Глава XII НЕ СМОТРИ В ГЛАЗА НЕЗНАКОМЦУ

Мне очень не хотелось расставаться с Максом, не хотелось возвращаться в свою квартиру, которая всего за один день стала чужой. Но выбора не было. Действительно, надо же собраться, хоть что-нибудь взять с собой, чтобы исчезнуть отсюда навсегда (две недели мне казались вечностью). Я не знала, что будут думать мои родители, не могла представить, что станут говорить в школе, да мне и не хотелось об этом думать. Я старательно гнала от себя все мысли о прошлом, потому что передо мной открывалось будущее. Но и о нем я боялась думать. Главное, что мы будем вместе, наконец-то настанет такое время, когда весь мир превратится в одного человека. В Макса. В его лицо, его глаза, его улыбку. Он возьмет меня за руку и поведет за собой. Не знаю и не хочу знать, что будет, какие города, какие места станут нашим домом. Хоть палатка… Правда, в палатке я еще ни разу не спала.

Мои брожения по собственной комнате были бесконечны. Незаметно для себя я обнималась с очередной кофтой и падала на кровать, не в силах на ногах переносить свое счастье.

На столе у меня стояла эмалированная кружка с фазанами. «Чашки ты постоянно бьешь, пей теперь из неразбиваемой посуды», — сказал мне Макс, отдавая напоследок кружку. Конечно, моих рыбок она заменить не могла, но ее мне подарил Макс, и этого было достаточно, чтобы, придя домой, первым делом налить в нее чай и, обжигая губы, пить, глядя в темное окно.

Темнота за окном была тихая, спокойная. В ней больше ничего не таилось, никто не прятался. Она просто была, потому что солнце ненадолго скрылось за горизонтом. Планета у нас такая, круглая, вот солнце и уходит за горизонт. Была бы плоской, солнце бы не заходило, а так… Приходится несколько часов в день жить в темноте.

Я прислушалась к себе. Макс ушел, никаких других знаков тревоги не было. И я снова отправилась мерить комнату шагами. Что-то клала в сумку, что-то вынимала, оказывалась лежащей на кровати.

Из безостановочного сумасшествия меня вывел телефонный звонок. Мне теперь в каждом шорохе, в каждом звуке чудилось, что Макс подает мне знак — надо вставать, надо идти. Кто мне еще может звонить? Конечно, он!

Но это был не он — звонила секретарша из школы. Сказала, что мои документы готовы и завтра я могу за ними прийти. Поздравила с окончанием средней школы.

Я закончила школу? Макс же сказал, что пошел проветриться, подкрепиться перед дальней дорогой! Ну да, а заодно заглянул ко всем моим учителям и помог мне «досдать» все экзамены. Теперь я совершенно свободна. Мне теперь принадлежит весь мир!

Я снова бухнулась на кровать. А Макс все же врушка. Обещал же — по-честному.

До полуночи просидела около окна, прислушиваясь к происходящему. А потом уснула. Разворошенная сумка так и осталась стоять на полу.

Утром я долго лежала в кровати, мысленно отсчитывая школьные звонки. Вот первый урок начался. Закончился. Перемена. Уговорили, пойду на третий урок. «Один» неустойчивое число, «два» не сулит гармонии, а вот «три» в самый раз. Три богатыря, три поросенка, «три девицы под окном пряли поздно вечерком», три царства — Золотое, Серебряное, Медное, «жил-был царь и было у него три сына», три мушкетера… Мне было с кого брать пример.

Сумку ногой задвинула под кровать — успею еще собраться. Настроение сегодняшнего дня было странным. Ни вчерашний восторг, ни позавчерашнее отчаяние не оставили во мне никаких следов. День казался тягуче-тягостным, словно поход в школу сулил мне приведение в исполнение смертного приговора. А что там такого? Ничего. Схожу, распишусь где надо, помашу своим бывшим одноклассникам ручкой и закрою за собой дверь.

Идти не хотелось. Под одеялом было так хорошо! Поэтому я тянула время, гадала, какую сторону света выберет для нашего путешествия Макс, прислушивалась к себе.

Мне тихо и лениво. Не хочется даже на ноги вставать. А если куда-то идти, так надо топать в ванную, переодеваться, пить чай (из кружки? нет уж, увольте!), собирать рюкзак (вспомнить бы, куда я его сунула). Я уставала от одной только мысли, как много всего мне предстоит сделать. Поэтому продолжала лежать, отсчитывая — звонок, второй урок начался, перемена кончилась.

Заканчивается одна жизнь, начинается другая. И теперь все будет совсем по-другому. Главное, мы с Максом будем вместе. Но что мы будем делать? Как будем проводить наши бесконечные дни? До сих пор в безостановочной беготне, в постоянном доказательстве, что мы можем и должны быть — как там по-немецки? — zusammen,^[27] на все остальное времени не оставалось. И вот теперь… Что впереди? Было немного страшновато оставлять за спиной все привычное. С ностальгией я вспомнила бесконечные вечера в своей комнате. Буду ли я о них жалеть? Будет ли мне не хватать плановой размеренности школы?

И, уже не отдавая себе отчета, что происходит, я встала, отправилась в ванную. Долго изучала в зеркале свое лицо, лениво чистила зубы, долго тянула горький кофе, тщательно оделась и вышла на улицу.

Приятно подморозило. Я стояла во дворе и смотрела на затоптанный куст сирени. Его присыпало снегом, отчего он стал меньше. Привет, старый приятель! Будем надеяться, что пока меня не будет, тебя не уничтожат окончательно. Или мой великий антипод Малинина больше не стоит около тебя, не собирается каждое утро с силами, чтобы пойти в школу?

Детская площадка со скрипучими качелями, дорожка, проложенная трудолюбивыми путниками… Какое тут все маленькое и старое. И правда пора уезжать.

Здание школы тоже как будто присело и нахохлилось. Я еще немного постояла около крыльца, прислушиваясь. Тихо. Здравствуй, грозный оплот знаний! Как ты тут без меня? Не скучал? Куда там! У тебя столько дел, что вспоминать всех, кто от тебя уходит, некогда. Сейчас ты дремлешь, но пройдет минута, другая, и весь заскрипишь и заохаешь распахнутыми дверями, пропоешь сотней ступенек, зазвенишь перилами, вздохнешь оконными рамами. Честное слово, жаль тебя оставлять! Но тебе-то не жаль, я точно знаю. Вот и я жалеть не буду.

Мне показалось, что эхо еще не прозвеневшего звонка уже прокатилось по коридорам. Надо было спешить. Мне захотелось уйти по-английски, ни с кем не прощаясь. Разве только Пашку еще раз увидеть. Просто посмотреть на него. Может быть, сказать… Нет, говорить я ему ничего не буду. Зачем тревожить человека? Пусть живет, как живет. У нас с ним теперь разные фехтовальные дорожки. Параллельные. Не пересекающиеся.

— А, Гурьева!

Секретарша смотрела на меня так, будто я каждый день прихожу в приемную и мы вместе пьем чай — ни удивления во взгляде, ни интереса. Можно подумать, что в этой школе через день выпускники сдают экзамены экстерном и приходят за документами.

Она взяла верхнюю папку, дернула завязки.

— Распишись в получении. В мае узнаешь расписание единого экзамена.

Бумажка следовала за бумажкой, где голубая птичка сообщала о том, что она готова улететь, как только на ее месте появится моя закорючка.

Интересно, если мы с Максом поженимся, мне придется менять фамилию? И на какую — на «Малер» или «Мишину»? Кстати, есть ли у Макса паспорт? Хотя откуда у вампира паспорту взяться..

— Не спи! — вывела меня из задумчивости секретарша. — Возьми вкладыш, зайди к директору, пускай распишется.

Хлопнула дверь приемной, и я вдруг услышала:

— Гурьева!

Все-таки есть некие законы, от которых не убежать, не спрятаться. Если ты не хочешь видеть человека, то непременно с ним столкнешься. Например, учительница по литературе Роза Петровна точно не входила в число людей, с кем я жаждала прощаться.

— Зашла бы в свой класс! Или так и уйдешь, ничего не сказав?

Да, я так бы и ушла. И даже не оглянулась бы. Но теперь мне придется топать следом за вами и в который раз жалеть, что не послушалась своего внутреннего голоса, который советовал сегодня из дома вообще не выходить.

— Сходи, я сама подпишу вкладыш, — разрешила мне секретарша и, наконец, улыбнулась. Что-то Макс здесь перестарался. Это уже не гипноз, а полное оболванивание.

Я плелась за учительницей, пытаясь представить лица своих одноклассников. Безрадостные будут у них лица. Опять же Маркелова. Нет, хорошо, что я уезжаю. Ну их всех! Пускай остаются в моем прекрасном прошлом. Там им самое место.

От долгого общения с бывшими друзьями меня спас звонок. Он сорвал всех с места и повлек в столовую на завтрак. Класс забурлил вокруг меня, как пена в закипевшем супе, и оставил сухим остатком Лерку. На плече у нее сидела Белла, недовольно поводила мордочкой, искала, где бы что съесть.

— Уезжаешь? — Подведенные черным карандашом глаза Маркеловой выглядели зловеще.

— Скорее меня увозят, — уточнила я, старательно улыбаясь. Это была моя победа. И я могла немного позлорадствовать.

— Увозишь, — гнула свое Лерка. Белла чихнула ей в воротник и начала по-деловому умываться.

Я уставилась на Маркелову. Нет, просто хамство — так в открытую ревновать. Макс ей ничего не обещал, чтобы она изображала здесь трагедию брошенной.

— Не грусти, Маркелова, будет и на твоей улице праздник, — как можно жизнерадостней пообещала я.

Лерка хмыкнула. Не понравилась мне ее улыбка. Уж лучше бы зарыдала в голос или начала меня ругать.

— Ну и уезжай! — разрешила она. Прозвучало скорее так: «Кислорода на всех не хватает, а тут еще ты бродишь!» — Скатертью дорога. Поклон столице!

Почему она решила, что мы едем в Москву?

Я согласно кивнула, но из класса выйти не успела, потому что попала в плотное кольцо могучей троицы, моих главных недоброжелателей. Малинина сегодня была в легкой облегающей футболочке с короткими рукавами, открывающими ее красивые тонкие руки с трогательно торчащими косточками на локтях, в широких черных брюках. Не по сезону, но в тему, ей очень шло. Репина и Павлова на ее фоне терялись и особого внимания не заслуживали. Я смахнула невидимую пылинку с рукава свитера, ладонями провела по бокам, глянула на свои старенькие джинсы. Сравнивать не стала, ни к чему — одним обновки, другим… Впрочем, какая у меня выгода во всей этой истории, я еще не придумала. Слишком много устрашающих бонусов свалилось на меня вместе с появлением Макса.

— Ну, чего? — Стешка взяла меня под локоть.

— Все хорошо, — ответила я осторожно. С Малининой вообще надо держать ухо востро.

— Слушай, а они все уезжают или кто-то остается? — Стешка придвинулась ближе, намекая на некую интимность нашего разговора. Своим вопросом она меня ошарашила. Малинина о ком? О вампирах? Где же их хваленый гипноз, если все всё знают и никто ничего не забыл?

— Кто-то остается.

— А тот, высокий такой? Я что-то его потом нигде не встречала. Он уехал?

Стоп! Я заставила замолчать взметнувшиеся в моей голове мысли — и о способностях вампиров подчищать за собой следы, и об их умении очаровывать, и о том, зачем им вообще все это нужно. Особенно сейчас. Особенно Грегору.

— Он симпатичный, — продолжала мурлыкать Стешка.

Я вспомнила темный лес, гулкую поверхность пруда, бледное лицо Грегора над холкой коня, его большой белый лоб, глубокие темные глаза, тонкую линию носа, крупные, решительно очерченные губы. Но вот лицо меняется, из спокойного превращается в злое, набухает на лбу вена, проступают жилки на скулах и щеках. Если Малининой нравится, пускай забирает!

— Ага, уехал. В Австрию. У него музыкальная группа, — вспомнила я историю Грегора.

— Он играет? — Стешка распахнула восторженные глаза.

— Да, только все больше на нервах. — Мне не хотелось вдаваться в подробности.

— Но он ведь друг твоего… ну, Максима. Да? Вы наверняка еще с ним встретитесь, — продолжала изображать из себя роковую обольстительницу Малинина. — Передавай от меня привет И можешь оставить ему мой номер телефона. Скажи, что он мне понравился.

— Скажу. — Я попыталась вырваться из кольца захвата.

— А чем он еще занимается?

Малинина не хотела меня отпускать. Тоже мне, подружка выискалась! Век бы ее не видеть!

— Пьет кровь из ближних.

Стешка плотоядно улыбнулась. Тут они с Грегором точно бы совпали. По части выпивания последней крови Малинина у нас специалист.

— Ну, ты не пропадай! — выдала мне последнее напутствие Стешка. — Появляйся. Звони.

Я неопределенно махнула рукой. Пропадать я не собиралась, а вот с появлением будет несколько сложнее.

Школа бурлила, и я двигалась среди спешащего по делам народа, как маленькая потерянная лодочка. Скорей бы отсюда уйти. В груди уже собирался комок тревоги. Что-то давно я не чувствовала Макса…

В приемной все бумаги были готовы. Я последний раз заменила галочку своей росписью, положила аттестат зрелости в рюкзак. Больше мне в оплоте знаний делать было нечего, и я зашагала к выходу с твердым намерением не оглядываться и ни о чем не жалеть. Я бы таким строевым шагом и дотопала до своей квартиры, но сегодняшний день уже заявил о себе серией сюрпризов, поэтому не мог отпустить меня без очередного подарка.

Хотя можно было бы и не удивляться — я сама хотела видеть Колосова.

Пашка сидел на банкетке около раздевалки. Ссутулился. Что-то изучал у себя под ногами. Увидев его, я отчетливо поняла — не надо бы нам встречаться. Маленькая красная лампочка внутри меня подала сигнал тревоги. Вариантов было два — вернуться к приемной, дождаться звонка, который заставит Колосова уйти, а потом спокойно отправиться домой; или попробовать пройти незамеченной, спрятавшись, например, за чирикающей парочкой восьмиклассниц. Но ни один из своих планов осуществить я не успела.

Колосов поднял голову. Я застыла. Можно еще попытаться прикинуться веником. Такое часто бывает — люди на тебя смотрят и не замечают.

Бывает, но не здесь и не сейчас. Взгляд недовольных темных глаз остановился на мне.

— Привет! — Пашка поднялся. — Я за тобой.

«А я от тебя», — мысленно парировала я.

— У меня здесь нож. — Колосов взял с банкетки полиэтиленовый пакет. — Надо Мельнику отдать. Я уже звонил, договорился, что мы придем.

Мне последнее время везет на людей, разгуливающих по улице с холодным оружием. То Маркелова в мастерскую завалилась с саблей, вот теперь Колосов с тесаком в пакете. Веселенькое время наступило.

Я еще раз окинула взглядом Пашку. Вроде все на месте — голова, руки, ноги. И решила: «Не пойду!»

— А мне аттестат дали. — Погладила рукой по боку рюкзака, где лежала синяя папочка с заветным вкладышем. — Отстрелялась.

— Маркелова рассказала, — знакомо поморщился Пашка.

Ах, Лерка! Вот куда она исчезла — помчалась предупреждать нашего общего приятеля.

— Идем? — Колосов кивнул в сторону выхода.

Я заколебалась. Идти очень не хотелось. Где же Макс? Куда он провалился? И что за игра между Маркеловой и Колосовым?

— Мне надо предупредить. — Я пошла к двери, хлопая себя по карманам в поисках сотового и тут же вспомнив, что номера Макса у меня нет.

— Не бойся, я тебя не съем. — Пашка мотнул головой, первым выходя на улицу.

Я задержалась. Что-то болезненно кольнуло груди. Колосов был… равнодушен. За последние месяца три такое спокойное безразличие я у него видела впервые. «Он же говорил, что разлюбил! — метнулось в голове. — Неужели взаправду?»

Почему меня заинтересовало Пашкино состояние? Ну, разлюбил. Бывает. Неужто задело?

— Эй, а как же уроки? — Я сбежала с крыльца, чуть не упав с последней ступеньки. Колосов поддержал и тут же отпустил, словно ему было неприятно меня касаться.

— Беру пример со старших товарищей, буду сдавать все экстерном. — Он ухмыльнулся, но улыбка получилась кривая, жалкая.

Я шагала, чувствуя непреодолимое желание прямо сейчас увидеть Макса и сказать ему, куда мы идем. Пускай знает.

— Пашка! — позвала я.

Он обернулся и полоснул по мне таким взглядом, словно я лично сожгла на костре всех его родственников, включая прабабку и прадеда.

— Что с тобой, Колосов? — удивилась я.

— Да вроде ничего, — пожал плечами Пашка, глядя по сторонам — нам надо было переходить дорогу. — Маркелова говорит, ты уезжаешь?

— Ну да. — Я не могла избавиться от ощущения, что чем-то смертельно обидела приятеля.

— Счастливо, — кивнул Колосов, удобней перехватывая пакет.

— Я обязательно позвоню тебе, когда вернусь! — заторопилась я за ним — длинноногий Колосов далеко ушел вперед.

— Не надо.

— Чего не надо? — не поняла я.

— Не надо звонить. — Пашка выдохнул облачко белесого пара.

Неприятный холодок прошелся по груди. Я остановилась. Вокруг было пасмурно и стыло. Настроение мое стремительно портилось.

— Почему?

Колосов сделал еще несколько шагов и остановился.

— Незачем.

— Ну, вдруг на тренировку соберусь, — попыталась я улыбнуться.

— Лишнее это все. — Пашка смотрел мимо меня. — Ты же сама говорила, что тебе с твоим комаром хорошо. Ну и живите.

— А ты? — Его ответ меня огорошил.

— И я буду жить. Ничего же изменить нельзя. Так зачем мне стараться, когда все решено? Сама говорила, я все порчу. Вот, больше портить не буду.

— Пашка… — Мне хотелось подойти, коснуться его плеча, погладить по голове, но он с таким гордым презрением вздергивал подбородок, что боязно было смотреть, не то что подходить.

— Не реви! Прорвемся! — усмехнулся он незнакомой какой-то взрослой улыбкой. — На свадьбу не зови, не приду. Ну чего, пойдем дальше?

Я растерянно посмотрела вокруг. Почему-то все вдруг стало неприятным и отчужденным. Стали заметны мелкие и незначительные детали, которые раньше оставались без внимания. Вот проехало подряд три синих машины; на ветке сидит стайка нахохлившихся воробьев; «зебра» пешеходного перехода стерлась, оставив от себя обглоданные кусочки; на рябине заскрипели снегири — неприятно так, противно. И неполная «зебра», и орущие птицы — все вместе рождало тревогу. Свой внутренний голос иногда надо слушать.

— Может, я в следующий раз схожу?

— Когда? — лениво спросил Пашка.

Красный свет. Ждем.

Если тринадцатая машина будет красной, развернусь и уйду.

Зеленая, зеленая, три серых, синяя, черная, белая, черная, подряд две газели, автобус. Но в последний момент между ним и газелью юркнула шустрая «Ока». Значит, последним нужно считать автобус, расписанный рекламой по самые окна. И я не могла отвести взгляда от его заднего стекла, где в подставке красовался номер «113».

— Не замирай! — подогнал меня Колосов.

Нехотя, через силу, заставила себя идти вперед. Что говорил Макс? Надо быть внимательной к деталям? Пешеходный переход закончился, впереди была дорожка, вся испещренная трещинами. В детстве у нас была игра — пройти по такой дорожке, не наступая на трещинки, иначе… Иначе пропадешь.

— Чего ты все время останавливаешься?

— Не ори на меня! — не выдержала я.

— Да кому ты нужна! — не остался в долгу Колосов. — Сходить, сказать человеку спасибо и то нормально не можешь!

Я ступила на решетку трещинок, поборов в себе чувство, что вот-вот провалюсь в преисподнюю.

— Да иду уже… — Ладно, забыли про трещинки. Вечером все будет по-другому. — Слушай, а с чего Маркелова тебе вообще про этого Мельника рассказала?

— Так, к слову пришлось. Лерка заговорила про демонов ночи да про упырей и сказала, что в городе точно вампиры есть. Спрашиваю, откуда сведения, а она мне про Мельника и выдала. Потом я решил к нему сходить. Ну, когда… — Пашка замялся.

Помню, помню, там еще приворотное зелье было, которое не успели сделать, потому что начали спасать меня.

— А откуда Лерка знает Мельника?

— Его все готы знают. Он им как-то устроил знакомство с загробным миром.

— А ты, я смотрю, тоже с духами предков ее знакомишь. Дал саблю, чтобы она почувствовала в своих руках смерть?

Пашка заметно передернул плечами. Какое-то время шагал молча, косился на меня, вздыхал.

— Саблю отдашь? — наконец выдавил из себя.

— Она в мастерской. Хочешь, попрошу Макса, чтобы вернул ее обратно в сейф? Сергачева и не заметит ничего.

Колосов остановился так резко, что я испугалась, не достанет ли он сейчас свой мачете и не пойдет ли крушить всех направо и налево.

— Маркелова сказала, что ей на дело надо. Не знал, что она собирается идти к Максу.

— Ей дал, а мне нет? — вспомнила я Пашкин отказ мне помочь.

— Ей нужнее. — Колосов не заметил моего осуждения. Он сейчас вообще ничего не замечал.

Больше мы ни о чем не говорили. Пересекли небольшой парк под названием «Липки», от дороги взяли влево, стали взбираться на холм. Там начинался музей под открытым небом. Бесконечно длинный язык дороги привел нас наверх.

Когда-то здесь располагалась крепостная стена, и холм был остатком насыпного защитного сооружения. Наверное, чтобы холм в конце концов не срыли и не построили здесь что-нибудь ультрасовременное, на него стали свозить образцы народного зодчества. А потом пошли дальше: начали создавать национальные дворы — русская изба-пятистенка соседствовала с украинской хатой, дальше шел чум удмуртов, потом белорусская хибара, немецкий аккуратненький домик. Венцом праздника архитектуры стала мельница. Старая, посеревшая от времени. На холме она смотрелась как нельзя лучше — здесь всегда был хороший ветродуй.

К мельнице все привыкли, поэтому никто ее уже и не замечал. Я ее помнила как высокое строение с вечно запертой дверью. Однажды скрипом лопастей она меня страшно напугала, поэтому на холм я предпочитала не ходить. Сейчас мельница тоже работала. Длинными руками-крыльями она перемалывала воздух, нещадно рубя его в мелкую лапшу. В голову полезли мои нехитрые знания славянской мифологии и Гоголя: черти и упыри, неизменно крутящиеся вокруг мельниц, бань и других нежилых помещений. Причем неожиданно вспомнилось, что в бане их было меньше, чем на мельнице, — нечисть вроде не любит раздетых людей, боится их, потому что голому нечего скрывать. А вот мельница или кузня для нечисти — самое место.

Почему-то Мельника я тоже представила кузнецом Вакулой — высоким, дородным и улыбчивым. В худшем случае видела давешнего старика из леса, эдакого потрепанного Деда Мороза. Но около входа нас ждал высокий, худой мужчина лет под пятьдесят с острым тонким лицом, коротко стриженными волосами, без усов и бороды, с небольшими невыразительными глазами. Он часто моргал и смотрел мимо нас, словно там стояло еще человек десять экскурсантов.

— Пришли, значит… пришли… — как-то мелко засуетился мужчина и снова заморгал.

И тут я поняла Пашку, когда тот сказал, что поначалу не поверил Мельнику. Мне тоже показалось, что этот человек мало что может. Для убедительности не хватало антуража — медитативной музыки, горящих свечей, каббалистических знаков на стенах. Из всего был только скрип мельничного колеса.

— Интересно. Очень интересно, — произнес мужчина явно в мой адрес и продолжал изучать что-то за моей спиной.

Мне оставалось только пожать плечами и сказать намеренно громко:

— Спасибо вам за помощь!

Все тело мужчины пришло в движение: он дернул плечами, переступил с ноги на ногу, качнулся в сторону и вдруг посмотрел мне прямо в глаза.

— Здравствуй, Машенька. Вот мы и свиделись.

От его взгляда меня не дернуло током, не пронзил страх. Взгляд у него был вязкий, как кисель, в котором тут же начинаешь захлебываться. Я оглянулась на Пашку. Неужели и на него так действуют его глаза? Но Колосов глядел себе под ноги, мял в руках пакет. Мне так и хотелось ему сказать: «Чего стоишь? Отдавай пакет и пошли!» А он чуть развернулся, пропуская меня вперед, словно мы договорились, что непременно проведем часок на мельнице.

— Пойдемте, пойдемте, — правильно понял Пашкино перемещение Мельник. — Я вам все покажу. Чаю попьем.

— Это надолго? — задержала я Пашку, готового уже перешагнуть порог.

— Из гостей так сразу не уходят, — ответил Колосов словами Винни Пуха и скрылся в темноте мельницы.

Я прислушалась к себе. Вокруг тихо и спокойно. По крайней мере явной угрозы не ощущалось. И я шагнула внутрь.

Сразу за дверью начиналось просторное, на всю площадь мельницы, помещение с земляным полом. По центру стоял деревянный столб, верхним краем исчезающий где-то далеко под крышей. Здесь же стоял деревянный ларь с лоточком. Все было присыпано мукой — с двух сторон от ларя стояли мешки. Уходящий вверх столб медленно вращался, заставляя спрятанные под дерево жернова, скрежеща, перемалывать зерно. Я задрала голову. Узкая лестница делала несколько поворотов и останавливалась на площадке под крышей. Верхний механизм мельницы виден не был. Но, судя по звукам, там тоже шла работа по передаче движущего момента с одного вала на другой.

Под ногами пискнуло. Я быстро оглянулась, но дверь уже закрыли, и в темноте ничего толком было не разглядеть.

— Пошли, — потянул меня уже все знающий Пашка.

Где зерно, там мыши — это нормально. Мышь — проводник из царства живых в царство мертвых. Это тоже нормально. Может, прикинуться, что я боюсь братьев наших меньших, и сбежать? Но для натурального испуга я слишком долго размышляла, так что пришлось идти за Пашкой. Пристройки я раньше не видела. Дверь в нее вела из мельницы. Туда-то, в пристройку, и звал нас хозяин. Он прошел первым и теперь жестами показывал, что ждет нас внутри.