СВАДЬБА

 

Мэй держалась так, как будто ничего не произошло, если не считать того, что она периодически одаривала меня кокетливой улыбкой и специально задерживалась у ксерокса, чтобы ласково потрепать меня по заднице. Я был немного озадачен и раздосадован всем этим. Какое же это безумие!

Через неделю после моего выступления с Мэй с почтой под дверь просунули приглашение. Оно гласило:

 

ТОММИ И ШЕЙЛА ДЕВЕННИ

приглашают Вас на бракосочетание

их дочери

Мартины

и

мистера Рональда Диксона

в субботу, 11 марта 1994‑го года в 3 часа дня

в Парижской Церкви Драм Бра, Драм Бра, Эдинбург,

и на последующий банкет

в отеле Кэпитал, Фокс Коверт Роуд.

 

Я приклеил приглашение к тумбочке у кровати. Это произойдет в следующем месяце. Ровно через месяц Ронни будет женатым мужчиной, хотя потенциальные препятствия, стоявшие на пути этого мероприятия, не поддавались логическому осмыслению.

Через пару дней мне позвонила Тина. Меня подмывало обрушить на нее поток поздравлений, но я наступил на горло собственной песне на тот случай, если событие уже отменили. Вся эта ситуация на самом деле не укладывалась в четко осознаваемые рамки.

— Брайан?

— Да.

— Это Тина, узнаешь?

— Тина! Клево! Как дела? Я получил приглашение. Великолепно! Как Рон?

На другом конце линии наступило тяжелое молчание. Затем:

— Ты имеешь в виду, что он сейчас не у тебя?

— Что... Нет. Я не виделся с ним целую вечность.

На этот раз пауза была еще более долгой.

— Тина? — переспросил я, недоумевая, прекратила ли она разговор.

— Он сказал, что собирается повидаться с тобой. Попросить тебя быть свидетелем на свадьбе. Хотел попросить это при личной встрече, как он сказал.

— Черт... да ты не беспокойся о Ронни, Тина. Должно быть он задержался в пути. Наверное, он немного взволнован из‑за свадьбы и всего такого, понимаешь? Он объявится.

— Да уж лучше бы объявился, черт возьми, — резко бросила она.

Он появился через три дня, когда я только‑только вернулся с работы, ел сэндвич с беконом и смотрел с Дарреном шестичасовые новости. Мы грязно ругались всякий раз, когда ненавидимые нами люди, а это каждый второй, появлялись на экране. Эврил читала журнал. Он поднялась, чтобы ответить на звонок в дверь.

— Там кто‑то к тебе пришел, Брайан, — сказала она. — Какой‑то шотландский парень... он похоже немного не в себе.

Сзади нее, сгорбившись, плелся Ронни, несомненно убитый транками. Я даже не попытался спросить его, где он пропадал. Я потащил его наверх и позволил ему вырубиться на полу. Затем позвонил Тине и сказал ей, что он приехал. Потом я спустился вниз и сел на диван.

— Твой друг? — спросила Эврил.

— Да, это тот парень, который женится. Хочет, чтобы я был свидетелем у него на свадьбе. Думаю, у него было крайне изнурительное путешествие.

— Посмотри на этого гнусного мудака Лилли, — прошипел Даррен при виде этого политика на экране. — Я хотел бы добраться до этого говнюка и отрезать ему на хер яйца. Затем я бы впихнул их ему в глотку и зашил бы рот, чтобы он их был вынужден проглотить.... Проклятый убийца детей!

— Это ужасно, Даррен, — простонала Эврил. — Ты не выглядишь лучше него, если вот так вот думаешь.

Она поглядела на меня, моля взглядом о поддержке.

— Нет, Даррен абсолютно прав. Таких больших паразитов— эксплуататоров просто необходимо уничтожить, — заметил я и, вспомнив Мальколма Икса, добавил. — Любыми возможными средствами.

Я почитывал биографии черных американских радикалов. Биография Мальколма Икса оказалась интересным чтивом, но «Вовремя» Бобби Сила, ровно как и «Отмороженный» Элдриджа Кливера, были гораздо более занимательными. Но моей самой любимой стала «Брат по Духу», но я не мог вспомнить, кто из братьев Джексонов, Джонатан или Джордж, написал ее на самом деле. Наверное, автором был все‑таки Майкл.

Даррен потряс у меня под носом сжатым кулаком.

— Вот разница между мной и этими долбанными болтливыми говнюками‑социалистами. Я не хочу вышибить Тори, я хочу видеть их мертвыми, мать их. Просто покупка мною билета на автобус абсолютно не значит, что я — часть системы. Анархист с билетом на автобус по‑прежнему чертов анархист. Вся ненависть государству!

— Ты болен, Даррен, — покачала головой Эврил. — Насилием ничего не добьешься.

— Хотя тебе все же доставляет удовольствие вид полисмена с раскроенной башкой, ты должна это признать, — вставил я.

— Нет, это не так. В этом совсем нет ничего доставляющего удовольствие, — ответила она.

— Нет же, будет тебе, Эврил. Ты же не пытаешься сказать мне, что не чувствовала себя хорошо, когда видела фотографии этих мерзких мертвых душ, выглядящих напуганными до усрачки у груды булыжников после взрыва в Брайтоне? Теббита и прочих?

Я хорошо все это помню. Когда информация о взрыве прошла по телевизору, мой отец сказал:

— Пришло время, когда кто‑то, наконец, должен был вдарить по этим ублюдкам.

И я помню, как меня переполняла гордость и восхищение им.

— Мне не нравится видеть страдание любых людей.

— Это все очень хорошо, как абстрактный моральный принцип, Эврил, теоретическое построение за кофейным столиком, но ни в коем случае нельзя отрицать истинного бесплатного удовольствия, которое доставляет вид членов правящего класса, пребывающих в муках и страдании.

— Я действительно надеюсь, что вы двое просто подкалываете меня, — печально сказала она. — Я действительно так надеюсь во имя вашего же блага. А если это не так, то вы больные, грубые и жестокие люди.

— Ты права на все сто, — заявил Даррен, — но, по крайней мере мы ни с кем не обращаемся по‑скотски. Мы не грабим, не насилуем, не занимаемся серийными убийствами и не мучаем невинных. Мы просто фантазируем, как уничтожить паразита, ебавшего нас много лет во все дыры. И еще одна вещь, которую мы не делаем, — язвительно добавил он, — это не крадем женское нижнее белье.

Эврил послала его и оставила нас одних. И в этот самый момент я начал сильно подозревать, что именно Даррен и был настоящим виновником, вором нижнего белья Эврил.

Ронни так ни с кем толком и не познакомился. Он проспал два дня, и в тех редких случаях, когда присоединялся к нам, пребывал в почти коматозном состоянии. Для него пришло время возвращаться домой, так как его билет был куплен заранее. Он принял несколько «даунов» перед тем, как сесть в автобус на Станции Виктория. Я даже не удосужился помахать ему рукой на прощание, когда тронулся автобус. Он заснул сразу же, как только сел на свое место. Единственное, что я помню из произнесенного им в нашей квартире: «Даррен...» Я, естественно, подумал было, что он говорит о Даррене в квартире, но, как выяснилось, речь шла о совсем другом человеке. «Даррен Джексон, — выдохнул он, сопроводив свои слова признательным кивком, морганием и многозначительным подмигиванием. — Свидетель на свадьбе... Подходяще». Когда Ронни моргал и подмигивал, в процесс был вовлечен всего один глаз, второй же был вечно полузакрыт.

Месяц тянулся мучительно медленно. Я предвкушал, как вернусь обратно в Эдинбург, но отнюдь не горел желанием попасть на свадьбу. Я добрался до города за ночь до мальчишника и на такси доехал до своего старика.

Когда я вошел, в квартире оказалась Норма Калбертсон и ее маленькая дочка. В доме что‑то неуловимо изменилось.

— Привет, сынок, — неловко сказал отец. — Да, присаживайся. Я полагаю, что должен был сказать тебе это раньше, но, ну, да, ты же был в Лондоне и все такое. Ты знаешь, что произошло...

— Да, — ответил я, не имея ни малейшей догадки насчет того, что же произошло.

— А Дерек, ну, ничего не рассказывал?

— Нет...

— Ну, Дерек съехал отсюда. Он сейчас снимает квартиру в Джорджи. Стюарт Террас. Совсем неплохое место. Получив это продвижение по службе, он был вынужден переехать. Ты знал об этом?

— Джефф, — вмешалась тут Норма.

— Ах, ну, да. Дело в том, сынок, что мы с Нормой решили пожениться, — извиняющееся слабо улыбнулся он.

Норма глупо ухмыльнулась и дала мне посмотреть обручальное кольцо. Я почувствовал глухую боль в груди. Разумеется, это было издевательство. Норма была молодой женщиной и, во всяком случае, не так плохо выглядела. Дерек однажды признался, что он раньше дрочил, представляя ее, хотя это было давным давно. Она была слишком молода для папы; он был даже достаточно стар, чтобы быть ее отцом. Вы возразите, что в возрасте моего отца Дино Дзофф все еще играл в футбол на европейском клубном уровне. Но это был Дино Дзофф! А это была реальная жизнь.

Моя мама и он

Моя мама в любом случае была слишком молода для него, она ушла от него много лет тому назад, и то, что он собирается жениться, его личное дело. Мне‑то что до него?

— С днем рождения, — пробормотал я, — да, то есть я имею в виду, примите мои поздравления...

Норма начала говорить, как она искренне хочет, чтобы мы были друзьями, а мой отец разразился тирадой о моей матери... — Я ничего не имею против нее, но она бросила вас, парни. Бросила и никогда не хотела видеть вас. Разумеется, настоящая мать захочет увидеть своих сыновей... Но не она, даже письма от нее не видели...

Меня начало подташнивать, и тут, слава богу, прозвенел звонок в дверь, избавив нас от дальнейшей неловкости и смущения. Это был Псих Кол Кэссиди, животное из нашего района, с устрашающей репутацией человека, склонного к паталогическому насилию.

— Твой старик дома? — рявкнул он.

Ну, цыплята собираются в курятнике у насеста, папочка. Эта анти‑наркотическая кампания, похоже, ударит сейчас взрывной волной прямо тебе в морду.

— Кол! — закричал отец. Входи, приятель, входи!

Кэссиди протиснулся мимо меня. Мой старик дружески похлопал его по плечу.

— Это мой парень, — сказал он. — Был в Лондоне.

Кэссиди прорычал невразумительное приветствие.

— Кол — секретарь Акции Муирхауса против Наркотиков, — объяснил отец.

Я мог бы и догадаться. Быдло всегда встает на сторону сил реакции.

— Мы знаем дилеров в этом районе, сынок. Мы собираемся вышибить их отсюда. Если полиция этого не сделает, то сделаем мы, — говорил мой отец, очевидно не осознавая, что подражает манере Клинта Иствуда, низко растягивая слова.

— Удачи тебе с твоей кампанией, папа, — сказал я.

У меня не было никаких сомнений в том, что он, с помощью Кэссиди, преуспеет, преуспеет в том, чтобы превратить жизнь каждого мудозвона в настоящее бедствие. Я вовремя вломился в город.

— Ах, сынок, запомни, что малышка Карен заняла твою старую комнату. Теперь ты будешь спать здесь, на диване.

Добро пожаловать домой: выселен из своей комнаты ради какого‑то кретинского отродья. Я ушел и рванул в город. Мальчишник начался достаточно миролюбиво. Ронни был в говно обдолбан транками, когда мы встретились. Было весело, но ничего особенного не происходило, пока мы не встретили Люсию и пару ее приятелей, настоявших на том, чтобы тусоваться с нами. Она напилась и вдрызг разругалась с Денизом насчет того, кто должен отсасывать у Ронни.

Мы зашли в несколько пабов, последовала пара глупых споров и началась драка. Я схлестнулся с Пенмэном, донимавшим меня весь вечер. Меня держал Большой Элли Монкриф, пока Пенмэн плясал поодаль в боксерской стойке, резко жестикулируя и сдавленно выкрикивая:

— Ну выйдем, выйдем же... на улицу... думаешь, ты — крутой... чувак думает, что он — крутой... тогда выйдем на улицу, разберемся...

Большой Монкриф сказал, что терпеть не может, когда друзья дерутся, особенно в такой знаменательный день. Дениз сказал, что мы должны поцеловаться и помириться. Целоваться мы не стали, но крепко обнялись и помирились. Мы закинулись каждый по экстази и на весь оставшийся вечер присосались друг к другу, как улитки к скале. Я никогда не чувствовал себя настолько близким с кем‑то, ну, с другим мужчиной, как я чувствовал себя с Пенмэном тем вечером. Это была характерная сцена «любовники‑без‑ебли». И наоборот, я редко чувствовал себя так неловко и натянуто, когда мы встретились с толпой Тины в «Цитрусе». Там была Олли. Бывшие любовники обычно находят такие встречи напряжными; вовлечено слишком много Эго, и слишком мало «Ида». Когда вы уже столько раз занимались примитивной еблей, трудно говорить о погоде.

Олли теперь называла себя «Ливви». Она прошла через Период Личного Роста, и уже вполне напоминала своих друзей, желая походить на тех, на кого они хотели быть похожими. По ее словам она сейчас занималась живописью. Мне же показалось, что на самом деле она только и занималась тем, что пила и болтала. Олли спросила, чем я занимаюсь. Я сказал ей, и она протянула: «Все тот же старый Брайан», — таким снисходительным тоном, как будто подразумевала, что я был бесполезным развратником из весьма проблемного и напряжного прошлого, которое она оставила позади, предметом сожаления.

Затем она с презрением покачала головой, хотя на этот раз не я был ее мишенью.

— Я пыталась объяснить Тине, что она совершает глупость. Она слишком молода, а Ронни... Ну, я не думаю, что могу даже обсуждать его, потому что я его не знаю. Я никогда не видела его трезвым, никогда с ним не говорила. Какого черта он держится за такое существование?

Я подумал об этом.

— Ронни всегда получал удовольствие от тихой спокойной жизни, — заметил я.

Она начала говорить что‑то, затем осеклась, извинилась и оставила меня. Она хорошо выглядела, как только может выглядеть человек, с которым ты раньше был близок. Впрочем, я был рад, что она ушла. Люди, проходящие через Периоды Личного Роста, обычно самая настоящая боль в заднице. Рост должен происходить по нарастающей и быть постепенным. Я ненавижу этих воскресших мудаков, которые пытаются выдумать себя заново и сжечь свое прошлое. Я вернулся к нашей компании и долгое время обнимал Пенмэна. Я вжался в его плечо, когда поймал на себе злобный взгляд Рокси и впервые за долгое время подумал о Слепаке.

Я мог представить себе, как мальчишник плавно продолжается и в следующую неделю. Все это время я буду пьян и обкурен, и наша пьянка без сучка и задоринки перетечет в свадьбу. Мне было интересно, придет ли мне в голову мысль вернуться в Лондон, в мою комнату в той квартире, к моим долгам и паршивой работе.

На следующий день после мальчишника я сидел в баре «Мидоу» с КУРСОМ и Сидни и столкнулся с Тедом Мальколмом, чуваком из парка. Он искал меня, чтобы внести мое имя в список кандидатов на работу Сезонного Паркового Служащего.

— Ты же был в парке на хорошем счету и прекрасно справлялся, понимаешь? — сообщил он мне в конфиденциальной заискивающей манере, используемой людьми, связанными с муниципалитетом. Культура гражданской коррупции и грязных инсинуаций, пропитавшая мозги говнюков на высшем муниципальном уровне, докатилась до нижних эшелонов служащих; Сталинизм с лицом любимой жены, источающий самую махровую обывательщину.

— Посмотрим, — сказал я уклончиво.

— Ты всегда нравился Гарланду, — кивнул он.

Да, вопреки всему, я, вероятно, все же позвоню Гарланду. Лондон по ощущениям стал напоминать Эдинбург перед тем, как я уехал из него. Гливис, Мэй, даже Даррен, Эврил, Клифф, Сандра и Джерард; они все составили рутинную цепочку, удавкой затягивавшейся вокруг меня. Ты можешь оставаться свободным какое‑то время, но потом цепи начинают сковывать тебя по рукам и ногам. Выход состоит в том, чтобы продолжать движение.

Поднять и растормошить Ронни, чтобы приготовить его к церкви, было настоящим кошмаром. Абсолютным чудовищным кошмаром. Его мать помогла мне одеть его. Она никогда, казалось, не проявляла озабоченности его состоянием.

— Должно быть прошлый вечер выдался бурным, да? Ну, я полагаю, что ты женишься лишь однажды.

Меня подмывало сказать: «Не сбейтесь со счета», — но я придержал язык. Мы запихнули Ронни в машину и повезли в церковь.

— Согласен ли ты, Рональд Диксон, взять Мартину Девенни в свои законные жены, и в горе и радости, богатстве и бедности, любить ее и оберегать, пока вы оба будете живы?

Ронни был обдолбан транками, но все же смог кивнуть этому мудаку священнику. Впрочем, для этого ублюдка кивка показалось недостаточно, и он пристально смотрел на него, пытаясь добиться более позитивной реакции. Я грубо подтолкнул Ронни локтем.

— Похоже, — удалось пробормотать ему. Это было все, что он смог сказать. Священник досадливо поморщился, но оставил все, как есть.

— Согласна ли ты, Мартина Девенни, взять Рональда Диксона в свои законные мужья, и в горе и радости, богатстве и бедности, любить его и оберегать, пока вы оба будете живы?

Тина выглядела настороженной, как будто до нее, наконец, дошло, что она попала в серьезное дерьмо. И все же она неохотно выдавила из себя:

— Согласна.

Как бы там ни было, они были должным образом объявлены кататоником и женой.

Мы отправились на банкет в отель Кэпитал и Ронни задремал во время моей речи. Это не была особенно вдохновенная речь, но она едва ли заслуживала такой ответной реакции.

В зале я обосновался у барной стойки с Рэйми Эйрли и Спадом Мерфи, двумя космическими ковбоями высочайшего порядка.

— Стиль под Кримзон, какая‑то пошлятина, — заключил Рэйми, оглядывая бар.

— Ты прямо читаешь мои мысли, Рэйми, — улыбнулся я, затем повернулся к Спаду. — По‑прежнему на чистяке после геры, мой друг?

— Ну, да... пока есть чистая гера, я на чистяке, просекаешь, корешок?

— Да, я тоже. Я тут немного перегнул палку на прошлой неделе, но я не хочу сесть на иглу, понимаешь? Я имею в виду, как же это все‑таки хреново потом, да?

— А как же, в привыкании никакого веселья, типа, своего рода полноценный рабочий день, корешок, врубись. И по‑своему отвлекает внимание от того, что происходит вокруг.

— Кто бы говорил, сейчас каждый чувак закидывается этими чертовыми транками. Посмотри на Ронни. Он на собственной свадьбе, мать его, удолбан в хлам...

Рэйми вздохнул и принялся подпевать припеву в «The Cutter» группы Echo & The Bunnymen. Затем он сунул язык мне в ухо. Я в шутку чмокнул его в щеку и похлопал по заднице.

— Ты грубый развратник, разнузданный чертов мачо, — сказал я ему.

К нам присоединились КУРС, Большой Монкриф и Рокси. Я представил их друг другу.

— Ну, ребята, вы знаете Спада и Рэйми, да?

Они обменялись взглядами, подозрительно оценивая друг друга. Мои друзья по пьянству и по наркотикам никогда на самом деле не сталкивались раньше.

— Забавная вещь, тем не менее, эта свадьба и все, что с ней связано, понимаете? Хорошо, если ты можешь достичь этого в своей жизни, — решился нарушить неловкое молчание Спад.

— Единственная вещь, для чего хороша свадьба, так это секс под рукой, — проговорил Монкриф с более чем воинственным намеком.

Тут заговорил Рокси, подделываясь под акцент выходца из Глазго.

— Но все‑таки я хотел бы иногда ходить на сторону.

Мы все засмеялись, все, кроме Монкрифа. Одна вещь относительно тупых чуваков, которую я никогда не понимал: почему все они становятся в конце концов такими большими чувствительными размазнями? Если шотландский урел пьян в стельку, то он распарывает лицо первому же встречному. Если же он оскорблен, то делает отбивную из какого‑нибудь незадачливого ублюдка. А если другой чувак рядится в те же одежды, что и шотландский урел, то сразу же получает от него кружкой в лицо в качестве возмещения за все свои неприятности.

Мы перебрались к телевизору.

— Телевизор — гнусное дерьмо, — заявил Монкриф. — Единственная вещь, которую еще можно смотреть по этому долбанному ящику, это программы о природе. Ну знаете, с тем чуваком, как его там зовут, ну этот чувак Дэвид Аттенборо.

— Точно, — согласился Спад. — Этот парень, типа, просекает фишку. Такая работа могла бы происходить прямо на моей улице, приятель, просекаешь, со всеми этими животными, типа. Чудно бы это было, да?

Мы трепались весь вечер, слишком пьяные, чтобы танцевать со сморщенными тетушками и ебабельными кузинами. Я закинулся маркой кислоты и заметил, что Рокси тоже принял ее. Он пьян, и еще чем‑то закидывается. Спад дал ему одну из этих Супермарио. Это совершенный перебор для Рокса. Он — человек алкоголя. Рокси качал своей согнутой головой и лепетал:

— Я убил его! Я убил его, вашу мать! — он был близок к тому, чтобы разрыдаться.

Я также с трудом сопротивлялся кислоте. Закинуться Супермарио не было хорошей идеей. Ебать меня колотить, да весь мир может стать галлюцинацией! Цвета вспыхивают и отражаются, лицо Тины становится уродливым и в этой одежде она напоминает вампира, Рокси болтает без умолку и там еще белый медведь, бегающий по залу на четырех лапах...

— Спад, старый, ты видишь этого медведя? — спросил я.

— Это не медведь, кореш, это типа собако‑медведь, ну получеловек— полусобака, но с небольшой примесью медведя, врубаешься?

— Рэйми, ты видел его, ты понимаешь, что это медведь?

— Да, я лично думаю, что это медведь.

— Черт возьми! Рэйми! Ты только что сказал нечто действительно толковое.

— Это просто кислота, — сказал он мне.

Рокси по‑прежнему качал головой.

— Этот бедный мальчик... Этот слепой мальчик, мать его... они забрали его глаза... я забрал его жизнь... дурацкие чертовы деньги... Моя душа больна, одурманена этими проклятыми деньгами... и не говорите мне, что она не больна!

— Эта кислота охуительно давит на психику, — заметил Спад.

Я видел Монкрифа, сидящего рядом с чудовищным растением. Лицо Монкрифа меняло цвет и форму. Я видел, что он уже больше не человек. Подошел Дениз.

— Закинулись что ли этими Супермарио?

— Да... полный улет, старый.

Он купил одну марку у Спада. Восемь фунтов. Моя кожа была содрана. Эйлин, Эйлин, Эйлин, Башня Монпарнасса, там у меня была любовь и я ее потерял, потому что был слишком молод, слишком глуп, чтобы определить и признать ее как таковую, и она никогда снова не попадалась мне на пути даже за миллион проклятых лет, и я никогда не дотяну до семидесяти и не хочу дотягивать до такого возраста без нее, что за помойка это будет без Эйлин, которая сейчас в колледже в Лондоне, и я не знаю, в каком именно, по крайней мере я надеюсь, что прошлом году ты была счастлива и теперь тоже счастлива без своего старого умника‑бойфрэнда, полагавшего, что он занимательный, а на самом деле оказался раздражающим незрелым эгоистичным хуем, хотя в них точно недостатка никогда не будет, и ты была права, что оставила его вследствие чисто рационального решения...

— Что это такое с Рокси? — спросил Дениз.

— Слишком много кислоты. Эти Супермарио.

Я схватил руками лицо Рокси.

— Послушай, Рокс, ты попал в плохой трип. Нам надо выбираться отсюда. Здесь повсюду слишком много злобных духов.

У нас совершенно снесло башню, но все‑таки надо было выбраться на воздух. Олли бросила на меня полный отвращения взгляд, но в нем таки проскальзывало немного жалости.

— Только не жалей меня, твою мать, — заорал я, но она не смогла меня услышать, или же смогла, какая на хер разница. Я вышел с Рокси на улицу, и мои ноги были словно резиновые. КУРС пытался сопроводить нас, но я сказал ему, что все в порядке, и он вернулся обратно в отель поискать подходящего партнера для ебли.

Вечер был холодный и бодрящий, хотя, возможно, это тоже могло показаться из‑за Супермарио.

— Я УБИЛ ЕГО, Я, БЛЯДЬ, УБИЛ ЕГО! Я собираюсь пойти в полицию... — Рокси испытывал дикие муки. Его лицо, казалось, складывалось в трубочку само по себе...

Я потряс его за плечи.

— Нет, ты никуда не идешь! Подумай здраво, черт возьми! Возьми себя в руки, твою мать! То, что мы сядем, не вернет чувака, не правда ли?

— Нет...

— Тогда в этом нет смысла. Это был несчастный случай, понятно!

— Да... — он стал немного спокойнее.

— Несчастный случай, — повторил я. — Ты должен держать свой язык под контролем. Это все из‑за кислоты. Просто никогда, блядь, не касайся ее снова, она тебе не подходит. Отрывайся лучше на бухле. Ты будешь в порядке, когда тебя отпустит. Ты не можешь расхаживать повсюду, неся такое дерьмо. Из‑за тебя, старый, мы загремим за решетку! Нет такой вещи, как правда, Рокси, только не в случае с этими козлами. Полицейским вообще наплевать. Для них это просто очередная пара заключенных. Сделаешь так, чтобы они выглядели лучше, они и все эти гнусные мудаки‑политики, которые смогут сказать, что полиция выигрывает войну против преступности. Как же это омерзительно! Смерть Слепака была охуительной трагедией, давай же не будем делать ее более трагичной, предоставляя этим уродам то, что они хотят. Прочисти себе мозги! Это был чертов несчастный случай!

Он глядел на меня со страхом в своих глазах, как будто он впервые осознал то, что действительно говорил.

— Черт возьми, ты прав, дружище. О чем же я думал, когда так трепался... Никто из чуваков меня не слышал, да, Брай? НИКТО МЕНЯ НЕ СЛЫШАЛ, БРАЙ?

— Нет, только я. Тебя пронесло. Но оставь в покое эту чертову кислоту. Понятно?

— Да... Это безумие. Я принимал раньше кислоту, Брай, много лет тому назад. Но по сравнению с этой та была просто хуйня, а это настоящее сумасшествие. Какая же она безумная, Брай!

— Все нормально. Пойдем сейчас к тебе и придем в себя. В твоем доме есть какое‑нибудь бухло?

— Да, куча банок. Виски и все такое.

Это была сильная кислота, настоящий крышесносящий продукт, но когда мы добрались до Рокси, то начали пить так, как будто завтра никогда не настанет. Это все, что ты можешь делать под кислой; просто вымыть ее из организма алкоголем. Моча — депрессант, она опускает тебя. Ты начинаешь снова обретать над собой контроль.

Было необходимо, чтобы Рокси заткнулся. Я не кидал ботинком снег в лицо Слепаку той ночью. Я ударил его ногой в лицо. Решающий удар мог с тем же успехом оказаться моим, как и Рокси. Это было неправильно; просто ужасно, глупо, трусливо и безрассудно. Я не могу похерить мою жизнь из‑за одной глупой ошибки в мгновении запарки. Никоим образом. Я просто так не поступлю, вашу мать. Слепак и Умник; история двух мудаков. Ну, эта история закончена, я надеюсь. Закончена навсегда.