ЗАПАДНО-СИБИРСКИЙ ФИЛИАЛ 7 страница

Восприятие как таковое характеризуется необратимыми системами статистического порядка; перцептивная же дея­тельность, напротив, вводит в такого рода системы, обуслов­ленные случайной или просто вероятностной децентрацией, прогрессирующую связность и способность к композиции Составляет ли эта деятельность уже форму интеллекта? Мы видели (гл. 1 и конец гл. 2), как мало смысла содержит в себе вопрос такого рода. В то же время можно сказать, что дей­ствия, координирующие внимание в направлении децентра­ций, а также действия, состоящие в перенесении, сравнении, предвосхищении и особенно перемещении, тесно связаны в своей исходной точке с сенсо-моторным интеллектом, о ко­тором мы будем говорить в следующей главе. В частности, перемещение, как внутреннее, так и внешнее, которое как бы резюмирует все прочие акты перцептивного порядка, можно сравнить с ассимиляцией, характерной для сенсо-моторных схем, особенно с обобщающей ассимиляцией, допускающей перенесение схем

Хотя перцептивная деятельность близка к сенсо-моторному интеллекту, все же нельзя забывать, что развитие ее идет только до порога операций. По мере того как перцептивные регуляции, обязанные своим происхождением сравнениям и перемещениям, приближаются к обратимости, они образу­ют одну из тех мобильных опор, от которых может оттолкнуть­ся операциональный механизм. Такой механизм, если он уже образовался, будет воздействовать на эти регуляции, инте­грируя их в результате обратного воздействия, аналогичного тому, какое мы только что рассматривали на примере с пере­мещениями равенства. Но до того как это произойдет, пер­цептивные регуляции подготавливают операции, придавая все больше и больше мобильности сенсо-моторным меха­низмам, которые образуют как бы их подструктуру. В самом деле, для возникновения операций достаточно, чтобы дея­тельность, дающая жизнь восприятию, вышла за пределы не­посредственного контакта с объектом и начала прилагаться к нему на все больших и больших расстояниях как в про-странсгве, так и во времени, то есть вышла за пределы соб­ственно перцептивного поля. Освободившись, таким образом, от ограничений, которые препятствуют ей в достижении полной мобильности и полной обратимости.

Однако перцептивная деятельность — это не единствен­ная исходная питательная среда, которой располагают в сво­ем генезисе операции интеллекта. Нам предстоит проана­лизировать также роль моторных продуктивных функций навыков, которые, впрочем, очень тесно связаны с тем же вос­приятием.

 

ГЛАВА 4

НАВЫК И СЕНСО-МОТОРНЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ

 

Различение моторных и перцептивных функций правомерно лишь в сфере анализа. Как убедительно показал фон Вейцзе-кер (См. von Weiksacker. Der Gestaltkreis. Leipzig, 1940.), классическое деление явлений на сенсорные возбудите­ли и моторные ответы, основанное на схеме рефлекторной дуги, в такой же мере ошибочно и относится к таким же ис­кусственным результатам лабораторного эксперимента, как и само понятие рефлекторной дуги, если рассматривать его изолированно. Дело в том, что восприятие с самого начала находится под влиянием движения, а движение, в свою оче­редь, — под влиянием восприятия. Именно эту мысль выра­жали, со своей стороны, и мы. Говоря о сенсо-моторных “схе­мах” при описании ассимиляции; уже в поведении грудного ребенка такая “схема” является одновременно и перцептив­ной, и моторной. (См.-.J. Piaget. La naissance de 1'intclligence chez 1'enfant. Neuchatel, Delacham et Niestle, 1936.)

Поэтому то, что мы извлекли из проведенного в предыду­щей главе анализа восприятия, необходимо расположить в его реальном генетическом контексте и попытаться прежде все­го ответить на вопрос, как строится интеллект до появления языка.

Как только младенец преступает через порог чисто наслед­ственных построений, каковыми являются рефлексы, он на­чинает приобретать навыки на основе опыта. Здесь возникает проблема, аналогичная той, которую мы ставили относитель­но восприятия: подготавливают ли эти навыки формирова­ние интеллекта, или же они не имеют ничего общего с ним? Поскольку есть основания полагать, что и в этом случае от­вет будет таким же: подготавливают, — мы получаем возможность быстрее продвинуться вперед и представить развитие сенсо-моторного интеллекта через комплекс обусловливаю­щих его элементарных процессов.

Навык и интеллект. I. Независимость или непосредствен­ные отклонения. Ничто не создает возможности лучше по­чувствовать преемственность между проблемой рождения интеллекта и проблемой образования навыков, чем сопостав­ление различных решений этих двух проблем: и в том и в дру­гом случае выдвигаются однотипные гипотезы, исходящие из идеи, что интеллект порождается теми же механизмами, автоматизация которых образует навык.

И действительно, при анализе навыка мы обнаруживаем аналогичные генетические “схемы” — ассоциации, схемы проб и ошибок или структурирования в процессе ассимиляции. С точки зрения характеристики отношений между навыком и интеллектом ассоцианизм сводится к утверждению, что на­вык берется как первичный фактор, объясняющий интеллект; с позиции метода проб и ошибок навык трактуется как автоматизация движений, отобранных после поиска вслепую, а сам поиск рассматривается при этом как признак интеллек­та; для точки зрения ассимиляции интеллект выступает как форма равновесия той же самой ассимилирующей деятель­ности, начальные формы которой образуют навык.

Что касается негенетических интерпретаций, то их можно свести к трем вариантам, соответствующим витализму, апри­оризму и точке зрения теории формы: навык, проистекающий из интеллекта; навык, не связанный с интеллектом; и навык, объясняемый, подобно интеллекту и восприятию, структури­рованием, законы которого независимы от развития.

В логике априористской интерпретации интеллектуаль­ных операций имеет место отрицание какой бы то ни было их связи с навыками, поскольку эти операции рассматриваются как вытекающие из внутренней структуры, независимой от опыта, тогда как относительно навыков полагают, что они приобретаются в непосредственном опыте. И действительно, когда мы интроспективно рассматриваем эти два вида реаль­ностей в их законченном виде, то противоположности, разде­ляющие их, кажутся глубокими, а аналогии — поверхностны­ми. По поводу этих противоположностей и аналогий тонкое замечание сделал А. Делакруа: когда привычное движение применяется к изменившимся обстоятельствам, оно кажется окутанным своего рода обобщением, но бессознательный ав­томатизм этого обобщения интеллект заменяет общностью совсем иного качества, в основе которой лежат преднамерен­ные отборы и понимание. Все это совершенно верно, но здесь анализируется скорее образование навыка, в противополож­ность его автоматизированному упражнению, и констатиру­ется сложность, возникающая в самом начале деятельности. С другой стороны, если восходить к сенсо-моторным истокам интеллекта, то можно обнаружить его связь с научением во­обще. Следовательно, прежде чем делать вывод о том, что эти два вида структур не сводимы друг к другу, необходимо за­даться вопросом, не существует ли (при всем различии форм поведения на разных уровнях в вертикальном направлении и с учетом степени их новизны и автоматизированное в гори­зонтальном направлении) некоторой преемственности между теми кратковременными и сравнительно негибкими координациями, которые обычно называют навыками, и значитель­но более длительными координациями, обладающими боль­шей подвижностью и характеризующими интеллект.

Это хорошо видел Бойтендайк, который дал глубокий ана­лиз образования элементарных навыков у животных, в част­ности у беспозвоночных. Однако чем глубже вскрывает этот автор сложность факторов навыка, тем больше он стремит­ся—в силу виталистской интерпретации, из которой он ис­ходит, — подчинить свойственную, навыкам координацию самому интеллекту, то есть способности, присущей организ­му как таковому. Для образования навыка основным усло­вием всегда является отношение средства к цели: действие никогда не является рядом механически соединенных движе­ний, а всегда ориентировано в направлении удовлетворения потребности (например, соприкосновение с пищей или серия движений у пресноводных, которые, будучи перевернуты, стремятся как можно быстрее вернуться к своей нормальной позиции). Поэтому именно отношение “средство х цель” ха­рактеризует интеллектуальные действия; с этой точки зрения навык является выражением интеллектуальной организации, впрочем, коэкстенсивной всякой живой структуре. Витализм делает отсюда вывод, что навык — это, в конечном счете, ре­зультат бессознательного органического интеллекта, точно так же, как Гельмгольц объяснил в свое время восприятие вмешательством неосознанного рассуждения.

Нельзя же согласиться с мыслью Бойтендайка о сложно­сти самых простых приобретений в развитии навыков и о не­сводимости их к отношению между потребностью и ее удо­влетворением. Это отношение является источником, было бы слишком поспешным пытаться решительно все объяснить интеллектом, придавая ему значение первичного фактора. Такой тезис вызвал бы ряд трудностей, аналогичных трудно­стям сходной интерпретации в области восприятия. Во-пер­вых, навык, как и восприятие, необратим, потому что всегда ориентирован в единственном направлении к одному и тому же результату, тогда как интеллект обратим: подвергнуть на­вык инверсии (писать буквы наоборот или справа налево и т. д.) — значит приобрести новый навык, тогда как обратная операция интеллекта в психологическом плане неотде­лима от прямой операции (и логически означает такую же трансформацию, но в обратном направлении). Во-вторых, по­добно тому как интеллектуальное понимание лишь в незна­чительной степени видоизменяет восприятие (как отмечал уже Геринг, возражая Гельмгольцу, значение почти не влия­ет на иллюзию) и, с другой стороны, развитие элементарного восприятия не может непосредственно привести к интеллек­туальному акту, так и приобретенный навык очень мало ви­доизменяется интеллектом, а образование навыка тем более отнюдь не всегда сопровождается развитием интеллекта. С ге­нетической точки зрения между появлением этих двух видов структур имеется даже заметный разрыв. Актинии Пьерона, которые закрываются во время отлива и таким образом удер­живают необходимую им воду, не обладают достаточно по­движным интеллектом и поэтому, в частности, сохраняют свой навык и в аквариуме в течение нескольких дней, пока он не угаснет сам по себе. Гобиусы Гольдшмидта выучиваются проходить для получения пищи через отверстие в стеклян­ной пластинке и сохраняют выработанный таким образом навык маршрута даже тогда, когда пластинка удалена. Тако­го рода поведение можно назвать некорковым интеллектом, но оно намного ниже того, что обычно называют просто ин­теллектом.

Из этих соображений рождается гипотеза, долгое время казавшаяся наиболее простой: навык выступает как первич­ный факт. Объяснимый в рамках пассивно пережитых ассо­циаций, интеллект же постепенно формируется из навыка на основе возрастания сложности освоенных ситуаций. Не бу­дем повторять здесь возражений, выдвигаемых обычно против ассоцианизма, — они столь же распространены, как и различ­ные попытки возрождения подобной интерпретации, каждый раз, правда, выступающей в новой форме. Применительно к проблеме образования структур интеллекта и их фактиче­ского развития нам достаточно напомнить сейчас, что даже самые элементарные из навыков оказываются не сводимыми к схеме пассивной ассоциации.

Таким образом, понятие условного рефлекса или обуслов­ленности вообще дает ассоцианизму новый прилив жизнен­ных сил, предлагая ему точную физиологическую модель, а вместе с ней и обновленную терминологию. Отсюда ряд применений этого понятия. В частности, использование его психологами при интерпретации интеллектуальных функций (язык и т. д.), а иногда и самого акта интеллекта.

Но если наличие обусловленного поведения является ре­альным и даже весьма значительным фактом, то интерпре­тация его отнюдь не требует рефлексологического ассоциа­низма, с которым слишком часто связывают такое поведение Когда движение ассоциируется с восприятием, то здесь уже имеет место нечто большее, чем пассивная ассоциация, то есть формируемая в результате лишь одного повторения. Здесь налицо уже целый набор значений, поскольку ассоциация образуется в данном случае на основе потребности и ее удо­влетворения. Каждый знает на практике (но об этом слиш­ком часто забывают в теории), что условный рефлекс за­крепляется только в той мере, в какой он подтвержден или подкреплен: сигнал, ассоциирующийся с кормлением, не вызы­вает длительной реакции, если реальные продукты питания не предъявляются периодически одновременно с сигналом Ассоциация, таким образом, вставляется в общий контекст поведения, исходной точкой которого является потребность, а последним этапом — ее удовлетворение (реальное, пред­восхищение или же игровое). Иными словами, здесь имеет место не ассоциация в классическом смысле этого термина, а образование такой схемы построения целого, которая свя­зана с внутренним содержанием. Более того, если изучать систему обусловленного поведения в его исторической по­следовательности (а то обусловленное поведение, которое ин­тересует психологию, всегда представляет собой такую по­следовательность и отлично от слишком простой, прямой психологической обусловленности), то роль целостного струк­турирования видна еще яснее. Так, например, Андре Рей, по­местив морскую свинку в отделение А ящика с тремя после­довательно расположенными отделениями А, В, С, действует на А электрическим разрядом, которому предшествует сиг­нал. При повторении сигнала свинка прыгает в В, затем воз­вращается в А; однако достаточно нескольких разрядов, что­бы она начала прыгать из А в В, из В в С и возвращаться из С в А. Следовательно, в данном случае обусловленное поведе­ние является не простой перестановкой начальных движений, возникающей из простого рефлекса, а новой формой поведе­ния, приобретающей стабильность лишь благодаря структу­рированию всей Среды. (См.: Л Rey. Les conduites conditionnees du cobaye. "Archives depsychologie", voi XXV, № 99,1936, p. 217-312.)

Но если уже здесь имеют место наиболее элементарные виды навыков, то это тем более несомненно в отношении все более и более сложных “ассоциативных переносов”, подво­дящих навык к порогу интеллекта: всюду, где движения ас­социируются с восприятиями, так называемая ассоциация фактически состоит в том, чтобы объединить новый элемент с предыдущей схемой деятельности. Независимо от того, яв­ляется ли эта предыдущая схема рефлекторной, как это име­ет место в условном рефлексе, или она принадлежит к более высоким уровням развития, ассоциация в любом случае представляет собой ассимиляцию, так что никогда ассоциативная связь не является простым слепком отношения, полностью Данного во внешней реальности.

Именно поэтому анализ образования навыков, как и ана­лиз структуры восприятия, прежде всего связан с проблемой интеллекта. Если формирование интеллекта состояло толь­ко в развертывании специфической для него деятельности более высокого порядка, возникающей позже и в уже постро­енном мире ассоциаций и отношений, раз и навсегда вписан­ных во внешнюю среду, то сама эта деятельность в действи­тельности была бы иллюзорной. Поэтому в перцептивной деятельности и генезисе навыков с самого начала принимает реальное участие организующая ассимиляция, которая в ко­нечном счете завершается операциями, свойственными ин­теллекту. Отсюда следует, что эмпирические схемы, в которых пытаются представить завершенный интеллект, ни на одном уровне их развития не могут быть признаны достаточными, по­скольку в них не учитываются ассимилятивные конструкции.

Мах и Риньяно, как известно, рассматривают рассужде­ние как “умственный опыт”. Это положение, в принципе пра­вильное, можно было бы считать объяснением, если бы опыт был совершенно точной копией внешней реальности. Но по­скольку это совсем не так и поскольку уже в навыке при­способление к реальности предполагает, что эта реальность должна быть ассимилирована в “схемах” субъекта, постоль­ку подобное объяснение образует круг: чтобы приобрести опыт умственной активности, нужна вся деятельность интел­лекта. Сложившийся и развитый умственный опыт является воспроизведением в мысли не реальности, а действий или операций, направленных на эту реальность, и проблема гене­зиса этих действий или операций продолжает существовать в полном объеме. Об умственном опыте в смысле простой вну­тренней имитации реального можно говорить только на уров­не первых шагов детской мысли, но на этом уровне рассужде­ние еще не является логическим.

Спирмен сводит интеллект к трем основным моментам: “восприятию опыта”, “выявлению отношений” и “выявле­нию коррелят”. К этому опять-таки нужно добавить, что опыт не строится без участия конструктивной ассимиляции. Под так называемыми “выявлениями отношений” в данном случае имеются в виду операции в собственном смысле слова (сериа-ции или включение симметричных отношений). Что касается “выявления коррелят” (предъявление свойства, связанно­го с отношением, имеет тенденцию немедленно вызывать знание о коррелятивном свойстве” (См. Spearman The nature of Intelligence. L> 1923, p.91 (см. отрывок, переве­денный Э Клапаредом в "La gencse de I'hypothese". "Archives de psychologie", vol. XXIV, 1934).)), то оно адекватно таким совершенно определенным “группировкам”, как мультипли­кативные “группировки” классов и отношений (гл. 2).

Навык и интеллект. II. Поиск вслепую и структурирова­ние. Таким образом, ни навык, ни интеллект не могут быть объяснены системой ассоциативных координации, непосред­ственно соответствующих данным во внешней реальности отношениям, — то и другое предполагает деятельность са­мого субъекта. В этой связи возникает вопрос: а нельзя ли построить самое простое объяснение за счет сведения этой деятельности к серии проб, осуществляемых сначала наугад (то есть без прямой связи со средой), но постепенно отбирае­мых в зависимости от завершающих их успехов или неудач? Торндайк, например, для выявления механизма научения по­мещал животных в лабиринт и измерял достигнутые приоб­ретения уменьшением количества ошибок. Сначала живот­ное нащупывает, то есть его пробы случайны, но постепенно ошибки устраняются, а удачные пробы удерживаются, пока, наконец, животное не начинает точно определять последую­щие маршруты. Принцип такого отбора на основе достигну­тых результатов Торндайк назвал “законом эффекта”. Гипо­теза и в самом деле весьма соблазнительна: действие субъекта выражается в пробах, действие среды — в отборе, а закон эф­фекта не нарушает роли потребностей и их удовлетворения — факторов, составляющих рамки всякого активного поведе­ния.

Более того, в такой схеме объяснения учтена преемствен­ность, которая связывает самые элементарные навыки с са­мым развитым интеллектом: Клапаред в этой связи вновь обращается к понятиям поиска вслепую и эмпирического кон­троля постфактум, рассматривая их как принципы теории интеллекта, которые он последовательно прилагает к ин­теллекту животного и далее через практический интеллект ребенка вплоть до психологии мышления взрослого, изуче­нию которой посвящен его “Генезис гипотезы”. (Ed. Claparede. La genesc de 1'hypothese. "Archives de psychologie", vol. XXIV, 1934,p. 1-155.) Однако в це­лом ряде работ женевских психологов настолько ясно обрисо­вана в высшей степени характерная эволюция поиска вслепую и эмпирический контроль постфактум, что уже само по себе описание этой эволюции выступает как развернутая критика понятия поиска вслепую.

Клапаред начинает с того, что противопоставляет интел­лект, выполняющий функцию адаптации к новой обстановке, навыку (автоматизированному) или инстинкту — адаптаци-ям к повторяющимся обстоятельствам. Итак, каково же по­ведение индивида перед лицом новых обстоятельств? Инди­вид всегда — от инфузорий Джепнингса вплоть до человека (включая и самого ученого перед лицом непредвиденного) — прежде всего пытается нечто нащупать. Этот поиск вслепую может интериоризоваться в форме одной лишь мысленной “пробы”, но его функция всегда одна и та же: находить реше­ния, которые опыт будет отбирать постфактум.

Полный акт интеллекта предполагает, таким образом, на­личие трех основных моментов: вопроса, ориентирующего по­иск, гипотезы, предваряющей решения, и контроля, отбираю­щего их. Но при этом нужно различать две формы интеллекта:

практическую (или “эмпирическую”) и рефлексивную (или “систематическую”). В первой из них вопрос выступает в ви­де простой потребности, гипотеза — в виде сенсо-моторного поиска вслепую, а контроль — в виде простого ряда неудач или успехов. И лишь во второй форме интеллекта потреб­ность отражается в вопросе, поиск вслепую интериоризуется в поиск гипотез, а контроль предвосхищает опытные реше­ния путем “осознания отношений”, вполне достаточного для отстранения ложных гипотез и сохранения правильных.

Таковы были общие теоретические представления, когда Клапаред приступил к анализу проблемы генезиса гипотезы в рамках психологии мышления. Постоянно подчеркивая очевидную роль, которую сохраняет поиск вслепую в самых развитых формах мысли, Клапаред в то же время был вынужден, отдавая дань своему методу “высказанной рефлексии”, помещать такой поиск не в исходной точке интеллектуально­го движения, а, так сказать, за его пределами, в крайнем слу­чае непосредственно перед ним (причем все это могло иметь место только в том случае, когда имеющиеся данные значи­тельно превышают возможности понимания субъекта). Исход­ной же точкой, по мнению Клапареда, является следующий акт поведения, важность которого до тех пор не была выявле­на: при наличии определенных данных относительно пробле­мы и при условии, что поиск однажды уже был ориентирован потребностью или задачей (посредством механизма, который сам по себе пока рассматривается как таинственный), сна­чала осуществляется понимание совокупности отношений на основе простых “импликаций”. Эти импликации могут быть правильными или ложными. Если они правильны, опыт удерживает их. Если же они ложны и противоречат опыту, то тогда и только тогда начинается поиск вслепую. Он, сле­довательно, появляется только как суррогат или дополнение, то есть как акт поведения, производный по отношению к ис­ходным импликациям. Поэтому поиск вслепую никогда не бы­вает чистым, заключает Клапаред; он частично направляется задачей и импликациями и фактически может быть случай­ным лишь в той мере, в какой исходные данные слишком сильно выходят за пределы возможностей этих предвосхи­щающих схем.

В чем же состоит такая импликация? Именно в ответе К на этот вопрос концепция Клапареда наиболее широко вы­являет свое значение и переходит в сферу проблем, непо­средственно связанных как с навыком, так и с самим интел­лектом. Импликация оказывается в сущности почти тем же самым, чем была старая ассоциация у классических психоло­гов, с той разницей, что она подкрепляется чувством необхо­димости, вытекающим теперь уже изнутри, а не извне. Она является проявлением “примитивной тенденции”, вне кото­рой субъект ни на одном уровне не мог бы использовать опыт (р. 104). Она не только не обязана своим происхождением “повторению пары элементов”, а, наоборот, сама является ис­точником повторения сходного и “рождается уже во время первой встречи элементов этой пары” (р. 105). Опыт может поднять ребенка вплоть до психологии мышления взрослого, изуче­нию которой посвящен его “Генезис гипотезы”. (Ed. Claparede. La genese de 1'hypothese. "Archives de psychologie", vol. XXIV, 1934,p. 1-155.) Однако в целом ряде работ женевских психологов настолько ясно обрисо­вана в высшей степени характерная эволюция поиска вслепую и эмпирический контроль постфактум, что уже само по себе описание этой эволюции выступает как развернутая критика понятия поиска вслепую.

Клапаред начинает с того, что противопоставляет интел­лект, выполняющий функцию адаптации к новой обстановке, навыку (автоматизированному) или инстинкту — адаптациям к повторяющимся обстоятельствам. Итак, каково же по­ведение индивида перед лицом новых обстоятельств? Инди­вид всегда — от инфузорий Дженнингса вплоть до человека (включая и самого ученого перед лицом непредвиденного) — прежде всего пытается нечто нащупать. Этот поиск вслепую может интериоризоваться в форме одной лишь мысленной “пробы”, но его функция всегда одна и та же: находить реше­ния, которые опыт будет отбирать постфактум.

Полный акт интеллекта предполагает, таким образом, на­личие трех основных моментов: вопроса, ориентирующего по­иск, гипотезы, предваряющей решения, и контроля, отбираю­щего их. Но при этом нужно различать две формы интеллекта: практическую (или “эмпирическую”) и рефлексивную (или “систематическую”). В первой из них вопрос выступает в ви­де простой потребности, гипотеза — в виде сенсо-моторного поиска вслепую, а контроль — в виде простого ряда неудач или успехов. И лишь во второй форме интеллекта потреб­ность отражается в вопросе, поиск вслепую интериоризуется в поиск гипотез, а контроль предвосхищает опытные реше­ния путем “осознания отношений”, вполне достаточного для отстранения ложных гипотез и сохранения правильных.

Таковы были общие теоретические представления, когда Клапаред приступил к анализу проблемы генезиса гипотезы в рамках психологии мышления. Постоянно подчеркивая очевидную роль, которую сохраняет поиск вслепую в самых развитых формах мысли, Клапаред в то же время был вынужден, отдавая дань своему методу “высказанной рефлексии”, помещать такой поиск не в исходной точке интеллектуально­го движения, а, так сказать, за его пределами, в крайнем слу­чае непосредственно перед ним (причем все это могло иметь место только в том случае, когда имеющиеся данные значительно превышают возможности понимания субъекта). Исход­ной же точкой, по мнению Клапареда, является следующий акт поведения, важность которого до тех пор не была выявле­на: при наличии определенных данных относительно пробле­мы и при условии, что поиск однажды уже был ориентирован потребностью или задачей (посредством механизма, который сам по себе пока рассматривается как таинственный), сна­чала осуществляется понимание совокупности отношений на основе простых “импликаций”. Эти импликации могут быть правильными или ложными. Если они правильны, опыт удерживает их. Если же они ложны и противоречат опыту, то тогда и только тогда начинается поиск вслепую. Он, сле­довательно, появляется только как суррогат или дополнение, то есть как акт поведения, производный по отношению к исходным импликациям. Поэтому поиск вслепую никогда не бы­вает чистым, заключает Клапаред; он частично направляется задачей и импликациями и фактически может быть случай­ным лишь в той мере, в какой исходные данные слишком сильно выходят за пределы возможностей этих предвосхи­щающих схем.

В чем же состоит такая импликация? Именно в ответе на этот вопрос концепция Клапареда наиболее широко вы­являет свое значение и переходит в сферу проблем, непо­средственно связанных как с навыком, так и с самим интел­лектом. Импликация оказывается в сущности почти тем же самым, чем была старая ассоциация у классических психоло­гов, с той разницей, что она подкрепляется чувством необхо­димости, вытекающим теперь уже изнутри, а не извне. Она является проявлением “примитивной тенденции”, вне кото­рой субъект ни на одном уровне не мог бы использовать опыт (р. 104). Она не только не обязана своим происхождением “повторению пары элементов”, а, наоборот, сама является ис­точником повторения сходного и “рождается уже во время первой встречи элементов этой пары” (р. 105). Опыт может, следовательно, ломать ее или подтверждать, что он не в состоя­нии ее создать. И именно тогда, когда подкрепление опыта требует сопоставления, субъект достигает этого с помощью импликации. Ее корни следовало бы, по сути дела, искать в “законе сращения” В. Джемса, объясняющем ассоциацию: “Закон сращения порождает импликацию в плане действия и синкретизм в плане представления” (р. 105). Клапаред при­ходит, таким образом, к тому, что при помощи импликации интерпретирует условный рефлекс: собака Павлова выделя­ет слюну при звуке колокольчика после того как она слыша­ла его одновременно с видом пищи, потому что в этом случае звук имплицирует пищу.

Теория поиска вслепую оказывается перевернутой, и сам процесс этого переворачивания заслуживает внимательного изучения. Начнем с внешне второстепенного момента. Не яв­ляется ли псевдопроблемой попытка выяснить, каким образом задача или потребность ориентируют поиск, словно они су­ществуют независимо от поиска? В самом деле, задача и сама потребность выражают действие механизмов, уже образовав­шихся ранее и находящихся просто в состоянии мгновенной неуравновешенности: потребность сосать грудь предполагает наличие завершенной организации аппаратов сосания. А если обратиться к другому полюсу развития, то за вопросами типа “что это?”, “где?” и т. п. стоят уже сконструированные цели­ком или частично классификации, пространственные струк­туры и т. д. (гл. 2). Следовательно, схема, ориентирующая поиск, — необходимая предпосылка для объяснения появле­ния потребности или задачи. Потребность, задача и, наконец, поиск выражают, таким образом, лишь акт ассимиляции ре­альности в рамках этой схемы.

Правомерно ли, исходя из этого, понимать импликацию как первичный фактор, одновременно и сенсо-моторный. и интеллектуальный, источник как навыка, так и понима­ния? Само собой разумеется, что этот термин употребляется в данном случае не в логическом смысле — как необходимая связь между суждениями, а в очень общем смысле — как отно­шение какой-либо необходимости. Итак, порождается ли та­кое отношение двумя элементами, которые индивид впервые видит вместе?Иными словами, повторяя пример Клапареда, порождает ли черная кошка, впервые увиденная младенцем, отношение “кошка имплицирует черное”? Если субъект ре­ально увидел два элемента впервые, без аналогий и без пред­восхищений, то они, несомненно, окажутся сразу же включенными в одно перцептивное целое — в гештальт, в другой форме выражающий закон сращения Джемса или синкре­тизм, на который ссылается Клапаред. Тот факт, что здесь име­ет место нечто большее, чем просто ассоциация, становится еще очевиднее в ситуациях, когда целое образуется не за счет объединения двух элементов, сначала воспринятых по от­дельности, а за счет их непосредственного слияния путем структурирования целого. Но это еще не связь необходимо­сти, а лишь начало возможной схемы, которая будет порож­дать отношения, воспринимаемые как необходимые, только при условии превращения ее в реальную схему на базе пере­становки или обобщения (то есть применения к новым эле­ментам), то есть если она будет открывать путь ассимиляции. Следовательно, именно ассимиляция является источником того, что Клапаред называет импликацией. Выражаясь схе­матически, индивид не будет приходить к отношению “А имплицирует х” при восприятии первого А вместе со свойством х,а будет подведен к отношению “Ад имплицирует х” в резуль­тате ассимиляции Ад в схеме (А), которая создана именно ас­симиляцией Ад = А. Поэтому у собаки, выделяющей слюну при виде пищи, выделение слюны при звуке колокольчика будет происходить только в том случае, если она ассимили­рует этот звук как указатель или часть всего акта в данной схеме действия. Клапаред совершенно прав, когда говорит, что импликация порождается не повторением, а появляется только в ходе повторения. Потому что импликация — это внутренний продукт ассимиляции, который обеспечивает повторение внешнего акта.