СИДОНСКИЙ

Федор Федорович Сидонский (1805—1873) — видный русский теист рационалистического направления, крупный историк бого­словия. Выходец из разночинной среды, учился в Петербургской духовной академии, где затем работал бакалавром английского языка и философии. В 1833 г. опубликовал свой основной фило­софский труд «Введение в науку философии», за который получил Демидовскую премию. С 1864 г. руководил кафедрой философии в Петербургском университете, а в 1873 г. — кафедрой богословия.

Φ. Φ. Сидонского глубоко интересовал вопрос о соотношении философии и веры. Он пытался исторически взглянуть на фило­софию, которая, по его мнению, есть история мысли человечества. Философия занимается проблемами космогонии, этики и гносеоло­гии. Философию он определил как «учебное (т. е. научное. — Ред.) решение вопроса о жизни Вселенной, выведенное из строгого рас­смотрения природы нашего ума и проведенное до определения законов, по каким должна направляться наша человеческая дея­тельность» *. Сидонский признает философию самостоятельной областью знания, со своей истиной, не отождествимой с истиной религии. Хотя он и видел в вере необходимое, условие познания всего сущего, однако элементы рационализма, допущенные им в учении о космогонии, послужили основанием изгнания его с ка­федры богословия.

Фрагменты из произведений Φ. Φ. Сидонского подобраны авто­ром данного вступительного текста В. В. Вогатовым по изданию: Φ. Φ. Сидонский. Введение в науку философии. СПб., 1833.

[ФИЛОСОФИЯ]

В постепенном ходу философии видим как бы три пружины, кои попеременно давали движение умам, настроенным к высшей изыскательности. Это три главных вопроса: о жизни природы, о законах нашей деятельности, о природе и предметном значении наших познаний (стр. 17).

Опыты ближайшего и строжайшего рассмотрения природы на­ших познаний появляются в наше время в значительном количе­стве. Хотя их составители суть писатели второстепенные, впрочем, можно смело надеяться, что верное решение вопроса о происхож­дении, составе и пределах наших познаний положит конец разно­образию систем философских, утвердит верным объяснением былей (Thatsache) нашего сознания, как должны мы мыслить о жизни природы в ее зависимости от бога (стр. 16).

От рассмотрения других существ склоняя взор свой на самого себя, человек находит новый мир, и для него рождается новая задача — определить собственное значение в ряду прочих существ.

Таким образом, мало-помалу разоблачается пред взором чело­веческим мир сил невидимых и существ мыслимых, и возникают в душе один за другим вопросы об отношении видимого к неви­димому, о влиянии невидимого на ощутимое, о последнем начале

* Φ. Φ. Сидонский. Введение в науку философии. СПб., 1833, стр. 24.

всего сущего, о его дивной природе и отношении, в каком нахо­дится оно к миру (стр. 30).

Важность изысканий о законах нашей деятельности еще менее может быть подвергнута сомнению. Человек не может оставаться без участия в событиях мира, без действий. Особенно души доб­лестные чувствуют непреодолимое призвание давать ходу дел мира человеческого известные направления. Но то же побуждение, ко­торое вызывает человека на действия, заставляет его искать и твердых начал для своей деятельности. Души возвышенные не мо­гут действовать наобум (стр. 38—39).

В метафизике нужно уже гораздо яснее уразуметь природу условного, которое служило для нас переходом к безусловному, чтоб со всем убеждением и со всею ясностью разумного сознания сказать: есть бог, так действует он в мире, таково существо его. Конечно, в том случае, когда бы образование и уяснение мысли о природе самосущего зависели от одного действования умствен­ных сил наших, без отношения сего действования к самостоятель­ному быту природы, можно было бы скорее закончить дело обра­зования мысли, завершающей разумение бытного: — все, впрочем, и в сем случае, никто не может похвалиться совершенным разви­тием сил своего разумения; постижение существа верховного и его отношения к миру долго могло бы оставаться скудным. Но, как нельзя не согласиться, что в настоящем настроении разумных сил наших уяснение идеи существа верховного от сил не одного ума, а приготовляется и восполняется познаниями явлений самого су­щего, в котором первосущее являет свою силу, то, естественно, нужно уже иметь предварительно познание природы внешней, и познание, сколько можно, правильнейшее, чтоб вознестись до разумения того способа, каким проливается в нее жизнь от само­сущего. Так что, чем совершеннее круг наших мыслей и правиль­нее наше познание явлений природы, тем развитие мысли о пер-восущем будет совершеннее. [...]

Познание всех частностей сущего для духа конечного есть дело бесконечное. Если же ясным разумением и частных явлений природы никто похвалиться не может, то тем более воспрения мысли, составленные силою ума нашего о таких предметах, ка­ковы отношения божества к миру, внутренняя природа сего верхов­ного существа и вообще все предметы горные, должны быть отне­сены к числу представлений темных, надолго оставаться в ряду одних догадок, пока большее уяснение всего нашего сознания не приведет их или в ряд чистых истин, или явных заблуждений (стр. 87—89).

Не истреблять же истины — цель философов, но отыскивать, очищать оные...

Философ ищет убеждения в истине уясненного, основатель­
ного. Для него слишком дорога истина, чтоб он стал отвергать ее
без соображения. Тогда как недовольно образованный готов при­
знавать истинною всякую мысль, высказанную с каким-либо авто­
ритетом, довольствуется объяснениями жизни природы самыми
смешными и неудовлетворительными, философ хочет всякой мыс­
ли усвоить приличное достоинство и изъяснения жизни Все­
ленной признать достоверными только такие, кои выдержи­
вают строгое испытание ума разборчивого и даже недоверчивого
(стр. 98—99).....,

Достаточные основания для сего признания или условия оного' [...] философ находит в сличении мыслей действительно предположительных или поставленных до времени в ряд предполо­жений с бытом действительным (стр. 101).

Все философы всегда старались прилагать свое учение к жизни и приводить в согласие с бытом действительным. И влияние вся­кой философии потолику только возрастало и усиливалось, поко-лику она, скажем так, хорошо умела укладываться в рамки дей­ствительного или искусно покорять оное своей форме (стр. 105).

Племя философов и каждый философ в частности суть как бы невольные мученики человеческой жажды истинного. [...]

Человек находится в состоянии движения; его способности — в состоянии развития; зависимо от сего развития и вместе с ним возрастает и стремление к большей точности в мыслях, к большей ясности ведения. Поднимаясь и одною ступенью выше в своем умственном развитии, человек делает уже новые вопросы, видит открытым пред собою новое и всегда обширнейшее поле исследо­вания (стр. 113).

Будем в бесконечность восходить в разумении истины, хотя бы уразуметь ее в почастном ее составе не удалось нам никогда! Полное созерцание истины есть состояние покоя; им может на­слаждаться одно божество; тварь вся призвана к движению, ей дано только приближаться к тому покою; ее еще ждет священная суббота! (стр. 126).

Область мыслей человеческих никак не ограничивается одною верою. Пожелать подобного ограничения и предписать оное воз­можно и естественно было бы разве тогда, когда бы ум человече­ский не имел своего собственного настроения, по коему он должен был действовать, когда бы не мог раскрываться до значительной чистоты в каждом неделимом [человеке] (стр. 180).

Какие бы, впрочем, по истории ни вступали отношения между бытом обыкновенным и философией, все коренной характер по­следней есть именно возвышенность над всем, действительным, опытным (стр. 199).

Одна и та же цель философии может быть обозначена или выражена различно зависимо от точки зрения, которой считаешь за нужное придерживаться. Говоря предметнее, цель философии — уразуметь образ бытия вещей; говоря субъективнее, цель ее — раз­вить естественный нам образ мыслей о природе, рассматриваемой в целости, или решить главнейшие задачи нашего ведения. Те­ряется перевес и предметности и своеличности выражения, когда цель философии обозначать — уразумение истины... Противоречия собственного в сих трех способах обозначения одного и того же предмета нет (стр. 228—229).