Слово вступительное и приветственное

(1) негативная реакция государства на совершенное правонарушение.

(2) (Б.Т.Базылев): охранительное правовое отношение. «Юридическая ответственность по своей родовой принадлежности есть охранительное правовое отношение, а по виду – карательная (наказательная) правовая связь». Это отношение называют деликтным правоотношением.

(3) обязанность гражданина претерпеть негативные последствия своего неправомерного поведения, негативную

 

 

Пауло Коэльо - Манускрипт, найденный в Акко

Www.e-puzzle.ru

14 июля 1099 года. Иерусалим замер в ожидании штурма крестоносцев. Жители города всех возрастов и разного вероисповедания пришли на площадь послушать загадочного старца Копта. Собравшиеся задают ему вопросы о своих тревогах, о врагах и битве. Сегодня, спустя столетия, ответы мудреца все так же верны, ведь он говорил о ценностях, над которыми время не властно

 

Слово вступительное и приветственное

В декабре 1945 года двое братьев в поисках места для привала обнаружили в долине Хамра Дом (Верхний Египет) пещеру, а в ней — глиняный кувшин, набитый папирусными свитками. Вопреки требованиям закона, братья не уведомили о находке местные власти и даже решили по частям распродавать ее на рынке древностей. Мать же этих юношей, опасаясь воздействия исходящей от свитков «негативной энергии», несколько папирусов сожгла.

Через год по причинам, оставшимся неизвестными, братья рассорились. Мать приписала это действию все той же «негативной энергии» и поспешила передать манускрипты священнику, и тот продал один в каирский Коптский музей. Так папирусы получили название, под которым известны и ныне — «Манускрипты из Наг Хаммади» (по названию города, расположенного ближе всего к пещере, где они были обнаружены). Один из сотрудников музея, историк-религиовед Жан Доресс, оценивший значение находки, впервые упомянул о ней в своей статье в 1948 году.

Прочие манускрипты время от времени всплывали на черном рынке. Однако вскоре египетское правительство осознало важность открытии и попыталось воспрепятствовать вывозу свитков из страны. Сразу после революции 1952 года большая их часть была передана в каирский Коптский музей и объявлена национальным достоянием. Из блокады удалось выбраться лишь одному папирусу, который «всплыл» в антикварном салоне в Бельгии. После нескольких безуспешных попыток продать его в Нью-Йорке и Париже, в 1953 году манускрипт приобрел Институт Карла Густава Юнга. А по смерти знаменитого психоаналитика папирус, отныне называемый «Кодекс Юнга», вернулся в Каир, где собрано уже более тысячи страниц — и фрагментов страниц — «Манускриптов из Наг Хаммади».

 

Найденные в пещере пергаменты оказались греческими переводами, созданными в промежутке от конца I века до 180 года, и представляют собой корпус текстов, известных также как «апокрифические евангелия» — то есть те, что не вошли в состав Священного Писания, каким мы знаем его ныне.

По какой причине?

В 170 году был собран совет епископов, призванный определить, какие именно тексты должны войти в Новый Завет. Критерий отбора был прост — включить надлежало все то, что могло противостоять еретическим вероучениям и расколу. Были отобраны четыре известных нам евангелия, послания и все, что так или иначе, что называется, соответствовало представлениям епископов об основных догматах христианства. Сообщение о совете епископов и перечень допущенных книг содержатся в «Мураториевом каноне». Все прочее, подобно манускриптам из Наг Хаммади, исключили, так как одни тексты были написаны от лица женщин (как «Евангелие от Марии Магдалины»), другие же содержали указания на то, что Иисус знал о своей божественной миссии, а это делало Страсти Христовы менее горестными и мучительными.

В 1974 году британский археолог сэр Уолтер Уилкинсон обнаружил возле Наг Хаммади еще один манускрипт, на этот раз — на трех языках: арабском, древнееврейском и латинском. Зная правила, касающиеся находок в этом краю, англичанин отправил рукопись в отдел древностей Каирского музея. И вскоре получил ответ: по всему миру циркулирует не менее 155 копий этого документа (три из них принадлежат музею), причем все они практически друг от друга неотличимы. Радиоуглеродный анализ позволил установить, что текст был создан относительно недавно — вероятнее всего, в 1307 году.

Не составило труда и проследить происхождение манускрипта из города Акко, расположенного за пределами Египта. Таким образом, никаких препятствий к его вывозу из страны не возникло, и сэр Уилкинсон, получив официальное разрешение (Исх. № 1901/317 1FP-75) от 23 ноября 1974 года, отправил папирус в Англию.

 

Я познакомился с сыном сэра Уилкинсона в Рождество 1982 года в городе Портмадог (Уэльс, Соединенное Королевство). Отчетливо помню, что он упоминал о манускрипте, найденном его отцом, но тогда никто из нас не придал этому особого значения. На протяжении всех этих лет мы поддерживали дружеские отношения, и мне посчастливилось еще по крайней мере дважды увидеться с Уилкинсоном-младшим, когда я приезжал в Великобританию в рамках рекламной кампании по продвижению моих книг.

30 ноября 2011 года я получил от него копию текста, о котором шла речь при нашей первой встрече. Этот текст и приводится ниже.

Мне бы очень хотелось начать эти строки следующим образом: «Теперь, достигая предела дней своих, оставляю тем, кто будет жить после меня, все, что познал, покуда бродил по лицу земли. Да пригодится им это».

 

Но, увы, это будет неправдой. Мне всего 21 год, у меня есть родители, любившие и учившие меня, есть жена, любящая и любимая, — но жизнь озаботится тем, чтобы завтра разлучить нас, и тогда каждый должен будет отправится на поиски своего пути, своей судьбы, и свою смерть каждый встретит в одиночку.

Для нашей семьи сегодня 14 июля 1099 года. Для семьи Иакова — это мой друг детства, с которым мы играли на улицах этого города, называющегося Иерусалим — 4859 год: Иаков любит твердить, что его иудейская вера древней, чем моя. Для достопочтенного Ибн-аль-Атхира жизнь свою положившего на то, чтобы записать историю, которая ныне близится к концу, истекает год 492-й. Мы по-разному ведем летоисчисление, по-разному славим Всевышнего, но во всем прочем уживаемся прекрасно.

Неделю назад наши военачальники сошлись на совет: подступившие под стены города франки бесконечно многочисленней и лучше вооружены. И каждому жителю предоставлен был выбор: покинуть город или драться с врагом не на жизнь, а на смерть — да, на смерть, ибо с уверенностью можно предречь, что нас ждет поражение.

Большинство горожан предпочли остаться.

Ныне мусульмане сошлись у мечети Аль-Акса, иудейские воины предпочли избрать местом сбора Михраб Дауд, христианам же, распыленным по разным кварталам, поручили оборонять город с юга.

Со стен уже видны осадные башни, построенные из разобранных на части неприятельских кораблей. Судя по передвижениям войск, завтра утром начнется штурм — и прольется кровь во имя римского папы, ради Гроба Господнего и «во исполнение божьей воли».

Сегодня днем, в том самом дворе, где тысячу лет назад римский правитель Понтий Пилат, повинуясь желанию большинства, предал Иисуса на крестные муки, толпа мужчин и женщин всех возрастов пришла на встречу с неким греком, которого все здесь знают под именем Копт.

Это странный человек. Еще отроком он покинул родные Афины, пустившись на поиски богатства и приключений. И в конце концов, полумертвый от голода, постучался в ворота Иерусалима, был гостеприимно принят и по прошествии известного времени отказался от намерения продолжать странствия, решив обосноваться у нас.

Он нашел себе работу у обувщика и — так же как Ибн-аль-Атхир — принялся заносить на бумагу для будущих поколений все, что видел и слышал. Он не совершал обрядов, не соблюдал таинств ни одной из религий, и никто не пытался обратить его в свою веру. Для Копта все мы пребываем не в 1099 году, не в 4859-м и уж подавно не в 492-м. И верит Копт лишь в настоящую минуту и в того, кого называет Мойрой — в никому не ведомое божество, в Божественную Энергию, ответственную за один-единственный закон, преступить который нельзя, иначе мир погибнет.

Рядом с Коптом стояли главы всех трех церквей, существующих в Иерусалиме. И покуда длился разговор, никто из отцов города так и не появился: все они были заняты последними приготовлениями к обороне — к сопротивлению, которое все мы считали бесполезным.

«Много столетий назад, — начал грек, — на этой площади был оглашен смертный приговор одному человеку. Следуя к месту казни вон по той улице справа отсюда, он миновал нескольких женщин. И увидев, что они плачут, сказал им так: «Не плачьте обо мне, но плачьте по Иерусалиму». Он предрек то, что происходит сейчас. Уже завтра согласие обернется раздором, а радость оденется в траур. Мир уступит место войне, которая протянется в будущее столь отдаленное, что нам не приведется даже мечтать о ее окончании».

Все молчали, потому что никто в точности не знал, что же происходит. И не придется ли нам выслушать еще одну проповедь о захватчиках, именующих себя крестоносцами.

И Копт наслаждался нашим недоумением. И после долгого молчания решил все же объяснить:

— Да, они в силах разрушить город, но не могут уничтожить все то, чему он нас научил. И потому нужно сделать так, чтобы это знание не разделило участь крепостных стен, домов и улиц. Но что есть знание?

Поскольку никто не ответил, он продолжал:

— Нет, это не полная правда о жизни и смерти, но нечто такое, что позволяет нам жить и принимать вызовы, перед которыми день за днем ставит нас повседневность. И это не книжная мудрость, годная для того лишь, чтобы подпитывать никчемные споры о минувшем ли, о грядущем, но знание, живущее в душах мужчин и женщин, исполненных доброй воли.

И дальше Копт сказал так:

— Я — книжник и, хотя могу почесть себя всезнающим, ибо все эти годы собирал и изучал древности, записывал события, спорил о политике, я не знаю точно, что сказать вам сейчас. Но в такую минуту я взываю к Божественной Энергии с мольбой очистить мою душу. Спрашивайте — я буду отвечать вам. Так поступали и древние греки: ученики спрашивали учителя о вещах, которые прежде не приходили ему в голову, а он, размышляя вслух, пытался подыскать ответ.

— И что толку нам в твоих ответах? — спросил кто-то из толпы.

— Одни запишут суть сказанного мною. Другие запомнят только слова. Важно то, что нынче вечером вы разойдетесь на четыре стороны света и понесете дальше услышанное здесь. И тогда душа Иерусалима останется цела и сохранна. И наступит день, когда мы восстановим его — не просто город, один из многих других, но место, куда вновь стечется мудрость и где вновь восторжествует мир.

— Все мы знаем, что ждет нас завтра, — возразили ему. — Не лучше ли обсудить сообща, как добиться перемирия, или идти готовиться к бою?

Копт оглядел стоявших рядом первосвященников, а затем повернулся к толпе.

— Никому не ведомо, что готовит нам завтра, ибо каждому дню хватает его собственного блага или зла. А потому спрашивайте о том, что хотите знать, спрашивайте, позабыв о врагах по ту сторону наших стен и о страхе, царящем по эту. Не стоит заботиться о том, чтобы передать наследующим землю записи о нынешних событиях, — это дело истории. Поговорим же о повседневном и обыденном и о трудностях, с которыми нам предстоит столкнуться. Только это важно для будущего, ибо я не думаю, что в ближайшую тысячу лет что-нибудь сильно изменится.

Тут подал голос мой сосед Иаков:

— Расскажи нам о поражении.

— Чувствует ли древесный листок, слетая с ветки зимой, что стужа одолела его?

Дерево говорит ему: «Таков круговорот жизни. Ты думаешь, что умрешь, а на самом деле пребудешь во мне. Благодаря тебе я живо, потому что могу дышать. Благодаря тебе я чувствую, что меня любят, потому что могу укрыть под сенью листвы утомленного странника. Твой сок течет в моих жилах, и мы с тобой — единое существо».

Чувствует ли человек, много лет готовившийся к восхождению на самую высокую в мире вершину, что побежден, когда видит, подойдя к подножью, что природа укрыла гору грозовыми тучами? Он говорит горе: «Ты не принимаешь меня сейчас, но погода переменится, придет день — и я смогу подняться на твою вершину. А пока он не настал — жди меня».

Чувствует ли юноша, отвергнутый первой возлюбленной, что любви нет на свете? Он говорит себе: «Я непременно отыщу ту, которая способна будет понять все, что я чувствую. И буду счастлив до конца моих дней».

В круговороте природы нет ни побед, ни поражений — есть лишь движение.

Зима сражается, чтобы править самовластно, но в конце концов должна признать победу весны, которая приносит с собой цветение и веселье.

Лето, убежденное в благодатной силе тепла, готово продлить погожие дни до бесконечности. Но смиренно принимает приход осени, позволяющей земле отдохнуть.

Газель, щиплющую траву, пожирает лев. И дело тут не в том, кто сильнее — так Бог показывает нам вечную череду смерти и воскресения.

И в этом круговороте нет ни победителей, ни побежденных, а есть лишь ступени, по которым надо пройти. И когда душа человеческая осознает это, она станет свободна. И примет, не скорбя, горести с невзгодами, и не даст обольстить себя минутам торжества.

Ибо пройдут и те, и другие. Одна сменится другой. А цикл будет продолжаться, пока, освободясь от телесной оболочки, мы не встретимся с Божественной Энергией.

И потому, когда борец выходит на арену — по собственному ли выбору или же по прихоти непостигаемой судьбы — пусть дух его возвеселится от предстоящего боя. Пусть сохраняет он достоинство и честь, и тогда, если даже проиграет схватку, уйдет непобежденным — ибо непобежденной останется его душа.

И пусть никого не винит в случившемся с ним. Как и тот, кто полюбил впервые и был отвергнут, понимает, что отказ не умалил его способности любить. А что годно для любви, то годно и для боя.

Нас печалит, когда приходится проиграть сражение или потерять то, чем мечтали обладать. Но когда эти минуты проходят, мы открываем в себе неведомую, до поры в каждом из нас скрытую силу, вызывающую удивление и вселяющую уважение к себе самому.

Мы оглядываемся тогда и говорим себе: «Я выжил». И радуемся этим словам.

И лишь тот, кто не признает этой силы, говорит: «Я проиграл». И печалится.

А все прочие, даже если они страдают от потери и унижены теми россказнями, что распускают на их счет враги, позволяют себе пролить несколько слезинок, но никогда себя не жалеют. И знают одно: схватка была прервана, и в данную минуту преимущество — не за ними.

Они слушают, как бьется их сердце. Они отмечают, что напряжены. Чувствуют, что им страшно. Но размышляя о своей жизни, видят, что как ни силен страх, вера воспламеняет им душу и побуждает идти вперед.

Они всегда стараются понять, где допустили промах, а где приняли верное решение. И, повергнутые, пользуются моментом, чтобы отдохнуть, залечить раны, определить, как действовать дальше и к новой схватке оказаться во всеоружии.

Наконец встанет заря, и с ней придет черед новой схватки. Страх не отступает, но они должны действовать — иначе навсегда останутся лежать во прахе. И они встают лицом к лицу с противником, помня, через какие страдания прошли, и не желая, чтобы это повторилось.

Пережитое поражение для них — повод считать, что теперь-то они должны победить, ибо они не готовы снова испытать ту же боль.

И победа будет одержана — не в этот раз, так в следующий. Если не сейчас — то спустя какое-то время. Упасть — не стыдно, стыдно — не подняться.

Поражение терпит лишь тот, кто сдается. Все остальные победоносны.

И непременно наступит день, когда былые трудности станут всего лишь горделивыми рассказами для тех, кто захочет слушать. А захотят все, и выслушают в уважительном молчании, и усвоят три важных вещи.

Надо обладать терпением, чтобы дождаться той верной минуты, когда пора действовать.

Надо обладать мудростью, чтобы не пропустить благоприятной возможности.

И — гордиться своими шрамами.

Шрамы — суть знаки отличия, железом и огнем врезанные в тело, и враги, увидев их, в страхе понимают: перед ними испытанный боец. И часто избегают схватки и начинают переговоры.

Шрамы говорят громче, нежели клинок, который их оставляет.

— Теперь опиши нам тех, кто потерпел поражение, — попросил какой-то купец, когда Копт замолчал.

И тот ответил так:

— Не следует путать потерпевших поражение с побежденными.

Поражение в битве или даже в войне ничего не значит. Признать себя побежденным — значит прекратить борьбу.

Проигравший бой или кампанию не достиг того, что было столь желанно. Побежденный теряет способность мечтать. Девиз его отныне: «Ничего не желай — не будешь страдать».

Проигрыш забывается, когда мы вступаем в новый бой. Поражение конца не имеет — это жизненный выбор.

Проигрыш — это для тех, кто, одолевая страх живет с надеждой и воодушевлением.

Проигрыш — удел отважных. Только им дана честь проиграть и радость выиграть.

Я не стану говорить здесь, что проигрыш — неотъемлемая часть жизни: все вы и так это знаете. Только проигравшие могут познать Любовь. Ибо именно на поле любви ведем мы свои первые бои — и, как правило, проигрываем их.

Я скажу, что есть на свете люди, не знающие, что такое проигрыш.

Это — те, кто никогда ни за что не борется.

На них нет ни единого шрама, они умудрились избегнуть унижений и чувства беспомощности, а также мгновений, когда даже воин сомневается в существовании Бога.

Они с гордостью произносят: «Я никогда не проигрывал». Но они не смогут сказать: «Я выиграл битву».

Правда, им нет до этого дела. Они живут в мире, в котором, как им кажется, они неуязвимы, они закрывают глаза на несправедливости и страдания и чувствуют себя уверенно, потому что избавлены от необходимости принимать ежедневные вызовы, неизбежные для тех, кто рискует выйти за собственные границы.

Они никогда не слышали «Прощай». Но для них никогда не прозвучат и слова: «Я вернулась. Обними меня и познай вкус утраченного и обретенного вновь».

Не ведающие проигрыша на первый взгляд кажутся счастливыми людьми, стоящими выше остальных, обладателями истины, ради которой, впрочем, пальцем о палец не ударят. Они всегда на стороне сильного. Они подобны гиенам, подъедающим за львом.

Они учат своих детей: «Не ввязывайтесь в распри, иначе проиграете. Таите про себя свои сомнения — и у вас не будет неприятностей. Если кто-то задел вас — не показывайте виду, что обижены, и не унижайтесь до ответного удара. Есть в жизни кое-что поважней».

В ночной тишине ведут они свои воображаемые битвы: перебирают в памяти мечты, которые не решились осуществить, несправедливости, которых якобы не заметили, малодушие, которое умудрились скрыть от всех — да только не от самих себя, — любовь, которая с горящими очами пересекла некогда их путь, любовь, что была дарована им Богом и которую они не осмелились принять.

И они обещают себе: «Завтра все будет иначе». Но приходит завтра, а с ним и вопрос, вгоняющий их в ступор: «А что если все пойдет не так?» И они ничего не предпринимают. Горе тем, кто никогда не был побежден! В этой жизни не быть им и победителями!

— Расскажи нам про одиночество, — попросила девушка, которая собиралась замуж за сына одного из самых богатых горожан, а ныне вынуждена была бежать из города.

И Копт ответил:

— Не будь одиночества, Любовь недолго оставалась бы с тобой.

Потому что и Любви нужна бывает передышка, чтобы постранствовать в небесах, выражая себя в иных проявлениях.

Не будь одиночества, не выжило бы ни одно растение и животное; земля не может родить непрестанно; ребенок не мог бы познавать жизнь вокруг себя, художник — творить, и никакой труд не стал бы расти и развиваться.

Одиночество — это не отсутствие Любви, но добавление к ней.

Одиночество — это не отсутствие Общества а тот миг, когда душа обретает свободу говорить с тобой и помогает принять решение, как жить дальше.

И потому — благо тем, кто не боится одиночества. Пусть не страшатся они остаться наедине с собой, пусть не отчаются они, отыскивая, чем развлечь себя или занять свои помыслы.

Ибо тот, кто никогда не остается один, себя не познает.

А того, кто не знает себя, вскоре начинает страшить пустота.

Но пустоты не существует. В нашей душе таится огромный мир, ожидая, когда мы его обнаружим. Вот он, во всей своей нетронутой силе — но он так непривычен и могуществен, что мы боимся признать его существование.

А дело в том, что стоит лишь понять, кто мы такие на самом деле, как придется признать: мы можем зайти куда дальше, чем привыкли думать. И это нас пугает. Лучше не рисковать, тем паче что всегда ведь можно сказать: «Я не сделал что следовало, потому что мне помешали».

Так удобней. Так надежней. Так спокойней.

Но считать так — значит отречься от собственной жизни.

Горе тем, кто избрал для себя удел всю жизнь повторять: «Мне не представилось возможности».

Ибо с каждым прожитым днем все глубже будут погружаться они в колодец самоограничений, и придет время, когда у них не достанет сил выкарабкаться из него и вновь увидеть ясный свет, сияющий над головой.

И благо тем, кто говорит: «Мне не хватило отваги».

Ибо они-то сознают, что вина лежит не на других. И рано или поздно обретут веру, без которой не познать одиночество и его тайны.

А для тех, кто не испугался тайн, которыми ведает одиночество, все на свете обретет иной смысл и вкус.

В одиночестве они обнаружат любовь — ведь бывает так, что она уже пришла, а ее не замечаешь. В одиночестве можно понять и простить и ту, которая ушла.

В одиночестве они научатся решать, стоит ли просить, чтобы она вернулась, или им обоим лучше идти новыми путями.

В одиночестве они поймут, что слово «нет» не всегда произносится по недостатку великодушия, и что говорить «да» — не всегда добродетельно.

Те, кто привык к одиночеству, не устрашатся шепота беса: «Ты зря теряешь время».

Или еще более страшных слов того, кто начальствует над всеми бесами: «Ты никому не нужен».

Божественная Энергия слышит нас, когда мы говорим с другими, но и когда мы безмолвно приемлем одиночество — приемлем как благодать.

В такие минуты Ее свет озаряет все вокруг, позволяя нам увидеть, до какой степени мы необходимы и как преображает всю Ее работу наше присутствие здесь, на земле.

И достигая такой гармонии, мы получаем больше, чем просили.

Тем же, кого гнетет одиночество, следует помнить: самые важные мгновения жизни человек встречает в одиночку.

Подобно новорожденному младенцу, выходящему из лона матери: сколько бы людей ни стояло вокруг, окончательное решение жить принимает он и только он.

Подобно художнику, завершающему свое произведение: чтобы оно было по-настоящему прекрасно, он в безмолвии и спокойствии должен внимать лишь языку ангелов.

Подобно каждому из нас, предстающему однажды перед смертью, перед Незваной Гостьей, — в самый важный и самый страшный миг нашей жизни мы остаемся одни.

И если Любовь есть условие бытия Божьего, то одиночество это условие человеческого существования. То и другое мирно уживаются в душе того, кто постиг чудо жизни.

И юноша, которому назначено было покинуть город, разорвал на себе одежды и сказал так:

— Отчизна считает, что я не гожусь для битвы. Я бесполезен.

Копт ответил:

— Иные говорят: «Я не способен внушить людям любовь к себе». Но ведь в любви безответной всегда таится надежда на то, что когда-нибудь она будет принята.

А иные пишут в своих дневниках: «Мой гений непризнан, мой талант не оценен, мои мечты не встречают уважения». Но и для таких остается надежда, что после длительной и тяжкой борьбы все переменится.

А еще иные обивают пороги, стучатся во все двери, объясняя: «Я остался без работы». И ведь знают, что если вооружатся терпением, двери перед ними откроются.

Но есть и те, кто каждое утро просыпается со стесненным сердцем. И они не ищут любви признания, работы.

Они твердят себе: «Я — никчемен. И живу, потому что должен выживать, но никому, никому в целом свете нет до меня никакого дела».

В окошко светит солнце, они окружены семьей, и им приходится натягивать личину радости, потому что в глазах других они получили то, чего хотели. Но сами убеждены, что все могут обойтись без них. Либо потому, что еще слишком молоды и видят, что у старших — свои заботы, либо потому, что уже состарились и полагают, что молодые пропустят их слова мимо ушей.

Поэт выводит несколько строк и тотчас рвет написанное, восклицая: «Это никому не нужно!»

Работник день за днем делает одно и то же. Он уверен, что если его уволят, никто даже не заметит его исчезновения.

Девушка шьет себе платье, вкладывая огромный труд в самомалейшую мелочь, а когда приходит на праздник, будто читает в глазах других людей: ты не лучше и не хуже любой другой девушки на свете, а твое платье — одно из миллионов платьев, и во всем мире в эту минуту происходят подобные празднества, — и в роскошных дворцах, и в бедных деревушках, где все друг друга знают и не стесняются вслух оценивать наряды всех гостей.

Все и всех, — а вот мой наряд остался незамеченным, думает девушка. Мое платье не красиво и не уродливо, просто еще одно платье, и все.

И напрасно она старалась.

Молодые сознают, что мир полон проблем, и рвутся решать их, но никого не интересует их мнение. «Вы еще не знаете, как оно на самом деле, — слышат они. — Слушайте старших и тогда поймете, как поступать».

А старшие обрели опыт и зрелость, прошли суровую школу житейских невзгод, но когда приходит время учить, обнаруживается, что их опыт никому не нужен. «Мир стал иным, — слышат они. — Надо идти в ногу со временем и прислушиваться к мнению молодых».

Без снисхождения к преклонным летам, без зова и спроса приходит и начинает разъедать душу чувство своей бесполезности. «Ты никому не интересен, — твердит оно, — ты — никто, мир не нуждается в твоем пребывании здесь».

В отчаянной попытке придать жизни смысл, многие обращаются к вере, потому что борьба во имя ее все оправдывает и способна преобразовать мир. «Мы трудимся во имя Господа», — говорят они себе.

И превращаются в святош. А потом — в миссионеров. И наконец — в фанатиков.

И не понимают, что религия существует не для того, чтобы подавлять и обращать, а чтобы сообща молиться и дивиться чуду. А величайшее проявление сотворенного Богом чуда — это жизнь.

Нынче ночью я восплачу о тебе, Иерусалим, ибо такое понимание Божественного Единства вот-вот покинет тебя на целую тысячу лет.

Спросите цветок полевой: «Скажи, ты чувствуешь себя ненужным? Ведь ты не делаешь ничего, лишь из года в год распускаешь одни и те же бутоны».

И он ответит: «Я — красив, а красота сама по себе дает право на существование».

Спросите реку: «Скажи, ты ощущаешь свою никчемность? Ведь ты лишь течешь, и всегда в одном направлении».

И она ответит: «Я и не стараюсь быть полезной, я просто река».

В глазах Господа нет на этом свете ничего бесполезного. Ни листок, сорвавшийся с ветки, ни волосок, упавший с головы, ни комар, что досаждал человеку и был им прихлопнут. У всего на свете есть право на жизнь.

И у тебя, задавшего мне этот вопрос, — тоже. «Я бесполезен» — вот ответ, который ты дал себе самому.

И скоро эти слова отравят тебя и сведут в могилу еще при жизни — хоть ты будешь ходить, есть, спать и делать все, чтобы развлечься.

Не старайся быть полезным. Попытайся быть самим собой — этого достаточно, и одно отличается от другого как небо от земли.

Не обгоняй движения собственной души и не отставим от них. Ибо некому, кроме нее, на каждом шагу объяснять тебе, какую пользу ты можешь принести. Порой — участием в крупной битве, меняющей ХОД истории. А порой — лишь приветливой улыбкой, посланной случайному прохожему.

Бывает так, что ты, сам того не зная, спас жизнь человеку, который тоже решил, что бесполезен и никчемен, но в миг, когда он был уже готов оборвать цепь своего бытия, твоя улыбка вернула ему надежду и веру в себя.

Даже если взглянешь на свою жизнь очень пристально и припомнишь каждую из тех минут, когда страдал, изнемогал или улыбался под солнцем, все равно не сумеешь со всей определенностью сказать, когда ты был полезен другим.

Жизнь никогда не бывает бесполезна. У каждой души, спустившейся на Землю, есть основание здесь пребывать.

Люди, которые по-настоящему творят добро, не пытаются быть полезными, а просто хотят, чтобы их жизнь была полна и насыщена. Они редко дают советы — и при этом сами служат живым примером для других.

И стремиться надо именно к этому: проживать свою жизнь так, как всегда хотел. Не порицать других. Сосредоточиться на том, о чем мечтаешь. Тебе, быть может; это покажется маловажным, но всевидящий Господь знает, что пример, который ты подаешь, помогает Ему улучшить мир. И каждый день Он будет ниспосылать тебе на это Свое благословение.

А когда придет Незваная Гостья, ты услышишь от нее:

— Вот и пора тебе спросить: «Отче, отче, почто Ты оставил меня?»

Но теперь, в последнюю секунду твоего земного бытия скажу тебе, что я здесь увидела: а увидела я прибранный дом, накрытый стол, вспаханное поле, радостные цветы. Все на своем месте, все так, как должно быть. Ты понял, что без малых дел не бывает великих свершений.

И потому я перенесу тебя прямо в Рай.

И выступив из толпы, швея по имени Альмира сказала:

— Я могла бы уехать отсюда еще до прихода крестоносцев и сейчас жила бы себе в Египте. Но меня всегда страшили перемены.

И Копт ответил ей так:

— Все мы страшимся перемен, ибо уверены, что после многих жертв и усилий сумели наконец познать наш мир.

И пусть даже он несовершенен, пусть мы недовольны им, по крайней мере, он не сулит загадок и неожиданностей. И мы не совершим неверный шаг.

Если же будет необходимо, мы согласимся на небольшие перемены ради того, чтобы все и дальше так продолжалось.

Мы видим горы — они всегда остаются на своих местах. Мы видим, что если пересадить взрослые деревья, они не приживаются и на новом месте.

И говорим: «Хочу быть подобен горе и дереву. Хочу прочности и уважения».

Но порой просыпаемся посреди ночи с мыслью: «Я хочу быть как птица, хочу полететь в Дамаск и Багдад и возвратиться, когда пожелаю».

Или: «Как хорошо быть ветром, который неизвестно откуда берется, неведомо куда девается и меняет направление, никому ничего не объясняя».

Но наутро вспоминаем, что птицам приходится остерегаться охотников и своих же хищных собратьев. И что ветер порой оказывается заключен в смерч и тогда лишь разрушает все на своем пути.

Отрадно представлять себе, что где-то есть простор, куда однажды можно вырваться, что мы и сделаем когда-нибудь непременно. Подобные мечты греют душу: мы знаем, что в силах сделать больше, чем сделали.

Мечты сами по себе не опасны. Опасность возникает при попытке воплотить их в жизнь.

Но настанет день, и Судьба остановится у нашей двери. Раздастся осторожный стук Ангела Удачи или по-крысиному станет скрестись в нее Незваная Гостья. И оба скажут: «Меняйся. Не через неделю, не через месяц, не через год». Оба скажут: «Пора!»

Мы покорно внимаем Незваной Гостье. И меняемся из страха перед ней: меняем родину привычки, еду, обувь, поведение. Мы не можем уговорить Незваную Гостью, упросить ее оставить все как было. Она не поддерживает беседу.

А вот Ангела Удачи мы, хоть и слушаем, непременно вопрошаем: «Куда ты ведешь меня?»

И слышим в ответ: «К новой жизни».

Тут мы вспоминаем: но ведь у нас множество, ибо и и мы сумеем справиться с ними, сколько, бы времени на это не ушло. Мы должны служить примером нашим родителям, нашим наставникам и нашим детям и не сворачивать с верного пути.

Наши ближние ожидают, что, глядя на нас, смогут усвоить себе добродетель постоянства, постичь, как противостоять бедам и напастям, как преодолевать препоны.

И мы испытываем гордость за себя. И с достоинством принимаем похвалы за то, что переменам предпочли неуклонное движение стезей, которую даровала судьба.

Это ошибка.

Ибо верный путь — это путь природы, и он изменчив, как барханы в пустыне.

Обманываются те, кто думает, будто горы — всегда неизменны: горы рождаются из землетрясении, их шлифуют ветра и ливни, и каждый день они — иные, просто наш глаз не в силах это заметить.

Горы меняются и радуются этому, говорят друг другу:

«Как хорошо, что мы не те, какими были».

Обманываются и те, кто думает, что не меняются деревья. Меняются — они принимают наготу зимы и наряд лета. И постоянно распространяются за пределы того места, где растут, ибо птицы и ветер разносят их семена.

И деревья радуются, и говорят детям своим, молодой поросли: «Я думало, что одно на свете, а сейчас вижу, как нас много».

 

Природа говорит нам: «Меняйтесь!».

И те, кто не боится Ангела Удачи, понимают, что надо идти вперед, невзирая на страх. Вопреки сомнениям. Наперекор угрозам.

Они бросают вызов своим ценностям и предубеждениям. Слышат советы любящих, которые говорят: «Не делай этого, у тебя есть уже все что нужно — любовь родителей, нежность жены и детей, работа, которую так непросто получить. Не рискуй — ты можешь оказаться чужаком в неведомом краю».

Но все же они решаются, они рискуют — и делают первый шаг, иногда из любопытства, иногда — движимые тщеславием, а чаще всего — неутолимой жаждой новизны.

С каждым поворотом дороги страх гнетет все сильнее. И вместе с тем, к собственному изумлению, они понимают, что сил прибыло, и оттого безудержней делается их радость.

Радость. Это благословение Всемогущего Господа. Если есть радость — значит, мы на верном пути.

И страх мало-помалу отступает, не заполучив нас безраздельно.

Но один вопрос томит на первых порах неотступно: «Не пострадают ли ближние от моего желания перемен?»

Но ведь любящий хочет, чтобы любимый был счастлив. И если поначалу он тревожился за него, то уже очень скоро тревога уступает место гордости, ведь ближний человек делает что хочет, идет туда, куда влечет его мечта.

Двигаясь все дальше, идущий ощущает оставленность и беспомощность.

Но видит, что рядом, на том же пути, от этого страдают и другие странники. И поговорив с ними, убеждается, что он не одинок, а случайные попутчики становятся спутниками, и сообща они принимают решения, которых требуют новые препоны. И все с удивлением обнаруживают, что они мудрее и живее, нежели казались себе прежде.

Но в те минуты, когда раскаянье или страдание прокрадывается под полог их шатров, отгоняя сон, путники говорят себе: «Завтра — только завтра — я сделаю еще один шаг вперед. И я ведь всегда могу вернуться: дорогу-то я знаю. Так что один-единственный шаг ничего не изменит».

 

И так — день за днем, до тех пор пока однажды путь перестает испытывать путника и делается к нему благосклонен. И еще недавно смятенный дух его ныне радуется красотам и вызовам новых мест.

И каждый шаг его теперь осмыслен и осознан.

И он радуется уже не былой уютной надежности, а своей новообретенной готовности отвечать на все новые вызовы.

Путник продолжает странствие. И жалуется теперь не на уныние и скуку, а на усталость. Но когда приходит такая минута, он отдыхает, тешит взор красотой того, что вокруг, и следует своим путем.

И вместо того чтобы всю жизнь разрушать пути, по которым побоялся пройти, он приучается любить путь, которым теперь следует.

Пусть даже конечная цель кроется во мраке. Пусть даже в какую-то минуту он принял неверное решение. Господь при виде его отваги дарует силы исправить ошибку.

И теперь душу его томит не то, что с ним теперь происходит, но страх, что он не будет знать, как поступить. Однажды решившись следовать своим путем, он лишается выбора, он обнаруживает непреклонную волю, и события подлаживаются к его решениям.

«Трудность» — так называется старинное орудие, созданное для того лишь, чтобы помочь нам определиться, кто же мы такие.

Религия учит, что только верой и преображением можно приблизиться к Богу, Вера говорит, что мы ни на миг не останемся в одиноком забвении. Преображение заставляет нас полюбит тайну.

А когда все словно тонет во мраке, когда мы чувствуем, что беззащитны и бесприютны, мы не станем оглядываться назад, боясь увидеть, как сильно преобразились наши души. Мы будем смотреть вперед.

Мы без страха смотрим в завтрашний день, ибо знаем: есть Тот, Кто позаботится о нас.

И Он пребудет с нами всегда.

Он защитит нас от бед.

И даст силы достойно их пережить.

И мы пройдем дальше, чем думали. Отыщем место, где рождается утренняя звезда. И удивимся, что добраться туда оказалось проще, чем мы себе представляли.

 

Незваная Гостья приходит и за теми, кто меняется, и за теми, кто — нет. Но первые, по крайней мере, могут сказать: «Жизнь моя была полна, и благодать я не расточил впустую».

Ну, а тем, кто считает, что приключения опасны, я говорю: вам остается рутина, она убивает гораздо быстрее, до срока.

Тут кто-то из толпы попросил:

— Сейчас, когда гнетет ужас, так хочется возвысить дух. Расскажи нам о красоте.

И Копт ответил так:

— Принято говорить: «Важна не внешняя красота, а внутренняя».

Так говорят, но это неправда.

Будь так, разве цветы старались бы привлечь внимание пчел?

И разве капли дождя при встрече с солнцем превращались бы в радугу?

Ибо природа жаждет красоты. И умиротворяется лишь когда ее обретает.

Внешняя красота — это видимая часть красоты внутренней. А та видна по свету, что лучится из наших глаз. Не имеет значения, если человек одет как оборванец, или не подражает тем, кого принято считать образцами изящества, или не задумывается о впечатлении, которое производит. Глаза — зеркало души, и они отражают все, что кажется потаенным, но — подобно зеркалу — они отражают и того, кто в них смотрит.

И если в душе у этого человека царит мрак, в чужих глазах он увидит лишь собственное безобразие. Ибо, как и всякое зеркало, глаза возвращают каждому из нас отражение нашего лица.

 

Красота присутствует во всем творении. Опасность в том, что мы, люди, порой отдаляемся от Божественной Энергии и доверяемся чужим суждениям.

Отрицаем собственную красоту, потому что другие не могут или не хотят ее признавать. И вместо того чтобы принять себя такими, каковы мы есть, тщимся подражать тем, кто вокруг.

Стараемся быть похожими на тех, про кого все говорят: «Как он хорош!» — и мало-помалу наша душа истощается, наша воля скудеет, и весь запас сил, дарованный нам, чтобы сделать мир более прекрасным, растрачивается впустую.

Мы забываем, что мир таков, каким мы его себе представляем.

И вот уже мы — не лунный свет, но его отражение в луже. А ведь наутро, когда взойдет солнце, лужа бесследно испарится.

И все потому, что кто-то когда-то сказал: «Ты уродлив». Или: «Она прекрасна». Двух слов довольно, чтобы уничтожить нашу веру в себя.

Вот это и делает нас безобразными. Вот это и отравляет горечью.

В такие минуты мы ищем утешение в так называемой мудрости — в обширном наборе фраз, заботливо собранных теми, кто старается дать точные определения миру вместо того, чтобы почитать великую тайну жизни. Там правила, уставы, мерки и вся прочая совершенно ненужная кладь, призванная установить образцы поведения.

Эта ложная мудрость твердит: не заботьтесь о красоте, ибо она — поверхностна и преходяща.

Это не так. Все что ни есть под солнцем — от птиц небесных до гор, цветов и рек, — отражает чудо творения.

Если мы не поддадимся искушению согласиться с правом других определять, кто мы такие, мало-помалу мы добьемся того, чтобы свет сияющий у нас в душе, стал виден и окружающим.

Тогда Любовь, проходя мимо, скажет: «Как я раньше тебя не замечала?»

А душа ответит: «Я здесь, просто вглядись внимательней. Нужно было, чтобы ветерок прочистил твои запорошенные пылью глаза. А теперь, когда ты меня признала, не покидай меня, ведь каждый из нас взыскует красоты».

Красота обитает не в одинаковости, а в различиях. Невозможно представить себе жирафа без длинной шеи или кактус без колючек. И то, что вершины окружающих нас гор — разной высоты, придает им особую значительность. Если бы рука человека попыталась сделать их одинаковыми, их вид не внушал бы такое почтение.

Дивит и привлекает как раз то, что кажется несовершенным.

Глядя на кедр, мы не думаем, что все ветви должны быть одной длины. Мы думаем о мощи этого дерева.

Когда верблюд пересекает пустыню, доставляя нас к месту назначения, мы не думаем: «Он горбат, и у него такие уродливые зубы». Нет, мы говорим себе: «Он достоин моей любви за верность и помощь. Если бы не он, я не познал бы мир».

Солнечный закат прекрасней, когда небо покрыто облаками разного размера и разных очертаний, потому что только так солнце может осветить все многообразие цветов и оттенков, из которых состоят мечты и рождается поэзия.

Достойны жалости те, кто думает: «Я некрасив, поэтому Любовь не постучит в мою дверь». На самом же деле Любовь стучала — но ей не открыли, потому что не были готовы ее принять.

Они были слишком озабочены тем, чтобы вначале прихорошиться, в то время как и без того были хороши.

Они пытались подражать другим, тогда как Любовь искала нечто особенное.

Они старались отражать идущее извне, забывая о ярком Свете, что идет изнутри.

И сказал некий отрок, который должен был этой ночью покинуть город:

— Я никогда не знал, какой путь избрать.

Копт ответил так:

— Жизнь подобна солнцу, испускающему свет во все стороны.

Едва родившись, мы желаем обрести все и сразу, не соразмеряясь с энергией, что дарована нам от века.

Но если желаешь получить огонь, надо, чтобы солнечные лучи били в одну точку.

Божественная Энергия явила миру великую тайну огня.

Огня, который не только согревает нас, но и превращает зерно в хлеб.

Приходит минута, когда, чтобы жизнь обрела смысл, нам нужно сосредоточить этот внутренний огонь.

И мы вопрошаем небеса: «А что такое этот смысл?»

Иные сразу отбрасывают этот вопрос — он беспокоит, лишает сна, да и ответ на него не лежит под рукой. Это — те, кто проживает день завтрашний в точности так же, как день вчерашний.

А когда придет Незваная Гостья, они скажут: «Жизнь оказалась коротка; я расточил свою благодать».

 

Есть и иные — те, кто задумывается над этим вопросом. Сами они не знают, как на него ответить, и потому принимаются читать все, что написали те, кто отважился принять этот вызов. И внезапно отыскивают ответ, который кажется им верным.

И когда подобное происходит, они становятся рабами этого ответа. И составляют законы, обязывающие всех придерживаться этой истины. И в честь нее возводят храмы, а в защиту от тех, кто не желает ее принять, — места для судилищ.

Но есть и третьи — те, кто сознает: этот вопрос — ловушка, и ответа не имеет.

И вместо того чтобы попусту терять время, они решают действовать. Они возвращаются памятью в детство, ищут там то, что дарило когда-то наибольший восторг и — вопреки советам умудренных опытом — жизнь свою кладут на это.

Ибо именно в нем, в детском восторге, и сокрыт Священный Огонь.

Мало-помалу они сознают, что в каждом их движении кроется некий таинственный импульс, запредельный человеческому знанию. И почтительно склонив голову перед этой тайной, они молятся, чтобы не свернуть с неведомого им пути, пройти который побеждает их огонь, воспламенивший душу.

Они действуют по наитию, когда оно проявляется, а если нет — строго соблюдают то, что называется дисциплиной.

Они смахивают на безумцев. И порой ведут себя как безумцы, однако они не безумны. Им открылись истинная Любовь и истинная Воля.

Только они — Любовь и Воля — определяют цель и прокладывают к ней путь.

Воля кристальна, Любовь — чиста, а поступь их тверда. В минуты сомнений и печали они не устают повторять: «Я — орудие. Дозволь мне быть орудием, способным выполнить Твою Волю».

Путь сокрыт, и куда он вел, можно порой понять лишь когда Незваная Гостья окажется рядом. В этом и заключена красота того, кто неотступно следует своей стезей, ведомый одним восторгом: он почитает чудо, и путь его прекрасен, а ноша легка.

Цель может быть грандиозной или скромнейшей, может находиться в дальней дали или совсем рядом с домом, но преследовать ее надо честно и почтительно. И знать, что означает каждый шаг, и как много будет зависеть от того, сколь хорошо ты подготовлен, какие усилия приложишь, как развито у тебя умение предчувствовать.

Идущий сосредоточен не только на цели, к которой стремится, — он замечает и все, что происходит вокруг. И часто вынужден останавливаться, ибо сил больше нет.

Тогда рядом возникает Любовь и говорит так: «Ты думаешь, что движешься в направлении некой точки, но стремиться стоит лишь к тому, что любишь. Передохни немного, а потом вставай и ступай дальше. Ведь когда твоя цель поймет, что ты идешь к ней, она сама бросится тебе навстречу».

 

И те, кто забывает вопрос, и те, кто отвечает на него, понимают, что единственный способ ответа — действие, — все они встретят на пути одни и те же препятствия и радоваться будут одному и тому же.

Но лишь тот, кто со смирением и мужеством принимает неисповедимую волю Господа, знает, что идет верным путем.

Женщина не первой молодости, которая так и не встретила спутника жизни, заметила:

— Любовь всегда обходила меня стороной.

И Копт ответил ей так:

— Для того чтобы расслышать слова Любви, надо позволить ей подойти поближе.

Но когда Любовь оказывается рядом, мы порой боимся услышать то, что она собирается сказать. Ведь Любовь — свободна, и слова ее не зависят ни от нашей воли, ни от наших усилий.

Все любящие о том знают, но принять это не согласны. Уверены, что смогут улестить ее — покорностью ли, могуществом, красотой, богатством, слезами или улыбкой.

Но истинная Любовь всегда обольщает, а обольстить себя не дает.

Любовь преображает, любовь исцеляет. Но порой она подстраивает смертоносные ловушки и может погубить человека, решившегося целиком отдаться ее власти. Как сила, что движет миром и удерживает на своем месте звезды, может быть одновременно и созидательна и разрушительна?

Мы привыкли считать, что получаем ровно столько, сколько отдаем. Но те из нас, кто любит и надеется, что его будут так же любить в ответ, даром теряют время.

Любовь — это акт веры, а не обмен.

Эти противоречия заставляют любовь расти. Эта рознь позволяет любви оставаться на нашей стороне.

Слишком уж коротка жизнь, чтобы можно было утаивать в душе наиважнейшие слова.

Такие, как «Я тебя люблю».

Но не жди, что, произнеся их, непременно услышишь то же в ответ. Мы любим, потому что нуждаемся в любви. В противном случае любовь теряет смысл, а солнце меркнет.

Роза мечтает о пчелах, а их все нет.

«Не устала ли ты ждать?» — спрашивает ее солнце.

«Устала, — отвечает роза. — Но если сомкну свои лепестки — увяну».

Даже когда Любовь все не приходит, мы открыты ей навстречу. В те минуты, когда кажется, что одиночество вот-вот раздавит нас, сопротивляться этому можно лишь одним способом — продолжать любить.

 

Главная цель жизни — любовь. Прочее — молчание.

Мы нуждаемся в любви. Пусть даже она унесет нас в те края, где в озерах — не вода, а слезы. В таинственные, неведомые края — в землю скорби.

Слезы говорят сами за себя. И когда нам кажется, что мы уже выплакали все что могли, они не иссякают. Но стоит лишь поверить, что вся наша жизнь есть долгий путь в Юдоль Скорби, как мы вдруг понимаем, что слезы высохли у нас на глазах.

Потому что, как ни мучительно это было, мы сумели держать сердце открытым.

Потому что сумели понять: ушедший не забрал с собой солнце и не оставил вместо себя тьму. Он всего лишь ушел — а в каждом прощании незримо присутствует надежда на встречу.

Гораздо лучше любить и терять любовь, чем не знать любви вовсе.

 

Наш единственный, наш верный выбор — броситься в пучину этой необоримой силы. Хотя и можем сказать: «Довольно я страдал; больше этого не будет», — и прогнать Любовь от нашего порога, но если сделаем такое, при жизни обратимся в мертвецов.

Ибо природа есть проявление Божественной Любви. Вопреки всему, что мы сделаем, природа продолжает любить нас. А потому постараемся постичь ее уроки и с уважением принять их.

Мы любим, потому что Любовь освобождает. Она заставляет произносить слова, которые прежде мы не осмеливались даже прошептать самим себе.

Мы наконец принимаем решение, которое без конца откладывали.

Мы учимся говорить «нет», хотя прежде чурались этого слова как проклятья.

Мы учимся говорить «да», не опасаясь последствий.

Мы забываем все прежние уроки Любви, потому что каждая новая встреча — единственная в своем роде, и она несет в себе свои собственные восторги и терзания.

Мы распеваем в полный голос, когда тот, кого любим, от нас далеко, и шепчем стихи, когда он рядом. Даже если он нас не слышит или не обращает внимания на наш шепот и наши вздохи.

Мы не закрываем глаз, чтобы потом не сетовать: «Я не вижу света!». Мы держим глаза открытыми, зная, что свет любви заставляет совершать необдуманные поступки. И все это дает нам любовь.

И сердце наше открыто для любви, и мы бесстрашно движемся ей навстречу, потому что нам больше нечего терять.

И тогда, вернувшись домой, мы обнаруживаем, что кто-то ждет нас там, и ищет в точности то же, что искали мы, так же, как мы, томясь и терзаясь.

Ибо любовь подобна воде, что превращается в облако: она возносится в поднебесье и озирает все с высоты, но сознает, что однажды ей придется возвратиться на землю.

Ибо любовь подобна облаку, что проливается дождем: ее тянет вниз, к земле, которую она животворит.

Любовь — это всего лишь слово, но — до той минуты, пока мы не позволим ей обладать нами со всей ее недюжинной силой.

Любовь — это всего лишь слово, но — до тех пор, пока кто-нибудь не наполнит его смыслом.

Не отступай малодушно. Помни, что именно последний ключ в связке отмыкает запертую дверь.

Но некий юноша возразил ему:

— Слова твои хороши, но ведь на самом деле выбору нас почти всегда небогат. Наша судьба предрешена обстоятельствами рождения и теми, кто нас окружает.

И какой-то старик добавил:

— Я не могу вернуть себе прожитое и наверстать упущенные возможности.

И Копт ответил им так:

— Может быть, сейчас, накануне вторжения врага, мои слова кажутся бесполезны. И все же запомните их, сохраните в своей душе, чтобы когда-нибудь все узнали, как жили мы в Иерусалиме.

 

И поразмыслив немного, продолжал:

— Никому не дано вернуться назад, но каждый может идти вперед.

И завтра, чуть только рассветет, довольно будет сказать себе: «Я встречу новый день так, словно он в моей жизни — первый.

Я огляжу моих близких, радостно изумившись тому, что они — рядом, и мы безмолвно разделяем с ними чувство, именуемое любовью, о которой так много говорят, но которую мало кто понимает.

Я присоединюсь к первому же каравану, какой появится из-за горизонта, и не спрошу даже, в какую сторону он идет. И отстану от него, когда что-то иное привлечет мое внимание.

Повстречаю нищего, который попросит у меня подаяния, и я, возможно, подам ему, а может, подумаю, что он пропьет мою милостыню, и пройду мимо, и, слушая его брань, осознаю, что это всего лишь способ общения со мной.

Повстречаю человека, который пытается разрушить мост, — и, возможно, я вмешаюсь и прогоню его, а может, пойму, что он делает это потому, что никто не ждет его на другом берегу, и задуманное злодейство — лишь способ спугнуть собственное одиночество.

И так, словно впервые в жизни, я буду смотреть на все и вся — но особенно на незначащие мелочи, к которым привык настолько, что перестал воспринимать их магию. Например, на песчаные барханы, движимые непостижимой мне энергией — непостижимой потому, что мне не дано видеть ветер.

И на кусочке пергамента, который всегда ношу с собой, я запишу не то, что все равно никогда не забуду, а стихотворение. Не беда, что никогда прежде я не слагал стихов — и скорей всего не стану делать это впредь. — я узнаю, что мне хватило отваги облечь свои чувства в слова.

И приблизившись к знакомой деревне, я войду туда иной дорогой. Войду с улыбкой, и жители станут толковать между собой: «Видно, он сошел с ума, раз улыбается, когда от войны и мора земля наша перестала родить».

Но я не сгоню улыбку с лица — мне нравится, когда люди называют меня безумцем. И улыбка моя — всего лишь способ сказать: «Тело мое можете убить, но душу мою вам не уничтожить».

И нынче вечером, перед тем как уйти, я займусь грудой вещей, до которой раньше никак не доходили руки. И обнаружу под конец, что есть там кое-что из моей истории. Все письма и заметки, вырезки и расписки обретут собственную жизнь и сумеют поведать мне много любопытного — о прошлом и будущем. О, сколько всего на свете: сколько пройденных дорог сколько концов и начал было в моей жизни.

Я надену любимую рубашку и впервые задумаюсь над тем, как она скроена. Я представлю себе руки, которые соткали для нее полотно, и реку, на берегу которой рос хлопок, давший ткачам свои волокна. И пойму, что все эти невидимые сейчас вещи вплелись в историю моей рубашки.

И даже в том, к чему я привык, — например в башмаках, от долгой носки принявших форму моей ноги и ставших как бы ее продолжением, — мне откроется доселе не открытая тайна. А поскольку я направляюсь в будущее, это открытие поможет мне — теми отметинами, что оставались на башмаках каждый раз, когда в прошлом я спотыкался.

И пусть все, чего коснется моя рука, увидят мои глаза и отведают мои уста, станет иным, оставаясь прежним. И тогда все это перестанет быть неодушевленным и объяснит мне, почему эти вещи остаются со мной так долго, и явит мне чудо вновь обретенных чувств и эмоций, казалось, сношенных рутиной до дыр.

Я отведаю чай, которого прежде не пил, ибо мне говорили, что у него скверный вкус. Я пройдусь по улице, на которой никогда не бывал, ибо мне говорили, что там нет ничего интересного. И сам определю, стоит ли туда возвращаться.

Я хочу впервые взглянуть на солнце, если завтра его не закроют тучи.

А если закроют — хочу глядеть, куда гонит их ветер. Раньше мне все казалось, что на это нет времени или что это не стоит внимания. А потому завтра я непременно буду смотреть на тучи или на солнечные лучи и тени, которые они образуют.

У меня над головой простирается небо, которому человечество, тысячелетиями наблюдающее за ним, сплело множество разумных объяснений.

Однако я позабуду все, что знаю о звездах, и они вновь превратятся и ангелов, или и души детей, или в то, чем мне захочется представить их в эту минуту.

Прожитые годы дали всему на свете последовательные и складные объяснении, но моей душе нужны чудеса. Я нуждаюсь в них — в том, чтобы в громовом раскате слышать голос разгневанного бога, хоть многие здешние люди и сочтут это вздорной выдумкой.

Но я хочу снова заполнить жизнь выдумками, потому что разгневанный бог — гораздо любопытней, занимательней и страшней, нежели то, как объясняют это природное явление наши мудрецы.

Впервые в жизни я буду улыбаться без чувства вины, потому что радость — это не грех. Впервые в жизни избегну того, что заставляет страдать, потому что страдание — не добродетель.

И не стану жаловаться на жизнь, твердя при этом, что я все равно ничего не в силах изменить. Ведь нынешний день проживаю как первый, и покуда длится он, я узнаю множество такого, о чем даже не подозревал.

И, хоть бессчетно ходил по одним и тем же улицам и здоровался с одними и теми же людьми, сегодня мое «Здравствуйте!» прозвучит иначе. Это будет не общепринятая дань учтивости, но что-то вроде благословения, продиктованного желанием, чтобы все сознавали важность оставаться живым — пусть даже беда нависла над нами и враги подступают все ближе.

Я впервые вслушаюсь в слова уличного музыканта, распевающего на улице, — пусть остальные не обращают на него внимания, потому что души их скованы страхом. А слова меж тем такие: «Любовь царит самодержавно, но где воздвигнут ей престол, узнает тот лишь, кто решится стать ее верноподданным».

И дерзну отворить двери в святилище, ведущее в мою душу.

И надеюсь взглянуть на самого себя так, словно впервые вступаю в связь с плотью моей и душой. И надеюсь принять себя таким, каков я есть. Человеком, который ходит, чувствует и говорит как и всякий другой, но — в отличие от всех — наделен отвагой.

Надеюсь, что сумею удивиться самым простым своим поступкам — вроде разговора, затеянного с незнакомцем. Самым обычным своим ощущениям — например, когда ветер, налетев со стороны Багдада, швырнет мне в лицо песчинки. Самым нежным своим чувствам — взглянув на спящую рядом жену и попытавшись отгадать, что она видит во сне.

А если окажусь в постели один — встану, подойду к окну, взгляну на небо и уверюсь в том, что мое одиночество — ложно, ибо со мной — вся Вселенная.

И каждый час этого дня я стану проживать с непреходящим изумлением перед самим собой. Перед тем Мной, которого взрастили и воспитали не отец, не мать, не школа, но все, что я видел до сегодняшнего дня, что внезапно забыл, а теперь открыл для себя заново.

И пусть даже это будет мой последний день на земле, я сделаю все возможное, чтобы прожить его с невинностью ребенка — так, словно все, что я делаю, буду делать впервые».

Тут попросила жена купца:

— Расскажи нам о сексе.

И Копт ответил так:

— Мужчина и женщина шепчутся между собой потому, что превращают священнодействие в греховный акт.

Так устроен наш мир. И выкрадывать настоящее из его действительности — опасно. Но неповиновение, если применять его где следует, может стать заслугой.

Если соединяются лишь тела, это еще не секс, это просто удовольствие. Секс — или, как я бы сказал, плотская любовь — много больше, чем удовольствие.

В ней сопряжены усилие и покой, боль и сладость, робость и решимость перейти границы. Как сделать так, чтобы противоположности стали созвучны друг другу? Есть лишь одно средство — ввериться беззаветно. Ибо это означает: «Я тебе доверяю». Не хватит воображения представить все, что может произойти, если мы позволим слиться не только нашим телам, но и душам.

И соединясь, вместе мы вступаем на опасный путь. Он опасен, но другого не существует.

И пусть это породит невиданные изменения в нашем мире, нам уже нечего терять — зато обретаем мы истинную любовь, отворяем ту дверь, что соединяет плоть и дух.

И хорошо бы позабыть то, чему нас учили: что давать — благородно, а принимать — унизительно.

Ибо для большинства людей благородство заключается в стремлении отдавать. Однако приятие — тоже акт любви. Позволить другому сделать тебя счастливым значит осчастливить и его тоже.

 

Но чрезмерное великодушие во время акта, когда первейшей целью мы считаем удовольствие другого, уменьшает, а то и делает недостижимым наше собственное удовольствие.

Когда же мы готовы брать и давать одинаковой мерой, плоть становится туга, как тетива лука, а разум расслабляется как еще не пущенная стрела. Не разум управляет этим действом, наитие и инстинкт — вот наши вожатые и проводники.

Плоть и дух соединяются, и Божественная Энергия наполняет не только те части тела, которые считаются созданными для любви, но каждый волосок, каждую клеточку кожи, и свет, который от них исходит, имеет свой собственный оттенок. Два потока сливаются в русло единой реки, прекрасной и могучей.

Все, что имеет отношение к духу, обретает зримый облик, все, что доступно глазу, преобразуется в духовную энергию.

Дозволено все, что принимается.

Любовь порой устает от речей, ласковых и нежных. Так пусть же она выражает себя в полном блеске, пусть опаляет, как солнце, разрушает, как вихрь, валящий деревья в лесу.

Если один из влюбленных отдается полностью, другой сделает то же самое — раз уж стыдливость переплавилась в любопытство. Любопытство же побуждает нас открывать все непознанное в себе самих.

Принимайте секс как дар, как таинство преображения. И как в любом ритуале, экстаз знаменует его окончание, но это не единственная цель. Секс — это путешествие двоих в неведомую страну, изобилующую золотом, миррой и ладаном.

Пусть понятие «сакральное» обретет всю полноту своего смысла. А если возникнут сомнения, непременно следует помнить: мы не одни, в такие мгновения оба испытывают одни и те же чувства.

Без колебаний открывайте потаенный ларец своих фантазий. Отвага одного подстрекнет храбрость другого.

Лишь те, кто истинно любит, смогут войти в сад наслаждения, не опасаясь пересудов. Не будет больше двух встретившихся тел и душ — появится единый родник, откуда бьет струей живая вода.

Звезды будут созерцать нагие тела любовников, не ведающих стыда. А души их будут возноситься, словно птицы небесные, что порхают вокруг. Крадучись, сторожко приблизятся дикие звери, ибо им предстанет зрелище куда более дикое, чем они сами. И в знак покорности и уважения они опустят головы.

И время остановит свой бег. Ибо в краю наслаждения, рожденного истинной любовью, все бесконечно.

Тут один из воинов, готовившийся назавтра умереть в бою, но все же пришедший на площадь послушать Копта, сказал:

— Мы разъединены, хоть желали быть едины. Города, что окажутся на пути захватчиков, в конце концов поплатятся за последствия не ими сделанного выбора. Какие слова обратить выжившим к своим детям?

И Копт ответил:

— Человек рождается в одиночку и в одиночку умирает. Но мы, покуда живем на земле, обязаны принимать и возносить проявления веры у других людей.

Сообщество — это и есть жизнь: от него проистекает наша способность к выживанию. Так было, когда мы жили в пещерах, так продолжается и доныне.

Уважай тех, кто возрастал и учился вместе с тобой. Уважай тех, кто наставлял тебя в науках. Когда придет день — учи других, и тогда общество будет существовать и дальше, не утратив своих традиций.

И тот, кто не разделяет с другими их радости и печали, никогда не поймет свои собственные свойства и особенно — недостатки.

 

Будь всегда настороже, чтобы тебя не застали врасплох опасности, подстерегающие общество: люди склонны вести себя как все. Они берут за образец собственные ограничения, сами будучи исполнены страхов и предрассудков.

Такова цена, и она весьма высока: чтобы тебя сочли своим, нужно всем угодить.

Тем паче что это вовсе не означает проявить уважение к тем, кто вокруг. Это значит продемонстрировать неуважение к себе самому.

Любим и почитаем другими тот лишь, кто к самому себе относится с любовью и уважением. Тот, кто пытается нравиться всем, не будет мил никому.

Ищи себе союзников и друзей среди тех, кто твердо знает, что они