Исполнение субъективных гражданских прав как явление правовой реальности.

Думается, что исполнение субъективной гражданской обязанности, также как и осуществление субъективного гражданского права, представляет собой явление правовое и, следовательно, идеальное, отличное как от жизненных обстоятельств, так и от юридических фактов. Подтверждением этого соображения является существование в римском обязательственном праве формального акта, посредством которого должник освобождался от личных уз, привязывавших его к кредитору (solution). Это значит, пишет Ч. Санфилиппо, – что за исполнением признавалась прекращающая действенность только в том случае, когда оно сопровождалось особыми формами, которые – относительно обязательств, возникающих из акта peraesetlibram, т.е. «с помощью меди и весов», или из iudicatum, - должны были также состоять в gestum («акте») peraesetlibram, как раз и называвшемся solutionperaesetlibram («освобождение с помощью меди и весов»). Еще более ясно об этом пишет И.А. Покровский: «Простое исполнение, простой платеж не были достаточны для уничтожения обязательственной связи»^[450][11]. Так, nexum должно было быть прекращено посредством акта per aes et libram, при котором говорит и действует уже должник, заявляя о своем освобождении и передавая кусок металла кредитору в знак платежа. А стипуляционное обязательство должно было быть прекращено посредством обратного вербального акта – acceptilatio verbis: должник спрашивал у кредитора «quod ego tibi debeo, habes ne acceptum?» («Принимаешь ли то, что я тебе должен?»), на что кредитор отвечал: «Habeo» («Принимаю»). Также литеральный, книжный долг погашался посредством acceptilatio litteris, то есть занесения отметки о получении в графе «acceptum» («принято»). И.А. Покровский подчеркивал, что все эти формальные акты погашения обязательств были по существу актами абстрактными, способными покрывать не только действительное исполнение обязательства, не только действительный платеж, но и разные другие causae liberationis, например, прощение долга^[451][12].

Однако объяснение причины, по которой это происходило весьма поверхностное. «Prout quidque contractum est, ita et solvi debet» («Как контракт был заключен, таким порядком он и может быть расторгнут»), – говорит юрист классического времени Помпоний (fr. 80 pr. D. 46. 3). И.А. Покровский, комментирует следующим образом: «Подобно тому, как обязательство не могло быть установлено простым соглашением или простой передачей вещи или денег, а необходим был формальный акт per aes et libram, stipulatio и т. д. – так же точно и погашено обязательство не могло быть иначе, как при помощи такого же формального акта, только противоположного содержания»^[452][13].

Думается, что более точное объяснение состоит несколько в ином. Для прекращения правовой связи требуется подтверждение того, что первоначальная воля была выполнена – исполнение произведено надлежаще. При этом не формируется новая воля, а лишь проверяется та, которая была уже изъявлена ранее. Формализованность этой проверки в римском праве может объясняться необходимостью фиксации отсутствия нарушений права при исполнении соответствующей ему обязанности. Правонарушение однозначно относится к юридическим фактам, влекущим возникновение охранительных гражданских прав и обязанностей, и имеет для обязанной стороны явно нежелательный характер. Поэтому вполне понятно ее стремление иметь формальное подтверждение отсутствия оснований для иска со стороны управомоченного лица.

Исполнение обязательства не может быть сведено к тем фактическим действиям, которые составляют предмет обязательства, несмотря на то, что исполнение обязательства и платеж часто используются как синонимы^[453][14]. И.А. Покровский поясняет то, как формальные акты исполнения потеряли своё принципиальное значение и слились с фактическими действиями. Он считает, что с течением времени начинает получать признание в качестве исполнения и простой платеж, простая solutio^[454][15]. По его предположению, это, прежде всего, случилось для обязательств неформальных, возникающих re, то есть раньше всего для бесформального mutuum: раз обязательство должника покоится на том основании, что в его имуществе находится ценность кредитора, то в случае уплаты это основание само собой отпадает. Признание простой solutio стало естественным и для obligationes bonae fidei: требование вторичного платежа только потому, что первый платеж не был облечен в цивильную форму, противоречило bona fides. Но затем простой платеж, заключает автор, – обретает погашающую силу и по отношению к обязательствам формальным (stipulatio и т.п.) – первоначально, вероятно, посредством exceptio, а затем (к концу республики) и ipso jure. Разумеется, такое «упрощение» не означало, что исполнение перестало иметь правовой характер. Но понятно, что с утратой своего внешнего выражения оно «свернулось» и окончательно «слилось» с фактическими действиями.

До сегодняшнего дня юристы часто отождествляют исполнение субъективных гражданских обязанностей с фактическими действиями. Однако факт потому и факт, что он независим от права. Если же действие определено в рамках дозволения или обязанности, бессмысленно настаивать на его фактической природе. Т.е. исполнение обязанности не может быть отнесено к фактическим действиям.

С.В. Сарбаш считает, что юридически каждое исполнение по обязательству характеризуется тем, что представляет собой волевые деяния, направленные на прекращение обязательств^[455][16]. При этом учёный отождествляет исполнение как юридический акт и как акт, противостоящей осуществлению субъективного гражданского права. Он задаётся следующим вопросом: если принятие кредитором исполнения есть осуществление им своего субъективного права (и одновременно выполнение так называемой кредиторской обязанности), можно ли акту осуществления права не придавать юридического значения? Вопрос, кажется риторическим. Однако, думается, ответ на него должен быть иной, чем даёт его С.В. Сарбаш.

Ученый видит в исполнении обязанности юридический акт, а он является реализационным правовым действием. Это действие по надлежащему исполнению субъективной гражданской обязанности, корреспондирующее правомочному действию по осуществлению субъективного гражданского права. Юридическое значение имеет не само надлежащее исполнение обязанности, а отсутствие его нарушения. Например, должник предлагает кредитору надлежащее исполнение, тем самым он воздерживается от правонарушения. Отсутствие именно этого юридического факта снимает с должника ответственность за неисполнение. В действующем российском праве юридически значимые последствия отсутствия нарушения, подтверждённого надлежащим исполнением, можно, например, увидеть в п. 1 ст. 313 ГК РФ, согласно которому надлежаще предложенное третьим лицом за должника исполнение влечет обязанность кредитора его принять.

Е.А. Суханов и В.С. Ем в понимании исполнения обязательства придерживаются компромиссной позиции. Так В.С. Ем пишет: «исполнение обязательства, охватывающее действия как должника, так и кредитора (на котором лежат «кредиторские обязанности» по принятию исполнения, является формой реализации (осуществления) прав и обязанностей, которая может иметь как юридический, так и фактический характер»^[456][17]. Е.А. Суханов, характеризуя исполнение обязательств, отмечает: «Исполнение обязательства, охватывающее действия как должника, так и кредитора (на котором лежат «кредиторские обязанности» по принятию исполнения), является формой реализации (осуществления) прав и обязанностей, которая может иметь как юридический, так и фактический характер»^[457][18].

Думается, в надлежащем исполнении субъективной гражданской обязанности нет ни фактического, ни юридического, только правовое. Другое дело, что оно может подтверждать отсутствие юридического факта и в этом смысле иметь юридическое значение.

Деяния, совершаемые в рамках исполнения гражданских субъективных прав во избежание их смешения с юридическими фактами и жизненными обстоятельствами необходимо обозначить специальным термином. Представляется, что в таком качестве может выступать выражение «меры исполнения».