Система классов в капиталистическом обществе по М. Веберу

 

Класс	Позиция на рынке товаров	Позиция на рынке труда
Буржуазия (класс собственников капитала)	высокая	—
Профессионалы (класс интеллектуалов, администраторов и менеджеров)	—	высокая
Мелкая буржуазия (класс мелких предпринимателей и торговцев)	низкая	—
Рабочий класс	—	низкая

 

4) рабочий класс. Классовый конфликт с наибольшей вероятностью возникал между группами с противостоящими интересами, например, скорее между рабочими и менеджерами, нежели между рабочими и капиталистами[196].

Статусная стратификация, занимающая второе по важности место в модели М. Вебера, описывает иерархически расположенные страты в терминах социально признанного ранга. Ее основу составляют статусные группы. У Вебера статус формируется на основе нескольких критериев. В традиционном обществе титулы и звания жаловались первым лицом в государстве, закреплялись законом и/или традицией. В современном обществе статус формируется на основе профессиональных занятий[197].

Вебер мыслил статусную группу как вид социальной общности. Она выступает агентом коллективного действия. Если социальный класс - гетерогенное, внутренне раздробленное статистическое образование, то статусная группа — внутренне однородная и морально сплоченная общность. Именно с ней, а не с классом, чаще всего идентифицирует себя индивид. К статусным могут относиться также расовые, этнические и религиозные группы. Они чутко реагируют на нарушение своих границ, быстрее организуются для защиты общеколлективных ценностей и целей.

По мнению Ф. Паркина, Вебер подразделял статусные группы на два вида: 1) статусные группы, возникшие внутри социального класса благодаря разделению труда и частной собственности. О них писал еще Маркс, выделяя, в частности, внутри класса капиталистов финансовую и промышленную буржуазию, различая рабочий класс и люмпен-пролетариев, занятых производительным и непроизводительным трудом; 2) статусные группы, возникающие вне социальных классов, на их пересечении[198]. К внутриклассовым статусным группам следует отнести те страты, которые называются также средними классами современного капиталистического общества.

Межклассовые статусные группы не создаются разделением труда или производственной системой. Главные среди них — так называемые коммунальные группы, или общины. Они существуют во всех обществах. К межклассовым следует относить сословия, касты, религиозные и этнические группы. Каждая статусная группа культивирует чувство солидарности и сплоченности, внутреннего достоинства и превосходства над другими. Понятие “национальная гордость”, например, описывает чувство этнического самоуважения и морального превосходства.

Ярким примером статусной группы выступает у Вебера бюрократия, которая, как любая другая коллективность, борется за сохранение внутригрупповых ценностей, целей и интересов, проявляет солидарные действия с себе подобными и т.д. В отличие от партии она не борется за политическую власть и установление своего господства революционным или легитимным, на основе выборов, путем. Бюрократия располагается по всей управленческой пирамиде и незримо контролирует распределение ресурсов. Необходимая для сохранения своей жизнедеятельности власть у нее имеется в силу должностного положения. Специальный этос бюрократии заключается в культивировании секретности и профессионального мастерства. Она не является исполнительным комитетом другого класса, но скорее организованной статусной группой. В техническом смысле бюрократия не является классом и не может на равных с ним участвовать в борьбе за власть. Бюрократия — самая мощная и влиятельная из всех статусных групп. Она контролирует служебную карьеру других, распределение ресурсов общества, не обладая при этом

 

привилегиями собственника и преимуществами рыночной монополии[199].

Если классы различались друг от друга жизненными шансами, то статусные группы — стилем жизни. Стиль жизни выступает у Вебера понятием, конкретизирующим статусные почести, т.е. дарованными, узурпированными или достигнутыми привилегиями, а также уважением, каким пользуется данная группа в общественном мнении. Стиль жизни выражается в особой субкультуре и манерах поведения людей.

 

Подобно тому как в разделе о классах Вебер употребляет понятие классовой ситуации, в главе о статусных группах он пользуется термином “статусная ситуация”. Если первое понятие у него носит исключительно экономический характер, то второе — социальный и политический. В средневековой Европе некоторые статусные группы, в частности духовенство и дворянство, официально жаловались со стороны короля и парламента особыми привилегиями, например освобождением от воинского постоя. Напротив, современное общество лишено любых привилегий, которые назначаются группе или индивиду, в связи с чем Вебер писал, что так называемая современная чистая “демократия”, означает такой порядок, при котором никто не имеет узаконенных привилегий[200]. Хотя в демократическом обществе формально все равны, неформально люди предпочитают общаться, выходить замуж, создавать бизнес или отдыхать с представителями свoегo круга. При этом под социальным кругом прежде всего понимается статусная группа, а не класс. Все, кто находится в “своем кругу”, находится в одинаковой статусной ситуации.

Если классы, согласно Веберу, присущи только капитализму, то статусные группы свойственны всем историческим эпохам. Они представляют некие стратификационные универсалии, подобно выделенным когда-то Дж. Мердоком культурным универсалиям, которые присущи всем типам культуры. Выразим вывод графически (схема 8.3).

Как видим, статусные группы охватывают доиндустриальное, индустриальное и, как показывают современные статистические данные, постиндустриальное общества. Напротив, классы присущи только индустриальному обществу и лишь отчасти постиндустриальному, поскольку, как думают некоторые зарубежные и отечественные социологи, мы движемся к постклассовому обществу. В частности, по мнению В.Л. Иноземцева, в постиндустриальном обществе произойдет деструкция рыночного хозяйства и стоимостных отношений, основанных на частной собственности, материальные факторы и утилитарные цели отойдут на задний план, уступив место знаниям,

Схема 8.3. Классы и статусные группы

в теории стратификации М. Вебера

 

творчеству и информации, сформируется новая система ценностей и приоритетов. Новый тип общества правильнее именовать посткапиталистическим или даже постэкономическим[201].

С одной стороны, классический капитализм подорвал ту социальную основу, на которой покоились старые статусные группы, а именно общественное признание, неформальный престиж, личные почести. Рынок сделал социальные отношения безличными. С другой стороны, он сохранил сам институт статусных групп и подвел под них иную, прежде всего профессиональную, основу. Статусные группы сегодня не исчезли, поскольку сохраняются территориальные, религиозные, этнические группы. Более того, межэтнические и межрелигиозные конфликты между этими статусными группам выходят сегодня на первый план. Важными остаются гендерные отношения, которые никак не относятся к классовым.

Вебер полагал, что в моменты стабилизации общества статусные группы и статусная стратификация укрепляются. В периоды же экономического кризиса возрастает роль классовой стратификации[202].

Статусные группы не остаются неизменными. Поскольку социальная структура традиционного общества покоилась преимущественно на приписываемых (аскриптивных) статусах, то и статусные группы раньше формировались именно по этому признаку. Феодальная аристократия — яркий пример статусной группы, основанной на предписанных критериях. Напротив, в структуре современного общества преобладают достигаемые статусы, соответственно этому изменилась база формирования статусных групп. Преобладающее их количество относится к профессиональным, а профессия — это позиция, которую индивид достигает и которую ему заранее никто не предписывает.

Другое характерное качество статусной группы — ее престиж. Если классы различаются в современном обществе по объективным, независящим от мнения и взглядов людей критериям, скажем, доходам, то статусные группы свой высокий или низкий престиж получают через общественное мнение. Если за мафией закрепился низкий престиж, то каким бы богатым ни был крупный мафиози, его престиж останется не только низким, но даже негативным. Престиж может состоять в привилегии носить специальный костюм, есть особые блюда, запрещенные для остальных, отдыхать в недоступных другим местах и т.д.

Престиж, или в терминологии Вебера статусная почесть, обозначает любое качество, присваиваемое группе большинством людей. Это как социальный ярлык, им наделяют или в нем отказывают. Профессия физика в 60-е годы пользовалась высоким престижем в СССР, а бухгалтера — низким. В современной России они поменялись местами. В данном случае престиж прочно связан с экономическим статусом данных видов занятий. В других случаях он может никак не связываться с материальными факторами, тем не менее серьезно изменяться. Так, престиж члена компартии в 60—80-е годы был очень высоким, поскольку открывал неограниченные служебные перспективы, а в 90-е годы признаваться в своем партийном прошлом для многих стало стыдным.

Внедрение Вебером понятий “статус” и “статусная группа” явилось, по мысли Ф. Паркина, крупной научной новацией, направленной против односторонностей чисто классового подхода, особенно против марксистского тезиса о неизбежной классовой поляризации общества[203]. Тезис Маркса о классовой поляризации общества предполагал, что по мере углубления кризиса капитализма два главных класса становятся все более гомогенными. Промежуточные прослойки исчезнут. В противоположность этому Вебер утверждал, что статусные группы, существующие внутри каждого из двух основных классов капиталистического общества, будут укрепляться и солидаризироваться внутри себя. Поскольку разделение труда со временем усложняется, классы становятся все более гетерогенными и все менее солидарными.

Благодаря теории Вебера можно анализировать общества, которые не поддаются изучению с помощью Марксовой концепции, а именно те, которые нельзя отнести к классовым. Так, индийское общество стратифицировано на основе каст, которые относятся к статусным, а не классовым группам. Хотя границы между кастами очень жесткие, они мало связаны с богатством и владением средствами производства[204]. Каста, как любая статусная группа, определяется в терминах стиля жизни: какое занятие индивид выполняет, на ком он женат, что предпочитает есть, кто его родители.

Статусная стратификация отличается от классовой стратификации рядом особенностей. Во второй богатство является главным критерием возвышения человека, а в первой оно не единственный критерий. Парвеню не может достичь высокой позиции в статусной стратификации, если его руки замараны в грязных делах — добывании денег нечестным способом. В обществе, где статусная стратификация господствует, а классовая только набирает силу, престиж первой выше. Именно поэтому купцы, банкиры или промышленники XIV— XIX вв. — обладатели высоких позиций по критерию богатства, не довольствовались своим званием, но покупали дворянские титулы и звания как признаки высокого положения в статусной стратификации[205].

В современном капитализме статусная стратификация уступает место классовой, однако продолжает сохранять свои позиции статусная власть.

 

Третьим измерением стратификации у Вебера выступает политическое измерение, связанное с партиями и борьбой за власть. То, что сфера политики связана с борьбой за власть, — это азбучная истина. Она еще раз доказывается Вебером, который считает, что два первых измерения — социальное и экономическое — в конечном итоге подчинены третьему, политическому, измерению. В работе “Основные понятия стратификации” Вебер пишет: “Сейчас мы можем сказать: “классы”, “статусные группы” и “партии” — явления, относящиеся к сфере распределения власти внутри сообщества”[206].

Классы — это номинальные группы, т.е. статистические совокупности людей, которые все вместе, как классовое целое, не способны к организованному действию. К нему готова только часть класса, сплотившаяся вокруг какой-либо партии. В отличие от класса статусная группа — это реальное сообщество, которое само может выступать субъектом социального действия, хотя и у нее тоже может быть своя партия. Таким образом, борьба между классами или группами людей, если говорить об их стремлении к власти и мыслить их как о возможных субъектах коллективного действия, проходит только через посредников, в роли которых выступают партии.

Вебер полагал, что между двумя классами может развернуться классовая борьба, успех в которой будет на стороне тех, кто лучше организован. Самой мощной организацией класса (а в предшествующих капитализму типах общества — статусной группы) является партия. Ее не следует понимать лишь как политическую организацию. Партия, отталкиваясь от этимологии, выступает организованным представителем части населения. В этом смысле профессиональные союзы рабочих, ученых, предпринимателей, лоббистские группы, протестные движения суть разновидности партии. Главное, чтобы организованная группа, неважно как она называется, в явной или латентной форме стремилась к власти, т.е. организованному навязыванию своей воли, а также к контролю над ресурсами.

Поскольку иерархия и неравенство тесно связаны с властью, то, следуя логике Вебера, социальную пирамиду можно вполне отождествить с пирамидой власти. В таком случае искать критерии стратификации означает то же самое, что искать источники достижения власти. Возможно, поэтому, считает П. Саундерс, в стратификации Вебера интересовали преимущественно механизмы власти и доминирования.

Как уже говорилось, в основу иерархии и основанной на ней стратификации Вебер положил три фактора — собственность, власть и престиж. Различия в собственности порождают экономические классы; различия в доступе к власти порождают политические партии, а различия в престиже дают статусные группы, или страты.

Он предположил, что к власти, обладая ею в разной степени, можно прийти тремя способами. Во-первых, власть может быть следствием неравного доступа людей к контролю над материальными ресурсами общества. Если один владеет тем, чего добивается другой, то он обладает определенной властью и доминирует над ним. Вебер назвал подобную ситуацию классовой властью. Во-вторых, власть может явиться функцией статуса и престижа. Если один убежден или просто верит в то, что другой обладает каким-либо социальным превосходством, то он непременно будет оказываться под его влиянием. Данный вид называется социальной властью. Она присуща статусным группам, но не классам, которые необходимо отличать от них. В-третьих, одна группа людей может доминировать над другой благодаря помощи государственных учреждений, то ли прямо, будучи таковым, то ли косвенно, исподволь влияя на принятие государственных решений. Вебер считал, что государство — один из институтов общества, обладающий законным правом принуждать людей что-либо делать. Если кто-то не платит налоги, выдает государственную тайну или запрещает своим детям обучаться в школе, то его вполне могут подвергнуть заточению в тюрьму. Использование легитимного принуждения Вебер называл политической властью и связывал с деятельностью партий, под которыми он понимал не только формально зарегистрированные политические организации, но любые организованные группы людей, оказывающих влияние на деятельность государства[207].

 

В отечественной дореволюционной социологии сосуществовали различные подходы к трактовке теории классов[208]. Наиболее заметную роль играли марксистский, “распределительный” и “организационный” подходы. В “распределительной” теории (М. Туган-Барановский, В. Чернов и др.) классообразующим признаком выступал доход, его виды и размер; “организационная” теория (А. Богданов, В. Шулятиков) акцентировала внимание на роли в общественной организации труда. В полемике с ними складывалась и третья, “стратификационная” теория (П. Сорокин, К. Тахтарев и др.), в соответствии с которой основой классов являются несколько статусных признаков: профессиональный, имущественный, правовой и множество дополнительных черт (сходство вкусов, образа жизни, убеждений и т.д.). В 1919-1920 гг. П. Сорокин, в свою бытность директором “Социологического Института”, собирал эмпирический материал по изменению социальной структуры населения Петрограда и изменениям в уровне жизни разных слоев населения за годы войны и революции.

На международных социологических конгрессах (Париж- 1903 г., Лондон — 1906 г.) с докладами об историческом развитии классов и сословий выступили русские социологи М. Ковалевский, Е. де Роберти, И. Лучицкий. Получили известность работы В.М. Хвостова, А.И. Стронина, С.И. Солнцева, К.А. Пажитнова, Г.Е. Полляка[209], В.И. Ленина и др. Многие материалы по рабочему классу в России были собраны в “социальном музее” при Московском университете.

Рассматривая особенности социальной структуры современного ему общества, русский социолог В.М. Хвостов предложил ее толкование как совокупности групп и классов. Группы чаще склонны к солидарности и кооперации, тогда как классы — к конкуренции и борьбе[210]. Определенный интерес представляет разработанная А.Й. Строниным модель социально-экономической структуры общества, которую он представил в виде пирамиды. Она состоит из трех слоев: верхнего, нижнего и среднего; каждый слой он анализирует в двух разрезах - социально-профессиональном и интеллектуальном. Кроме того, автор вычленяет и горизонтальный срез социальной структуры, под которым понимает территориальные общности[211], По мнению современных специалистов, это была одна из первых попыток в русской социологии сформулировать многомерную стратификационную модель российского общества, хотя ее обоснование и в теоретическом, и в эмпирическом плане было недостаточным[212].

В своей работе “Развитие капитализма в России”, написанной в 1899 г., В.И. Ленин, обобщив огромный фактический материал (данные земско-статистических подворных переписей), доказал, что в социально-классовой структуре России происходят существенные изменения: прежнее крестьянство не просто разрушается, возникают совершенно новые социальные группы сельского населения, которые характеризуются различной системой хозяйствования, образом жизни, культурным и образовательным уровнями и т.д. Аналогичные процессы происходят и в промышленности: формируется новая социально-профессиональная структура населения России, четко прослеживаются регионально-территориальные особенности этих процессов[213].

Позже В.И. Ленин сформулировал наиболее полное в марксистской социологии определение классов: “Большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы — это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства”[214].

В. И. Ленин вслед за К. Марксом и Ф. Энгельсом продолжал развитие концепции социального класса как реальной группы: классы формируют сознание своей исторической роли и свою идеологию (от “класса — в себе” до “класса — для себя”); они политически организованы и имеют свою партию и классовые организации; выступают субъектами классовой борьбы.

В дискуссиях 20-х годов при анализе социальной структуры общества значительное место занимали вопросы связи социально-экономических и организационно-социологических аспектов понятия классов, их различий, социальных слоев и профессиональных групп[215]. В 30-е годы дискуссии теряют свою методологическую остроту, они разворачиваются в русле, проложенном ортодоксальным марксизмом, и мало что нового привносят в научную мысль. Тем не менее специалисты отмечают три достаточно интересные статьи: первая - “К вопросу о методах изучения социального состава пролетариата в СССР” -подготовлена Б.Л. Маркусом и посвящена выявлению основных социальных слоев внутри рабочего класса в переходный от капитализма к социализму период, а две другие — М. Авдеенко “Сдвиги в структуре пролетариата в первой пятилетке” и М.И. Гильбертома “К вопросу о составе промышленных рабочих СССР в годы гражданской войны”[216].

После более чем двадцатилетнего перерыва, начиная со второй половины 50-х годов, появляется ряд работ с анализом численности, состава и источников пополнения рабочего класса на разных этапах развития советского общества. Главное внимание в них уделялось составу рабочего класса.

До середины 60-х годов в отечественной литературе господствовала точка зрения об отсутствии социальной дифференциации не только в рабочем классе, но также в составе интеллигенции и крестьянства. Утвердилась трехчленная формула структуры советского общества (рабочий класс, колхозное крестьянство и как социальная прослойка — интеллигенция), восходящая к сталинскому “Краткому курсу истории ВКП(б)”.

Прорыв произошел в 1965 г., когда появился первый том книги “Социология в СССР”[217], где на основе исследований, проведенных в Московской, Ленинградской, Свердловской, Горьковской, Новосибирской областях РСФСР, Молдавской ССР и других регионах страны, описывались изменения в классовой структуре советского общества, внутриклассовые отношения и взаимоотношения различных слоев и групп, а также другие социальные проблемы города и деревни, производственного коллектива.

В январе 1966 г. в Минске состоялась первая научная конференция по предмету “Изменения социальной структуры советского общества”. В ее работе приняли участие свыше 300 философов, социологов, экономистов, историков, правоведов почти из всех регионов страны. Конференция научно узаконила отход от “трехчленки” в сторону более вариативного подхода. Ведущую роль в этом процессе сыграли Н. Аитов, Л. Коган, С. Кугель, М. Руткевич, В. Семенов, Ф. Филиппов, О. Шкаратан и др.

В 60—70-е годы очень осторожно в научный лексикон начинают проникать принятые международным сообществом социологические термины. Пока еще вместо понятия “социальная мобильность” используются “социальные перемещения”, а вместо “страты” — советский аналог “социальный слой”.

Постепенно эмпирические исследования начинают прорывать жесткие рамки идеологического канона. Полученные результаты не умещаются в проложенном русле.

В 1963 г. исследования уральских социологов (руководитель Л.Н. Коган) выявили существенные различия культурных потребностей сельских и городских жителей. В это же время Ю.В. Арутюняном были начаты более масштабные обследования села[218]. Основное содержание этих и других обследований сводилось к выделению классообразующих признаков крестьянства и выявлению количественных пропорций отдельных слоев.

В социологическом исследовании, проведенном на предприятиях машиностроительной промышленности г. Ленинграда в 1965 г. под руководством О. Шкаратана и изложенном в книге “Проблемы социальной структуры рабочего класса”, отчетливо прослеживается социально-стратификационный подход. Автор выделил в составе рабочих обширные слои работников нефизического труда, в том числе технической интеллигенции, и предложил часть советской интеллигенции, связанной с промышленностью, включить в состав рабочего класса, а интеллигенцию, связанную с колхозным производством, — в колхозное крестьянство.

Исследования в 70-х годах проходили под знаком утверждения социальной однородности как основной, доминирующей тенденции развития советского общества. В качестве критериев установления социальной однородности принимались: исчезновение эксплуататорских классов, частной собственности на средства производства и социального антагонизма. В Институте социологических исследований АН СССР были созданы сектора рабочего класса, крестьянства, интеллигенции, объединенные в Отдел социальной структуры (рук. Ф.Р. Филиппов). Основной акцент в эмпирических исследованиях был перенесен на анализ внутриклассовых различий.

Характер труда выступил основным слоеобразующим признаком. Различия по характеру труда стали основными критериями дифференциации не только между рабочим классом, служащими, но и внутри них. Так, в рабочем классе выделяли три основных слоя (по уровню квалификации) и пограничный слой рабочих-интеллигентов – высококвалифицированных рабочих, занятых наиболее сложными, насыщенными интеллектуализированными элементами видами физического труда[219].

В 80-е годы исследователи отмечали, что рабочий класс состоит из определенных слоев, различающихся степенью социально-экономической неоднородности труда, уровнем механизации и автоматизации производственных процессов, характером и содержанием труда, уровнем квалификации, а также общеобразовательной и общетехнической подготовкой, порождающими различия и в культурном уровне развития рабочих[220]. Исследования, проведенные в Горьковской области, Башкирской АССР и других регионах, выявили заметные различия между основными слоями рабочего класса[221].

В связи с анализом классовой структуры началось изучение их социального воспроизводства: изменение социально-демографического состава рабочих, социальные источники пополнения, трудовая и образовательная мобильность и т.д. Обнаружились следующие тенденции: уменьшение доли выходцев из крестьян и возрастание удельного веса выходцев из рабочих, интеллигенции, служащих; возрастание роли отраслевых и региональных факторов; качественные сдвиги в образовательно-квалификационном уровне; различия в адаптации молодых рабочих на производстве и др.

Идеологическим ориентиром исследований в 80-е годы служила принятая на XXVI съезде КПСС (1980) установка о возможности формирования бесклассовой структуры в “главном и основном” в исторических рамках “развитого социализма”.

В исследованиях социально-классовой структуры сельского населения, особенно в конце 70-х – начале 80-х годов, были зафиксированы существенные сдвиги в составе сельского населения: изменились меж- и внутриклассовые отношения, сформировались пограничные социально-классовые элементы: рабочие-интеллигенты, крестьяне-интеллигенты, рабочие-крестьяне[222].

В 80-е годы на основе большого статистического материала Л.А. Гордон и А.К. Назимова[223] показали, что изменения, происходящие внутри рабочего класса, совершаются главным образом вследствие технико-технологического прогресса, изменений в социально-стратификационной структуре советского общества в целом. Сам термин как бы интегрирует профессионально-технологические особенности труда и существенные черты социального облика работника: условия труда, его социальные функции, своеобразие быта, культуры, общественной психологии и образа жизни.

В конце 80-х – начале 90-х годов, когда в России начались экономические реформы и обозначился сдвиг в сторону от социализма к капитализму, складывается новая парадигма изучения социального расслоения (стратификации): многомерный иерархический подход, использующий такие критерии, как позиция во властной структуре, в сфере занятости, доход, а также формирование новых социогрупповых самоидентификаций[224]. В научный обиход входят не только но вые понятия и категории как-то: социальная мобильность, социальная стратификация, средние классы, маргиналы, бедность и неравенство, новые бедные, новые русские, поляризация общества, многоукладность отношений собственности, имущественное неравенство и др., но и широкий круг новых теоретических моделей и подходов.

Теоретико-методологический прорыв в направлении к новой парадигме был совершен во многом благодаря статье С. Андреева о новом подходе к объяснению социальной структуры советского общества[225]. С него начинается традиция рассматривать социальную структуру СССР как сословно-иерархическую, разделенную на два основных класса — элиту (номенклатуру) и неэлитные слои, в русле которой развивались некоторые отечественные исследования последующего периода, в частности В.В. Радаева, О.И. Шкаратана, Н.Е. Тихоновой, В.И. Ильина и др.

На рубеже 80—90-х годов Т. И. Заславская предложила схему деления советского общества, включающую несколько подструктур, выделенных по критерию социального неравенства в экономических отношениях. На первом месте находился профессионально-должностной статус (кем работал человек), значимость которого велика в стратификационных процессах во всем мире. Второе место занимала социально-трудовая структура (где работал человек). Эта особенность социальной структуры была специфична для СССР, где условия жизнедеятельности трудовых коллективов в различных сферах и ведомствах резко дифференцировались. Третье место заняла семейно-хозяйственная структура, стягивающая на себя основную массу различий между группами в потребительской сфере. Важное место занимала также социально-территориальная подструктура, специфика которой заключалась в том, что она сильнее всех остальных была связана с другими подструктурами. Таким образом, на нее как бы проецировались различия, рождающиеся в других подструктурах[226].

В публикациях начала 90-х годов, укрупнив в соответствии с полученными критериями значимости первоначальную классификацию населения, Т.И. Заславская стала выделять четыре основные группы, составлявшие реальную социальную структуру советского общества в предреформенный период: 1) правящий класс (“номенклатуру”); 2) сравнительно небольшой средний класс, включающий директорский корпус и часть интеллигенции; 3) низший класс “наемных работников” (рабочих, колхозников, представителей интеллигенции средней и низшей квалификации); 4) “социальное дно”. В новой системе стратификации должностное положение доминировало над профессионально-квалификационным, а ведомственная принадлежность места работы — над интеллектуальным содержанием труда[227].

С иных теоретико-методологических позиций подходили к анализу социальных классов и социальной структуры советского общества на рубеже 80—90-х годов О.И. Шкаратан и В.В. Радаев. Их концепция являлась продолжением, с одной стороны, идеи о неклассовом характере обществ советского типа (С. Оссовский, Е. Вятр), с другой — социологическим развитием идеи советского экономиста Я.А. Кронрода о том, что в СССР при формальном равенстве отношений собственности существует реальное неравенство людей в сферах производства, распределения, обмена и потребления[228]. В частности, польские социологи С. Оссовский и Е. Вятр высказали предположение, что в СССР существует слоевая структура и его можно считать неэгалитарным бесклассовым обществом[229]. На окончательное формирование данной концепции, по мнению Н.Е. Тихоновой, оказали влияние идеи западногерманского социолога В. Текенберга о “феодальном” характере советского общества с соответствующей сословной, а не классовой структурой[230]. Социальное неравенство в обществах такого типа проявляется преимущественно в жизненных шансах и престиже, а не в различном уровне доходов. Своеобразными “стержнями”, вокруг которых образуются сословные группировки, являются определенные отрасли, и даже отдельные крупные предприятия, предоставляющие своим работникам набор привилегий. Внутри сословий развивается немонетарная система взаимных обязательств (протекция, семейные кланы)[231].

Советское общество О.И. Шкаратан и В.В. Радаев охарактеризовали как неклассовое этакратическое. Они выделили два доминирующих типа цивилизации: “европейский” – с наличием частной собственности, гражданского общества, приоритетом ценностей индивидуализма, и “азиатский” — со всевластием государственных институциональных структур при отсутствии гражданского общества и подчиненной роли (или отсутствии) частной собственности, приоритетом общинных ценностей и подавлении индивидуальности. Россия столетиями являлась евразийским государством, совмещавшим в себе оба эти начала. Соответственно основным критерием социальной стратификации О.И. Шкаратан и В.В. Радаев считали распределение власти. Формальные ранги, образующие реальную стратификационную систему этакратического общества, они подразделили на наследуемые и приобретенные, а последние, в свою очередь, — на персональные и корпоративные, связанные с местом работы[232].

Легитимизация социальной иерархии обеспечивалась системой патернализма, при котором “правящие слои, обладая намного более весомыми привилегиями, обязаны гарантировать исполнителям минимум средств существования, независимый от их трудового вклада... При таком патерналистском обмене в наиболее невыгодных условиях оказывается более квалифицированная часть средних слоев... В итоге воспроизводство социального расслоения в обществе советского типа принимает форму асимметричного социального обмена, основанного на различиях в персональных и корпоративных рангах, из которых вытекают различия в присваиваемых привилегиях”[233]. Существование привилегий вытекало из корпоративного характера советского общества, при котором отношения между социальными группами во многом замещались взаимодействием корпоративных субъектов. Внутри каждой корпорации действовала своя система стратификации. Однако в любой из них существовало три основных слоя: 1) управляющий слой, имеющий и власть, и привилегии; 2) слой полноправных исполнителей, не обладающих властью, но получающих определенные льготы; 3) слой непривилегированных исполнителей, которые не обладали ни властью, ни льготами.

В конце 90-х годов в нашей стране появились первые эмпирические исследования, выполненные в русле веберианской/неовеберианской традиции[234]. Стратообразующими признаками выступают в таком подходе жизненные шансы на рынках труда и потребления. При этом, наряду с капиталом, под характеристиками рыночных позиции актеров понимается также место в системе управления, квалификация и другие индивидуальные особенности. Класс и страта интерпретируются Н.Е. Тихоновой в духе веберовской традиции, но класс, в отличие от страты, представляется как более массовое и устойчивое социальное образование, тесно связанное с самим типом общества и уровнем его развития. Для выделения страт внутри классов используются характеристики образа жизни, структуры потребления, социального самочувствия, ценностей и т.д. Сохраняется и термин “социальный слой”, но по сравнению со стратой слой представляет более аморфное и гетерогенное явление, поэтому данный термин используется Н.Е. Тихоновой для характеристики тех страт, которые находятся еще в стадии формирования.

Однако отечественные авторы идут дальше механического подражания веберовской традиции. Осознавая специфику общества переходного типа, где многие процессы, в том числе социальной мобильности, протекают по-особенному, они предлагают при анализе классовой структуры наряду с веберовским использовать также элементы функционального подхода, в частности идеи Т. Парсонса о статусе как вознаграждении не только

 

 

деятельности, но и желательных качеств индивида[235].

Согласно Н.Е. Тихоновой, советское общество на протяжении десятилетий строилось на слиянии властных отношений с отношениями собственности. В этих условиях традиционное деление общества на классы, предполагающее наличие независимых от государства субъектов собственности, утрачивало всякий смысл. Реальную основу социальной структуры составляло место в процессе нетоварного перераспределения, отношение к контролю над каналами распределительной сети (понимаемой как распределение всех видов ресурсов), а социальная структура относилась к структурам сословного типа.

Таким образом, советское общество, относившееся по типу существовавшей в нем социальной структуры к обществам сословно-корпоративного типа, подразделялось на десятки групп, но укрупненно, без учета элиты (номенклатуры) и “социального дна”, оно состояло из двух основных групп. Одна из них — “средний класс” - включала руководство предприятий, высококвалифицированных специалистов, в том числе рабочую элиту, а также тех работников, основная деятельность которых была связана с системой распределения. Вторая объединяла представителей “низшего” класса — рабочих, колхозников и массовую интеллигенцию.

Такой была социальная структура позднесоветской России. За 10 лет глубоких трансформаций структура общества изменилась. При анализе факторов социальной стратификации современного российского общества Н.Е.Тихонова опиралась на данные 21 исследования, в том числе ежеквартальных мониторингов, проведенных с ее участием в 1995—1999 гг. в 12 территориально-экономических районах России (согласно районированию Госкомстата РФ) и в Москве. Число респондентов в этих исследованиях колебалось в пределах 1600-2200 человек в возрасте от 18 лет и старше, представлявших 11 социально-профессиональных групп: 1) рабочих предприятий, шахт и строек; 2) инженерно-техническую интеллигенцию; 3) работников торговли, бытовых услуг, транспорта и связи; 4) гуманитарную и творческую интеллигенцию; 5) служащих государственных и частных учреждений, предприятий; 6) военнослужащих и сотрудников МВД; 7) предпринимателей малого и среднего бизнеса; 8) пенсионеров городов; 9) студентов вузов; 10) жителей села; 11) безработных.

Выяснилось, что в период экономических реформ в России параллельно с сохраняющейся корпоративно-сословной социальной структурой возникает новая социальная структура классового типа, включающая шесть групп, что обусловлено сосуществованием двух относительно самостоятельных секторов экономики — государственного и частного. Верхняя и нижняя из шести выделенных страт (нищие и состоятельные) практически уже оформились в группы со своими субкультурами. Для остального же населения характерны достаточно плавные переходы от одной страты к другой. Это позволяет предполагать, что в рамках четырех наиболее многочисленных страт процесс формирования еще не завершен, а их облик пока не до конца определился. Попадание в те или иные социальные слои на макроуровне обусловливается во многом теми же факторами, которыми детерминировалось место индивида в статусной иерархии в советское время (должностью, отраслью, местом жительства и т.п.). Что же касается тех, кто занимал в советском обществе низшие статусные позиции, то они в основном продолжают занимать их и сейчас.

Однако углубление социальной дифференциации повлекло за собой ощущение снижения своего статуса у миллионов людей. Факторы, предопределяющие принадлежность к определенному классу, подразделяются наследующие: особенности рыночной позиции, место работы, место проживания, аскриптивные характеристики, семейное положение, социально-психологические особенности поведения, социализация и ближайшее окружение. Главным фактором стратификации в сегодняшней России является, как и прежде, работа в различных секторах экономики. Действие же остальных факторов связано с тем, как они влияют на возможность занятости в частном секторе[236].

Исследования Н.Е. Тихоновой продолжали на эмпирическом уровне то, что на теоретико-методологическом было сделано отечественными социологами десятилетием раньше. Концепция социальной структуры СССР В.В. Радаева и О.И. Шкаратана, созданная на рубеже 80—90-х годов, лежала в целом в русле веберовской традиции. На первый план в этой концепции выдвигался один из критериев веберовской триады — властный статус.

Неовеберовскую традицию в анализе социальной структуры российского общества на рубеже 80—90-х годов развивал также В. И. Ильин, который пришел во многом к тем же выводам, что и О.И. Шкаратан и В.В. Радаев. Существовавшую в СССР социально-экономическую систему он охарактеризовал как государственный социализм, где в результате тотального огосударствления производства классовая структура ликвидируется, а на ее месте возникает сословно-слоевая, где все граждане являются служащими единого государства. При этом, как подчеркивал В.И. Ильин, в условиях государственного социализма ведущая роль принадлежит синтезу профессионально-должностной и социально-отраслевой стратификации. Накладываясь друг на друга, они образуют целый ряд страт, обладающих набором устойчивых существенных признаков: место в системе общественного разделения труда, размер и характер доходов, уровень и тип образования, социально-психологические особенности и др. По сути, это отраслевые общности, разделенные по критерию власти (профессионально-должностная стратификация). “В условиях большой многонациональной страны, — отмечал В.И. Ильин, — данная система социальной стратификации в значительной мере сливается или частично совпадает с другими системами одномерной и многомерной стратификации. Поскольку существует более или менее явное территориальное разделение труда, постольку на отраслевую стратификацию накладывается территориальная. Между работниками сельского хозяйства и обрабатывающей промышленности — не только отраслевые различия, но и различия между городом и деревней... В результате противоречия приобретают особенно глубокий характер. Происходит накопление социально-дифференцирующих признаков”[237].

В 90-е годы продолжались также исследования с марксистско-ленинских позиций. Среди основных классов, существующих в сегодняшней России, М.Н. Руткевич выделяет рабочих (около 40% занятого населения), крестьян (15% ), трудовую интеллигенцию (14%), мелкую и среднюю буржуазию (к которой он относит каждого четвертого работающего россиянина) и крупную буржуазию (около 1 %). В плане различии в имущественном положении М.Н. Руткевич противопоставляет “верхний” полюс, где сосредоточено менее 10% населения (крупная и средняя буржуазия, высшая государственная и хозяйственная бюрократия и “обуржуазившаяся верхушечная прослойка интеллигенции”) и основную массу (около 70%) трудящихся. Оставшиеся 20% он располагает между этими полюсами, считая, тем не менее, что в большинстве своем эти люди все же не дотягивают до уровня жизни квалифицированных рабочих и специалистов советских времен[238].

Более мягкий, хотя в целом находящийся в русле марксистских и неомарксистских традиций, подход к стратификации предлагает Л.А. Беляева. В качестве основы своей концепции социальной структуры российского общества она принимает отношения собственности. Отмечая, что в России происходит сейчас переход от сословной структуры к классовой, она подчеркивает, что в настоящее время в процессе становления находятся два экономических класса — класс собственников и класс наемных работников, которые в свою очередь глубоко дифференцированы в зависимости от сектора занятости, отраслевой принадлежности предприятий, региона проживания. Особый интерес представляют наемные работники частного сектора, по ряду характеристик значительно отличающиеся от наемных работников госсектора. Основное внимание Л.А. Беляева сосредоточивает на изучении среднего класса, которым традиционные марксисты не занимались[239].

Кроме отечественных социологов анализом классовой структуры нашего общества занимались в разные годы и зарубежные ученые. Последние анализировали наше общество в 50—60-е годы, когда отечественные социологи еще не приступали к стратификационным исследованиям. Еще тогда им удалось обнаружить такие классы и слои внутри советского общества, о которых российские ученые заговорили много лет спустя. К примеру, в начале 90-х годов Т.И. Заславская выделила в социальной структуре три группы: высший класс, низший класс, и разделяющую их прослойку. Основу высшего слоя составила номенклатура, включающая высшие слои партийной, военной, государственной и хозяйственной бюрократии. Социальную прослойку между высшими и низшими классами образуют социальные группы, обслуживающие номенклатуру, не имеющие частной собственности и права распоряжаться общественной, во всем зависимые[240].

Однако еще до исследования, проведенного Заславской, похожую схему анализа социальной структуры советского общества предлагали зарубежные социологи, в частности Е. Бергель, А. Инкельс и В. Текенберг[241]. Анализируя социальную стратификацию СССР в 1950 г., Алекс Инкельс обнаружил многослойную стратификацию, выделив в ней следующие группы населения:

1) правящую элиту — небольшую группу, состоящую из высокопоставленных партийных, правительственных, хозяйственных и военных чиновников, а также известных ученых, отмеченных властью артистов и писателей;

2) высшую прослойку интеллигенции, которую составляли промежуточные по своему статусу слои, включенные в перечисленные выше категории людей, с добавлением наиболее важных представителей технических специалистов;

3) массовую интеллигенцию или интеллигенцию в целом, состоящую из большинства групп профессионалов, бюрократии среднего уровня, менеджеров небольших предприятий, младших офицеров армии, техников и т.д.;

4) “белые воротнички”, которые в СССР называются просто служащими (бухгалтеры, кассиры, клерки, нижние чины руководителей и т.д.);

5) рабочий класс, подразделяющийся на:

“аристократию”, т.е. наиболее квалифицированных и хорошо работающих рабочих;

рядовых рабочих, имевших среднюю квалификацию и среднюю зарплату;

отстающих рабочих, по разным оценкам составлявших около одной четверти рабочей силы. Они имели низкий уровень квалификации, минимальный размер заработка, или были безынициативны и плохо работали;

6) крестьянство, которое по сравнению с рабочими являлось относительно более гомогенной группой, однако также подразделялось на несколько подгрупп:

преуспевающих крестьян, из так называемых колхозов-миллионеров, урожайность, техническая оснащенность и уровень подготовки кадров которых заметно отличаются от средних колхозов;

средних крестьян, включающие наименее производительные и наиболее бедные группы людей.

Кроме перечисленных выше категорий населения СССР А. Инкельс особо выделяет так называемую резидуальную (остаточную) группу, в которую он занес заключенных, содержащихся в трудовых лагерях и исправительных колониях. Эта часть рабочей силы фактически стояла вне формальной классовой структуры.

Различия между интеллигенцией, рабочими и крестьянами в большей мере определяются преимущественно доходом и престижем, хотя “аристократия” рабочего класса отличается более высоким рангом и получает зарплату выше, чем некоторые категории служащих. В свою очередь, некоторые колхозники живут лучше, чем некоторые рабочие. Разброс в доходах различных групп населения СССР оказывается даже большим, чем в США и некоторых странах Западной Европы[242].

Спустя полвека британские социологи Д. Эванс и С. Уайтфилд в ходе эмпирических исследований, проведенных в 1993, 1995 и 1996гг. в рамках проекта “Новые формы выражения политических интересов и политического участия в Восточной Европе” и охвативших 51 регион (опрошено более 6 тыс. человек на основе многоступенчатой вероятностной выборки населения России), попытались выяснить влияние классовой принадлежности на политические предпочтения россиян[243]. Они использовали к российскому обществу подходы, сложившиеся в британской социологии, и трактовали класс через совокупность профессиональных характеристик, объединяющих работников разных секторов экономики - наемных работников и людей, работающих на себя, тех, кто получает доход, и тех, кто получает зарплату, руководителей и руководимых, пользующихся льготами и тех, кому льготы не полагаются. Иными словами, таких характеристик, в соответствии с которыми люди строят различные экономические стратегии и имеют различные шансы в

 

 

жизни[244]. При этом они тесно связаны с другими, такими, как социальный статус и доход, хотя и не определяются ими[245]. По мнению Д. Эванса и С. Уайтфилда, классовое положение свидетельствует о трудовом положении (работодателя; человека, работающего на себя; наемного работника), а также о положении в рамках широкой категории наемных работников.

В данном исследовании классовое положение измерялось с помощью алгоритма, разработанного Голдторпом и Хитом[246] совместно с британским Центром изучения населения, переписи и социальных исследований (ISCO). Д. Эванс и С. Уайтфилд составили 11 стандартных категорий социальных классов. Эти категории, в свою очередь, были сгруппированы в пять более широких категорий с учетом особенностей российской социальной структуры: “белые воротнички” (класс I); мелкие служащие и работники умственного труда (классы II и III); мелкая буржуазия (классы IVa и IVb); рабочий класс (классы V, VI и VIIa); и, согласно принятой в Восточной Европе терминологии, крестьяне (классы IVc и VIIb). Еще более укрупненная схема предполагала простое дихотомическое деление на классы, при котором рабочие и крестьяне объединены в категорию “рабочий класс”, а остальные образуют категорию “средний класс”.

На основании полученных данных Д. Эванс и С. Уайтфилд, в отличие от других исследователей современной политики посткоммунистической России, обнаружили в России социальные различия, проистекающие из классового положения. “Мы убедились, что рост важности классовой принадлежности в России - это не просто результат индивидуальных, проистекающих из классового положения, различий в социально-экономическом опыте, но также результат усиливающейся тенденции к соотнесению этого опыта с более общими идеологическими взглядами и, наконец, с политическими предпочтениями. Различия между классами в политических предпочтениях в России опосредованы различиями классов в поддержке рынка, а также растущей связью политических предпочтений с экономическим опытом в результате, как мы полагаем, социального и политического образования. Российский электорат со временем становится как более политически грамотным, так и более экономически дифференцированным, и именно этим совокупным влиянием объясняется рост силы и характер взаимоотношений

 

классовой принадлежности и голосования”[247].

Современный этап социологического осмысления стратификации общества в целом и построения классовой теории в частности проходил под сильным, если не сказать решающим, влиянием учений К. Маркса и М. Вебера. Несмотря на обилие эмпирических подходов в изучении классов и появление новых теоретических подходов к их осмыслению, создать принципиально новую теорию классов ни одному из современных социологов так и не удалось. Под разным углом зрения, добавляя или убирая различные признаки клас-сообразования, они уточняли, корректировали и видоизменяли концепции великих классиков. Специалисты считают, что после Маркса и Вебера мировая социологическая мысль в осмыслении классов пошла двумя главными путями - вслед за Марксом (неомарксизм) и вслед за Вебером (неовеберианство).

В то время как в классический период ведущие роли в разработке теории классов занимали немецкие социологи, на современном этапе главную роль в ее развитии сыграли американские социологи. И хотя нельзя отрицать значения других, скажем, английских, французских и немецких ученых, все же доминировали на социологической сцене именно американцы.

Под неомарксизмом в литературе принято понимать течение западной социально-философской мысли, представители которого интерпретировали философию Маркса в духе неогегельянства, фрейдизма, “философии жизни”, экзистенциализма и структурализма[248]. Его основоположниками считаются Д. Лукач (“История и классовое сознание”, 1923) и К. Корш (“Марксизм и философия”, 1923). С конца 20-х — начала 30-х годов неомарксизм активно развивался теоретиками франкфуртской школы - Э. Фроммом, Г. Маркузе, М. Хоркхаймером и Т. Адорно. Во Франции после Второй мировой войны к нему примыкали А. Лефевр и Ж.-П. Сартр. В Англии и США - Р. Миллс, А. Гоулднер, И. Горовитц, Т. Боттомор, Э. Райт и др.). Основная тенденция неомарксизма как социально-философского направления заключается в соединении философских понятий с политэкономическими и общесоциологическими.

Неомарксисты считают, что производственные отношения и экономика, формирующие базис общества, определяются уровнем и характером развития производительных сил, особенно средств труда. Ядро производственных отношений образуют отношения собственности на средства производства, которые служат основным критерием выделения классов. В капиталистическом обществе основными классами являются буржуазия и пролетариат. Воспроизводство капитала сопровождается дифференциацией собственности и доходов, возрастающей поляризацией общества в целом. Профессиональные признаки позволяют выделить страты внутри классов. Классы признаются реальными, а не номинальными статистическими группами, у которых развивается классовое самосознание. Классовые отношения суть отношения эксплуатации. Классовая борьба выступает основополагающим фактом мировой истории.

Ранний неомарксизм. К раннему неомарксизму правильнее относить европейских мыслителей, творивших в конце XIX — первой четверти XX в. Последователями марксистской трактовки классов в то время были, в частности, М. Туган-Барановский, принимавший в качестве основного классоформирующего признака распределительные отношения, Э. Бернштейн, считавший критерием выделения классов степень имущественной обеспеченности и размер дохода, К. Каутский, являвшийся сторонником распределительной теории классов. Он считал признаком класса общность источников дохода, вытекающую отсюда общность интересов и общую противоположность их интересам других классов[249]. Согласно К. Каутскому, существуют три основных класса: землевладельцы, капиталисты и наемные рабочие — и несколько промежуточных классов, подклассов и вторичных классовых подразделений, которые в итоге переходят в профессии.

Поздний неомарксизм. К нему следует относить прежде всего американских социологов, формировавших свои теории классов под определяющим влиянием учения Маркса. Остановимся на самых крупных фигурах.

 

В социальной структуре современного западного общества Алвин Гоулднер (1920—1980) выделил три класса — старую буржуазию, или денежный класс капиталистов, пролетариат и новый класс, который подразделяется им на две страты: 1) интеллигенцию (научно-технические работники и специалисты); 2) интеллектуалов (гуманитарную интеллигенцию)[250]. Возникновение нового класса — всемирно-исторический процесс, присущий в равной мере и США, и СССР. Развитие нового класса по обе стороны океана явилось следствием усиления власти общественного мнения, носителем которого служили интеллигенция и интеллектуалы. Новый класс представляет собой составную часть правящего класса.

Проанализировав различные концепции нового класса (Дж. Гэлбрейта, Д. Белла, Т. Парсонса, Н. Хомски), Гоулднер создает собственную концепцию, выделяя две характерные черты нового класса:

• культурный капитал (знания и квалификация),

• культура критического дискурса (особая речевая общность).

Культурный, или человеческий, капитал означает не средства производства, а достаточно высокий уровень образования. К новому классу в США он относит инженеров, промышленных руководителей (менеджеров), бухгалтеров, аудиторов, администраторов, госслужащих, журналистов, преподавателей, учителей и т.д. Гоулднер именует новый класс “культурной буржуазией”, противопоставляя ее старой “денежной буржуазии”. Культура становится капиталом, когда она “капитализируется”, т.е. становится источником постоянного дохода. В таких условиях капитал превращается в прирожденное преимущество. Те, кто обладает знаниями и способностями, гарантируют себе приличное материальное вознаграждение за труд, а те, кто ими не обладает, ничего не получают. Другие социологи, в частности Д. Белл, говорили о появлении когнитариата — термина, придуманного по аналогии с пролетариатом (“когнитос” по-гречески означает знание). С пролетариатом, занятым исключительно физическим трудом, когнитариат, занятый исключительно умственным трудом, роднит то обстоятельство, что представители того и другого выступают работниками наемного труда.

Капитализация знаний и квалификации осуществляется в виде получаемого за труд материального вознаграждения: жалованья, гонораров, зарплаты, патентов, авторского права, верительных документов, научных дипломов и т.д. Наличие культурного (интеллектуального) капитала объединяет и одновременно отдаляет новый класс от традиционного рабочего класса[251].

Вторая отличительная характеристика нового класса — культура критического дискурса — играет не меньшую роль. Интеллектуалов и интеллигенцию выделяет грамотная, свободно формирующаяся, богатая по своему содержанию и литературно оформленная речь. Принадлежность к такому языку солидаризирует новый класс в самостоятельную речевую общность. Речь, как и квалификация, превращается в мощное оружие, при помощи которого интеллектуалы и интеллигенция отвоевывают привилегированные позиции на рынке труда и защищают свои социальные и экономические права. Язык нового класса становится выразителем и носителем особой системы ценностей и верований, складывается в особую субкультуру. Речь можно считать не только средством классовой консолидации, но также орудием формирования классового сознания и идеологии.

Две элиты, формирующие новый класс, — интеллигенция (“технари”) и интеллектуалы (“гуманитарии”) — обладают разными речевыми культурами. У них разный язык и разная система ценностных ориентации: технари ориентированы на бизнес и производство, а гуманитарии — на философию, политику, литературу. “Узколобые” интеллигенты привержены одной профессии, одной парадигме мышления. Напротив, интеллектуалы свободно переходят от одной специализации к другой, у них плюралистическая система ценностей, они придерживаются нескольких парадигм мышления. В отличие от традиционных видов капитала — собственности на средства производства (буржуазия) и собственности на рабочую силу (пролетариат) — культурный капитал нового класса дает гораздо больше перспектив для вертикальной и горизонтальной мобильности.

К числу обладателей традиционного капитала Гоулднер относит также бюрократию, представители которой, как и интеллигенция, занимаются умственным трудом. Но бюрократия, порожденная крупными организациями, творчески и структурно неподвижна. Она не способна к техническим инновациям и неожиданным управленческим решениям. Иное дело техническая интеллигенция, названная Т. Вебленом технократией. Она всегда противостоит косной и неповоротливой бюрократии, культурный капитал которой ограничен рутинными навыками.

Технократов, или техническую интеллигенцию, отличает от бюрократии готовность к “культурной деструкции”, т.е. изменению, обновлению организации или общества, а также прагматическая ориентация. Технари преданы делу, а не должности. Должность находится в этой организации, а дело в любой организации. Готовность все обновлять Гоулднер называет прагматическим нигилизмом. Он присущ гуманитариям не в меньшей степени, чем технарям. Ниспровергать все и всяческие устои — общества, культуры, сознания — чуть ли не главное занятие нового класса.

Исторический опыт показывает, что интеллигенция и интеллектуалы в равной мере выступают революционной силой, ниспровергающей старое общество. В качестве примера Гоулднер приводит маоизм — идеологию насильственного ниспровержения буржуазных порядков, которую в 70—80-е годы взяли на вооружение и китайские, и европейские, и латиноамериканские интеллектуалы, прежде всего студенты. Вторым примером он называет самиздат в СССР — подпольную литературную деятельность оппозиционно настроенной советской интеллигенции в тот же самый период, и маоизм, и самиздат служат показателями того отчуждения от традиционных ценностей общества, которое испытывает новый класс. Когда социальная стратта не приживается в данном обществе, не приемлет его или даже отвергает, то высока вероятность того, что она вскоре займёт Крайне радикальную позицию и станет требовать революционного изменения существующего строя. Именно так поступили большевики в 1917 г.

В своей книге Гоулднер рассмотрел более десятка исторических причин возникновения нового класса. Первым он назвал процесс секуляризации — отделение института образования от института церкви. Вторая — замещение латыни, некогда являвшейся языком интеллектуалов, народным языком, ставшим впоследствии языком нового класса. В числе других исторических факторов Гоулднер называет разрушение феодальной системы личного патронажа и покровительства искусствам, зарождение анонимных рыночных отношений, разрушение патриархальной семьи и появление нуклеарной, уменьшение власти отца, усиление экономической самостоятельности детей. После Великой французской революции возникли публичные школы и публика как социальный и культурный феномен, образование стало доступным широким слоям населения. Публичные учителя заменили частных тьютеров. Социализация, которая прежде ограничивалась рамками семьи, перешла к школе. Новая школьная система заменила замкнутый мирок местных традиций на открытый мир интернациональных ценностей. Она же послужила источником формирования новой культуры — культуры дискурса. “Омассовление” знаний завершили две революции — кардинальное изменение средств коммуникации и появление печатной индустрии.

С распространением публичных школ выросла грамотность населения. Старая гуманитарная интеллигенция, обучавшаяся в привилегированных школах и университетах, потеряла былую монополию на знания и привилегированные позиции на рынке труда. Ныне для нее характерно статусное несоответствие между высоким культурным предназначением и низкими доходами. Ее социальную позицию можно назвать маргинальной. Она более отчуждена от насущных проблем общества, чем техническая интеллигенция. Наличие двух разнородных частей в новом классе и его интернализация дали основание Гоулднеру говорить о нем как об интернационально дифференцированной общности.

Главной причиной появления современного типа интеллигенции, по Гоулднеру, послужило изменение формы революционной организации. Революция приводит к установлению так называемой “инструментальной рациональности”. Группы революционеров, выходцев из среды эмигрантов, обладают жесткой иерархической организацией. Они составляют обычно авангард политической партии, проникнутый социалистической идеологией. Интеллектуальный авангард, вооруженный научной социалистической теорией, выступает за модернизацию общества, выражает политические амбиции нового класса.

Одной из наиболее ярких фигур позднего неомарксизма надо признать известного американского социолога Эрика Райта.

Его относят к так называемому “аналитическому марксизму”. Э. Райт попытался создать нечто вроде “теории среднего уровня”[252] и провел широкое эмпирическое исследование. Он использовал весь аппарат количественной методологии - от построения теоретической модели предмета исследования, концептуализации и операционализации понятий, составления выборочной совокупности и инструментария, до применения математико-статистических методов и интерпретации данных[253].

По мнению Э. Райта и участвовавших с ним в эмпирическом исследовании коллег[254], следует отказаться от общепринятого в американской социологии подхода, согласно которому класс надо рассматривать в терминах профессиональных категорий. Иными словами, неправильно интерпретировать класс как совокупность профессий. “Марксисты отрицают концептуальное смешение класса и профессии и считают, что эти два понятия отображают качественно различные стороны социальной организации труда. Профессия в широком смысле описывает техническое содержание работы: класс выражает социальные отношения господства и присвоения, внутри которых, собственно, и разворачивается техническая деятельность... Если верно утверждение, что класс и профессия являются различными характеристиками социальной структуры, то многие профессии, по-видимому, должны быть неоднородны с точки зрения их классового содержания. Безусловно, между классом и профессией существует некоторая систематическая зависимость, однако значительная часть работников не попадает в исходный (модальный) для данной профессии класс. Не принимая во внимание этот факт, можно получить ошибочную информацию...”[255].

В классовой структуре современного капиталистического общества Э. Райт выделяет три типа социа