Психология интеллекта 1 страница

Ритмы, регуляции и “группировки”

Библиография

 

ГЛАВА 1

ИНТЕЛЛЕКТ И БИОЛОГИЧЕСКАЯ АДАПТАЦИЯ

Всякое психологическое объяснение рано или поздно завер­шается тем, что опирается на биологию или логику (или на социологию, хотя последняя сама, в конце концов, оказыва­ется перед той же альтернативой). Для некоторых исследо­вателей явления психики понятны лишь тогда, когда они связаны с биологическим организмом. Такой подход вполне применим при изучении элементарных психических функ­ций (восприятие, моторная функция и т. д.), от которых ин­теллект зависит в своих истоках. Но совершенно непонятно, каким образом нейрофизиология сможет когда-либо объяс­нить, почему 2 и 2 составляют 4 или почему законы дедукции с необходимостью налагаются на деятельность сознания. От­сюда другая тенденция, которая состоит в том, чтобы рас­сматривать логические и математические отношения как не­сводимые ни к каким другим и использовать их для анализа высших интеллектуальных функций. Остается только ре­шить вопрос: сможет ли сама логика, понимаемая как нечто выходящее за пределы экспериментально-психологического объяснения, тем не менее послужить основой для истолко­вания данных психологического опыта как такового? Фор­мальная логика, или логистика, является наукой, соответ­ствующей этой аксиоматике, может быть только психология мышления. При такой постановке задач психология интел­лекта должна, разумеется, учитывать все достижения логи­ки, но последние никоим образом не могут диктовать психо­логу его собственные решения: логика ограничивается лишь тем, что ставит перед психологом проблемы.

Двойственная природа интеллекта, одновременно логи­ческая и биологическая, — вот из чего нам следует исходить. Две последующие главы имеют своей целью очертить эти предварительные вопросы и прежде всего — в максимальной степени показать единство (насколько это возможно при со­временном состоянии знаний) этих двух, на первый взгляд не сводимых друг к другу аспектов жизни мышления.

Место интеллекта в психической организации. Всякое поведение, идет ли речь о действии, развертывающемся во вне, или об интериоризованном действии в мышлении, высту­пает как адаптация, или, лучше сказать, как реадаптация. Индивид действует только в том случае, если он испытывает потребность в действии, т. е. если на короткое время про­изошло нарушение равновесия между средой и организмом, и тогда действие направлено на то, чтобы вновь установить это равновесие, или, точнее, на то, чтобы реадаптировать ор­ганизм (Клапаред). Таким образом, “поведение” есть осо­бый случай обмена (взаимодействия) между внешним миром и субъектом. Но в противоположность физиологическим об­менам, носящим материальный характер и предполагающим внутреннее изменение тел, “поведения”, изучаемые психо­логией, носят функциональный характер и реализуются на больших расстояниях — в пространстве (восприятие и т. д.) и во времени (память и т. д.), а также по весьма сложным тра­екториям (с изгибами, отклонениями и т. д.). Поведение, пони­маемое в смысле функциональных обменов, в свою очередь, предполагает существование двух важнейших и теснейшим образом связанных аспектов: аффективного и когнитивного.

Вопрос об отношениях между аффективной сферой и зна­нием был предметом многочисленных дискуссий. Согласно П. Жане, следует различать “первичное действие”, или от­ношение между субъектом и объектом (интеллект и т. д.), и “вторичное действие”, или реакцию субъекта на свое соб­ственное действие: эта реакция, образующая элементарные чувства, состоит в регуляции первичных действий и обеспе­чивает выход избыточной внутренней энергии. Однако нам кажется, что наряду с регуляциями такого рода, которые, по существу, определяют энергетический баланс или внутрен­нюю экономику поведения, должно существовать место и для таких регуляций, которые обусловливали бы финальность поведения, устанавливали бы его ценности. И именно такими ценностями должен характеризоваться энергетический или экономический обмен субъекта с внешней средой. По Клапареду, чувства предписывают поведению цель, в то время как интеллект ограничивается тем, что снабжает поведение сред­ствами (“техникой”). Но существует и такое понимание, при котором цели рассматриваются как средства и при котором финальность действия беспрерывно меняется. Поскольку чувство в какой-то мере направляет поведение, приписывая ценность его целям, психологу следует ограничиться конста­тацией того факта, что именно чувство дает действию необ­ходимую энергию, что время как знание налагает на поведе­ние определенную структуру. Отсюда возникает решение, предложенное так называемой “психологией формы”: пове­дение представляет собой “целостное поле”. Охватывающее и субъект, и объект, динамику этого поля образуют чувства (Левин), в то время как его структуризация обеспечивается восприятием, моторной функцией и интеллектом. Мы гото­вы согласиться с такой формулировкой при одном уточнении: и чувства, и когнитивные формы зависят не только от суще­ствующего в данный момент “поля”, но также от всей предше­ствующей истории действующего субъекта. И в связи с этим мы бы просто сказали, что всякое поведение предполагает как аспект энергетический, или аффективный, так и структур­ный, или когнитивный, что, на наш взгляд, действительно объединяет изложенные выше точки зрения.

В самом деле, ведь все чувства выступают или как регу­ляторы внутренней энергии (“фундаментальные чувства” у П. Жане, “интерес” у Клапареда и т. д.), или как факторы, регулирующие у субъекта обмен энергией с внешней средой (всякого рода реальные или фиктивные “ценности”, затем “желаемости”, связанные с “целостным полем” К. Левина, “валентности” Е. С. Рассела, вплоть до межиндивидуальных или социальных ценностей). Сама воля может пониматься как своего рода игра аффективных и, следовательно, энергетиче­ских операций, направленных на создание высших ценностей и на то, чтобы сделать эти ценности обратимыми и сохраняе­мыми (моральные чувства и т. д. эти операции существуют параллельно системе логических операций, с помощью кото­рых создаются понятия.

Но если во всяком без исключения поведении заложена “энергетика” (или “экономика”), представляющая его аффективный аспект, то вызываемые этой “энергетикой” обмены со средой необходимо предполагают существование некой формы или структуры, определяющей те возможные пути, по которым проходит связь субъекта с объектом. Именно в та­ком структурировании поведения и состоит его когнитивный аспект. Восприятие, сенсо-моторное научение (навык и т. д.), акт понимания, рассуждение и т. д. — все это сводится к тому, чтобы тем или иным образом, в той или иной степени струк­турировать отношения между средой и организмом. Именно на этом основании все они объединяются в когнитивной сфе­ре поведения и противостоят явлениям аффективной сферы. Мы будем говорить об этом в связи с когнитивными функция­ми, понимаемыми в самом широком смысле (включая сюда и сенсо-моторные адаптации организма).

Аффективная и когнитивная жизнь являются, таким обра­зом, неразделимыми, оставаясь в то же время различными. Они неразделимы, поскольку всякий взаимообмен со средой предполагает одновременно и наложение структуры, и созда­ние ценностей (структуризацию и валоризацию); но от этого они не становятся менее различными между собой, посколь­ку эти два аспекта поведения никак не могут быть сведены друг к другу. Вот почему даже в области чистой математики невозможно рассуждать, не испытывая никаких чувств, и, на­оборот, невозможно существование каких бы то ни было чувств без известного минимума понимания или различения. Акт интеллекта предполагает сам по себе известную энергети­ческую регуляцию, как внутреннюю (интерес, усилие, лег­кость и т. д.), так и внешнюю (ценность изыскиваемых реше­ний и объектов, на которые направлен поиск), которые обе по своей природе аффективны и сопоставимы со всеми другими регуляциями подобного рода. И наоборот, никакая из интел­лектуальных или перцептивных реакций не представляет та­кого интереса для когнитивной жизни человека, как те мо­менты восприятия или интеллекта, которые обнаруживаются во всех проявлениях эмоциональной жизни. То, что в жизни здравый смысл зовет “чувством” и “умом”, рассматривая их как две “способности”, противостоящие одна другой, суть две разновидности поведения, одна из которых направлена на людей, а другая — на идеи или вещи. При этом каждая из этих разновидностей, в свою очередь, обнаруживает и когнитивный, и аффективный аспекты действия, аспекты, всегда объеди­ненные в действительной жизни и ни в какой степени не яв­ляющиеся самостоятельными способностями.

Более того, сам интеллект невозможно оторвать от других когнитивных процессов. Он, строго говоря, не является одной из структур, стоящей наряду с другими структурами. Интел­лект — это определенная форма равновесия, к которой тяготе­ют все структуры, образующиеся на базе восприятия, навыка и элементарных сенсо-моторных механизмов. Ведь, в самом деле, нужно понять, что если интеллект не является способ­ностью, то это отрицание влечет за собой необходимость не­кой непрерывной функциональной связи между высшими формами мышления и всей совокупностью низших разно­видностей когнитивных и моторных адаптации. И тогда ин­теллект будет пониматься как именно та форма равновесия, к которой тяготеют все эти адаптации. Это, естественно, не означает ни того, что рассуждение состоит в согласовании перцептивных структур, ни того, что восприятие может быть сведено к бессознательному рассуждению (хотя оба эти по­ложения могли бы найти известное обоснование), так как непрерывный функциональный ряд не исключает ни разли­чия, ни даже гетерогенности входящих в него структур. Каж­дую структуру следует понимать как особую форму равно­весия, более или менее постоянную для своего узкого поля, становящуюся непостоянной за его пределами. Эти структу­ры, расположенные последовательно, одна над другой, сле­дует рассматривать как ряд, строящийся по законам эволю­ции таким образом, что каждая структура обеспечивает более устойчивое и более широко распространяющееся равновесие тех процессов, которые возникли еще в недрах предшествую­щей структуры. Интеллект — это не более чем родовое имя, обозначающее высшие формы организации или равновесия когнитивных структурирований.

Этот способ рассуждения приводит нас к убеждению, что интеллект играет главную роль не только в психике челове­ка, но и вообще в его жизни. Гибкое и одновременно устойчи­вое структурное равновесие поведения — вот что такое ин­теллект, являющийся по своему существу системой наиболее жизненных и активных операций. Будучи самой совершенной из психических адаптации, интеллект служит, так сказать, наиболее необходимым и эффективным орудием во взаимо­действиях субъекта с окружающим миром, взаимодействиях, которые реализуются сложнейшими путями и выходят далеко за пределы непосредственных и одномоментных контактов, для того чтобы достичь заранее установленных и устойчи­вых отношений. Однако с другой стороны, этот же способ рассуждения запрещает нам ограничить интеллект его исход­ной точкой: интеллект для нас есть определенный конечный пункт, а в своих истоках он неотделим от сенсо-моторной адаптации в целом, так же как за ее пределами — от самых низших форм биологической адаптации.

Адаптивная природа интеллекта. Если интеллект являет­ся адаптацией, то нам прежде всего следует дать определе­ние последней. Чтобы избежать чисто терминологических трудностей финалистского языка, мы бы охарактеризовали адаптацию как то, что обеспечивает равновесие между воз­действием организма на среду и обратным воздействием сре­ды. Действие организма на окружающие его объекты можно назвать ассимиляцией (употребляя этот термин в самом ши­роком смысле), поскольку это действие зависит от предше­ствующего поведения, направленного на те же самые или на аналогичные объекты. В самом деле, ведь любая связь живо­го существа со средой обладает той характерной особенно­стью, что это существо, вместо того чтобы пассивно подчи­няться среде, само активно ее преобразует, налагая на нее свою определенную структуру. Физиологически это означа­ет, что организм, поглощая из среды вещества, перерабатыва­ет их в соответствии со своей структурой. Психологически же происходит, по существу, то же самое, только в этом слу­чае вместо изменений субстанциального порядка происходят изменения исключительно функционального порядка, об­условленные моторной деятельностью, восприятием и вза­имовлиянием реальных или потенциальных действий (кон­цептуальные операции и т. д.). Таким образом, психическая ассимиляция есть включение объектов в схемы поведения, которые сами являются не чем иным, как канвой действий, обладающих способностью активно воспроизводиться.

С другой стороны, и среда оказывает на организм обратное действие, которое, следуя биологической терминологии, мож­но обозначить словом “аккомодация”. Этот термин имеет в ви­ду, что живое существо никогда не испытывает обратного дей­ствия как такового со стороны окружающих его тел, но что это действие просто изменяет ассимилятивный цикл, аккомоди­руя его в отношении к этим телам. В психологии обнаружи­вается аналогичный процесс: воздействие вещей на психику всегда завершается не пассивным подчинением, а представ­ляет собой простую модификацию действия, направленного на эти вещи. Имея в виду все вышесказанное, можно было бы определить адаптацию как равновесие между ассимиляцией и аккомодацией, или, что по существу одно и то же, как рав­новесие во взаимодействиях субъекта и объектов.

В случае органической адаптации эти взаимодействия, бу­дучи материальными, предполагают взаимопроникновение между той или иной частью живого тела и той или иной час­тью внешней среды. В противоположность этому психическая жизнь, как мы уже видели, начинается с функциональных взаимодействий, то есть с того момента, когда ассимиляция не изменяет более ассимилируемые объекты физико-хими­ческим образом, а включает их в формы своей собственной деятельности (равным образом можно сказать, что она начи­нается с того момента, когда аккомодация влияет только на эту деятельность). И тогда становится понятным, каким об­разом на прямое взаимопроникновение организма и среды с появлением психической жизни налагаются опосредство­ванные взаимодействия субъекта и объектов, осуществляю­щиеся на все более значительных пространственно-времен­ных расстояниях и по все более сложным траекториям. Все развитие психической деятельности от восприятия и навы­ков к представлениям и памяти вплоть до сложнейших опе­раций умозаключения и формального мышления является, таким образом, функцией от все увеличивающихся масшта­бов взаимодействий и тем самым функцией от равновесия между ассимиляцией организмом все более и более удален­ной от него действительности и его аккомодацией к ней.

И именно в этом смысле можно было бы сказать, что ин­теллект с его логическими операциям, обеспечивающими устойчивое и вместе с тем подвижное равновесие между уни­версумом и мышлением, продолжает и завершает совокуп­ность адаптивных процессов. Ведь органическая адаптация в действительности обеспечивает лишь мгновенное, реализующееся в данном месте, а потому и весьма ограниченное рав­новесие между живущим в данное время существом и совре­менной ему средой. А уже простейшие когнитивные функции, такие, как восприятие, навык и память, продолжают это равно­весие как в пространстве (восприятие удаленных объектов), так и во времени (предвосхищение будущего, восстановление в памяти прошлого). Но лишь один интеллект, способный на все отклонения и все возвраты в действии и мышлении, лишь он один тяготеет к тотальному равновесию, стремясь к тому, чтобы ассимилировать всю совокупность действительности и чтобы аккомодировать к ней действие, которое он осво­бождает от рабского подчинения изначальным “здесь” и “те­перь”.

Определение интеллекта. Чтобы определить интеллект (что, без сомнения, весьма важно, ибо необходимо ограничить область, выступающую под этим названием, если собирают­ся ею заниматься), достаточно указать на степень сложности тех дистантных взаимодействий, начиная с которых мы бу­дем употреблять термин “интеллектуальный”. Здесь серьез­ным препятствием является то, что нижняя граница сложно­сти всегда остается произвольной. Для одних ученых, таких, как Клапаред и Штерн, интеллект — это психическая адапта­ция к новым условиям. Клапаред в силу этого противопо­ставляет интеллект инстинкту и навыку, которые являются наследственными или приобретенными адаптациями к по­вторяющимся условиям. Для него интеллект начинается с про­стейших эмпирических поисков, являющихся источником тех интериоризованных поисков, которые затем, уже на высшем уровне, характеризуют деятельность по созданию гипотезы. Для Бюлера, который также делит структуры на три типа (ин­стинкт, дрессура, интеллект), это определение слишком ши­роко: интеллект возникает только вместе с актом внезапного понимания (Aha-Erlebnis), в то время как поиск относится к навыку. Так же поступает и Кёлер, сохраняя термин “интел­лект” только для актов резкого изменения структур и исключая из него поиск. Несомненно, что поиск появляется вместе с возникновением простейших навыков, которые сами в мо­мент их выработки являлись адаптациями к новым условиям. С другой стороны, вопрос, гипотеза и проверка, совокупность которых, по Клапареду, и образует интеллект, находятся в за­родыше уже в потребностях, пробах и ошибках, так же как и в эмпирических утверждениях, свойственных наименее раз­витым сенсо-моторным адаптациям. Остается, следовательно, одно из двух: либо удовлетвориться функциональным опре­делением, рискуя включить в интеллект почти все когнитив­ные структуры, либо избрать критерием какую-нибудь одну особую когнитивную структуру, но при таком (конечно, услов­ном) выборе мы рискуем пренебречь естественной преем­ственностью этих структур.

Имеется, однако, возможность определить интеллект тем направлением, на которое ориентировано его развитие, и не настаивать при этом на решении вопроса о границах интел­лекта; последние при таком подходе предстают как опреде­ляемые последовательными стадиями или формами равнове­сия. Тогда можно одновременно исходить из точек зрения как функциональной ситуации, так и структурного механиз­ма. Исходя из первой, можно сказать, что поведение тем бо­лее “интеллектуально”, чем сложнее и многообразнее стано­вятся траектории, по которым проходят воздействия субъекта на объекты, и чем к более прогрессирующим композициям они ведут. Кривые, по которым осуществляется восприятие, очень просты, даже при большой удаленности воспринимае­мого объекта. Навык представляется чем-то более сложным, но его пространственно-временные звенья сочленены в еди­ное целое, части которого не могут ни существовать самостоя­тельно, ни образовывать друг с другом особые сочетания. В отличие от них интеллектуальный акт — состоит ли он в том, чтобы отыскать спрятанный предмет или найти скры­тый смысл образа, — предполагает определенное число путей (в пространстве и времени), одновременно самостоятельных и способных к сочетанию друг с другом (то есть к компо­зиции). С точки зрения структурного механизма, простей­шие сенсо-моторные адаптации неподвижны и одноплановы, тогда как интеллект развивается в направлении обратимой мобильности. Именно в этом, как мы увидим далее, и состоит существенная черта операций, характеризующих живую ло­гику в действии. Но одновременно мы видим, что обрати­мость — это не что иное, как сам критерий равновесия (как этому нас учат физики). Определить интеллект как прогрес­сирующую обратимость мобильных психических структур — это то же самое, что в несколько иной формулировке сказать, что интеллект является состоянием равновесия, к которому тя­готеют все последовательно расположенные адаптации сенсо-моторного и когнитивного порядка, так же как и все ассими­лятивные и аккомодирующие взаимодействия организма со средой.

Классификация возможных интерпретаций интеллекта. С точки зрения биологии, интеллект появился как один из видов деятельности организма, тогда как объекты, к которым он адаптируется, образуют особую сферу окружающей сре­ды. Но по мере того как вырабатываемые интеллектом зна­ния приводят к некоему привилегированному равновесию как к необходимому пределу сенсо-моторного взаимодей­ствия и представления и по мере того как расстояния, на ко­торых реализуется это равновесие, бесконечно расширяются во времени и пространстве, интеллект порождает саму науч­ную мысль, включая и биологическое знание. Следователь­но, вполне естественно, что психологические теории интел­лекта располагаются как бы между биологическими теориями адаптации и общими концепциями познания. В том, что суще­ствует родство между психологическими теориями и эпистемологическими учениями, нет ничего удивительного, ибо, хотя психология и освободилась от философской опеки, к счастью, еще остались пути, связывающие научение психических функ­ций с исследованием процессов научного познания. Суще­ствует также параллелизм (и даже довольно тесный) между важнейшими биологическими учениями об эволюционной изменчивости (а, следовательно, также и об адаптации) и уз­коспециальными теориями интеллекта как явления чисто психологического: в этом смысле особенно интересен следую­щий момент. Дело в том, что очень часто психологи сами не осознают тех биологических течений, которые вливают жизнь в их чисто психологические концепции, что, впрочем, наблюдается и у биологов, которые иной раз незаметно для самих себя принимают среди прочих возможных также и психологи­ческую позицию (например, роль навыка у Ламарка или борь­бы за существование и конкуренции у Дарвина). Естественно, что, чем родственнее проблемы, тем более вероятно сходство в их решениях, причем одно из них подкрепляет другое.

В биологии отношение между организмом и средой имеет сейчас шесть возможных интерпретаций, строящихся как ком­бинации нижеприведенных исходных положений (все эти по­ложения определяют различные — классические или совре­менные — решения).

Идея эволюции в собственном смысле этого слова либо отбрасывается, либо принимается; с другой стороны, в обо­их случаях адаптация может приписываться фак­торам, внешним для самого организма, внутренним фак­торам или их взаимодействию. С неэволюционистской (“фиксистской”) точки зрения, адаптацию можно выводить как из “предустановленной гармонии” между организмом и свойствами среды, так и из преформизма, полагающего, что организм реагирует на любую ситуацию, актуализируя свои потенциальные структуры, или даже из “эмержентности” структурированного целого, не сводимого к своим элементам и определяемого одновременно изнутри и извне. (Предустановленная — это решение проблемы, внутренне присущее классическому креационизму, и она является единственно возможным объяснением адаптации, которым располагает витализм в его чистой фор­ме. Преформизм иногда связывается с виталистскими решениями проблемы, но он может освобождаться от витализма и делает это доволь­но часто, выступая в форме мутационизма у тех авторов, которые отрица­ют за эволюцией какой-либо конструктивный характер и рассматривают все новое в поведении живых существ как актуализацию потенций, до той поры остававшихся просто скрытыми. Эмержентная точка зрения, напротив, сводится к объяснению всего нового, что появляется в иерар­хии существ, посредством целостных структур, не сводимых к элементам предшествующего генетического уровня. Из этих элементов “эмержирует” некая новая целостность, которая адаптивна и объединяет в одно не­разложимое целое как внутренние механизмы, так и их связи с внешней средой. Эмержентная гипотеза хотя и принимает факт эволюции, но сводит эволюцию к серии синтезов, не сводимых один к другому, дробитее,превращая, по существу, в ряд новых сотворений.) Что касается эволюционистских взглядов, то они объясняют адаптивные изменения либо влиянием среды (ла­маркизм), либо эндогенными мутациями с последующим отбором (мутационизм), (В мутационистских интерпретациях эволюции последующий отбор относится за счет самой среды. У Дарвина он объясняется конкуренцией.) либо прогрессирующим вме­шательством внешних и внутренних факторов.

Просто поразительно, сколько существует общих течений мысли, по-разному объясняющих как познание само по себе, так и отношение между мыслящим субъектом и объектами. Так. предустановленной гармонии креационистского вита­лизма отвечает тот вид реализма, который видит в разуме врожденные идеи, адекватные вечным формам или сущностям. С преформизмом согласуется априоризм, объясняющий знание наличием внутренних структур, предшествующих опыту. Концепции эмержентного возникновения внутренних структур, не создающихся генетически, соответствует совре­менная феноменология, которая просто анализирует раз­личные формы мышления, отказываясь выводить их гене­тически одну из другой или различать в них субъективный и объективный аспекты.

Эволюционистские истолкования находят себе место в тех эпистемологических течениях, которые стоят на точке зрения постепенного создания и совершенствования разума. Ламар­кизм вполне отвечает эмпиризму, который объясняет знание воздействием внешних объектов. Мутационизму со­ответствуют конвенционализм и прагматизм, которые объясняют явление адекватности духа реальности тем, что происходит свободное и необусловленное создание субъек­тивных идей, а затем — отбор их на основе принципа наиболь­шего удобства. Наконец, концепция интеракционизма влечет за собой релятивизм, рассматривающий познание как продукт совместной деятельности неразрывно связанных друг с другом опыта и дедукции.

Не настаивая на отмеченном параллелизме (в его наибо­лее общей форме), следует, однако, подчеркнуть тот факт, что современные теории интеллекта, как общие, так и собственно психологические, в действительности вдохновляются идея­ми одних и тех же значений, вне зависимости от того, преобладает ли в этих теориях чисто биологический подход, или они испытывают на себе сильное влияние философских систем (в отношении истолкования познания как такового).

Нет, однако, никакого сомнения в том, что все интерпре­тации интеллекта можно разделить исходя из одного суще­ственного признака на две группы: 1) те, которые хотя и при­знают сам факт развития, но не могут рассматривать интеллект иначе чем как некое исходное данное им, таким образом, сво­дят всю психическую эволюцию к своего рода постепенному осознанию этого исходного данного (без учета реального про­цесса его создания), и 2) те интерпретации, которые стремят­ся объяснить интеллект исходя из его собственного развития. При этом отметим, что оба направления ведут совместную работу по нахождению и анализу новых экспериментальных данных. Именно потому-то и следует различать все современ­ные истолкования интеллекта в соответствии с тем, в какой мере все они стремятся осветить тот или иной особый аспект подлежащих истолкованию фактов; линию же разграничения между психологическими теориями и философскими учения­ми надо усматривать в различном отношении к опыту, а не в исходных гипотезах.

Среди “фиксистских” теорий следует прежде всего отме­тить те, которые, несмотря ни на что, остаются верными идее, что и интеллект представляет собой способность непосред­ственного, прямого знания физических предметов и логиче­ских или математических идей, то есть знания, обусловлен­ного “предустановленной гармонией” между интеллектом и действительности. Надо признать, что весьма немногие из психологов-экспериментаторов придерживаются этой гипо­тезы. Но вопросы, возникшие на границах психологии и ана­лиза математического мышления, дали возможность некоторым логикам, как, например, Б. Расселу, наметить подобного рода концепцию интеллекта и даже попытаться применить ее к психологии как таковой. (См.: В. Russell. The Analysis of Mind. London, 1921. 18)

Более распространенной является гипотеза, согласно которой интеллект определяется как совокупность внутрен­них структур; эти структуры также не создаются, а постепенно проявляются в процессе развития психики, благодаря осозна­нию мышлением самого себя. Эта априористская идея прони­зывает большую часть работ немецкой школы “психологии мышления” (Denkpsychologie) и лежит в основе многочис­ленных экспериментальных исследований процесса мышле­ния, осуществлявшихся по методам, известным под названи­ем “провоцируемой интроспекции” и разрабатывающихся с 1900-1905 гг. до сего времени. Но сказанное выше вовсе не означает, что всякое применение подобных методов в экспе­риментальном исследовании должно с необходимостью привести к такому объяснению природы интеллекта; работа Бине свидетельствует об обратном. Однако у К. Бюлера, Зельца и ряда других интеллект, в конце концов, становится неким “зеркалом логики”, причем последняя привносится извне без какого бы то ни было возможного каузального объяснения.

И наконец, эмержентным и феноменологическим взгля­дам (L), при том влиянии, которое оказали последние на ис­торию науки, соответствует сравнительно недавно выдвину­тая теория интеллекта, весьма ярко поставившая ряд новых проблем, — “теория формы” (Gestalt'a). Основанная на экс­периментальных исследованиях в области восприятия, кон­цепция “формы целого” исходит из того, что целостность не может быть сведена к составляющим ее элементам, поскольку существование последних регулируется ее же собственными законами организации и равновесия. Подвергнув анализу эти законы структуризации в области восприятия, а затем, обна­ружив их существование в моторной сфере, памяти и т. д., тео­рия формы стала прилагаться к самому интеллекту, как к его рефлексивной стороне (логическое мышление), так и к сенсо-моторной сфере (интеллект детей до развития у них речи, интеллект животных). Именно поэтому и Вертгеймер по поводу силлогизма, и Кёлер по поводу психики шимпанзе — оба одинаково говорили о “мгновенных реструктурированиях”, стремясь в обоих случаях объяснить акт понимания “прегнантностью” высокоорганизованных структур, которые не явля­ются ни эндогенными, ни экзогенными, а объединяют субъек­та и объекты как звенья одной целостной цепи. Более того, эти гештальты, которые суть одни и те же для восприятия, мо­торной деятельности и интеллекта, согласно взглядам сторонников “теории формы”, не эволюционируют, а являются постоянно существующими формами равновесия, независимыми от развития психички (в этом можно увидеть все про­межуточные звенья между априоризмом и “теорией формы”, хотя последняя обыкновенно исходит из физического или физиологического реализма своих структур).