И ПО ПРИРОДЕ СВОЕЙ НЕВИДИМА И ЧЕРНА

Так как и тепло и холод бестелесны, так что тепло, исхо­
дящее от солнца, а также от здешнего нашего огня, и холод,
исходящий от земли, по-видимому, не исходит вместе с каким-
нибудь телом; и поскольку то и другое [начала] полностью
проникают все глубочайшие и самые плотные вещи и равно­
мерно внедряются в каждую их часть и точку, так что в них
не остается ни единой точки, которая не была бы полностью
и равномерно охвачена привходящим в нее холодом или теп­
лом, то нет ни одной точки, которая была бы одной только
массой или только холодом либо теплом, но всегда она пред­
ставляет собой то и другое, — чего не могло бы произойти,
если бы тепло и холод были телесны. ^<

И земля не состоит из одного холода, и ни солнце, ни иные звезды, ди какая-либо часть неба, ни какая-либо вообще вещь, состоящая из тепла, не состоит из одного лишь тепла: но все они, по-видимому, состоят также и из телесной массы. И ни одна из вещей, произведенных солнцем, не состоит из чего-то бестелесного и несущественного, но все они, очевидно, состоят

из земли или из иного вещества, когда совершенно разрушены и сведены к небытию [солнцем] все их прочие свойства, такие, как холодность, плотность, чернота и неподвижность, кроме телесной массы, которая пребывает постоянно.

И поскольку нельзя воспринять ощущением какое-либо воз­действие тепла или холода, порожденное одним только холодом или теплом, без того, чтобы присутствовала при этом некая телесная масса, — необходимо, для образования природных ве­щей, коих природу и начала мы исследуем, принять также и телесную массу. И всего должно принять три начала: две дей­ствующие природы — тепло и холод — и одну телесную массу. Она равным образом приспособлена и пригодна для обоих, т. е. равно способна распространяться и расширяться и сжиматься и сгущаться, т. е. принимать расположение, которым доволь­ствуются холод и тепло.

Ибо если бы единая масса не воспринимала то и другое и все вещи не состояли бы из одной и той же массы (что мож­но наблюдать если и не сразу и не изначально, то в процессе многообразных изменений), то никакая вещь не превращалась бы ни в какую другую и земля не превращалась бы в конце концов в небо и в солнце, но только те вещи взаимно превра­щались бы друг в друга, которые состоят из одной и той же массы. Поэтому я полагаю, что всемогущим богом была сотво­рена [телесная] масса, чтобы действующие природы, [начала], проникали в нее и в ней оставались и придавали ей каждая тот вид и расположение, какие подобают ее склонностям и дей­ствиям, и таким образом могли бы образовывать из нее небо, землю и прочие вещи.

Сама она привносит [в образование вещей] только массу и тело, и не видно, чтобы она имела, и не следует ей приписы­вать какие-либо Из тех сил, которые свойственны действующим природам, т. е. способности расширяться, распространяться, двигаться, сжиматься, ни равным образом тот действенный, мощный и видимый облик, который мог бы отвергнуть облик какого-либо из этих действующих начал; но она была создана совершенно недвижимой, бездейственной и как бы безжизнен­ной, невидимой и темной.

Поэтому и не видно, чтобы она сама расширялась и как бы обновлялась, но та ее часть, которая расширяется, очевидно, расширяется и распространяется действием проникающего ее тепла; а та часть, что сжимается, очевидно, сжимается и сгу­щается действием холода. И та, что охвачена очень сильным теплом и превращается в пламя, — до тех пор, однако, пока она еще недостаточно расширилась, т. е. не стала еще такой тонкой и легкой, чтобы утратить способность сопротивляться силе и изобилию тепла, в ней заключенного, сдерживать и утяжелять его, — она, пока обладает еще силой превзойти и подавить теп­ло, чтобы не дать ему действовать по его способностям, совер­шенно не уносится вверх и не остается неподвижной вверху (как, напротив того, очевидно, ведет себя та часть, которая уже побеждена теплом или холодом), но падает, низвергается вниз·.

И так как очевидно, что падают те вещи, которые обладают известной плотностью, какова бы ни была приданная им при­рода, даже пламя, пока оно не станет очень тонким, общая склонность к падению всех этих вещей должна быть приписана, природе, которой они все причастны. Это свойство не может быть приписано заключенному в них теплу, потому что ясно видно, что оно, побеждая, возносится вверх; и еще менее — холоду, который, может быть, и не входит ни в одну из наших вещей, и, конечно же, не пламени, какова бы ни была плот­ность, которой оно одарено, еще и потому, что холод обладает способностью не падать, а сжиматься, так как он совершенно враждебен всякому движению. Ведь вещи, которые падают, все массивны, и тем сильнее и охотнее падает каждая из них, чем из большей массы она состоит, так что способность к па­дению должна быть приписана массе. Эту способность не еле- дует понимать как движение или действие, но скорее как ли­шенность и неспособность к движению. И действительно, пламя, которое падает, очевидно, падает именно потому, что заключен­ное в нем тепло не способно ни нести его, ни удерживать на­верху (что оно осуществляет, когда делает вещь более тонкой).

Кроме того,'поскольку масса неподвижна и как бы мертва, т. е. совершенно неспособна расширяться и распространяться, необходимо также, чтобы она была невидимой, поскольку, как это будет более подробно показано в своем месте, видимы лишь те природы (как это явствует из действия тепла и, можно пола­гать, из действия холода, если бы мы могли в полной мере его воспринимать), которые распространяются от собственных мест и, дойдя до глаз, впечатляют своим видом в них заключенный [жизненный] дух. А поскольку масса при таких обстоятельствах должна быть по необходимости одарена каким-нибудь видом, хотя бы неподвижным и бездейственным, как уже было сказано, то, очевидно, ей свойственна чернота, как мы можем наблю­дать на внешней поверхности земли и в некоторых из наших [здешних] вещей; ведь чернота совершенно не распространяется. Поэтому она невидима и совершенно не возбуждает зрение, т. е. не веселит глаз, как это делает всякая белизна, всякий вид тепла, и не сжимает зрение, как, надо полагать, действовал бы вид холода. Итак, чернота не обладает никакой силой воздей­ствия, но, подобно материи, кажется неподвижной и как бы мертвой, И она, как будет показано в другом месте, всегда на­ходится в тех вещах, в которых заключенное в них тепло со­вершенно спрятано и полностью скрыто изобилием и плот­ностью материи, и всегда проявляется в тех вещах, из которых исчезло если и не все бывшее в них тепло, то во всяком случае столь большая его часть, что оставшееся совершенно сокрыто обилием материи. Впрочем, по-видимому, она всегда находится в недрах материи и соединяется с белизной имеющегося в ней тепла.

Действительно, коль скоро установлено, что материя соз­дана способной равно воспринимать и тепло, и холод, и, как бы долго ни находилась она в обладании одного из них, не ста-

яовится из-за этого менее способной к восприятию другого, и, поскольку она воспринимает их как собственное совершенство, весьма разумно допустить, что в материи не существует ника­ких свойств, противоположных свойствам тепла и холода, с ко­торыми она желает соединиться. И поэтому тепло и холод, как это должно быть, лишь меняют расположение и состояние ма­терии, но ни в коей мере не упраздняют ни ее природу, ни ка­кое-либо из ее свойств и не порождают на их месте иную при­роду, которая была бы несходна или противостояла упразднен­ной природе и соответствовала бы природе воздействующей. Так что если материя черна по своей природе, то необходимо, чтобы, какими бы ни были охватывающее ее тепло и свойствен­ная ему белизна, постоянно присутствовала в ней свойственная ей чернота. И можно видеть черноту даже и в совершенно бе­лых вещах, и в самом солнце, которое, когда проникает сквозь несколько более глубокие тучи и воды, а также когда отра­жается в них, не только окрашивается иными, между черным и белым находящимися цветами, но даже и самим черным [цветом]. А поскольку (как свидетельствуют предметы, в кото­рые сгущаются облака, что мы покажем более подробно в своем месте) цвет всех облаков в высшей степени бел, необходимо признать, что и в их материи присутствует чернота, которая затемняет сияние проникающего сквозь них солнца. И даже изобилие распространенной белизны, в шпорой глубоко скры­вается чернота материи, не может воспрепятствовать тому, чтобы она видом своим пятнала солнце. А так как белизна очень слаба, то, чтобы она не была замутнена и затемнена чер­нотой, с ней смешанной, и чтобы ей не почернеть, необходимо, чтобы она величиной своей в огромной мере превосходила чер­ноту. И в бестелесном сиянии солнца, быть может, смещено не больше белизны, чем черноты.

И поскольку чернота, которая видна на внешней поверх­ности земли и во многих наших вещах, должна быть приписана какой-нибудь природе, и поскольку она не может быть при­писана теплу, которое, очевидно, само по себе бело, и еще ме­нее холоду, который часто внедряется в теплые вещи, остается приписать ее только материи.

А посему, как было сказано, совершенно очевидно, что материя — телесна, едина, неспособна ни к какому действию и движению, невидима и черна.

глава v