Эволюция эроса и русское возрождение.

 

 

Жанр: комедийная драма

Создатели: Билл Лоуренс

В ролях: Зак Брафф, Сара Чок, Дональд Фйсон, Кен Дженкинс, Джон МакГинли…

 

Американский комедийно-драматический телевизионный сериал, посвящённый работе и жизни молодых врачей. Несмотря на принадлежность сериала к жанру комедии, наряду со смешными сценами в нём присутствуют серьёзные жизненные драматические ситуации, которые и выделяют этот сериал из множества других. Главный герой сериала – это молодой врач Джон Дорион или просто «ДжейДи», который влюблён в свою коллегу доктора Элиот Рид. ДжейДи на пути своей врачебной практики постоянно сталкивается со смертью, с естественным и пугающим порядком жизни. Дорион в каждой серии приходит к определённым выводам, которые составляют ту особенную мораль всего сериала.

 

 

Как я встретил вашу маму | How I met your mother | 2005 …

Жанр: ситком

Создатели: Картер Бейз, Томас Крейг

В ролях: Джош Рэднор, Джейсон Сигел, Коби Смолдерс, Нил Патрик Харрис, Элисон Ханниган

В основе сюжета лежат рассказы Теда Мосби в 2030 году свои детям об интересных поворотах судьбы, о своих друзьях и похождениях, и в итоге о том, как он встретил их мать. Действие разворачивается на улицах Нью-Йорка в наши дни. Этот ситком отличается от многих других своей сложной композицией. Его последовательность абсолютно не хронологична, но зато очень логична. Каждая серия - это новая мораль о жизненных судьбоносных поворотах и о том, как всё в нашей жизни взаимосвязано. Особый юмор сериалу добавляет персонаж Нила Харриса - Барни Стинсон. Все герои сериала на протяжении 9 сезонов развиваются, открываются для зрителя с новых сторон, что не позволяет сериалу наскучить. Интригу в названии авторы сериала сохраняют до самого конца всех серий и сезонов.

 

 

Теория большого взрыва | The Big Bang Theory | 2007…

Жанр: ситуационная комедия

Создатели: Чак Лори, Билл Прэди

В ролях: Джонни Галэки, Джим Парсонс, Кейли Куоко, Саймон Хелберг, Кунал Найяр…

 

Сериал повествует о жизни двух молодых талантливых физиков (Шелдон Купер и Леонард Хофстедтер), их соседке по лестничной площадке, привлекательной блондинке, мечтающей стать актрисой (Пенни), а также их друзьях — астрофизике Раджеше Кутраппали и инженере Говарде Воловице. Особенность этой комедии в её ярких персонажах, как с внешней стороны, так и со стороны их характеров. Это не типичная история о друзьях-весельчаках. Здесь мы видим настоящих учёных, в прошлом ботаников. Их образы настолько новы и необычны, что этот сериал с первой своей серией полностью захватывает зрителя в свой удивительный мир.

 

Новенькая / New Girl / 2011…

Жанр: ситком

Создатели: Элизабет Меривезет

В ролях: Зоуи Дешанель, Джейк М. Джонсон, Макс Гринфилд, Хана Саймон, Ламорн Моррис…

Сюжет повествует о жизни трёх парней и об их недавней соседке Джесс. Этот новый ситком стал свежей порцией нового современного юмора. Каждая серия одинаково выдержана в едином стиле, и никогда не бывает скучна. После просмотра двух сезонов, третий смотрится также легко, а шутки ни капли не ослабевают. Особенностью можно назвать, к примеру, отсутствие смеха за кадром, введение дружеских отношений между учительницей (Джесс) и моделью (Сиси). Сериал вызывает смех больше не своим сюжетом, а странноватым поведением персонажей: их неожиданные реплики заставляют зрителя смеяться до слёз. Мы желаем «Новенькой» и дальше не сдавать своих позиций.

 

 

Список этих семи ситкомов можно пополнить ещё множеством комедийный сериалов. Но по мнению «СУП титров» именно эта семёрка достойна вашего просмотра. Некоторые из представленных сериалов прошли проверку временем, некоторые просто запомнятся зрителю своего времени, но все они заслужили признание огромного количества любителей качественного ситкома.

Эволюция эроса и русское возрождение.

 

В последнее время в западной науке большую актуальности преобретают различные гендерные исследования. Разумеется, на определённом этапе развития западная антропология должна была всё больше выползать из тени идеалистических абстракций или исчезнуть. И вот, очевидно, не желая исчезать, антропология начинает, хоть и в значительной степени ещё очень не уверенно, ступать на реальную практическую почву и от неё отталкиваться. Эти шаги делаются очень неуверенно, и зачастую раельная почва вызывает такой страх, что современные учёные на западе, едва ступив на неё, тут же отступают в тень метафизической абстракции, при этом делают это с подобающим у них постмодернистким шумом и эпатажем, которые призваны прикрывать это оступление, как постмодернизм призван яркостью формы скрывать отсутствие содержания. Так, биологи совсем недавно выдвинули скандально известную теорию происхождения человека, семьи и языка. Это так называемая теория «секс за еду» якобы даже объясняет появление у предков современного человека прямохождения. Матриархальность этой теории может взорвать мозг кому угодно, ведь согласно ей получается, что самки, подсадившие самцов на секс, заставили их доставать им еду, и из-за этого хранить верность только одной самке, и эволюционировали в современного человека, когда стали переносить еду на большие расстояния и научились ходить на двух ногах. Собственно, после того, как на западе любовь признали видом личностного расстройства, подобная вульгаризация эроса была вполне ожидаема.

 

На фоне подобных пёрлов теория американского биолога Кристофера Райена выглядит вполне благоразумно, хоть, конечно, и грешит излишним биологизмом. На самом деле, Райен ничего нового не предложил. Он лишь рассмотрел процесс эволюции как всё возрастающую сексуальность. Подобную идею выдвигал ещё русский философ - Владимир Соловьёв в своём труде «Смысл любви», но при этом выводы из неё он делал кардинально противопложные. Райен опирается на реальные исследования, проводимые на таких обезьянах, как шимпанзе и бонобо, считающихся ближайшими родственниками человека. Было обнаружено, что у этих видов роль сексуальности значительно выше, чем у других видов обезьян. Количество сношений на одного рождённого ребёнка сравнимо с человеческим, у которого они составлят около тысячи, в то время как у горил это число в среднем равно лишь 15. Но самое главное, что было замечено Райеном у обезьян и что сделало его теорию такой сенсацией — а на западе сенасация давно уже означает и скандал — так это тот факт, что сношения ради удовольствия у шимпанзе и бонобо были беспорядочными. Конечно, до настоящих оргий у животных не хватило бы фантазии, но, тем не менее, факт, как известно, вещь упрямая. У наших ближайших родственников напрочь отсутствует моногамия, в отличе от далёких от нас волков, которые могут хранить верность одному половому партнёру на протяжении всей жизни. Ну и конечно, Райен заключает из этого, что человек не произошёл из обезьяны, что он и есть обезьяна, и полигамия для него так же естественна, как и для шимпанзе. Вывод вполне соотвествующий постмодернистской программе расчеловечивания. Метафизика такого выссказывания о том, что человек и есть обезьяна заключается прежде всего в том, что тоеретическая философия уже давно отжила свои лучшие времена и отошла от всякого рода идеалистических конструкций человека, сводящих его к потусторонней сущности. Теперь человека хотят сделать радикльно посюсторонним. После того, как Платон назвал человека птицей без перьев, появился целый комплекс идеалистических сущностей. В Средневековье на первое место выходит теистический Бог, к которому пытаются свести и человека, как существо отпавшее от Бога в результате грехопадения, но всё же созданное по его образу и подобию. Образ и подобие же эти в разных религиях совершенно разные. Человек определяется здесь как бог, способный уставать. Определение ни чуть не хуже платоновского, и не менее верное, хоть и так же конечно же не исчерпывающее. Такое определение, как ни странно, в источнике своём опирается на, казалось бы, прямо ему противоположное определение человека как животное, как обезьяну. В сущности, человекобог и человекозверь — это две взаимообусловленные крайности в традиционном обществе, или по Марксу, обществе классовом. Движение от одной крайности к другой обуславливает всё развитие классового общества.

Образ человекобога в своём «Дневнике писателя» третирует в своё время Достоевский. У него человекобогу противостоит другая сущность -богочеловек. Разница между этими существами колоссальна. Бгочеловек — это по сути разрешение исторического спора сущности и существования — то, что Маркс относил к одному из определяющих, если не ключевых факторов наступившего коммунизма. Как я уже говорил, вся западная метафизика стремилась свести существование человека к некой абстрактно-теоретической сущности, в частности к Богу. При этом подобное сведение осуществлялось насильственным образом, а иначе никак не устранить возникающго в теории противоречия с практикой. Апогеем такой теоретизаци общественной практики в Средневековье стала инквизиция. Но 20-ый век превзошёл по жестокости любую инквизицию, так как он породил фашизм. Фашизм сводил человека уже не к Богу или богам, а напротив к некой идеальной биологической расе человека. У итальянских фашистов этим идеальным образом был древний римлянин, римский гражданин, у немецких фашистов вообще некий мистический арий.

 

Поэтому в 19-ом веке в мировой философии начинается поворот от сущности к существованию, от essencia к eksistencia. Соответсвенно, произошло и сведение сущности Бога к родовой сущности человека, что и оформилось у Ницше в виде концепции «Бог умер». Но «смерть Бога» носила ещё и негативный характер, поскольку движение от существования к сущности и его сведение к последней вообще невозможно исключить в современных условиях существования, а потому поиск родовой сущности имеет место быть и сейчас. Движение это продолжается как бы по инерции. Идеальную сущность Бога пытаются как-то модифицировать, преобразовать, и по возможности подменить идеальной сущностью человека, которая выдавалась бы за его родовую сущность. Поисками этой родовой сущности человека занимался ещё Фейербах после того, как он провозгласил, что Бог — это всего лишь вознесённая на небеса родовая сущность человека. В свете современных ислледований такие поиски Фейербаха очень интересны, хоть они так же грешили биологизмом. Но гораздо настойчивее и агрессивнее поисками этой сущности занимался немецкий фашизм, более того, он утверждал, что эта сущность ему уже известна в теории как некий гностический арий, в сущности своей чистая мистификация. На втором месте после фашисткой фальсификации уже стоит американская мечта, которая не теряет актуальности и сейчас. Теперь родовая сущность человека — это финансовый успех и популярность, идеалом здесь выступает бизнесмен, владелец крупной корпорации, известная поп-звезда. Успех, как это не печально это признавать, стал основным и чуть ли не единственным положительным показателем труда. То есть цель уже не сам труд, а барыш от труда. Но в наше время и этот своеобразный богозаменитель уже показывает свою несостоятельность, наступает новый кризис, западный человек жаждет новой нивелирующей сущности, как младенец материнской груди, и очень страдает, когда его от этой груди отрывают.

 

А тем не менее, ресурс мифов уже во многом исчерпал себя, а потому даже миф о человекобоге начинает превращаться в миф о человекозвере. Очень кстати здесь приходится и учение о человекообезьяне, которое даёт западному человеку ещё больше разрушительной свободы, свободы быть зверем, свободы быть причастным к некоторой мифической сущности, исторически уже выродившейся, или напротив агрессивно восставать против этой сущности, отказываться от неё. И то и то по сути дела есть одно и тоже, поскольку если западный человек отрывается от мифа, то от этого не перестаёт его желать, сам образ его жизни подталкивает его в объятия мистификаций различных сект. И в этом как раз и состоит мнимый гуманизм экзистенциализма.

 

Экзистенциализм Сартра и Камю - это гуманизм страны вечных революционеров. Но не спроста Хайдеггер всегда открещивался от своей причастности к экзистенциализму. Экзистенциализм, то есть философия существования в сущности своей философией быть не может, потому что она отрицает вообще сущностное начало, которое только и может быть в теоретической философии. Решение спора между сущностью и существованием невозможно решить сведением сущности к существованию. Подобное однобокое сведение приводит к абсурдизации бытия, а на место идеальной сущности становится Ничто. Ничто абсурднее себе и представить нельзя, но это, видимо, последняя и самая радикальная попытка сохранить гуманизм как нечто в себе сущее. Достоевский же, говоря именно о богочеловеке и противопоставляя его человекобогу, говорит как раз о диалектическом, то есть динамично-историческом единстве сущности и существования. Богочеловек есть не сведение сущности к существованию, но он не есть и сведение существования к некой абстрактной теоретической сущности, а сведение их обоих к чему-то трертьему, единому сущностно-существующему, объединяющему в себе и то, и другое. Именно это трертье Хайдеггегр и назвал Desain(здесь-бытие). А всё сведение сущности и существования к Desain есть его фундаментальная отнология.

Фундаментальная онтология, опираясь на феноменологию Гуссерля по сути должна консолидировать между собой различные науки. Однако целый ряд наук, находящихся вне феноменологического дискурса или умышленно его избегающих, продолжают дифференцироваться на отрасли и более специальные науки. Такая наука как биология обладает в силу своей богатой ретроспективы некоторой всеобщностью. Но именно такая самостоятельная всеобщность биологии существенно дистанцирует её от феноменологического дискурса, поскольку приобретена эта всеобщность была ещё на заре развития биологии, которая началась в рамках ещё традиционной парадигмы. И сейчас многие специальные науки, такие как к примеру генетика гораздо ближе к феноменологии, нежели биология. Последняя же, замкнувшись в себе, порождает некоторые схемы биологической антропологии, в числе которых мы имеем и этологию. В этологии имеется уже изначальный посыл изучения человека как животного. Биологизм в философской антропологии появился очень давно. Но он постоянно находился в полемике с функциональной философской антропологией. И избежать этой полемики биологизм мог только одним единственным способом — это выйти за рамки философской антропологии вообще и по сути замкнуться в себе. Так и появилась на свет этология. Собственно, что-то в таком роде и имеет в виду Гуссерль, когда говорит о кризисе западных наук.

 

Но пора вернуться от исторической абстракции к сути самой теории, а точнее к её тезису о фундаментальной половой неразборчивости человека, тезису, который только в рамках этологии и мог появиться на свет. И в первую очередь это предположение не учитывает некоторых факторов. В первую очередь хочется задать теории вопрос с позиций теории эволюции вообще. Почему и главное куда пропал переходный предок человека, и не была ли в качестве главных причин его исчезновения именно его половая разнузданность? Согласно современной теории эволюции, шимпанзе и человек произошли от одного предка. Но вот шимпанзе существуют до сих пор, а общий предок их с человеком был старнным образом вытеснен своими потомками. Почему? Ответ не ясен, но его можно найти, исходя их позиций самого Райена. Если решющим фактором происхождения человека был именно секс, то вполне вероятно, что именно он стал причиной вымирания непосредственных предков человека среди обезьян. Тут, на мой взгляд, значительную роль сыграли два фактора. Первый фактор — это то, что сексуальная культура и обычаи стали прототипом истинной человеческой культуры. Высокое увлечение безграничными половыми сношениями вполне могло и привести к появлению у человека прямохождения. И при этом решающим фактором здесь был не пресловутый «секс за еду», а именно фантазия человека. Думаю, мало кому из современных учёных доводилось рассматривать фантазию и воображение в качестве рашающего фактора эволюции, в то время как именно она сделала из обезьяны человека. Конечно, спрашивается, какая у человекоподобных обезьян могла быть фантазия в те тёмные времена, и какой силой она должна была обладать, чтобы даже повлиять на эволюцию? Я полагаю, что в те времена фантазии носили исключительно прикладной характер, то есть это были сексуальные фантазии. И это не только фантазии техническго плана, на подобие камасутры, но и эмоциональные фантазии. Ведь только когда человек научился смотреть в лицо другому человеку, что стало возможным благодаря прямохождению, появился язык. И я считаю, что в этих фантазиях стоит усмартривать не только причины возникновения прямохождения, но и исчезновения шерстяного покрова и появление нежной кожи вместо животной шкуры, и даже появление первой членораздельной речи. Согласно теории Райена, у человека, шимпанзе и бонобо сильно выделены первчиные половые признаки, что позволяет их демонстрировать. Это и обеспечивает «сексуальную озабоченность» этих существ. Демонстрация половой активности и диеспосособности сильно укрепляет социальные и коммуникативные связи у животных, и такая демонстрация безусловно требовала от проточеловека разоообразного и разностороннего проявления. Это была свеообразная игра в половую универсальность каждой особи. То есть не «секс за еду», а секс как форма общения, самая примитивная, однако, уже далеко не животная.

 

Вероятнее всего, очень скоро самые сексуальные особи стали превращаться в некие привелегированные группы, которые были лишены вообще необходимости совершать физический труд и учавствовать в охоте и собирательстве. Позднее именно они придумают скотоводство. Такая привелегированность позволила «половым гигантам» древности больше уделять внимания умственному труду и всё больше фантазировать, правда пока всё ещё на те же темы, и эксперементировать. Сексуальный эксперименты делали их более сексуально привлекательными, и так продолжалось до тех пор, пока не сформировался биологический образ современного человека, кроманьёнца. Когда же он сформировался, выяснилось, что его безмерная половая активность может его же и погубить. В какой-то момент человек действительно стал свеобразным сексуальным максималистом, здесь Райен прав. Прямохождение, вероятнее всего, было необходимо человеку для демонстрации своих первичных половых признаков, и в значительной степени способствовало этой задаче. Наличие кожи и отсутствие шерстяного покрова способствовали невербальной коммуникации. Когда всё это достигло свеого апогея, проточеловек стал настолько сексуально озабочен, что речь шла уже не только о полигамии, но и педофилии, инцесте, пидерастии, зоофилии и других формах сексуальных, с точки зрения современного человека, извращений. Понятно, что на генетическом уровне такая половая разнузданность привела к сильным нарушениям, повлекшим за собой вырождение. Ответ же, почему не вымерли ближайшие предки человека среди обезьян я прежде всего вижу в том, что вероятнее всего в те далёки времена человек был очень сильно связан с этим видами, возможно даже, совершив эволюционнный скачёк, он дрессировал их, преврщая в своих рабов и насильственно сдерживая их половую разнузданность. Уже позже с появлеием скотоводства и земледелия необходимость в этом симбиозе могла отпасть, так как обезьяны не годятся ни для того ни для другого, и человеку пришлось приручать более далёких своих родственников среди братьев меньших. Вообще, приручение животного так же является важным фактором эволюции и экономического развития человека до появления сложой техники, и вероятнее всего, этот фактор в значительной степени изменил и животных, сделав их чем-то похожими психически на человека, что в наше время не устают замечать очень многие уёные-этологи. Правда выводы они из этого делают прямо противопложные, мол, не было никакого эволюционного скачка, и как Райен вообще утверждают, что человек и есть обезьяна. Такая наука в первую очередь предпочитает стоять на голове, нежели на твёрдой почве феноменологической очевидности. В наше время человек уже может дрессировать насекомых, то есть менять их генетический код, даже растения подстраивать под себя при помощи сложных генных технологий, можно проследить динамику как в процессе истории всё более примитивные существа подвергаются дрессировке и приручению после того как её проходят менее примтивные существа, так что не стоит недооценивать роль человека в приручении природы и преувеливать его роль в надругательстве над ней, как делал ещё Де Сад и продолжают сейчас делать постмодернисты.

Итак, согласно скандально известной теории «секс за еду» определённая процедура добычи пищи совершила рывок в коренном преобразовани обезьяны в человека разумного. Согласно этой теории, женщины в той далёкой древности обленились и подсадили мужчин на золотой крючок удовольствий, а те в свою очередь взялись добывать им еду и переносить её на огромные расстояния. В этой тоерии, безусловно, есть рациональные основания. Когда самые секуальные особи стали вырастать в «привелегированное сословие», свершилось непорседственное отчуждение от физического труда и вообще отчуждение труда, то особыми привелегиями обладали здесь, конечно же, самки, как наиболее секусальные особи. Дело в том, что как известно, для женщин сексуальные эксперименты и игры обычно оборачиваются беременностью. Это с одной стороны позволило самкам с одной стороны периодически воздерживаться от половой распущенности, а с другой стороны ещё больше отчуждаться от физического и вообще любого труда в область фантазий. Уже многие современные учёные говорят, что у женщин сексуальные фантазии гораздо богаче и полифоничней при том, что исследования показали, что мужчины думают о сексе горздо чаще, чем женщины, около 90% мыслительной активности. Но, те не менее, беременность не способствовала, а только препятствовала умственному развитию женщин, в то время как мужчины, обладая в этом привелегрованном сословии меньшей сексуальностью, больше могли уделять внимание умственному труду. И поэтому именно им принадлежит привелегия в создании родовой общины, то есть первой социальной организации человека разумного, которая стало воможной непосредственно благодаря появлению земледелия и моногамии.

 

Но сторонники теории «секс за еду», исходя именно из своей теории пытаются обсоновать возникновение моногамии. Мы же теперь можем убедиться, что появление моногамии связано с появлением патриархата и вообще человеческой культуры. Энгельс и некоторые другие исследователи в связи с этим предполагали, что до этого доминирующую роль играли женщины и был матриархат. Но это не совсем верно, поскольку тогда ещё мы имеем дело не организацией человека, а организацией проточеловека, где ещё нет чёткого разделения труда, которое здесь находится только в зачаточном состоянии и выступает весьма условным. Итак, главную роль в эволюции человека, безусловно, сыграло появление семьи, которая возниклка как сильный томрозящий фактор всеобщего вырождения и половго беспредела. С одной стороны, проточеловек стал достаточно изнеженным в сравнении с теми же обезьянами. Человек стал прмямоходящим благодаря необходмости демонстрировать свои половые органы, но затем он же, в рамках культуры делает ноготу предметом стыда и начинает её скрывать при помощи одежды, и скрывать ещё больше, чем они скрыты природой у обезьян и даже у моногамных волков. Хотя, одежда сама стала предметом сексуальности, но уже вовсе не животной, а человеческой, то есть эстетической сексуальности. Ко всем подобным выводам можно прийти, исходя из теории Райена. Если вспомнить, прежняя теория прямохождения было гораздо более зыбкой, она утверждала, что прямохождение появилось в результате охоты из-за необходимости смотреть поверх травы в степеной местоности. Теория «секс за еду» утверждает, что причина была в том, что самцы были вынуждены на большие расстояния в руках переносить еду самкам, а те в свою очередь «заразились» прямохождением от самцов. Теория о прямохождении, которую можно вывести из теории Райена, безусловно здесь более основательна. Но она кое-что не учитывает, а потому не может конструктивно объянисть происхождении моногамии. Тут следует сказать о эволюции умственного труда у древнего человека. Дело в том, что немло потеряв от прямохождения, человек многое и приобрёл, в частности, свободные руки. Обезьяньи лапы теперь стали использоваться для изготовления орудий труда и целого ряд функций, отчего они постепенно и превратились в руки.

 

Но непосредственному происхождению моногамиии и человека разумного предшествовал, как и любому крупному эвлюционному скачку — большой кризис. То есть с одной стороны изнеженность, а с другой стороны спонтанные мутации, связанные с неупорядоченной половой жизнью и привели к тому, что обезьяночеловек стал необратимо вымирать. Выжить могли только те особи, которые уже не были обезьянами, у которых в значительной степени были развиты руки, зачатки земледелия и скотоводства, и примитивная речь. Между развитием руки и речи есть сильная внутрення всязь. Происхождение сложных орудий труда и происхождение сложных знаков было взаимообусловлено. Эта связь проявляется именно в коллективном характере труда, в котором значительную роль играло разделение труда. Координация трудовой деятельности при изготовлении орудий, естественно, осуществлялась за счёт речи. Усложнялись орудия, усложнялиась знаки, усложнялся и язык. И вот когда обезьяночеловек стал безнадёжно вымирать, человек, опираясь исключительно на свою фантазию и опыт, преврщается в человека разумного.

 

В первую очередь, здесь можо согласиться с Фрейдом, появленние на свет человека разумного было обусловлено возникновением табу. Табу, опять же, если следовать классическому психоанализу, возникло в перую очередь как запрет на инцест, а уже затем как запрет на все остальные формы непредпочтительной половой игры, в том числе и промисткуитета. Начала формироваться традиционная семья. Но следует понимать, что табу сформировалось как некий первичный дискурс, как именно практика общения. Без развитой речи табу никогда бы не возникло, а появление речи сразу вознесло табу на качественно новый уровень — на уровень дискурса, а не рефлекса как чисто механического запрета. И на этом уровне роль речи уже становится главной функцией человека размуного. Ещё акдемик Павлов выделяет у человек в отличие от животного вторую сигнальную ситиему, то есть непоредственно сложную человеческую речь. Поялвение же дискурса привело к появлению уже собственно и культуры, и как неизбежное следствие — появление религии, нравственности и искусства, эстетики. Нравственность в те времена носила, конечно, характер не такой строгой моральной традиции, как в более позднее время, а скорее характер мифа, обычая, соединяющего в себе религию и искусство. Позднее уже с уложнение форм общественного устройства целостный миф собственно был дифференцирован изначально на религию и искусство, затем уже эти дискурсивные практики тоже стали дифференцироваться, преобретая, хоть и порознь, ниаболее рациональные формы.

 

Итак, исследования Райена безусловно важны для мировой науки, однако, его теоретически выводы не всегда и не всезде точны. Тем не менее, главный вывод из его теории верен: секс сделал из обезьяны человека. Конечно, это не опровергает известного тезиса о том, что труд сделал из обезьяны человека, но прежде чем это сделал труд, свою главную роль сыграл секс, а в более широком понимании — любовь.

Способность любить безусловно является определяющей способностью разумного существа и сопровождает его от самого начала ео истории. Но и сама любовь становится жертвой метафизической абстракции, связанной с идеализацией родовой сущности человека. Так, Соловьёв в своём труде «Смысл любви» доходит до вершины такой идеализации из вроде бы верного посыла. Любовь у Соловьёва превращается в метафизическое целомудрное действие, некое таинство. И это не спроста. Любовь всегда подразумевает в себе и верность и преданность, поэтому без моногамии нет любви, а без любви нет человека. Но проводить тождество между верностью и долгом, перврашщая любовь в своеобразный ритуал, было бы большой ошибкой. Верность в любви носит вовсе не этический, а эстетический характер. И таким образом мы вынуждены вновоь обратиться к фантазии, в том числе и секуальной фантазии, которую Соловьёв в отличие от Фрйеда и Райена пытается полность исключить. Сексуальные фантазии так же носят в себе эстетический характер. Но это качественно другая эстетика, которую Ницше охарактеризовал как дионниссийскую эстетику, которая как оргиастический порыв противостоит упорядоченной апполонисйкой эстетике. Апполонисйкий эрос как бы надстраивается и дополняет диониссийский эрос уже гораздо позже, но именно такое дополнение и характеризует появление культуры.

 

Апполонийский эрос в своей сущности есть табу и брак, причём брак традиционный, ритуальный, который заключался раз и навсегда, на всю жизнь и зачастую не по любви. То что описывает Райен как необузданное стремление к совокуплению в человеке, и то, что Фредй характеризует как изначальное стремление к неверности и промискуитету есть только одна сторона эроса, а именно диониссийский эрос. Этот тип эроса присущ ещё проточеловеку и в сущности своей не даёт любви. Только в соединении с апполонийским эросом диониссийский эрос порождает то, что называется любовью. При этом, диониссийское стремление к совокуплению со всеми как можно больше не исчезает, а сублимируется в апполонийском табу. На заре человечества сформировалась на редкость уникальная ситуация. Собственно, эта сублимация и порождает религию и искусство, а в древности один единый миф. Можно только предполагать, как могло возникнуть такое сильное табу и как оно смогло сработать, но тем не менее, оно и сейчас продолжает формироваться, запечатывая в человеке животное. В родовой общине верховной властью обладают старейшины, то есть те, чья сексуальная активность уже идёт на спад или вовсе превращается в импотенцию. Естественно, ускорить приход импотенции могли мутации потомства из-за беспорядочных половых сношений, а так же и сами эти сношения, которые очень быстро исчерпывали потенциал тех, кто ими слишком злоупотреблял. Иными словами они становились жертвами сексуального ханжества. Разумеется, с исчезновением физиологической потенции психологическая потенция никуда не исчезала, её нужно было реализовывать. И её реализовывали черз ритуаьное насилие, или то, что Фрейд называл тотемом. Указание на то, как тотем порождает табу даёт ещё сам основатель психоанализа на примерах первобытных племён. Таким образом, очень скоро человечество формирует жёсткую патриархальную культуру, в которой апполонийский эрос очевидно преобладает над диониссийским. Конечно, диониссийский эрос при этом никуда не исчезает, он лишь загоняется в тень, подавляется и прячется, реализуясь в виде различных неврозов, психозов и перверсий, которые в каждую эпоху свои в зависимости от того, какой эрос в ней преобладает. В один момент вся эта система апполонийской морали рушится, и вновь достигает своего размаха диониссийский эрос. Теперь он начинает подавлять апполонийский эрос, наступает эпоха разврата и распущенности. Так происходит на закате Рима, известного своим апполонизмом в ранний период. В поздней Римской Империи проститутки, как известно, превращаются в привелегированное сословие, хотя всего за 200 лет культивировался идеал Лукреции, которая, став жертвой изнасилования, предпочла покончить с собой.

 

Соловьёв точно так же культивирует эту Лукрецию, но только даёт ей другое имя — София, божественная мудрость. На самом деле мудрости в этой Софии не больше, чем в набоковской Лолите. Но Соловьёв, конечно, не повторяет механически культа Лукреции или средневековой Мадонны, он делает важно психологическое открытие, которое спустя больше сотни лет уже в наше время заново делает Райен. Однако, выводы из своих открытий они делают прямо противоположные. Хотя тут гораздо важнее тоерии Райена теория Фрейда, которая радикально противоречит теории Соловьёва по всем основным положениям. У Соловьёва определяющим фактором любви, как ни парадоксально это прозвучит, является именно воздержание. Якобы именно половое воздержание делает любовь любвью. Но разве воздержание не есть ещё и вожделение, и разве любое вожделение не хочет быть преодалённым, и чем он сильнее, тем больше оно не мечтает о своём преодалении? На самом деле Соловьёв и Фрейд оба правы лишь наполовину, но каждый из них идёт по пути непримиримого одностороннего эроса, Фрейд по пути диониссийского, Соловьём по пути апполонисйкого. На протяжении истории мы можем наблюдать как там, где вырастал диониссийский эрос, всё апполонийское, в том числе и мораль и политика приходили в упадок. Если же верх брал апполонийский эрос, то в упадок приходило всё диониссийское, в частности музыка уходила из жизни. И в век Мадонны и в век Магдалены у людей возникали свои личностные расстройства, уникальные для своей эпохи. Так в Англии в Викторианскую эпоху жещинам даже запрещалось снимать ночную рубакшу в постели с мужем, но зато во всю процветали публичные дома. Может показаться, что Апполон и Дионис, морализм и оргиазм обречены бороться вечно без какой-либо надежды на примирение. История в таком случае представляла бы собой некое подобие маятника часов. Этот маятник всё время колеблется от морализма к оргиазму и обратно, лишь изредка на короткие мгновения достигая золотой середины. Но, теме не менее, унификация и конвергенция явно приводят к тому, что противоречия должны снижаться и амплитуда колебаний этого маятника постоянно должна снижаеться и в конечном итоге должна если не достигнуть нуля, то хотя быть стать близкой нулевому значению, этому призвана была поспособствовать сексуальная революция.

Итак, теперь мы можем увидеть, что секс как таковой у человека является мостом между биологическим и социальным, инстинктом и интеллектом. Сексуальное общение по своей природе обладает наибольшей интерактивностью, что делает его наиважнейшим видом общения. Однако долгое время секс окончательно не становился частью культуры в его истином понимании как моста между биологическим и интеллектуальным уровнями культуры. Осуществить эту задачу призвана так называемая секусальная эволюция. Безусловно, столь глубокий смысл в сексуальную революцию мало кто вкладывал раньше из её идеологов, и уже тем болеее мало кто вкладывает сейчас. Однако я хочу лишь исходить из подлинного понятия революции, максимально широкого и исторического, какое в неё вкладывал Маркс. Изначально понятие революции означается коренное изменение и относится преимущественно к изменениям теоретическим. Так, например, и сейчас используется в позитивном смысле понятие научной революции. Другим полюсом понимания революции является понимание её сугубо практическое, даже утилитарное, которое тоже имеет место быть, например «норковая революция», которую затеяли наши оранжисты в прошедшем году, «оранжевая революция», в которую едва не превратилась эта «норковая революция», или не безызвестная нам промышленная революция. Маркс же придаёт революции другой, исторический характер. Теперь революция должна происходить одновременно и в практике и в теории. Часть этого смысла потом перекочевало в сексуальную революцию, но только часть. Проблема сексуальной революции в том, что она как раз не является частью общеисторической революции, которую нам предлагает Маркс, а потому она должна быть революцией либо на практике, либо в тоерии. Так как в традиционном обществе активным началом выступает самое пассивное, что только может быть — теория, то сексуальная революция осуществляется по большей части именно в теории. За её осуществление борется как общеая психология, так и ортодоксальный психоанализ. Психологи и психоаналитики первой волны берутся реализовывать эту теорию на практике, исходя зачастую не из самой практики, а лишь из теории.

 

Вообще, соотношение теории и практики и их несвобдимость — это фундаментальная проблема уходящей эры человечества, которую сейчас называют традиционным обществом, а я предпочитаю называть эрой дивергенции. Я уже говорил выше, что исторические периоды и эпохи в эту эру сменяют друг друга подобно движению маятника, впадая из крайности в крайность. Двумя такими крайностями являетются как раз теория и практика, необходимость и свобода. Странным образом свобода всегда была либо в практике, либо в теории, но никогда пока ещё в равной степени и там и там. Так Спиноза определяет свободу, как осознанную необходимость. То есть налицо исключительно теоретическое понимание свободы. К слову такое же теоретическое понимание свободы у большинства представителей либерлаьных кругов. Под свободой они понимают предельно абстрактное её вполощение, 200 лет назад в Европе и сто лет назад в России этим воплощением была Конституция, в наше время им стали права человека. Противоположное Спинозе практическое понимание свободы представляет нам Сартр, у него уже необходимость определяется свободой, а не наоборот. Но так или иначе, золотую середину здесь найти достаточно сложно, традиционное общество всегда стремилось нивелировать практику, и использует для этого апполонийский эрос в эпоху подъёма и нивелировать теорию к практическим интересам в эпоху упадка. Когда же эта попытка нивелировки практики проваливается, а иначе и быть не может, противоречия с практикой никуда не исчезают, они накапливаются, на первый план выходит уже практика с диониссийским эросом и разрушает все теории, ставшие уже догмами и так долго подавляющие эту практику. Так, в США в начале прошлого века были широко распространены пуританские нравы, пропагандирующие половое воздержание. Однако, уже во второй половине века маятник качнулся в другую сторону и сформировалось общество потреблеия и разварата. При этом сексуальная революция, которая началась в первой половине века, изменила свой смысл с теоретического на односторонне практический, хотя по идее революция должна стоять выше этих колебаний и стабилизировать этот маятник, если это, конечно, подлинная революция. Практика сексуальной революции без теории превратилась в чудовищных размеров растление, бесконечные аборты и ранние половые связи, гомосексуализм и педофилию, что буквально начинает возвращать человека в дикое дочеловеческое состояние. Свою негативную роль играет и феминизм, который зачастую перегибает палку борьбы за равенство и превращается в борьбу за материархат. А, собственно, какой солдат не мечтает стать генералом, какой борец на эмансипацию не хочет обрести высшую власть? Однако, следует понимать, что матриархат как путь к абсолютному господству диониссийского эроса привёл к вырождению прочеловека и его полному вымиранию с превращением в человека и деградацией тех, кто это превращение не осуществил в шимпазе, бонобо и другие виды обезьян.

 

Российская власть, слава Богу, в силу целого ряда факторов начинает обретать и укреплять свою непосредственность, а потому может позволить себе сейчас развернуть широким фронтом борьбу с вестернизацией. Так, закон Димы Яковлева и запрещение пропагадны гомосексуализма ещё даже 2 года назад не могли быть приняты, сегодня же власть наконец обрела должную для этого непосредственность. Можно сколь угодно спорить, хорошая это власть или плохая, и насколько она чиста на руку, но главное — это то, что власть сейчас стала непосредственней, чем раньше. Это сейчас важнее всего, что бы не говорили там белоленточники, прозападная ориентация которых с каждый разом становится всё очевидней. Непосредственная власть, которая в целом ряде стран может стать политической могилой, для России сейчас необходима как воздух. Власть опосредованная гораздо меньше подвержена ротации на самом верху, так как она лоббируется влиятельными международными структурами, власть же непосредственная гораздо больше способна отвечать чаяниям своего народа. Поэтому оранжевая революция, ещё недавно угрожающая России — это и не революция вовсе, а скорее наоборот — реакция, призванная вернуть российской власти утрачиваемую опросредованность. В конце концов белоленточники договорились до того, что их главная задача — продлить до 6 лет срок правления президента Медведева. Медведев при всех его достоинствах гораздо более посредственный политик, нежели Путин, имеющий значительно больший стаж правления, и этот стаж больше всего определяет его непосредственность.

Но вернёмся к сексуальной революции в том формате, в каком её предлагает запад, то есть в формате общества потребления, аппологетикой которой можно считать и теорию Райена. На деле эта теория есть теория матриархальная. Запад в последнее время вообще удивляет пёрлами, направленными против патриархата. Так, любовь была отнесена тамошними учёными к паталогии психики, заболеванию. Очевидно, что на этот раз маятник качнулся очень сильно, и по мастшабу растеления Запад превосходит даже поздний Рим и Вавилон. Хотелось бы подробнее разобраться в причинах такого невеорятно колебания. Уже в философии Гегеля очевидно показыается, как в эру дивергенции этот маятник раскачивается всё сильнее и сильнее. Вероятнее всего, своего моралистического максимума он достигает в эпоху Просвещения. Именно в это время центральной пролемой философии становится гуманизм, а основной концепцией - антропоцентризм. Вроде бы ничего плохого, но ведь при этом понятие «человек» трактуется произвольно и теоретически, а чтобы избежать его произвольности, Просвещение обращается к гуманистической стороне католического христианства и тем самым делает понимание человека максимально теоретическим, оторванным от практики самым кощунственным образом. И этот христианский гуманизм с абсолюным и всё вбирающим в себя гностическим образом Христа как человекобога(а не богочеловека) достигает своего максимума именно в философии Гегеля. Безусловно, его система, будучи абсолютной философией, охватила все грани маятника, но сам автор занимает в нём радикально одностороннюю позицию. Уже затем после революции в Европе движение маятника с чудовижной силой поворачивает вспять, от морализма к оргиазму, от разума к инстинкту и воле. Это движение можно характеризовать самым различным образом. Маркс характеризовал его как буржуазную революцию — переход к третьей формации после рабовладения и феодализма. Но на самом деле суть этого движения гораздо глубже чем капитализм, глубже даже чем бунт буржуазии, название этому движению — модерн. Именно модерн со своей технической рациональностью начинает выступать против философии разума и всё больше обращаться к диониссийскому эросу. Ницше при жизни ещё сам называл себя певцом Диониса, и это вполне справедливо, поскольку он, в сущности говоря тоже самое, что и Гегель, говорит это всё умышленно прямо с противопложной позиции — позиции диониссизма и оргиазма. То есть всё то, в чём Гегель ещё видит нечто позитивное, Ницше видит только как нигилизм и декаданс. Но если на секунду отвлечься от абсолютной природы философии Ницше и взять в абстракции лишь эту его нигилистическую позу, то мы получим ни что иное, как фашизм. В своё время Гитлер доказывал, что всё решает инстинкт и воля, он был невероятным мистиком, а точнее мистификатором, что вполне сооветствует сущности оргиазма. Муссолини как мистификатору было очень далеко до Гителра, поскольку он-то мистифицировал вокруг некогда былого могущества Рима, которое якобы может возродиться, а Гитлер мечтал о том, что третий Рейх превзойдёт два предыдущих и станет подлинно арийским, то есть мифическим. Но так как за этими арийским мифом ничто не стоит, то его превращение в это Ничто было лишь вопросом времени. Но и это ещё не было финалом модерна, маятник настойчиво продолжает своё движение к краю, к полному оргиазму, что есть движение в бездну. Что ожидает человечество на этом краю? Ведь безусловно, такой экстремальный нигилизм как модерн и особенно постмодерн есть последняя крайность, в которую может впасть человечество. И если оно туда впадёт, то вернуться назад оно уже не сможет,. Это будет абсолютная смерт, гибель. Человек не может вернуться к проточеловеку, так как, во-первых, что бы там не говорили этологи, проточеловек — это другой вид, от которого человечество ушло, совершив скачёк, а во-вторых, потому что уже нет той дикой среды обитания, которая сдерживала прочеловека и позволяла таким образом ему вести без вреда для человечества кочевой образ жизни, который предрекают человечеству в будущем постмодернисты Делёз и Гватари.

 

Итак, модерн, предложив нечто позитивное в начале свеого становления, в конце предлагает нечто губительное и смертельное и идёт по пути умирания. Известные сегодня на западе концепции о «смерти романа», «смерти автора» - это явные симптомы умирания, первым из которых была ницшеанская «смерть Бога». Последним рубежом модерна становится постмодерн, достаточно унылое явление, которое хоть и ищет ещё чего-то позитивного в модерне, но в конце концов неизбежно аппологизирует смерть. В этой обстановке имеет место тотальный и, что самое страшное, необратимый разрыв между теорией и практикой. Этот разрыв, а точнее сам процесс этого разрыва получил наименование деконструкции. Деконструкция делает невозможным объединение Апполона и Диониса, марализма и оргиазма. То, что раньше именовалось сексуальной революцией, на самом деле является сексуальной деконструкцией.

 

В тоже время альтернатива этой деконструкции есть, хоть ещё слабая и нерешительная, но тем не менее, сосредоточенная внутри подлинной, то есть социальной революции. И подлинную сексуальную революцию начали не где-нибудь, а в СССР. Подлинный ведь её смысл, то есть исторический заключается не в появлении контрацепции, а в защите материнства и детства. В СССР, а так же в современной России женщинам предоставляется значительно долгий декретный отпуск. В США ничего подобного и в помине нет. Так же в СССР была создана лучшая в мире на сегодняшний момент система образования, которая на западе не имела аналогов. А это можно отнести к защите детства, поскольку советское образование включало в себя и воспитание. Сейчас это высшее достижение революции новоявленные западники с белой лентой и стороники ювенальной юстиции пытаются развалить. Некоторые из них не осознают этого, другие совершают это оранжевое кощунство вполне осознанно. Однако, чтобы избежать этой угрозы вестернизации и потери непосредственности, у власти в России есть только один выход — повернуться лицом к своему народу, что она и делает, хотя бы отчасти. И возможности, которые предоставляет эта ситуация упускать нельзя, их нужно максимально использовать, идя навстречу власти.

Итак, всю историю человечества до наших дней теперь можно рассматривать как борьбу диониссийского и апполонийского эросов на пути обретения единого в себе эроса. Вероятнее всего, человечество как вид произошло где-то в одном географическом месте. Но целый ряд факторов изначально не мог позволить людям долгое время сосуществовать в одном месте. Самый главный фактор, конечно, среда обитания, которая, породив человека, была в корне чужда ему, и это отчуждение естественно вынуждало человека искать способы его преодаления. Так происходили географические миграции и дифференцияация первчиной общины, выделение из неё других общин, вражебных друг другу. Так же ключевым фактором в подобной дифференциации было неизбежное усложение связей внутри первобытной общины. Тут ситуация возникла очень инетересная, долгое время первобытная община не может создать своей индустрии именно из-за интенсивной дифференциации социальных связей, культура ещё слишком бедна, как и язык. Нет того, что способно удержать человека в единстве. Чтобы развивались язык и культура, необходимо наличие альтернативного языка и культуры, которые представляли бы собой уже инобытие данных культуры и языка. Культура и массовое самосознание работают так же, как индивидуальное самосознание, как самосознание вообще, работа которого блестяще описана ещё Гегелем в его «Феноменологии духа». Цитирую: «То, что есть для него(самосознания) другое, есть в качестве предмета несущественного, отличающегося характером негативного. Но другое есть также некоторое самосознание, выступает индивид против индивида. Непосредственно выступая таким образом, они существуют друг для другая в модусе обыкновенных предметов....» Иначе говоря, самосознание самосознаёт себя таковым только как отрицание другого такого самосознания. Это можно назвать герменевтическим кругом рефлексии, когда не ясно, кто является её первичным инициатором, и двоя в диалоге одинаковым образом есть инициаторы диалога. Тоже самое можно сказать и про культуру. Первобытно-общинный строй длился десятки тысяч лет, прежде чем появились первые цивилизации, а это говорит о том, что первобытные общины обладали очень слабым уровнем саморефлексии, и очень медленно развивали эту рефлексию. То есть сознание, в том числе и общественное сознание — это в первую очередь есть рефлексия. Чтобы община могла развиваться, она должна была порождать инобытие в качестве иной такой общины. А где её взять, если община изначально только одна? Только из себя же, то есть инсценировав внутренний конфликт, приводящий к расколу. При этом образовавшиеся две и более общин, поддерживая личные связи, тем не менее, находились в состоянии войны друг с другом, каждая община вела войну против всех, и это только усиливало изначальную дивергенцию и расслоение. Эрос так же изначально не имел в себе единства, он кочевал между общинами, проявляясь в них всегда больше только в одной своей ипостаси: либо диониссийской, либо апполонийской.

 

Экономически эта дивергенция выглядела следующим образом. Община, заброшенная в чуждую ей среду обитания, стремилась создать оптимальные условия для свеого существования, то есть строила поселения. Когда эти оптимальные усовия достигались, численность общины становилась слишком высокой. В то же время в первобытной общине существует лишь один вид общественных отношений — это личные отношения.Община существовала, пока её члены поддерживали друг с другом родственные, дружеские, половые, словом — личные отношения. Производственных отношений ещё не появилось, так как и производства ещё толком не было. Когда община достигала оптимальных условий для выживания, её численность становилась столь большой, что члены общины уже не могли поддерживать личные отношения каждого с каждым, и община неизбежно раскалывалась. Прошло не одно тысячилетие, прежде чем человечество сумело создать первые полисы, то есть крупные городские поселения, и их появление стало настоящей революцией, поскольку в полисе появляется чёткая система разделения труда, следовательно появляется промышленное производство и первые производственные отношения. Там, где появляются первые полисы, появляются первые государсва, и, самое главное — цивилизации. То есть вопреки расхожему заблуждению, не государство стало источником политики, а политика как управление полисом стало источником государства. Цивилизация же в отличие от варварства есть уже не дивергенция, а конвергенция, не дифференциация, а интеграция. Однако на протяжении всей предыстории человечества, или просто эры дивергенции варварство и дивергенция ещё преобладают. Первые полисы возникли лишь как сдерживающие факторы всё нарастающей дивергенции, и на протяжении всей предыстории конвергенция всегда отстаёт от дивергенции. То есть, появление цивилизации было необходимо для усмирения войны всех против всех, но не достаточно. Такой крупный завоеватель как Александр Македонский наравне с войной использует и цивилизованные методы для сохранения своей империи и удержания покорённых народов в единстве. Но этого недостаточно, и Римская Империя создаёт гораздо более сильную культуру, чем македонская всё с той же целью: сохранять единство, сдерживать военную угрозу и покорённые народы от бунта. Римская Империя просуществовала на порядок дольше Македонской, что говорит о том, что она была гораздо более цивилизованной. Но она всё равно распалась, поскольку всех этих мер было недостаточно, хоть и необходимо. Цивилизация всегда остаёт от варварства и вынуждена его догонять. Империи, которые создаются как фактор конвергенции неизбежно рушатся, поскольку на первом месте у них всё равно стоит война и насильственый захват, то есть дивергенция. А ещё глубже на первом месте стоит всё таже теория, то есть обычаи и традиции, которые непоколебимо господствуют над практикой в эпоху расцвета империи. Так рухнула и империя Александра Македонского, Римская империя и империя Германская.

 

Однако, на осколках рухнувших империй цивилизация вновь идёт по следам варварства, хоть в век Апполона, хоть в век Диониса. Морализм и оргиазм — это лишь две стороны проявления варварства. И вот наконец наконец спустя века наступил решающий момент борьбы цивилизации и варварства, истории и предыстории. Предыстория человека возникла в одном месте и исчезнуть она должна было так же в одном мете, этим местом стала Германская Империя. Завершающим этапом и абсолютизацией всей философии прдыстории, в которой теория и практика несводимы друг к другу, стала немецкая классическая философия и в особенности философия Гегеля, которая окнчательно абстрагировалась от практики и замкнулась в теории. Собственно поэтому философия Гегеля и считается вершиной теоретической мысли человечества. В то же время французы уже настолько абстрагировались от теории, что совершали революцию за революцией, но своершив столько революций, они не совершили ни одной настоящей, и так и остались на уровне интересов, то есть практики, не поднимаясь от них на уровень идеалов. Но и после Гегеля и гибели Германской Имперри теория ещё по инерции продолжает господствовать в Германии над практикой, очень неохотоно уступая позиции последней, что и порождает тоталитаризм. Тоталитаризм как инерция распадающейся традиции безусловно есть самое чудовищное, что только могло быть в мире человека. Тем не менее, тоталитаризм по своей природе всегда был обусловлен модерном. Модерн так же произрастает из этой инерции и только изначально даёт что-то положительное для цивилизации, а затем цивилизация вообще приходит в упадок. Это связано прежде всего с тем, что если до модерна цивилизация развивает культуру и идёт по следам дивергенции, то с наступлением модерна дивергенция достигает таких масштабов, что цивилизация начинает терять этот след и варварство всё больше поднимает голову до своего полного господства. С этих позиций постмодерн так же есть упадочная культура, которая всё больше уступает варварству, а америкаснкий империализм есть могила для глобализации и цивилизации. Но, спрашивается, если на протяжении всего прошлого человечества варварство всегда обходило цивилизацию, и люди гораздо больше уделяли внимания и времени войне, нежели миру, то как можно вообще изменить эту ситуацию? Ответ на этот достаточно сложный вопрос нам даёт Маркс, ответ прост — революция. Только мировая социальная революция способна положить конец предыстории и совершить важнейший переворот, когда впереди будет идти цивилизация. То есть мы получим уже сверхцивилизацию. С каждым годом, чем больше модерн и постмодерн проникают в жизнь людей, тем сильнее ощущается необходимость революции как уничтожения ситуации превосходства варварских тендеций, как мощный рывок к коммунизму. На вопрос, когда эта революция должна начаться, ответ очевиден — сейчас, или никогда. Не совсем ясно,где она должна начаться? Хотя, думаю, история сама отвечает на этот вопрос. Германия устроила старому духу столь пышные похороны, что последний Рейх превратился в раковую опухоль, уничтожающую цивилизацию по всей Европе. Уничтожить эту опухоль могло только одно — зарождающийся новый дух истории, и он это сделал. Именно Россия победила во Второй Мировой Войне и тем самым утвердила становление нового духа сверхцивилизации. Так что ответ на вопрос - где должна начаться революция так же очевиден.

Можно очень долго описывать, почему именно в России, а не где-нибудь ещё зародился дух сверхцивилизации. Здесь сказался целый ряд особенностей, как исторических, так и геополитических. Об этом написано много трудов, среди которых одним из первых можно считать труд немецкого мыслителя — Бруно Бауэра «Россиия и германизм». Будучи учеником Гегеля, Бауэр в своём труде приходит к выводу, что будущее мира за Россией, а Германия, чтобы сохраниться и не уйти в небытие, должна приложить все усилия к тому, чтобы стать второй цивилизацией в мире после России. Но немцы совету Бауэра не последовали. И, собственно говоря, со времён появления концепции «Москва — третий Рим» Россия до последних 20 лет не сомневалась в своей миссианской роли в мировой истории. В конце 19-го века в трудах многих российских мыслителей можно усмотреть следы так называемой русской идеи. Сейчас же нам стоит задаться вопросом, каким образом эрос должен обрести своё историческое единство в России? Здесь стоит вспомнить ещё Ленина, который утверждал, что семья есть ячейка общества. И в СССР делалось всё для усиления и укоренения этой ячейки. Семья стала чуть ли не самым приоритетным направлением советской политики. Реформы по защите материнства, облегчению женского и устранению детского труда происходят постоянно. Ни о какой ювенальной юстиции здесь не могло быть и речи, дети были сверхправовым направлением в политике, опираться здесь полностью на какую-то абстрактную юстицию есть самое настоящее ханжество. Свести такой важный вопрос к механической абстрактной правовой процедуре и этим ограничиться могут только самые циничные бюрократы. Советская власть в решении детского вопроса не ограничивалась юстицией, а шла дальше, опираясь уже на традицию и практику, то есть историчесикие и судебные прицеденты. Как известно, судебные прицеденты являются одним из трёх известных современной юриспруденции источников права, но сами-то эти прицененты правом ещё не являются, они вне права и любой теории, они стоят ближе всего к насущной практике. Вообще, помимо такого источника права как судебный прицедент, который должен становиться примером для аналогичных процессов, есть ещё два истоника права. Первый из них — международные санкции глобального уровня, высшее право, коим являются например Конвенция о правах человека, конвенция о правах ребёнка, Конституция. Это самое абстрактно-теоретическое право. Некогда либералы видели в этой абстракции высшую форму права, и считали, что если достоверно следовать некой прописанной процедуре, то можно идеально регулировать жизнедеятельность человека. Но не тут-то было, практика-то оказалась сильнее, и не смотря не какие международные санкции Лиги Наций Гитлер развязал Вторую Мировую, а по шее ему надвали уже в СССР. Либералы упрекали Советский Союз в том, что здесь абстракные формы права не занимают главенствующую роль, Конституция не соблюдается буквально, а с правами человека якобы вообще беда. Однако самое главное, что нельзя забывать, это то, то чем абстрактнее право, тем больше оно требует поддержки насилием, чтобы подавлять практику и подчинять её теории. То есть на лицо очевидный тоталитарим. В конце концов, когда Гитлер нарушил все нормы абстрактного права, его остановили не те, кто ратовали за то, чтобы придерживаться буквально этого абстрактного права, а те, кто помимо абстрактного права имели и кое-что другое. Второй источник права менее абстрактен — это решения тоатального уровня, различные законы и указы, принмаемые федеральной и региональной властью. Когда наступил кризис первого источника права — основго идеала либерализма, виной которому Вторая Мировая, либералы и сами вдруг стали отступать от этого конституциализма и прав человека и выдвигать более конкретные, близкие к практике идеалы, в частности теперь их идеалом стал второй источник права. Опять же, это абстрактное право второго порядка должно было превратиться в некий договор между крупными корпорациями и такой корпорацией как государство и так же соблюдаться буквально, как некая процедура. Собственно, не смотря на очевидный кризис и этого источника права, либералы продолжают видеть в нём идеал общественного устройства, в том время как всё возрастающая роль СМИ и независимых источников информации в обществе всё больше усиливает значение третьего источника права — судебного прицедента, то есть на данный момент самой конкретной из возможных форм права, насколько право вообще может быть конкретным. Это говорит о необхомости реформирования судебной системы, чтобы усиливать её влияние и структуру. Вместо этого в России и на Западе наращивют число совершенно бесполезных, к тому же и корумпироанных ювенальных чиновников и продолжают кричать о необходимости борьбы с корупцией, что в силу всего вышесказанного выглядит просто смешным. Таким образом, я настаиваю на том, что передача самого конкретного и насущного - детского вопроса в руки чиновников исполнительной власти есть преступление, только независимая и прогрессивная судебная система способна адекватно реагировать на проблемы в решении детского вопроса.

 

Теоретическое и бесконечно тоеретизируемое право есть по сути ничто иное как морализм, а это уже значит и апполонизм. В раннем же СССР категорически отказываются загонять эрос в апполонийские рамки, что было бы уже настоящим тоталитаризмом, а не мнимым, проявляющимся от случая к случаю, который имел место в стране в силу того, что строить новое приходилось на осколках возобладавшего в последние годы в Российской Империи тоталитаризма, который необходимо было сломать прежде всего не в политикие, а в массовом сознании. Что собственно и делает Сталин на протяжении всего своего правления. Правда, чем больше рос автортет Сталиа, тем больше эта задача становилась для него неосуществимой. В конце концов Сталин должен был стать уже сам диктатором как политик невероятного не только в СССР, но и в мире авторитета. Но свой авторитет он приобрёл именно благодаря своей борьбе с тиранией и диктатурой. Именно Сталин не допустил жёсткую военную диктатуру Троцкого и Тухаческого, именно он преодолел пятую колонну, как последний оплот тоталитаризма в высших эшелонах власти в СССР. Но только одному Сталину известно, какого это, победив врага вовне, прийти в конце своего правления к тому же самому врагу уже внутри себя. Но, к сожалению, в истории такие случае не редки, когда по иронии судьбы Иван Грозный и Пётр Первый вынуждены в борьбе с отжившей жестокостью вести жёсткую политику. Вспонимаются слова Ленина о Петре Первом: «Он боролся с варварством варварскими методами». Это основное противоречие Сталина до сих пор кружит голову многим российским интеллигентам, расколовшимся на сторонников Сталина и его противников.

 

Тем не менее, именно при Сталине эрос в СССР обретает своеобразное, хоть ещё и не стабильное единство, то есть создаётся такое направление в искусстве как соцреализм. Уже даже в кинематографе раннего соцреализма можно увидеть невероятное гармоничное единство эроса, что делает советский кинематограф лучшим в мире. Это прежде всего связано с такими личностями как Горький и Луначарский, которые превосходно сочетали апполонисйкое искусство с дионисийским, эстетику прекрассного с эстетикой возвышенного. Везде в раннем советском искусстве можно обнаружить гармонию единого в себе эроса. Об этом свидетельствуют и развивающийся культ Пушкина, и запрет на нецезурную брань в литературе. Но прежде всего 20-ый век — это век зарождения кинематографа, и России очень повезло, что кинематограф как искусство зародился и развивался именно в рамках совесткой парадигмы соцреализма. Не случайно ещё Ленин говорил: «Важнейшими в мире из всех искусств для нас являются кино и цирк». Если говорить о цирковом искусстве, то оно в СССР максимально близко было к театру и кинематографу, и так же максимально развивается в парадигме соцреализма.

 

Тема люви в раннем соцреализме зачастую превосходила тему революции, более того, через неё чаще всего и раскрывалась лучше всего тема револции. Вспомним хотя бы повесть по сути революционного писателя Маяковского «Мещане». Не спроста за раннесоветским искусством закрепилось название «серебряный век». Серебряный век обладает меньшим трагизмом чем век золтой, поскольку золотой век выражает помимо всего прочего и кризис уходяще эпохи, он больше устремлён в прошлое, а вот серебрянный век всецело устремлён в будущее. У буревестника революции Горького в его произведении «Старуха Изергиль» тема любви по сути совпадает с темой революции и именно единый в себе эрос становится исто