Восьмая книга

1. Против тщеславия еще и то помогает, что уж не можешь сказать, будто прожил как философ всю жизнь или хоть с юности — нет, и людям, и тебе само­му явственно, что далек ты от философии. Ты погряз, и теперь нелегко снискать славу философа, да и поло­жение ничуть не способствует. А потому, если ты по правде увидел, в чем дело, так уж оставь то, каков по­кажешься другим; довольно тебе, если проживешь,

I

сколько тебе там остается, так, как хочет твоя приро­да. Вот и рассмотри, чего она хочет, и пусть ничто другое тебя не трогает — изведал же ты, как после стольких блужданий ты нигде не обрел счастливой жизни: ни в умозаключениях, ни в богатстве, ни в сла­ве, ни в удовольствии — нигде. Тогда где ж она? В том, чтобы делать, чего ищет природа человека. А как ему сделать это? Держаться основоположений, из кото­рых устремления и деяния. Каких основоположений? О добре и зле нет человеку добра в том, что не делает его справедливым, здравомысленным, мужествен­ным, свободным, и никакого нет зла в том, что не де­лает противоположного этому.

2. При всяком деянии спрашивай себя: подходит ли оно мне? не раскаюсь ли? Немного — и все конче­но, и не станет ничего. Так чего же еще искать, кроме нынешнего дела, для существа разумного, общест­венного и равноправного с Богом?

3. Но Александр, Гай, Помпеи — что они рядом с Диогеном, Гераклитом, Сократом? Эти видели ве­щи, их причины и вещество, и ведущее их оставалось самим собой; а там, сколько прозорливости, столько же и рабства.

4- 5. Что они будут делать все то же, хоть разо­рвись. Во-первых, уйди от смятения, потому что все по природе целого, и в скором времени будешь никто и нигде, как Адриан, как Август. А потом: уставившись на дело, на него гляди и, припомнив, что должно тебе быть человеком достойным и чего требует от челове­ка природа, делай это без оглядок и говори, как пред­ставляется тебе всего справедливее — только добро­желательно, совестливо, непритворно.

6. Природа целого занята тем, чтобы переложить отсюда туда, превратить, оттуда взять, сюда принес­ти; одни развороты — небывалого не опасайся; все привычно, да и равны уделы.

7. Всякая природа довольна, когда шествует бла­гим путем. А разумная природа шествует благим пу­тем, когда не дает согласия на ложное или неявсгвен-ное в представлениях, устремления направляет толь­ко на деяния общественные, а желания и уклонения

оставила при том, что зависит только от нас, и при­ветствует все, что идет от всеобщей природы. Ведь она часть целого, как природа листа — часть природы растения. Только природа листа — часть природы бесчувственной, неразумной и подвластной помехам, человеческая же природа — часть природы невреди­мой, духовной и справедливой, раз уж она всякому да­ет равные и достойные уделы времени, естества, при­чинного, деятельности, обстоятельств. Разумеется, здесь смотри не на то, чтобы равенство было во вся­кой частности, а на то, что все вкупе у одного отвечает всему вместе в другом.

8. Читать невозможно, но гордыню оттеснить можно, но одолевать наслаждение и боль можно, но быть выше славы их можно, на бесчувственных и не­благодарных не гневаться, а еще заботиться о них — можно.

9- И чтобы никто от тебя не слышал больше, как ты хулишь жизнь при дворе, — и сам ты от себя.

10. Раскаяние, когда спохватишься, что упустил нечто дельное; а ведь доброе — это непременно не­что дельное, и человеку достойному и прекрасному следует стараться о нем. Но ведь прекрасный и до­стойный человек не может раскаиваться, что он упус­тил какое-нибудь наслаждение, а следовательно, на­слаждение и не дело, и не благо.

/ /. Это вот что оно само по себе в своем строении? что в нем естественно и вещественно? что причинно? что оно делает в мире? как долго существует?

12. Когда тяжко просыпаться, вспомни, что это по твоему строению и по человеческой природе — производить общественные деяния, а спать — общее с существами неразумными; а что кому по природе, то и располагает больше, то ему и сродни и более то­го — ему заманчиво.

13. Постоянно и при всяком, по возможности, представлении вести рассуждение о природе, страс­тях, познании.

14- Кого ни встретишь, говори себе наперед: како­вы у этого основоположения о добре и зле? Ведь если о наслаждении и боли и о том, что их вызывает, если

о славе, бесславье, жизни и смерти он держится, ска­жем, таких вот положений, то для меня не будет удиви­тельно или странно, когда он поступит так вот и так; я же не забуду, что так он вынужден поступать.

15- Помни: как постыдно изумляться, что смо­ковница смокву приносит, так же и когда мир что-либо приносит из того, чем плодоносен. Вот врачу или кормчему стыдно же дивиться, если кто в горяч­ке или ветер подул в лицо.

/ 6. Помни, что и перемениться, и последовать то­му, что тебя поправляет, равно подобает свободному. Ибо это твое дело свершается, по твоему же устрем­лению и суждению, да и по твоему же уму.

/ 7. Если от тебя зависит, зачем делаешь? Если от другого, на кого негодуешь? На атомы? или на богов?! Безумно в обоих случаях. Никого не хулить. Если мо­жешь, поправь его; этого не можешь, тогда хоть само дело. И этого не можешь, так к чему твое хуление? А просто так ничего делать не надо.

18. Что умерло, вне мира не выпадает. Л если здесь остается, то и превращается здесь же, и распадается на собственные первостихии — мировые и твои. Они тоже превращаются — и не скулят.

19- Все рождено для чего-то: конь, лоза. Что же ты изумляешься? Солнце — оно скажет: я вот для чего рождено. Так и другие боги. А для чего ты? Наслаж­даться? Ты погляди, держится ли эта мысль.

20. Всякая природа наметила прекращение ни­чуть не меньше, чем начало и весь путь, как тот, кто подбрасывает мяч. Ну и какое же благо, что полетел мячик вверх, и какое зло, что вниз полетел или упал? Благо ли пузырю, что он возник? что лопнул — беда ли? И со светильником так.

21. Выверни и взгляни, каково оно и каким ста­новится старое, больное, потасканное.

Кратковечность какая и тот, кто хвалит, и тот, ко­го; и тот, кто помнит, и кого. Это в нашем закоулке, и то не все согласны друг с другом и каждый с самим собой. А и вся-то земля — точка.

22. Держись предмета — основоположения, или деятельности, или обозначаемого.

Ты заслужил это и еще предпочитаешь завтра стать хорошим, а не сегодня быть.

23- Делаю что-либо? делаю, сообразуясь с благом людей. Происходит что со мной? принимаю, сооб­разуясь с богами и всеобщим источником, из кото­рого выведено все, что рождается.

24. Вот каким тебе представляется мытье: масло, пот, муть, жирная вода, отвратительно все. Так и вся­кая другая часть жизни и всякий предмет.

25- Луцилла Вера, потом Луцилла; Секунда Мак­сима, потом Секунда; Эпитинхан Диотима, потом Эпитинхан; Фаустину Антонин, потом Антонин. И все так. Целер Адриана, потом Целер. А эти острые, знающие все наперед, самоослепленные — где они? А ведь остры были Харакс, и Деметрий Платоник, и Евдемон, и кто там еще. И все мимолетно, все давно умерло. Иных вовсе не вспоминали, другие превра­тились в баснословие, об иных и басни скоро забу­дутся. Об этом помнить, потому что придется либо рассеяться твоему составу, либо угаснуть твоему ды­ханью, либо переместиться и быть поставленным в другое место.

26. Радость человеку — делать то, что человеку свойственно. А свойственна человеку благожела­тельность к соплеменникам, небрежение к чувствен­ным движениям, суждение об убедительности пред­ставлений, созерцание всеобщей природы и того, что происходит в согласии с ней.

27. Троякое отношение: к сосуду, облегающему нас; к божественной причине, от которой происхо­дит со всеми все; и к другим людям.

28. Страдание либо телу зло — пусть тогда само заявит; либо душе. Но в ее власти сохранить ясность и тишину и не признавать, что зло. Ибо всякое суж­дение, а вместе и стремление, желание или уклоне­ние находятся внутри, и никакое зло сюда не поды­мается.

29- Стирай представления, упорно повторяя се­бе: сейчас в моей власти, чтобы в этой душе не было никакой низости, или вожделения, или вообще ка­кого-нибудь смятения. Нет, рассматривая все, каково

оно есть, всем распоряжаюсь по достоинству. По* мни об этой от природы данной власти.

30. И в сенате, и с кем угодно вести беседу бла­гопристойно, не вычурно — здравой пусть будет речь.

31. Двор Августа, жена, дочь, вггуки, пасынки, сест­ра, Агриппа, родственники, домашние, друзья, Арий, Меценат, врачи, жрецы-гадатели — смерть всего это­го двора. Потом переходи к другим и не так, чтобы смерть людей по отдельности, а вроде как Помпеи. А еще то, что пишут на памятниках: «Последний в ро­ду». Прикинуть, сколько терзаний было у предков о каком-нибудь наследнике, а потом и то, что должен же кто-нибудь быть последним. А потом опять смерть всего рода.

32. Надо складывать жизнь от деяния к деянию и, если каждое получает по возможности свое, этим до­вольствоваться. А чтобы оно свое получило, никто тебе воспрепятствовать не может. — Станет внешнее что-нибудь на пути. — Так ведь против «справедливо», «здравомысленно», «рассудительно» это ничто. А если и воспрепятствует чему-нибудь действенному, то са­мым благорасположением к этому препятствию и бла­гожелательностью перехода к тому, что налицо, тотчас навстречу выступит другое действие, прилаженное к тому распорядку, о котором речь.

33. Брать без ослепления, расставаться с легкос­тью.

34- Видал ты когда-нибудь отрубленную руку, или ногу, или отрезанную голову, лежащую где-то в стороне от остального тела? Таким делает себя — в меру собственных сил — тот, кто не желает проис­ходящего и сам же себя отщепляет или творит что-нибудь противное общности. Вот и лежишь ты где-то в стороне от природного единения, ты, который родился как часть его, а теперь сам себя отрубил. Но вот в чем здесь тонкость: можно тебе воссоединить­ся снова. Этого Бог не позволил никакой другой час­ти, чтобы сперва отделиться и отсечься, а потом сой­тись. Ты посмотри, как это хорошо он почтил чело­века: дал ему власть вовсе не порывать с целым, а

если порвет, то дал прийти обратно, срастись и сно­ва стать частью целого.

35- Вообще по своим способностям всякое разум­ное существо — примерно то же, что природа разум­ных существ. Вот и это мы от нее взяли: как она вклю­чает все, что становится на пути или против идет, вме­щает это в свою судьбу и делает частью себя самой, так и разумное существо может всякое препятствие сделать собственным материалом и распоряжаться им по исходному устремлению.

36. Пусть не смущает тебя представлен ine о жизни в целом. Не раздумывай, сколько еще и как суждено, наверное, потрудиться впоследствии. Нет, лучше спрашивай себя в каждом отдельном случае что непе­реносимого и несносного в этом деле? Стыдно будет признаться! А потом напомни себе, что не будущее те­бя гнетет и не прошлое, а всегда одно настоящее. И как оно умаляется, если определишь его границу, а мысль свою изобличишь в том, что она такой мало­сти не может выдержать.

37. Что, сидит ли у могилы своего господина Панфия или Пергам? Или, может, Хабрий и Диотим у Адриана?! — Смешно. Ну а сидели бы, так те бы чув­ствовали? ну а почувствовали бы, так и возрадова­лись? а возрадовались бы, так бессмертны бы стали? Не суждено разве было и этим сперва сделаться ста­рухами и стариками, а там и умереть? и что же делать тем после того, как умерли эти? Все это мешок смра­да и грязи.

38. Если способен остро смотреть, смотри, как сказано, с суждением, взглядом мудрости.

39- Не вижу в устроении разумного существа той добродетели, которая противостояла бы справедли­вости; а вот наслаждению — вижу: воздержность.

40. Не признаешь того, что, казалось, причиняет тебе печаль, и вот сам ты уже в полной безопаснос­ти. — Кто это сам? — Разум. — Так я же не разум. — Будь. И пусть разум себя самого не печалит. А если чему-нибудь там у тебя плохо, пусть оно само за себя признается.

41. Помеха в ощущениях — беда животной при-

роды. Помеха устремлению также беда животной природы. Знает такие помехи и беды также и расти­тельное устроение. Вот и помеха разуму — беда ра­зумной природы. Все это переноси на себя. Боль, на­слаждение тебя коснулись? Ощущение рассмотрит. Вышла стремлению препона? Если ты устремился бе­зоговорочно, это уж точно беда разумного существа. Но если считаешься с общим, то нет ни вреда, ни по­мехи. Ибо тому, что принадлежит разуму, другой ни­когда не помешает; не касаются его ни огонь, ни же­лезо, ни тиран, ни клевета, ничто вообще; коль станет круглым сфером, им останется.

42. Хоть недостоин, а никак себя не печалить; я ведь и другого никогда по своей воле не опечалил.

43- У всякого своя радость. У меня вот — когда здра­во мое ведущее и не отвращается ни от кого из людей и ни от чего, что случается с людьми, а, напротив, взи­рает на все доброжелательным взором, все приемлет и всем распоряжается по достоинству.

44- Ты подари себе вот это время. Кто гонится за славой в потомстве, не учитывает, что те будут другие эти, которые в тягость, и тоже смертные. И вообще, что за дело тебе, какие они там издают звуки и как именно признают тебя?

45- Возьми и брось меня, куда хочешь, — ведь и там будет со мной милостив мой гений, иначе гово­ря, удовольствуется состоянием или действием, со­образным собственному устроению. Ну стоит ли оно того, чтобы из-за этого была неблагополучна моя ду­ша, чтоб была она себя самой хуже — низкая, желаю­щая, сжавшаяся, пугливая? да найдешь ли ты что-ни­будь, что стоило бы этого?

46. С человеком никак не можег произойти то, что не есть человеческое дело, как и с быком случается только бычье, с виноградом — виноградное и с кам­нем то, что свойственно камням. А если со всяким слу­чается то, к чему оно и привыкло, и рождено, что тут негодовать? Общая природа не принесла тебе ничего, что непереносимо.

47- Если тебя печалит что-нибудь внешнее, то не оно тебе досаждает, а твое о нем суждение. Но стереть

его от тебя же зависит. Ну а если печалит что-нибудь в твоем душевном складе, кто воспрепятствует тому, чтобы ты исправил основоположение? Если же ты все-таки опечален, не делая того, что представляется тебе здравым, не лучше ли делать, чем печалиться? — Но тут препона из крепких. — Тогда не печалься, не в тебе, значит, причина неделания. — Так ведь жить не стоит, если это не делается. — Тогда уходи из жиз­ни благожелательно, как умирает и тот, у кого делает­ся, — да с кротостью перед препоной.

48. Помни, что необоримо становится ведущее, если, в себе замкнувшись, довольствуется собой и не делает, чего не хочет, даже если неразумно противит­ся. Что уж когда оно само рассудит о чем-нибудь ра­зумно, осмотрительно! Вот почему твердыня свобод­ное от страстей разумение. И нет у человека более крепкого прибежища, где он становится непристу­пен. Кто этого не усмотрел — тот невежда, кто усмот­рел, да не укрылся — несчастный.

49. Не говори себе ничего сверх того, что сооб­щают первоначальные представления. Сообщается, что такой-то бранит тебя. Это сообщается, а что тебе вред от этого, не сообщается. Вижу, что болен ребе­нок. Вижу; а что он в опасности, не вижу. Вот так и оставайся при первых представлениях, ничего от себя не договаривай, и ничего тебе не деется. А еще лучше договаривай, как тебе все знакомо, что случа­ется в мире.

50. Огурец горький — брось, колючки на доро­ге — уклонись, и все. Не приговаривай: и зачем это только явилось такое на свет? Потому что посмеется над тобой вникающий в природу человек, как посме­ются плотник и скорняк, если осудишь их за то, что у них в мастерской видны стружки и обрезки изде­лий. Так ведь у них же есть хоть, куда выбросить это, а у всеобщей природы ничего нет вне ее, и в том-то удивительность ремесла, что, определив себе грани­цы, она преобразует в самое себя все, что кажется из­нутри гибнущим, устаревающим, ни на что не год­ным, а затем прямо из этого делает другое, молодое, так что не надобно ей запаса извне, не нужно и места,

куда выбросить хлам. Она, значит, довольствуется своим местом, своим материалом и собственным своим ремеслом.

51. Ив делах не теряться, и в речах не растекать­ся, и в представлениях не блуждать, душе не сжи­маться вдруг или же из себя выскакивать; и в жизни досуга не потерять.

Убивают, терзают, травят проклятиями. Ну и что это для чистоты, рассудительности, здравости и справедливости мысли? Как если бы кто стоял у про­зрачного, сладостного родника и начал его поно­сить. Уже и нельзя будет пить источаемую им влагу? Да пусть он бросит туда грязь, а то и хуже — вода бы­стро рассеет все это, размоет и ни за что этим не пропитается. Как бы и тебе не колодцем быть, а та­ким вот родником?! — Если всякий час будешь со­блюдать благородство — доброжелательное, цель­ное, скромное.

52. Кто не знает, что такое мир, не знает, где он сам. А кто не знает, для чего он рожден, не знает, ни кто он, ни что такое мир. А кто опустит что-ни­будь из этого, не скажет и того, для чего сам он ро­дился. Так кем же, скажи, представляется тебе тот, кто избегает или гонится за шумом похвал от тех, кто не знает, ни где они, ни кто такие?

53- Хочешь ты, чтобы тебя хвалил человек, который за один час трижды себя обругает? хочешь нравиться тому, кто сам себе не нравится? Или нравится себе тот, кто раскаивается почти во всем, что делает?

54. Как дыхание соединяет тебя с окружающим воздухом, так пусть разумение соединяет с окружаю­щим все разумным, потому что разумная сила разли­та повсюду и доступна тому, кто способен глотнуть ее, не менее, чем воздушное доступно тому, кто спо­собен дышать.

55- Порок вообще миру никак не вредит, а в част­ности никак другому не вредит, и вреден только то­му, кому вверено и удалиться от него, чуть только он этого пожелает.

561 Для моей воли воля ближнего столь же безраз­лична, как тело его и дыханье. Ибо хотя мы явились

на свет прежде всего друг ради друга, однако ведущее каждого само за себя в ответе. Иначе порок ближнего был бы злом для меня, а не угодно было Богу, чтобы я мог быть несчастлив от кого-либо, кроме себя са­мого.

57- Солнце, кажется, излилось и прямо залило все, а все-таки не вылилось. Ибо излияние это есть напря­жение. Вот сияние его и называется лучи — то, что по­слано напряженным луком. А что за вещь луч, ты мо­жешь увидеть, если рассмотришь, как солнечный свет проникает сквозь узкую щель в затенен) или дом: вооб­ще он держится прямо и как бы разделяется у встре­ченного им плотного, отгородившего находящийся далее воздух; здесь луч останавливается, но не по­скользнется, не упадет. Точно так должно литься и из­ливаться разумение, не проливаясь, а в напряжении; не обрушиваться насильственно и резко на всякое препятствие и не упадать, а стоять, освещая то, что его принимает. Ведь само же себя лишит сияния то, что не станет пересылать его.

58. Кто боится смерти, либо бесчувствия боится, либо иных чувствований. Между тем если не чувст­вовать, то и беды не почувствуешь; если же обретешь иное чувство, то будешь иное существо и не прекра­тится ТВОЯ ЖИ31II».

59. Люди рождены друг для друга. Значит, пере­учивай — или переноси.

60. По-разному летят мысль и стрела; мысль, даже когда она осторожна или изворачивается, рассмат­ривая что-либо, несется тем не менее прямо и к свое­му предмету.

61. Входить в ведущее каждого, да и всякому дру­гому давать войти в твое ведущее.

СЕКСТ ЭМПИРИК

Секст Эмпирик (конец II в. н. э. — начало III в.) — греко-римский философ и врач, последователь осно­вателя скептицизма Пиррона (ок. 365—275 до н. э.). Жил в Риме и Алекса! щрии. Автор произведения «Про­тив математиков» (словом «математики» в античности называли любого ученого), в котором он с позиций скептицизма подверг критике грамматику, риторику, геометрию, арифметику, астрономию, теорию музы­ки, а также некоторые логические, физические и эти­ческие учения. Второе произведение Секста Эмпири­ка — «Три книги Пирроновых положений». Отрывки из него предлагаются ниже в переводе Н. В. Брюлло-вой-Шаскольской.

«ТРИ КНИГИ;' ПИРРОНОВЫХ ПОЛОЖЕНИЙ»

.""' s^f,