его словарный запас обширен — но часто пропитан насилием. Его жесты напоминают поединок с воображаемым врагом. Такая видеоигра в натуральную величину, где ребенок бьется с самим собой.

Трудно сказать, всегда ли он был таким. Его отрыв от реальности становится заметен только годам к двум. До этого момента он развивается совершенно нормально. Рано начинает ходить и говорить. И внезапно его дорога совершает поворот в сторону «беспорядка», начинается какой-то разлад. Его поведение меняется, он делается нервным, часто даже теряет контакт с внешним миром. И как раз в это время начинаются его знаменитые «причуды». Необъяснимые прихоти, как у пятилетнего Ясона, который, входя в дом, должен был обязательно проверить, что все лампочки работают. Поэтому он прежде всего обходил все выключатели, а уже потом здоровался. И куда бы он не пришел, он повторял этот ритуал.

Часто подобные мании касаются цифр или букв. Внезапно в два года он выучивает весь алфавит. Родители очень рады этому обстоятельству: оно доказывает, что ребенок придает значение реальности и что у него незаурядные способности. Но увы, в случае дисгармоничного ребенка при этом получается «гол в свои ворота». Дополнительный элемент, вызывающий разлад. И вот все смотрят на такого ребенка и гадают: что же с ним происходит. И высказывают самые разные гипотезы: депрессия? Тревожность? Может, он гиперактивный? Окружающие, попавшие под контрастный душ его поведения, уже не успевают следить за всеми переменами.

 

Всех сбивает с толку

В его поведении удивляет буквально все. Года в три ему уже почти готовы приклеить ярлык «не по годам развитый» или «одаренный», но нестабильность его способностей не позволяет этого сделать. Потому что способности его не поддаются логическому анализу, они капризны, летучи, появляются и исчезают, когда им вздумается. То хорошо, то плохо — но обязательно «очень».

В семь с половиной лет он может, как маленький Улисс, отлично соображать:

— В чем сходство между китом и мышью?

— Они оба млекопитающие.

Но при этом он не может произвести простейшее вычисление:

— У меня две книги в правой руке и три книги в левой. Сколько всего у меня книг?

— …?

Такая неравноценность ответов характерна для дисгармоничных детей.

В школе учительница никак не может составить мнение об этом ребенке. То он, кажется, очень хорошо читает, а на следующий день просто хуже некуда. Чтобы его подбодрить, она говорит ему: «Ты можешь, когда хочешь». Но для Улисса ее слова — китайская грамота. Он вовсе не управляет своей головой. В ней либо есть место для учебы, либо нет. Либо он может располагать своим разумом, либо нет, тот занят. И именно чередование присутствия и отсутствия создает впечатление странности. А он ни о чем об этом не подозревает. Ведь у него такая богатая внутренняя жизнь…

 

Как распознать дисгармонию

«Что-то не так». Нужно расковырять эту надпись, взглянуть, что спрятано за фасадом и убедиться, что аффективный «фундамент» также разбалансирован.

Рассказы родителей похожи: «Он может внезапно рассердится без причины, кидается от смеха к слезам, то невероятно ласков, то отталкивает нас, он ненавидит терять игрушки, он всего боится». Такое поведение сигнализирует о неуверенности. Но у дисгармоничного ребенка эти проявления хаотичны, и потому их трудно растолковать. Однако существует почти постоянный симптом, тревога, иррациональные страхи перед вещами или ситуациями, которые вовсе не выглядят опасными.

Горацию шесть лет. В ванной он приходит в ужас перед струей воды из-под крана, цепляется за стенки ванной, панически боится душа — и в то же время он плещется в бассейне, как рыбка. Что уж тут можно подумать: то ли он боится, что его унесет поток воды, то ли что он провалится в сливное отверстие… А между тем у него насыщенная, интереснейшая внутренняя жизнь. И истории он рассказывает захватывающие и жуткие.

Вот основная проблема детей, страдающих дисгармонией: они придумывают себе виртуальный мир. Это любят все дети, но не в такой степени — у обычных ребят этот мир не полностью заслоняет собой реальность. И не подчиняет себе так надолго, иногда до подросткового возраста. Граница между мирами — размытая, нечеткая. Ребенок переходит из одного в другой, сам того не замечая, и пренебрежение к их различиям может быть опасным. Он подменяет и искажает отношения с окружающими и портит себе социальную жизнь.

Ведь параллельная жизнь может захватить его целиком. Если его любимая книга — о мире, где процветает волшебство и магию, он натягивает мантию главного героя и переживает в своей повседневной жизни те же приключения. Телесериалы про другие галактики его тоже увлекают, и каждый раз он пересекает звездные врата вместе со своими любимыми персонажами. И его трудно спустить на Землю. Он так далек от всего этого! В общем, не чувствуя различий между настоящей и придуманной жизнью, он отдаляется от внешнего мира.

 

Барьеры против страха

Воображаемая жизнь постепенно овладевает им. При этом она может пугать его, отталкивать. И чтобы отделаться от демонов, он придумывает воображаемые ритуалы защиты: обернуться вокруг своей оси, постучать пальцами по столу — они вновь возвращают его в реальный мир. Стереотипные действия или жесты отгоняют неотвязные мысли. Он строит защитные валы от своих страхов.

Ну, и чтобы как-то «усмирить» свой стресс, он обладает целым арсеналов способов, хорошо знакомым каждому ребенку: ломает игрушки, ругает их, пинает… Но он делает это постоянно и регулярно. Когда бокал полон, он переливается — выплескивается агрессивность. Дома его перестают понимать. Малыш, который сам научился читать, который наизусть шпарит диалоги из фильмов… а стал таким импульсивным и неуправляемым! По сути дела, воображаемый мир победил, ребенок уже не может сдерживать его и контролировать.

 

Странная манера говорить.

К сожалению, он не может рассчитывать, что друзья разделят его мрачные мысли: у него попросту нет друзей. «Дисгармоничный» ребенок одинок, он не привлекает других детей, поскольку у них с ним мало общих интересов. Другая характерная черта, которая усложняет его социальную жизнь — он абсолютно не задумывается, что же ждут от него другие, он продвигает свою мысль, он потерял ключи к социализации, и оттого он делается бестактен и порой лишается общения даже в кругу семьи. «С бабушкой у него никак не складываются отношения, он говорит с ней о сексе или еще о чем-то, что они там знают в восемь лет, и совершенно не задумывается, что это может ее шокировать или просто быть ей неинтересным».

Этот ребенок не понимает социальный норм и правил, потому что он сочиняет свои. Он черпает вдохновения в книгах фэнтези и видеоиграх.

 

Речь «дисгармоничного» ребенка очень своеобразна. Не то чтобы отстает или наоборот слишком развита — просто другая. Слова для него подчас не служат средством коммуникации. Он манипулирует ими, как вещами, не придавая им значения, не испытывая потребности в диалоге. Он может в одной фразе соединить вопрос и ответ: «Ты что, обижен? Ты просто устал?..» К тому же порой ребенок может говорить тусклым, механическим голосом, без интонации, на одной ноте. Это называется «диспросодия». Эти речи тем более удивительны, что их содержание часто бывает достаточно выразительным и эмоциональным: «Ты устал, потому что скоро умрешь?»

Он говорит то, что приходит ему в голову, безо всякой внутренней цензуры, ни подлаживаясь ни под собеседника, ни под ситуацию. Его рисунки и игры выражают те же чувства — насилие и страх.

В классе странная манера изъясняться оказывает ему плохую услугу. Он не делает разницы между учительницей и одноклассниками, и говорит как обычно. А ей с трудом удается разобраться в лабиринте его вопросов и ответов самому себе — если удается. А как ей при этом разобраться в нем самом, если он ежедневно разыгрывает «Доктора Джекила и мистера Хайда» в переложении для детей младшего школьного возраста?

 

Чем раньше, тем лучше

Все эти специфические симптомы действуют и взаимодействуют, создавая между собой некую синергию, которая может привести в итоге к «дисгармонии развития». Небольшое отклонение между разными областями развития (интеллектом, движением и аффективной зрелостью) может со временем в процессе роста ребенка приобрести изрядный размах и испортить ему жизнь. Сделать из него человека неуправляемого, невыносимого в совместной жизни. В четырнадцать такой подросток может писать рефераты студенческого уровня и при этом вытворять немыслимые вещи. Кривляться на уроке, как шестилетний. Значит, наша задача обнаружить дисбаланс в развитии как можно раньше и сразу же запустить механизмы лечения.

Откуда возникает дисгармония? Имеет ли она психическое происхождение или неврологическое? Пока этого точно не знают. Подобно депрессии и гиперактивности, скорей всего тут обе причины сразу. Как это часто бывает, нарушения в поведении являются результатом взаимодействия уязвимой неврологической организации и «неблагоприятной» среды: предрасположенный к расстройствам ребенок не получает должной психологической защиты от своих страхов.

Сейчас мы располагаем достаточной статистикой и можем утверждать: треть детей, у которых обнаружена дисгармония, могут вылечится. Выздоровление происходит в результате внимательного и многостороннего лечения, и при этом выбора специфической профессиональной ориентации, то есть максимально ритуализированной профессии. Треть детей все-таки в итоге получает ряд проблем в социальной жизни из-за своего неподчинения нормам. Оставшаяся треть может бессознательно выбрать бегство и замкнуться в психозе. Это основная проблема дисгармонии: если она усиливается, она может «запереть» свою добычу в воображаемом мире, оторванном от реальности.

 

Методы лечения

Вовремя обнаруженная дисгармония, как мы уже говорили, лечится. В этом случае общей задачей становится помочь ребенку сделать правильный выбор: предпочесть реальную действительность, убедить его «оставаться с нами», предлагая ему удобную, надежную и интересную повседневную жизнь. На этот счет могу предложить несколько советов.

Следует ограничить источники воздействия на его воображения. Этому ребенку избыток экранной жизни вреднее, чем любому другому.

Наоборот, всячески поощрять его социальные связи: организовывать дни рождения и именины, записать его в командный спорт, даже если он не хочет.

Уважать его моменты «ухода» — не стоит его огорчать. Но в противовес осторожненько предлагать ему иную деятельность (совместные игры, чтение), не давая улететь слишком далеко в заоблачные дали.

В интеллектуальном плане не поддерживать и не форсировать своим преувеличенным восхищением его «особенные способности» (чтение в два года, манипуляции с цифрами).

Но замечать и комментировать их. И обращать при этом большее внимание как раз на сложности и трудности ребенка: (почерк, логика, организованность), которые могут быть исправлены с помощью графотерапии, логопедии, психомоторной терапии и других.

И главное, ему следует организовать мощную поддержку — и индивидуальную, и семейную. В идеале — несколько раз в неделю, с участием целой команды специалистов: (дневной стационар, медико-психологический центр), которая, взаимодействуя, организует психическое пространство «дисгармоничного» ребенка. И сумеет прочертить четкие границы между воображаемой жизнью и реальной.

Вопрос о медикаментозном вмешательстве обсуждается в каждом конкретном случае. Сейчас разработан новый препарат, который гасит импульсивность, и это способствует социальной интеграции. Лекарство это еще и воздействует на мысли, избавляя их от фантомов и тем самым освобождая свободное пространство для знаний и учебы.

Таким образом, роль диагностики огромна. И потому сад и школа играют огромную роль в раннем выявлении этих «необычных» детей. И потом школа становится главным индикатором выздоровления — когда она признает, что малыш «вернулся издалека» и теперь сам способен открывать и закрывать звездные врата.

 

Том: «Клянусь, чтоб мне пусто было, завтра пойду в школу!»

 

«Я клянусь, больше так не буду!» Том сотрясается в рыданиях. Обещает, клянется… он уж не знает, как сделать, чтобы мы ему поверили: «Я клянусь чем угодно, завтра пойду в школу!» Сложно остаться равнодушным перед горем этого одиннадцатилетнего мальчика. Тем более что он искренен. Он и правда считает, что если его выпустить из больницы, он вернется в школу. Но мы знаем, что не вернется. Еще рано. Том еще не выздоровел. Несмотря на то, что сам он считает иначе.

 

В носках и пижаме

Том у нас уже две недели. На него жалко смотреть: он целыми днями ходит в носках и в пижаме. А не то ведь убежит. Строгий режим — никому здесь не в радость назначать его ребенку. Но в его случае без этого не обойтись. Наша задача — приучить его к разлуке. Чтобы он научился жить вне дома и понял, что в его отсутствие не произойдет ничего страшного. Подобная демонстрации ему просто необходима, так как нечто удерживает его дома, как магнит. Больше ему ничего не надо. Никакого лечения. Просто открыть ему глаза. Надо отыскать тайную причину его отказа ходить в школу.

Почему он чувствует себя ответственным? За что? За кого? Что за секретная миссия, которую ему нужно выполнить, и выполнению которой мешает учеба в школе? Когда мы держим его у себя, мы пытаемся убедить его, что он может нормально жить вне дома и от этого земля не начнет вращаться в обратную сторону. Не такая простая задача. И успех предсказать невозможно.

 

Без видимой причины

Уже в детский сад Том ходил без особенного энтузиазма. Мягко говоря. Он сам, кстати, вспоминает об этом: «Каждое утро я плакал, и когда мама уходила от меня, я смотрел на нее в окно». Этот симпатичный парнишка, светловолосый, с голубыми глазами, которые глядят на вас не мигая, кажется вполне уверенным в себе. Он кажется вполне трезвомыслящим сейчас: «В первом классе директор приходил за мной на стоянку, иначе я начинал орать и не вылезал из маминой машины, ему приходилось волочь меня силой». Почему? Он не знает, что ответить: «Ну, что-то непонятное, что-то, что сильнее меня». Иногда это неприятие становилось таким сильным, что мама оставляла его дома, опасаясь, что он так может и заболеть: «Когда я немного отдыхал дома, мне это шло на пользу, и дальше ходить в школу было уже легче».

 

За пределами разумного

Так и шла школьная жизнь Тома: то вынужденное присутствие, то выпрошенное отсутствие. Однако учился он хорошо, с одноклассниками отлично ладил и преподаватели были им довольны. Загадка!

Но безусловно его истерики, выходящие за пределы разумного, мучили и расстраивали родителей. Они решили поговорить с врачом. И не с одним, кстати. Объехали всех психологов в Провансе. Том был не против — тем более что тогда ему удавалось пропустить день… вперед, к новому психологу. Но контакта так и не получилось: «Они меня все нервировали, разговаривали со мной, будто мне три года… Никто ничего понять не мог… бессмысленно было продолжать, я попросил родителей прекратить эти консультации».

 

Рецидив

Том пошел в среднюю школу и — буквально чудо какое-то — первый триместр прошел как по маслу. Но в один день вся «комедия» возобновилась. Регулярно в воскресенье вечером Том чувствовал себя разбитым и расстроенным. А поутру он уже корчился от боли в животе, прибегал к родителям в кровать: «Если так будет продолжаться, я не смогу пойти в школу…» Ненависть к школе внезапно возобновилась. Как раз тогда они впервые пришли ко мне.

 

Тупик

Ясно было: Том не слишком-то в восторге от нашей встречи. Он, нахохлившись, сидит в углу и поглядывает на меня с видом «вот уж вряд ли мы с тобой подружимся». Родители, наоборот, преисполнены решимости выйти из ужасного тупика: «Так не может продолжаться, вся семья страдает, и Том причем первый! Невозможно смотреть, как он мучается… Что же нам делать…» Они рассказывают, что им казалось, с Томом все в порядке, но в январе после каникул все опять началось. Они ищут объяснения: «Мы уезжали на конгресс в Бостон, самолет задержали и мы вернулись позже, чем обещали. Том волновался, хотя мы позвонили, он весь день чувствовал себя брошенным. Может, он испугался, что больше нас не увидит?»

 

Слушать и наблюдать

Я смотрю на него и спрашиваю, что он думает по этому поводу. Чистым, ясным голосом, четко и гладко формулируя свои мысли, он отвечает: «Нет, не в этом дело. На каникулах я был у друга, и его дедушка умер. Это напомнило мне многое… в моей семье тоже умирали: дедушка, еще моя маленькая кузина погибла в аварии… Это потрясло меня».

И он тогда снова отказался ходить в школу. Отец рассказывает, как в воскресенье вечером он ужасно расстроился, а в понедельник утром у него заболел живот. Его долго выворачивало над унитазом. И так две недели подряд. Они даже не могли выйти из дома: «В восемь лет еще можно было его заставить. Но в одиннадцать уже невозможно. Перед школой он весь напрягается, как в параличе, нижняя губа дрожит».

Я понимаю: ситуация так необъяснима и притом так далеко зашла, что остается только одно решение: госпитализировать Тома. Некоторое время подержать его с нами, понаблюдать, послушать. Попытаться выяснить, что за страхи его одолевают. Собрать как можно больше элементов головоломки.

 

Исправить с помощью непоправимого

Однако убедить его остаться у нас оказывается нелегко. Тем более, что он вовсе не пылает ко мне симпатией. Родители соглашаются, хотя ясно, что решение дается им нелегко. Но они готовы на все, лишь бы сын выздоровел. Том принимается клясться всем чем можно, что завтра он пойдет в школу. Но родители ему больше не верят, он уже столько раз это говорил. Я тоже не верю, слишком уж в этой сцене много патетики. Плохой скетч, грустный до слез. Я тоже — очень неприятно разлучать ребенка с родителями, особенно если он к ним так привязан.

Вот в этом-то и корень всей проблемы! Возможно, именно эта его привязанность делает мальчика больным. А лечением будет разлука. Я вспоминаю других ребят с такой же проблемой, как у Тома, которым разлука помогала. Значит, я должен совершить непоправимое … чтобы исправить.

Как и следовало ожидать, Том оказался нелегким пациентом. На редкость несговорчивым. Он не желал оставаться у нас и целыми днями твердил об этом. Тяжелей всего были внезапные приступы рыданий с обещаниями завтра пойти в школу. Вся наша команда сжимала волю в кулак, чтобы не разжалобиться. Я сам порой был готов потерять голову и отпустить его, настолько глубоко он страдал. И он не обманывал, обещания его были искренни. Но он был не в состоянии их сдержать. Я всячески старался объяснить ему, зачем он здесь, но он отвечал: «Вы же знаете, я здесь сижу совершенно бесполезно. Я же говорил вам, что просто немного устал, мне разные мысли не дают уснуть, вот и все».

Мальчик поражает меня еще и другим: блестящими способностями. Его IQ доказывает это: 148. Он самостоятельно очень рано научился читать. Ему удается неплохо учиться, несмотря на бесконечные пропуски, только благодаря своим незаурядным способностям. Я сменяю тактику и говорю с ним, как со взрослым. Он развит не по годам, и общаться с ним надо, как с подростком. Отношения налаживаются, становятся почти дружескими. Он любит музыку, особенно Уильяма Шеллера и Элтона Джона. Необычный выбор для ребенка одиннадцати лет! Он хочет быть пианистом, как отец. Он вообще очень много говорит об отце. Они оба обожают лыжи и часто выезжают покататься. И вот однажды он бросает в разговоре: «Когда я был маленьким, отец из-за меня попал в аварию, и я теперь все время боюсь, что с ним что-нибудь случится».

 

Обязательная изоляция

Том отрезан от родителей — таково правило. Вначале я зову их почти каждый день, чтобы держать в курсе дела. Я надеюсь, что они несколько прояснят мне эту непростую историю. Спрашиваю их об аварии: действительно, отец ехал забирать мальчика с музыки и его машина врезалась в другую. Том чувствует себя за это виноватым. Он часто об этом говорит.

Дни проходят. Том беспокоит меня, потому что изнывает от скуки. Не часто заметишь, как он играет со сверстниками. Он держится особняком, замкнувшись в своем «логичном» утверждении: «Мне здесь делать нечего». Я разрешаю родителям писать ему письма, он реагирует на них совершенно как взрослый, и это меня немного утешает. Истерикам скорей всего конец, Том все же явно становится спокойнее и увереннее. Но тем не менее целыми днями он плюет в потолок и ничем не интересуется, а только прокручивает так и сяк свои мрачные мысли, а это совершенно неконструктивно. Он не приемлет пребывания здесь, оно ему навязано, и тут я решаю отпустить его. Я говорю себе, что он мальчик достаточно внутренне зрелый, он все понял… Тем более что начинаются каникулы. И я отправляю парня домой. Но при одном условии: перед началом школьного года он приедет сюда на два дня. В школу он пойдет прямо из больницы. Я таким образом даю ему больше шансов не испортить начало учебного года. Вообще-то я играю наудачу: орел или решка. Мальчик был у нас месяц, для школьной фобии это маловато. Но я чувствую: Том немного отличается от других детей с аналогичным диагнозом. Он быстро все понимает, ему не надо все разжевывать. Два дня назад я разрешил ему позвонить родителям. Все прошло нормально: он не плакал, не умолял забрать его. Еще одно очко в его пользу.

Мы очень долго беседуем в моем кабинете перед приездом его семьи. Это великий день. Он расслаблен. Счастлив. Но он настаивает на своем и подчеркивает: «Вы же сами знаете: хорошо, что я уезжаю. Потому что оттого, что я здесь, мне еще хуже, никакого результата. И вообще можно было бы и обойтись без этой госпитализации!» Он проверяет меня: парня на мякине не проведешь. Значит, не надо на него давить, не стоит: «Согласен, может, ты и прав, но это не мешает нам заключить соглашение. Если ты не вернешься в школу, ты приедешь к нам — на столько времени, сколько нужно». Он смотрит мне в глаза: «Вот увидите, мне не понадобится возвращаться!»

Потом я встречаюсь с его родителями. Наедине. Симпатичная пара: милые, теплые люди, понимающие друг друга с полуслова, с чувством юмора. Они явно страдали от разлуки. «Жизнь без Тома… Абсолютная пустота, бездна!» Я объяснил им мое решение, объяснил, что оно может не сработать: «Есть риск…» Вылечить, не рискуя — есть риск не вылечить!

 

Подросток в одиннадцать лет

Нужно сразу выложить все козыри. Я назначаю психолога, к которому Том должен ходить раз в месяц, потому что ему надо говорить, надо выговаривать все свои страхи, и со временем он все их извлечет на свет Божий. Он соглашается на эти сеансы; тем более, что я советую ему знакомого психотерапевта. Я поговорю с ним о Томе, чтобы облегчить им взаимопонимание.

Я даю несколько советов родителям о том, как вести себя с Томом, учитывая его раннюю зрелость. Он уже подросток, хотя ему одиннадцать лет. И поэтому он рассказывает им едва ли десятую часть того, что твориться в его голове. Вероятно, не хочет их беспокоить. Том из тех детей, которые называются «кариатидами»: они всю жизнь «стремятся поддерживать своих родителей». Эта постоянная тревога мучает их и лишает детской беззаботности: «И правда, когда я устаю, Том всегда считает, что это из-за него». Муж добавляет: «Знакомые и родственники всегда упрекают нас, что мы все объясняем ему. Но ведь он задает столько вопросов! Он хочет все знать, быть в курсе всего, что происходит дома».

Я объясняю, что этих жадных до знания детей нужно не бояться спускать с небес на землю, и порой без колебаний говорить им: «Все, споры прекращаются, ты делаешь то, что тебе сказали!» Мама подтверждает: «Да, это актуально, а то он постоянно торгуется, постоянно пререкается».

Я пользуюсь моментом и советую ей оставлять машину на островке безопасности, а не на стоянке. Это очень эффективно и облегчает разлуку: не выключая мотора, чмокнуть сына и жизнерадостным тоном заявить: «Ну, поторапливайся, здесь долго стоять нельзя!» Мама Тома улыбается мне, она представила себе эту сцену: сказка!

 

Автострада к солнцу

Я не стал присутствовать при их встрече. Это слишком личный момент. Родители зашли за ним в его комнату, потом все трое пришли ко мне в кабинет. С ними еще был Ной, младший братик Тома. На них было приятно смотреть: счастливые улыбки, радостные лица. Но прежде, чем они отправятся по автостраде к солнцу, я попросил их присесть. Я хотел поговорить с Томом в присутствии родителей:

— По правде говоря, я отпустил тебя слишком рано: обычно мы так не делаем…

— Да, я знаю, я возьму себя в руки. Это будет непросто, я знаю, но у меня получится…

— Знаешь, если не получится, это тоже не конец света, ты вернешься сюда и повторим все сначала…

Я знаю: он меня понял. Он пристально смотрит на меня и в конце концов спокойно говорит:

— Я докажу, что вы можете мне доверять!

— Я на это и рассчитываю!

 

Том начинает ходить в школу. Совершенно нормально. Он нас не разочаровывает. Естественно, ему приходится приложить немалые усилия, чтобы сдержать обещание. Он долго его держал. Но как-то в восемь часов вечера раздается звонок. Я сразу обо всем догадываюсь по его тихому грустному голосу, по виноватому тону: «Я сегодня не смог туда пойти… Но я обещаю вам, что завтра…» Я говорю ему, что такое может случиться, я его прекрасно понимаю… но что завтра… ни в коем случае нельзя уступать слабости, нельзя сдавать позиций. И на следующий день он пошел в школу.

Том, конечно, еще уязвим. И его битва с самим собой еще не окончена. Он еще будет срываться, но сумеет с этим справиться — он знает, что может рассчитывать на помощь. Подобные кризисы будут препятствиями на его жизненном пути, но уже не сумеют испортить ему жизнь.