Россия — наша страна, и мы ее частица. И в конечном итоге именно мы отвечаем за все, что произошло или может произойти. 9 страница

Сам термин “Древняя Русь” нам привычен, но имеет различные толкования. По мнению многих историков, и, прежде всего, С.М.Соловьева, он появился в XV в. и был связан с необходимостью политического обоснования претензий Ивана III на все территориальное наследие Рюриковичей. И такое объяснение имело под собой серьезные основания, поскольку условия формирования восточнославянского государства появляются, по крайней мере, в VI в.

Значительный исторический период между VI и IX столетиями — время перехода от первобытной общины к феодальным отношениям, время создания экономических, социально-политических, духовно-нравственных предпосылок создания раннефеодального государства. Процесс возникновения государственности из недр первобытного общества — явление, исключительно медленное и постепенное. Подтверждается это тем, что в новом феодальном быту во многом сохранялись старые патриархальные понятия (вервь, князь, челядь, отрок), обозначавшие: родовую общину, домовладыку, младших членов семьи или рода. Главным в понимании такого процесса является выяснение того исторического момента, когда государство стало насущной необходимостью, и заменило внешне сходные с ним органы племенного управления. Следует учитывать два параллельно идущих процесса: первый — медленный, подспудный распад родовых отношений и рождение феодальных; второй — более яркий и заметный для современников — формирование крупных политических образований, массовая колонизация, покорение соседних племен, соперничество с мировыми державами.Второй ряд явлений обусловлен первым, вытекает из него и зависит от стадии трансформации старого.

Комплекс предпосылок образования государства у восточных славян был связан, прежде всего, с развитием производительных сил у земледельческих племен. Выражалось это в появлении таких орудий труда и такого количества уже расчищенных и распаханных земель, которые позволили сократить размеры трудового коллектива до одного “дыма”, до одного “рада”, то есть, до одной крестьянской семьи. Особенно это характерно для южных районов, в отличие от северных, где вплоть до VIII в. сохранялись кровнородственные отношения.

Немаловажную роль в формировании раннеславянской государственности сыграло появление “соседской общины”, способной вынести тяжесть классовой организации общества. Ее возникновение было связано, прежде всего, с распадом родовых отношений, которое привело к созданию хозяйственно самостоятельных семей на базе соседских отношений.

Если проанализировать структуру древнерусских поселений VIII в., то можно увидеть достаточно сложную картину: имущественное неравенство, появление дружин, различные условия быта, возникновение огромных укрепленных сел с тысячным населением. Ослабление родовых связей и превращение единого трудового коллектива в совокупность самостоятельных семей сделало их более беззащитным, более доступными для экономического и внеэкономического принуждения. Хозяйственная устойчивость семьи стала крайне низкой (зависимость от природных условии, неурожаи, демографическая ситуация, вооруженное насилие и т.д.). Все это обусловило появление новой структурной формы, придававшей некоторую устойчивость обществу в целом. Ею стал феодальный двор с его стадами скота, запасами зерна, с его запасами “тяжкого товара” — кузнечной продукции, вооруженной охраной. Боярская усадьба стала ячейкой нарождающегося феодализма. Здесь накапливались людские и материальные резервы, создавались условия для расширенного воспроизводства и создания избыточного продукта, главного фактора в развитии внутреннего и внешнего торгового оборота.

Развитие торговли, прежде всего, международной, безусловно, положительно повлияло на формирование государственности у восточных славян. Она получила дополнительное стимулирование в рассматриваемый период, что подтверждается многочисленными археологическими находками. В местах поселений встречаются римские и арабские монеты. Клады восточных монет VII — начала IX в. распространены в Приднепровье, на Оке, в Поволжье, Новгородской земле. Одним из важнейших торговых путей того времени был путь “из варяг в греки”: через Западную Двину и Волхов с его притоками, а там, где эти реки протекают близко к Днепру, суда через систему волоков перетаскивались в Днепр, доходили до Черного моря и далее вдоль морского берега — до Византии. Полностью этот путь сложился в IX в. Другим торговым путем, одним из древнейших на территории Восточной Европы, был Волжский торговый путь, связывавший Русь со странами Востока. Связь с Западной Европой поддерживалась также по сухопутным дорогам.

В процессе развития внутриобщинных отношений появилось и имущественное неравенство. К нему приводило уничтожение принудительного родового принципа уравнительного распределения, замена родовой собственности семейной и личной, неравномерное накопление прибавочного продукта. Феодалы-бояре не были благотворителями для разорявшейся части крестьянства. Войной и голодом, применяя вооруженное насилие, выбирая наиболее слабые участки среди “сельских миров”, они постепенно утверждали свое господство, порабощая слабых, превращая их в холопов и другие категории зависимых людей. Этот многогранный, зачастую противоречивый процесс, приводил к выделению племенной знати, которая впоследствии стала основой формирования класса феодалов. Разумеется, общие успехи земледелия, скотоводства, ремесла и торговли увеличивали долю, получаемую “мирскими” и племенными властями, князьями, старейшинами, воеводами, волхвами.

Экономические возможности названных социальных групп стали основным условием их трансформации в военно-политическую элиту общества. Это был закономерный процесс, характерный и для западной цивилизации на ранних этапах формирования государственности.

Наличие союзов славянских племен, где превалировали территориально-экономические и военно-политические связи, также явилось серьезной предпосылкой формирования государственности на территории восточных славян. Союз племен являлся своеобразным протогосударственным образованием в условиях перехода к классовому обществу. У восточных славян их количество в рассматриваемый период колебалось от десяти до пятнадцати. По арабским источникам сохранились названия некоторых их них: Савня, Артания, Куяба. Создание племенных союзов, постепенное укрепление государственных начал в жизни восточных славян обусловливались и внешними причинами. На протяжении веков они вели борьбу со степными народами. Под ударами русских дружин пал Хазарский каганат, которому длительное время ряд славянских племенных объединений платили дань. Но угроза со стороны “Степи” не уменьшилась — на очереди было соперничество с печенегами и половцами. И, наконец, постепенно сформировалась достаточно эффективная система управления. Б.Н.Рыбаков обратил внимание на это обстоятельство и подчеркнул, что во многих союзах племен существовала уже обособившаяся от общества, но еще не оторвавшаяся от него окончательно, княжеская власть. Причем, в ряде союзов проявлялись признаки возможности передачи власти по наследству. ПВЛ сохранила некоторые данные об организации управления и Древлянской земле. Во главе управления — князь (княжеская власть здесь давняя, традиционная), “держат землю”, то есть управляют ею, “лучшие мужи”, права которых периодически подтверждает “земля” (народное собрание), грады управляются “старцами градскими” (выборные старейшины).

К числу духовно-нравственных предпосылок возникновения государственности необходимо отнести ментальность народов, населявших территорию Древней Руси. Именно эта сторона государствообразующего процесса привнесла то особенное, что затем отличало Новгородско-Киевскую Русь от европейских и азиатских стран. Восточных славян в этот период отличало: общинная психология; родовые пережитки; сильное влияние язычества; вечевая организация политической жизни; слабое развитие крупного землевладения; существование патриархального рабства. Подобное сказывалось на особой роли городов на Руси; системе управления; строительстве военной организации. Особенно следует акцентировать внимание на том, что, занимая к началу IX в. огромные территории, во много раз превышавшие земли большинства европейских государств, славянские племена, земли, княжения, союзы, в сущности, были уже готовыми классовыми протогосударствами афинского типа, в силу сложившейся системы управления, близкой к стилю античных городов-полисов.

Многие предпосылки образования Древнерусского государства аналогичны тем, что сложились в других странах Европы:

Ø развитие производительных сил;

Ø формирование соседской общины;

Ø развитие торговли;

Ø рост имущественного неравенства;

Ø наличие системы управления;

Ø наличие союзов племен;

Ø выделение племенной знати. Такие же процессы протекали в Империи Каролингов, Болгарии, Венгрии, Польше и др. Однако в зарубежной и отечественной литературе получила распространение так называемой “норманской теории”. Вокруг нее немало сломано копий, затуплено мечей не только в научных дискуссиях, но и политизированных полемиках. Причем, эта полемика, скорее запутала, чем исследовала вопрос, например, о происхождении термина “Русь”. Норманская теория, хотя вокруг нее, в последнее время и стихла полемика, заслуживает, однако, отдельного рассмотрения. Речь идет о призвании варягов.

Летописный рассказ об этом событии по-разному интерпретируется историками. Сторонники так называемой норманнской теории, основоположниками которой принято считать работавших в России немецких историков Готлиба Зигфрида Байера (1694 – 1738) и Герарда Фридриха Миллера (1705 – 1783), порой преувеличивают роль скандинавских воинов в становлении Русского (восточнославянского) государства. Общеизвестно, что официальное распространение норманнская теория получила в 30 – 40-е годы XVIII века во времена “бироновщины”, когда многие высшие должности при дворе были заняты немецкими дворянами. Впервые против этой теории выступили ученые, в особенности, М.В.Ломоносов. Надо полагать, что эта реакция была вызвана естественным чувством ущемленного достоинства. Кроме того, М.В.Ломоносову пришлось вести тогда борьбу против иноземного засилья в Российской академии наук. Именно тогда начался спор по норманнской проблеме. Полемика нарманистов и антинорманистов уже в XIX в. “была борьбой двух русских монархических концепций”[66]. В дальнейшем она меняла свою форму и содержание. Загвоздка в том, что противники норманнской концепции не могли опровергнуть постулаты данной теории из-за того, что изначально стояли на неверных позициях, признавая достоверность летописного рассказа-первоисточника, и спорили лишь об этнической принадлежности славян. Так, А.Е.Пресняков полагал, что “норманистическая теория происхождения Русского государства вошла прочно в инвентарь научной русской истории”[67]. Далее в развитии спора между сторонниками норманнской теории и антинорманистами произошли кардинальные изменения. Это было вызвано некоторым всплеском активности антинорманистского учения, который произошел на рубеже 30-х гг. XX в. На смену ученым старой школы приходили ученые молодого поколения. Но вплоть до середины 30-х гг. у основной массы историков сохранялось представление о том, что норманский вопрос уже давно решен в норманистском духе.

Первыми с антинорманистическими идеями выступили археологи, направившие свою критику против положений концепции шведского археолога Т.Арне, опубликовавшего свою работу “Швеция и Восток”. Археологические исследования русских археологов 30-х гг. дали свои материалы, противоречащие концепции Арне. Важную роль при этом сыграл выработанный советскими археологами критерий решения вопроса об этнической принадлежности погребальных памятников. Было установлено, что решающим моментом является не наличие в погребении тех или иных вещей, а весь погребальный комплекс в целом.

Такой подход позволил В.И.Равдоникасу на основании произведенных в конец 20-х годов раскопок курганных могильников Юго-Восточного Приладожья подвергнуть критике утверждения Т.Арне о существовании в этой местности норманских колоний и установить, что могильники принадлежали местному прибалтийско-финскому племени[68].

А.В.Арциховский подверг критике утверждение норманистов о существовании норманских колоний в Суздальской и Смоленской землях, показав, что и здесь большинство скандинавских вещей найдено в погребальных памятниках, в которых захоронение произведено не по скандинавскому, а по местному обычаю[69].

Особого внимания заслуживает тот факт, что более пятидесяти ученых на протяжении двух веков занимались проблемой скандинавских заимствований в русском языке. Норманисты хотели показать, что многие предметы и понятия в русском языке имеют скандинавское происхождение. Специально для этого шведский филолог К.Териквист провела огромную работу по поиску и отсеиванию из русского языка скандинавских заимствований. Результат был совершенно неутешителен. Всего было найдено 115 слов, абсолютное большинство из которых — диалекты XIX века, в наше время не употребляемые. Лишь тридцать слов — очевидные заимствования, из которых только десять можно привести в доказательство норманнской теории. Это такие слова, как “градин”, “тиун”, “ябетник”, “брьковск”, “пуд”. Такие слова, как “наров”, “сяга”, “шьгла” — употребляются в источниках по одному разу. Вывод очевиден.

Точно с таким же успехом исследователь А.Беклунд пытался доказать наличие на территории русского государства скандинавских имен.

Вообще, если внимательно разобрать все данные, вроде бы поддерживающие норманскую теорию, они непременно повернуться против нее. К тому же норманисты используют иные источники, чем ангинорманисты, и, в большинстве своем, эти источники западные, например, три жития Отгона Бамбергского. Такие источники часто фальсифицированы и предвзяты. Источники же, которые можно брать на веру, — византийские, например, совершенно четко указывают на то, что нельзя смешивать Русь с варягами. Русь упоминается раньше, чем варяги, русские князья и дружины молились либо Перуну, либо Христу, но никак не скандинавским богам. Также заслуживают доверия труды Фотия, Константина Багрянородного, в которых ничего не говорится о призвании варягов на Русь. Совокупность всех источников позволяет говорить о несостоятельности норманнской теории. Кроме этих неопровержимых доказательств, существует множество других — таких, как доказательство славянского происхождения названий днепровских порогов, некоторые археологические данные. Все эти факты развенчивают норманнскую теорию.

Итак, версия о привнесенном государстве, о заимствовании идеи государственности представляется не слишком убедительной. С точки зрения современного уровня накопления исторических знаний по проблеме картина вырисовывается следующая. Чужеродные элементы социальной жизни будут отторгнуты, если нет достаточно благоприятных условий для их развития. В данной связи авторский коллектив данного учебного пособия выражает несогласие с позицией Р.Пайпса, профессора русской истории Гарвардского университета. Он утверждает, что древнеславянское государство — это следсвие, “почти побочный продукт заморской торговли между чужими народами, варягами и греками”[70]. Мы полагаем, что американский профессор здесь допускает излишнюю категоричность, упрощенность суждений по сложной исторической проблеме, коей является тема генезиса древнерусского государства. Нам также кажутся весьма дискуссионными, хотя и небезынтересными, и такие суждения Р.Пайпса. Крупный американский историк утверждает, что в России, в отличие, например, от Англии после норманского завоевания, “норманская верхушка продолжала сохранять полуколониальный характер: свой главный интерес она видела не в сельскохозяйственной эксплуатации земли, а в извлечении дани”. В то же время, полагают авторы настоящего учебного пособия, с определенной долей условности, но можно согласиться с другим обобщением Р.Пайпаса: “Перед нами тип политического образования, характеризующийся необычайно глубокой пропастью между правителями и управляемыми”[71].

При анализе норманской теории весьма важным в опровержении ее тезисов становится следующий аргумент: скандинавские племена в ix в. сами еще не знали государственности. Наиболее активная часть норманнских воинов была организована в вооруженные шайки мореходов-разбойников — в отряды викингов. Возглавлявшие их конунги были военными предводителями, но не монархами. Викинги терроризировали прибрежные районы Европы, заходили даже в южные моря, порой оседали в захваченных областях (например, в Нормандии — на западе Франции, на востоке Британии, в Сицилии). Завоеватели охотно перенимали нравы и обычаи покоренных народов (германских и германо-романских), усваивали присущие тем формы общественной организации. Племена Скандинавии, как и восточные славяне, в IX в. были уже подготовлены к созданию государственных форм власти. В Западной Европе, где подобные формы сложились задолго до появления отрядов викингов, скандинавские вожди-завоеватели могли просто возглавить готовые государственные структуры. В Восточной Европе таких структур не было, как не было и норманнского завоевания.

Государство восточных славян сложилось не благодаря скандинавам, но при их активном участии. Вместе с тем, преуменьшение роли скандинавов (варягов) в политических процессах, происходивших в восточнославянском обществе, столь же неуместно, как и буквальное понимание летописного сообщения о варяжских князьях, создавших русское государство. Крайний антинорманнизм, т.е. попытки доказать абсолютную самобытность славянской государственности, вступает в противоречие с известными нам фактами. Разрушение родовой организации и переход к более сложным формам социальной жизни происходят в результате внутреннего развития общества. Однако эти процессы протекают не в каком-то изолированном и “этнически чистом” пространстве. Смешение родов и племен, преодоление былой замкнутости, установление регулярных сношений с близкими и дальними соседями — все это характерные черты продвижения общества к государству.

Уже протогосударственная власть (в союзах племен) противопоставлялась власти традиционной (авторитету родовых старейшин). Союзы племен крайне редко обладали этнической однородностью. Это обстоятельство, как и отсутствие развитого этнического самосознания у обитателей Европы I тысячелетия н.э., облегчало передачу высшей власти чужеплеменным вождям. Пришлые военные предводители, не обремененные грузом родовых традиций, во многих случаях были наиболее подходящими кандидатами на первые роли в союзах племен, в особенности, тогда, когда межплеменные противоречия и споры старейшин угрожали самому существованию этих союзов. Так что ситуация, в которой оказались населявшие север Восточно-Европейской равнины славянские и финские племена, была вовсе не уникальной, а, скорее, типичной.

Как сообщает летопись, словене ильменские, кривичи, чудь, весь и, возможно, меря в середине IX в. (традиционная дата — 862 г.) обратились к известному в тех краях варяжскому конунгу Рюрику с просьбой возглавить объединение нескольких племен (точнее — союзов племен). По предположению В.О.Ключевского, этому событию предшествовало иное: какая-то другая (неподвластная Рюрику) группа варягов предприняла попытку силой оружия покорить названные в летописи славянские и финские племена (или некоторые из них)[72]. Заморские пришельцы-викинги были изгнаны, но племенные союзы не смогли организовать достаточно прочное объединение, способное обезопасить славяно-финские земли от новых вторжений. Тогда возникла мысль о приглашении Рюрика с дружиной в качестве надплеменной силы. Возможно, приглашавшие варягов князья и старейшины смотрели на Рюриковых воинов только как на наемную (союзную) рать, однако в действительности пришельцы (выполнявшие, по справедливому замечанию С.М.Соловьева, также функции арбитров, нейтральных “третьих судей”[73]), получили не только военную, но и гражданскую власть, постепенно обретшую государственные формы. Во всяком случае, держава Рюрика, объединенная не столько силой оружия, сколько общими интересами славянских, финских племен и пришлых варяжских воинов, явно переросла рамки племенного союза.

Варяжское происхождение властителей этой державы можно счесть в известной мере случайным, но совсем не удивительным фактом. Норманны появлялись на территории, которую вскоре стали называть Русью, Русской землей, задолго до Рюрика. Группы полувоинов-полукупцов осваивали путь из варяг в греки. Их военно-торговые экспедиции (из Балтийского моря через Неву, Ладогу, Волхов, Днепр и Черное море к Константинополю) влияли на хозяйственную и политическую жизнь славян, обитавших вдоль этого пути. Возможно, что славяне организовывали и самостоятельные походы на юг, в византийские владения; есть свидетельства и о совместных славяно-норманнских акциях. Варяги чаще всего выступали в роли наемников или союзников славянских племенных князей, что не исключало, конечно, и военных столкновений между местным населением и пришельцами из Скандинавии. Но относительно малочисленные варяжские дружины не могли рассчитывать на насильственное подчинение обширных пространств Восточно-Европейской равнины. Удаленность славянских и финских земель от моря почти исключала возможность внезапного нападения (именно внезапность неоднократно приносила успех викингам в покорении прибрежных западноевропейских городов). Тем не менее, нельзя полностью отвергать вероятность временного подчинения варягам славянских городов. (Эти города в IX в. были и торговыми, и военно-политическими центрами.) Так могли возникать политические образования, которые В.О.Ключевский называл варяжскими княжествами, противопоставляя их городовым областям, развивавшимся более мирно, без установления власти чужеземных завоевателей[74].

Очевидно, что язык и этническая принадлежность властителей, занимавших со своими дружинами стратегически ценные позиции в укрепленных городах, не имели решающего значения. Важнее другое: и варяжские княжества (подобные северной державе Рюрика или державе Аскольда и Дира, Рюриковых дружинников, без ведома своего предводителя захвативших Киев), и городовые области обладали, по крайней мере, некоторыми чертами государств. Засевшие в городах правители не только обеспечивали безопасность окрестного населения и собирали с него дань, но и пытались упорядочить общественную жизнь, подчинив ее единым для всей округи нормам.

Постепенно складывался новый порядок управления обширными территориями. Черты такого порядка можно увидеть уже в Рюриковой державе. Сам Рюрик вокняжился в Новгороде (вероятно, после кратковременного пребывания в более северном укрепленном поселении, основанном варягами,— в Ладоге). В Белоозере распоряжался Синеус, в Изборске — Трувор. Синеус и Трувор (как сообщает летописец, братья Рюрика) правили не самочинно, а сообразуясь с волей старшего брата, верховного правителя. В такой системе можно увидеть черты института наместников — представителей князя, обладавших ограниченным суверенитетом над подвластными землями.

Необходимо подчеркнуть, что некоторые историки, приверженцы крайнего антинорманизма, вовсе отрицают историчность фигуры Рюрика и летописного сообщения о призвании варягов. Для того чтобы признать это сообщение недостоверным, у нас нет серьезных оснований. Нельзя также убедительно опровергнуть и летописную версию объединения различных восточнославянских земель после смерти Рюрика. Летописец сообщает, что в 882 г. родственник и преемник Рюрика Олег сумел хитростью выманить варягов Аскольда и Дира из ранее захваченного ими Киева. Победа над киевскими князьями позволила политически объединить территории, расположенные вдоль пути из варяг в греки. (Олег, сделавший своей резиденцией Киев, продолжал властвовать и над новгородцами.).

Можно согласиться с критиками летописного сказания о призвании варягов в том, что еще до Рюрика, до Аскольда и Дира в Приднепровье сложился союз племен, в IX в. обретший явные черты государства. Однако признание самостоятельного, доваряжского возникновения государства полян с центром в Киеве не противоречит летописному свидетельству. Вполне возможно, что доаскольдово государство в Киеве и держава Рюрика сложились почти одновременно и независимо друг от друга. Можно допустить и то, что полянский союз племен, существовавший в благодатной, но опасной местности, приобрел черты государства даже раньше, чем объединение, возникшее на севере. Конечно, и необходимость постоянного отражения набегов кочевых племен, и возможность периодически организовывать грабительские походы или торговые экспедиции в богатые византийские владения, и опыт существования в Хазарском каганате — все эти факторы благоприятствовали быстрому огосударствлению власти киевских князей.

Таким образом, весьма вероятным представляется предположение о двух основных центрах восточнославянской государственности: в Киеве и Новгороде. С уверенностью можно утверждать, что в конце IX — начале Х в. оба эти центра входили в единое государство.На престол была призвана ославяненная скандинавская династия, ославяненная, видимо, во второй половине IX века, или к моменту прибытия в Киев Олега. На взгляд авторов, при всей дискуссионности проблемы призвания варягов на Русь, можно констатировать, что в исторической науке есть два обобщения, с которыми трудно согласиться:

Ø норманны сыграли на Руси ту же роль что и конкистадоры в Америке;

Ø норманны дали серьезный толчок экономическим и социальным преобразованиям в Древней Руси.

Подобные утверждения имеют под собой политизированную основу. Будет правильным полагать, что роль варягов в развитии Древнерусского государства не очень большая.

В данной связи уместно сказать о взглядах Стендер-Петерсена (1893 – 1963 гг.) — одного из крупнейших скандинавских ученых, специалиста по русской медиевистике. По отцу — датчанин, по матери — русский — этот ученый был прекрасным знатоком, глубоко уважал Россию, русский народ, его прошлое. Он никогда не задавался целью возродить неонорманизм, как это утверждает Б.А.Рыбаков[75]. В своих многочисленных трудах Стендер-Петерсен исследовал русско-скандинавские отношения. Он отрицал мнение, будто скандинавы были в IX — X в. были выше по уровню культуры, чем славяне, и совершенно справедливо указал, что советская историография (40 — 50-х гг.) упростила сложные вопросы русско-скандинавских связей в период Древней Руси.

Но Стендер-Петерсен доказывал, что название “Русь” — северного происхождения, а имена первых русских князей также скандинавские. В этом он был не более норманистом, чем, например, В.О.Ключевский. Датский ученый писал, что провести однозначную грань между норманистами и антинорманистами теперь уж не так легко, как это было в старину… В процессе создания русского государства “скандинавы сыграли не роль основателей или завоевателей, а роль более скромную, роль одного из многих исторических факторов”[76].

Вышеизложенное позволяет утверждать, что “норманская теория” как одна из дискуссионных проблем должна исследоваться очень взвешенно, опираясь на принципы объективности историзма, компаративизма. Вряд ли здесь уместно делить историков на “норманистов” и “антинорманистов”. ведь при таком делении вновь открывается печальная возможность введения в научный оборот политизированных ярлыков на фоне серьезной исторической проблемы. увы, в советской историографии мы это уже проходили…Так, Б.А. Рыбаков в своей работе “Киевская Русь и русские княжества в IX – XIII вв. (М., 1982) “наградил” ярлыками “норманистов” ученых А.П.Новосельцева, В.В.Бартолда, В.Ф.Минорского. Конечно, времена были уже далеко не сталинские. Ученых не расстреляли, но создали трудности — ограничили возможность публиковаться[77].

Одним из важнейших направлений формирования древнерусской государственности стало социально-экономическое развитие. Анализируя его содержание, следует отметить, что оно было тесно связано с процессом «собирания земель». Этот двуединый процесс включал в себя ряд этапов, а также связан с деятельностью многих русских князей (см. табл.1.).

Таблица 1