Га с го

CL

и

а а. ф

с

ПЗ

метода: сопоставим сперва понятие тоталитарной и специа­лизированной партии, а затем применим к партиям то раз­личие, которое Теннис провел между «общностью» (communaute) и «обществом» (societe), разумеется, пере­осмыслив и дополнив его.

ТОТАЛИТАРНЫЕ

И СПЕЦИАЛИЗИРОВАННЫЕ ПАРТИИ

Сравним активиста-радикала и члена коммунистичес­кой партии. В жизни радикала его партия занимает весьма скромное место: время от времени он присутствует на со­браниях своего комитета; периодически старается добиться каких-либо льгот через своего депутата; следит за полити­ческими комбинациями общенационального масштаба, но особенно — за местными; прикидывает кандидатуры и со­юзы на предмет будущих выборов. Он читает радикальную газету, если таковая имеется; иногда записан в Лигу прав человека, которая не отличается особой активностью, в ма­сонскую ложу или другое объединение подобного рода. В конечном счете он посвящает своей партии лишь несколь­ко часов*своего личного времени да несколько мыслей среди повседневных забот. Ни его интеллектуальная и професси­ональная деятельность, ни его досуг, а тем более семейная и эмоциональная жизнь не подвержены никакому влиянию его радикализма. Его причастность к партии сохраняет чис­то политический характер, не выходит за пределы этой весь­ма ограниченной сферы: радикальная партия — это партия специализированная.

У коммуниста все обстоит совершенно иначе. Во-пер­вых, партия требует от него гораздо более интенсивного политического действия. У себя на заводе или в мастерской он всегда должен работать в рамках своей ячейки, то есть распространять среди товарищей по труду лозунги партии, разъяснять им основные материалы «Юманите» или мест­ной коммунистической ежедневной газеты, поддерживать их стремление бороться за свои жизненные интересы. Он член профсоюза ВКТ — филиала партии, и эта работа про­должает и дополняет его деятельность в ячейке. Таким об­разом вся его профессиональная жизнь протекает в рамках партии, направляется партией, ставится ей на службу. Так же обстоит дело и с досугом: значительная его часть погло­щается партийными и профсоюзными собраниями или за-

седаниями придаточных организаций — Комитета защиты мира, общества «Франция —СССР», etc.; остаток свобод­ного времени тоже организован усилиями партии: комму­нистические спортивные ассоциации, коммунистические молодежные туристические базы, коммунистические праз­дники, ярмарки и пикники, коммунистические киносеансы, литературные и артистические клубы, коммунистические выставки и конференции составляют «дивертисменты» члена партии. Она проникает также и в его семейную жизнь: как правило, его супруга состоит в Союзе французских жен­щин и в различных комитетах домохозяек; его дети вовлече­ны в Республиканский союз французской молодежи и его филиалы. Нет больше различия между публичной и част­ной жизнью: есть одна лишь партийная жизнь. Так выгля­дит тоталитарная партия.

Выделим два аспекта этой тоталитарности: материаль­ный и духовный. Первый состоит в стремлении партии пол­ностью охватить все виды жизнедеятельности индивида (профессию, спорт, развлечения, досуг, культуру, семей­ную жизнь) и выйти за границы собственно политической сферы. Это стремление реализуется путем развития целой сети вспомогательных организаций, предназначенных не только для симпатизантов, но и для членов партии. Здесь речь идет уже не о том, чтобы объединить коммунистов «вто­рой зоны» вокруг центрального ядра, образуемого членами партии, но о том, чтобы умножить формы принадлежности индивида: к партии, профсоюзам, спортивным клубам, ху­дожественным союзам, туристским объединениям, отделе­ниям общества «Франция—СССР», союзу квартиросъем­щиков, семейной ассоциации, etc., не оставив таким образом вне контроля партии ни одно проявление его активности. Режимы с однопартийной системой пускают в ход все для того, чтобы гражданин никогда не располагал бы даже мгно­вением настоящего досуга, чтобы можно было поразмыш­лять наедине с самим собой: все его официально разрешен­ные «досуги» (то есть время, не занятое работой, сном и принятием пищи) посвящены партии и ее вспомогательным организациям. Однако нередко умножить количество пос­ледних стремятся и некоторые партии, к собственно тота­литарным не принадлежащие. Развитие таких организа­ций — прекрасное средство привлечь или удержать людей: тому, кто скучает на собраниях секции, может понравиться ее спортивный клуб; а тот, кто не ходит на митинги, охотно выслушает несколько слов, произнесенных партийными

I

•о

s

о

X)

11'

а

а

А а.

С

IX

лидерами где-нибудь на ярмарке или на деревенском празд­нике. Такого рода деятельность может быть для партии сред­ством как удержать ненадежных, так и усилить преданность верных. Приемы вспомогательных организаций в чем-то сродни Армии Спасения с ее песнопениями и шествиями, что отнюдь не служит доказательством неотразимого влия­ния на души людей. Но это материальное «огораживание >> всей совокупности действий человека приобретает действи­тельно тоталитарный смысл лишь в том случае, когда оно сопровождается духовным «огораживанием >> всей совокуп­ности его мышления. Если партия развивает придаточные организации просто для того, чтобы придать членству в ней более привлекательный характер, а ее доктрина претендует лишь на то, чтобы дать человеку политическую ориентацию и оставляет ему свободу выбора в других областях, — та­кая партия не является подлинно тоталитарной. Настоя­щий тоталитаризм — это тоталитаризм духовный.

Итак, вернемся к нашему коммунистическому акти­висту. Партия ставит в определенные рамки не только его материальную деятельность; она — и это главное — пред­писывает ему общие идейные рамки, тотальную систему объяснения мира. Марксизм — это не только политичес­кая доктрина, но и всеобъемлющая философия, метод мышления, настоящая духовная космогония. Все разроз­ненные факты в любых областях знания находят в ней свое место и разумное обоснование. Она одинаково хорошо объясняет структуру государства и эволюцию живых су­ществ, возникновение человека на земле, религиозные чув­ства, сексуальное поведение, развитие наук и искусств. И это объяснение доступно массам, хотя в то же время мо­жет быть принято учеными и образованными людьми. Эту философию безо всякого ущерба для ее содержания мож­но смело изложить в форме катехизиса. Таким образом потребность фундаментального единства человеческого разума наконец-то может быть удовлетворена. В свете этой тотальности марксизма придаточные организмы партии приобретают новый смысл. Речь идет не только о том, что­бы заключить в рамки марксистской доктрины все не по­литические виды деятельности с целью укрепить дисцип­лину или преданность членов партии, но и о том, чтобы спроецировать ее на все формы человеческой активности. Коммунистический спортивный клуб учреждают не про­сто с целью удержать людей в партии при помощи льгот, делающих доступным излюбленное развлечение, но для

того, чтобы обеспечить приложение марксизма в области спорта. Ибо есть марксистский спорт, как есть марксистс­кая генетика, марксистская живопись или марксистская медицина. Этот материальный охват всех видов человечес­кой деятельности обнаруживает свой подлинный смысл в унификации их с помощью основополагающей доктрины. И одновременно он приобретает поистине тоталитарный характер. Ведь в спортивном или литературном клубе по­литическая этикетка не имеет никакого значения до тех пор, пока его члены чувствуют себя в нем так же свободно, как и их коллеги в не партийных клубах. Но все совершен­но меняется, если клуб распространяет определенную док­трину и требует верности ей. Следовало бы различать псев­дототалитаризм, проявляющий себя лишь в наращивании количества придаточных организмов с целью охватить весь спектр жизни члена партии, и тоталитаризм подлинный, который определяется принципиальной установкой партийной доктрины: не ограничиваясь одной лишь сфе­рой политики и экономики, создать глобальную систему объяснения мира, претендующую на исключительность. Тоталитаризм материальный становится тогда отражени­ем и следствием тоталитаризма духовного.

Тоталитарный характер партии может быть умерен­ным или ярко выраженным в зависимости от входящих в нее индивидов. Некоторые активисты специализированных партий принимают партийные заботы так близко к сердцу и настолько входят во вкус политики, что постепенно она заполняет всю их жизнь; для таких одержимых и специа­лизированная партия приобретает тоталитарный характер. Подобная психология часто встречается у депутатов или руководителей. И наоборот: в тоталитарных партиях есть свои умеренные — те, кто не приемлет полного порабоще­ния партийной доктриной и сохраняет независимую част­ную жизнь, куда партии доступа нет; для них тоталитар­ная партия принимает характер специализированной. Природа причастности многообразна, и значительные ин­дивидуальные различия всегда можно обнаружить даже среди членов одной и той же партии. И все же основные черты остаются довольно определенными. Коммунистичес­кие и фашистские партии — определенно тоталитарные; консервативные и либеральные — определенно специали­зированные. Социалистические партии по своему проис­хождению тяготеют к тоталитаризму, но практика дис-куссионности и фракционности вкупе с прогрессирующим

ш о

XI

Zl

о

С5

"О

 

I Q_

Гв

Q_

M О.

О)

с

с

 

старением все больше придают им характер специализи­рованных. Сложнее всего отнести к какому-либо опреде­ленному типу христианские партии. Коль скоро они непо­колебимо стоят на том, что их политическая и социальная позиция неотвратимо вытекает из религиозных принципов, эти партии — тоталитарны; но в той мере, в какой они при­знают свободу христианина по отношению к себе, они спе­циализированы.

Природа причастности в специализированных и тота­литарных партиях партиях глубоко различна — это очевид­но. В одних лишь какая-то малая часть индивида охвачена общинными (communautaires) связями; в других — вся жизнь человека целиком оказывается во власти группы. Среди общностей, в которые включены индивиды, специа­лизированным партиям принадлежит всего лишь второсте­пенное место. Тоталитарные партии, напротив, занимают первое: партийная солидарность подавляет все другие ее виды, вместо того чтобы доминировать над многими. Для коммуниста все подчинено интересам партии: родина, се­мья, друзья, возлюбленные; для либерала и консерватора партия стоит далеко позади них. Отсюда и вытекают общие черты тоталитарной партии — единообразие, закрытость, сакрал&ность. Специализированные же партии гетероген-ны — это означает, что они объединяют людей, чьи воззре­ния и позиции отнюдь не идентичны во всех деталях. В та­ких партиях допустимо широкое многообразие личных взглядов; у либералов и консерваторов, например, это мно­гообразие весьма подчеркнуто: каждый член партии сохра­няет большую свободу мысли. К тому же гетерогенность принимает здесь скорее коллективную форму: место лич­ного противостояния занимает групповое; партия включает в себя более или менее хорошо организованные фракции и течения. Они всегда носят партнерский характер и группи­руются вокруг влиятельных лиц; но порой они принимают и достаточно ярко выраженную доктринальную окраску — именно таким образом возникают разного рода течения внут­ри социалистических партий. Например, в СФИО некото­рые из них в 1920 — 1940 гг. обладали развитой организа­цией: можно было принадлежать к тому или иному течению, подписываться на его печатные органы (La Bataille socialiste — ежедневная газета фракции Фора-Жиромско-го вплоть до 1933 г.; La Vie socialiste — еженедельник тече­ния Марке-Деа-Реноделя;!^ Pay⁵ ^о"^-^ —ежедневная газета пацифистского направления с 1936 г.; Les Cahiers

rouges — периодический журнал «революционной левой», etc.); иногда через местного уполномоченного приобрета­лись так называемые «карточки друзей» —абонементы до­роже обычных, то есть делался своего рода членский взнос в пользу того или иного течения. В американских партиях фракции принимали иногда характер группировок, направ­ленных против боссов (патронов) и теневых машин, кото­рые обеспечивали их господство: у демократов это были фракции анти-Лонг в Луизиане, анти-Келли в Иллинойсе, анти-Телмедж в Джорджии, анти-Пердигаст в Миссури, etc. И это не считая фундаментального противостояния демок­ратов Севера и Юга (диксикратов) [2] в рамках парламен­тских групп Конгресса. В тоталитарных партиях подобная практика немыслима: внутренние разногласия, секции, фрак­ции, уклоны, течения — любое «сектантство» здесь нетер­пимо. Принцип единообразия проводится в них строго. Ни большинства, ни меньшинства там нет и в помине: тот, кто не принимает партийную доктрину целиком и полностью, должен покинуть партию. Оппозиционеры имеют только один выбор: выбор между подчинением и исключением. И такое ортодоксальное требование естественно. В специали­зированных партиях доктрина не имеет фундаментального значения, она мало занимает мысли и сознание привержен­цев партии. Их идеологические и тактические расхождения второстепенны, коль скоро достигнуто согласие по поводу общей стратегии партии, методов проведения избиратель­ной кампании и управления. Сама их доктрина не носит же­сткого характера: чаще всего речь идет скорее о состоянии ума, общей ориентации, нежели о доктрине в собственном смысле слова. Поэтому вполне естественно, что расхожде­ния в интерпретации допускаются. И точно так же есте­ственно, что они запрещены в партии тоталитарной, ибо доктрина носит здесь не только основополагающий, но и жесткий характер. Она выступает в качестве интеллекту­альной и моральной основы всей жизни членов партии, их образа мысли, их философии, их веры наконец. Она пред­ставляет собой сложную и взаимосвязанную во всех своих элементах систему объяснения мира, все части которой вза­имозависимы. Доктринальные расхождения чреваты здесь расхождением главных жизненных ориентации: платой за терпимость к ним стало бы крушение единства партии.

Единообразие и однородность закономерно вытека­ют из закрытого характера тоталитарных партий. Вступ­ление в них строго регламентировано. Если партия дей-

XI

С

X)

н

Z3

о

Го "О

<-

I

ГЦ

ГО О.

I:

CL

и

ш

а щ с

ГС

с:

\

I

Г.

О.

ствует в условиях демократического режима, когда кон­куренция соперников заставляет заботиться о росте чис­ленности, регламентация не слишком сурова, но тем не менее она остается более строгой, чем в специализирован­ных. Когда же тоталитарная партия становится единствен­ной, ее закрытый характер достигает апогея. В нее можно вступить, лишь выдержав более или менее длительный ис­пытательный срок — настоящее послушничество — и по­лучив серьезные рекомендации ответственных поручите­лей, пройдя даже экзаменационную и фильтрационную комиссии и представив доказательства искренности и твер­дости своих намерений. Однажды войдя в партию, не так просто из нее выйти. «Из партии выходят только вперед ногами», — эти слова Жан-Поль Сартр вложил в уста од­ного из персонажей своей пьесы «Грязные руки >>. И он не так уж преувеличил: ведь тоталитарные партии обычно используют смутные времена, чтобы «ликвидировать >> от­ступников. Трудность разрыва обусловлена даже самим характером вступления. Тоталитарная партия составляет главную пружину всей жизни ее членов, ту основополага­ющую веру, которая направляет всю их деятельность; она — моральная основа их существования. Покинуть партию — значит лишить жизнь смысла, утратить свою цельность, оказаться в вакууме, в пустыне: ведь партия заполняла все. Представьте себе средневекового христиа­нина, духовно раздавленного отлучением от церкви, и вы почти поймете, что такое коммунист или фашист, «вычи­щенные» из партии.

Это сравнение подводит нас к третьей основной черте тоталитарных партий — их сакральности. Известно прове­денное Дюркгеймом сущностное различие между «мирским» и «сакральным». Есть такие социальные события или объек­ты, которые окружены особым уважением и поклонением; они рассматриваются как нечто высшее и трансцендентное. То, что не подлежит критике, не может быть предметом шуток или насмешек, о чем не спорят — это и есть сакраль­ное. Специализированные партии абсолютно лишены подоб­ного характера — они целиком и полностью принадлежат к области мирского. Тоталитарные партии, напротив, входят в сферу сакрального. Они выступают объектом настоящего культа: Тоталитарную Партию (именно так — с большой буквы, типичная черта сакрализации) персонифицируют; Партия всемогуща, безупречна, благодетельна, трансцен-дентна; партию возвышают до некой самоценности, вместо

того чтобы, как оно и есть в действительности, видеть в ней просто средство и инструмент. Таким образом причастность к ней приобретает подлинно религиозную окраску. Комму­низм называют светской религией — это определение с рав­ным успехом приложимо к фашизму и другим тоталитар­ным системам. Причем религиозный характер обусловлен не только структурой этих партий — весьма близкой к цер­ковной иерархии — или их духовной тоталитарностью (ре­лигия по природе своей тоталитарна, ибо представляет со­бой глобальную систему объяснения мира). Он еще более ясно выражен в подлинно сакральном характере тех отно­шений солидарности, которые связывают партию и ее чле­нов.

Возникновение тоталитарных партий совпадает на За­паде с закатом традиционных религий. Конечно, в Европе вот уже двадцать лет имеет место ренессанс религиозной мысли и протестантских общин католической церкви; па­раллельно идет достаточно ощутимое пробуждение рели­гиозного чувства в «просвещенных» классах. Но в массах, особенно в рабочем классе, на протяжении последнего сто­летия неуклонно прогрессировала иррелигиозность; соб­ственно религиозные проблемы и сегодня занимают здесь ничуть не большее место. И как раз в народных массах и рабочем классе тоталитарные партии получили самое ши­рокое распространение. Именно в России и Германии — в прошлом странах с глубоко религиозным менталитетом — они достигли наибольшего развития. Порой кажется, что массы попросту не могли жить без религиозных верований, и таким образом сумерки традиционных религий необходи­мо должны были сопровождаться возникновением религий новых. И неслучайно подобная идея была близка всем вели­ким позитивистам XIX века — как Огюсту Конту, так и сен­симонистам. И те, и другие настаивали на непреходящем характере потребности народа в иррациональном, в абсо­люте, в духовном единении и впоследствии пытались со­здать новые религии. Их заблуждение заключалось лишь в том, что они не предвидели: эти религии будут не метафизи­ческими, но политическими. Один только Конт, кажется, смутно провидел подобную метаморфозу. Упадок традици­онных религий в народных массах, совпавший с их вторже­нием в политическую жизнь, можно рассматривать как один из факторов бурного развития тоталитарных партий.

Другим таким фактором можно считать превращение политических доктрин в верования чисто религиозного тол-

Га О

■о

-С

I]

CD

С

IT) CL

U

i

a Q. IV

С

g

CQ

Q

ка. Здесь нужно указать еще на две свершившиеся метамор­фозы: переход от доктрины собственно политической к гло­бальной философской и от рациональной идеи — к мифу. С тех пор как политические теории перестали замыкаться на изучении власти, ее природы, черт, форм, эволюции и нача­ли претендовать на исследование всех социальных явлений, а отправляясь от них — и феномена человека в целом, поли­тика стала универсальной объяснительной системой фило­софского характера. В средние века выводили политику из философии (последняя сама была тогда дочерью религии); сегодня выводят философию из политики. Социальные от­ношения уже не объясняют природой человеческого духа, но, напротив, природу человеческого духа — социальными отношениями. Оставалось перейти от идеи к мифу, от науч­ных доказательств — к иррациональным верованиям (в соот­ветствии с процессом, описанным Сорелем, а затем и многи­ми другими), чтобы политика, уже превратившаяся в философию, стала настоящей религией. Таков ход развития марксизма — фундамента тоталитарных коммунистических партий, таков же и ход развития национализма (или расиз­ма) — основы фашистских тоталитарных партий. Первый, разумеется, гораздо глубже и шире разработан, чем второй. Весьма трудно объяснить все факты природы, общества и сознания различиями «крови и почвы». Марксистам же, на­против, достаточно успешно удается связать их с борьбой классов и диалектическим методом — чудес и несообразнос­тей здесь не больше и не меньше, чем в любой из религий.

Наконец, именно такому развитию тоталитарных партий и светских религий способствует эволюция партий­ных структур, хотя это, несомненно, больше следствие, чем причина. Как бы то ни было, наблюдается устойчивое со­впадение тоталитарного характера партии и структур, ос­нованных на базе ячеек или милиции, вертикальных связей, жесткой интеграции и централизации: коммунистические и фашистские партии иллюстрируют эту корреляцию самым убедительным образом. И напротив, партии на базе комите­тов, слабо интегрированные и децентрализованные — все­гда специализированные, как это видно на примере консер­ваторов и либералов. Что же касается социалистических партий, построенных на базе секций, но с более сильной структурой и централизацией, они обычно остаются специ­ализированными, хотя по характеру причастности отлича­ются от комитетских партий в сторону большей широты, и в них тоже иногда отмечаются тоталитарные поползновения.

ОБЩНОСТЬ, ОБЩЕСТВО, ОРДЕН

Ф. Теннис в 1887 г. выделил две категории социальных объединений — общность (Gemeinschaft) и общество (Gesellschaft). Согласно его представлениям, речь здесь дол­жна идти не столько о конкретной объективной классифи­кации, сколько о нормативных понятиях, идеальных типах. Это различение содержало также и некоторое ценностное суждение: общность по сравнению с обществом, по мысли Тенниса, представляет собой высший способ ассоциации. Влияние этой концепции позже обнаружилось в идеологии национал-социализма. Оставляя в стороне метафизический романтизм и перенося концепцию Тенниса в область чисто научных фактов, можно извлечь из его идей интересную классификацию социальных объединений. Будучи весьма общей, она тем не менее позволяет пролить свет на природу связей солидарности внутри партий, особенно если допол­нить ее третьей категорией ассоциаций, как это сделал в 1922 г. Шмаленбах, обозначив этот дополнительный тип термином Bund, что мы переведем по-французски терми­ном «орден» (в том смысле, как он употребляется в выра­жениях: религиозный орден, Мальтийский орден, etc.).

Общность характеризуется двумя сущностными черта­ми. Это прежде всего социальная ассоциация, основанная на близости, соседстве (на солидарности по сходству, как ска­зал бы Дюркгейм). Речь может идти о близости географичес­кой: село, коммуна, приход, нация. Это может быть и бли­зость психологическая или кровнородственная (особенно настойчиво Теннис подчеркивает общность крови) — наилуч­шим примером служит здесь семья. Наконец, речь может идти о близости духовной, своего рода единокровности умов, по которой находят близких и себе подобных: дружба, по Тен­нису, почти укладывается в понятие общности. Она выходит за его пределы постольку, поскольку в ней присутствует мо­мент «избирательного родства», связанный со свободой вы­бора, тогда как общность — социальное объединение есте­ственное, спонтанное, предшествующее индивиду; такова ее вторая сущностная характеристика. Общность не создают — ее обнаруживают, открывают. В общность, строго говоря, не вступают — в ней оказываются автоматически, хотят того или нет. С общностью связаны родовыми узами, избегнуть ее невозможно. Индивид естественно принадлежит к своей се­мье, своей деревне, своей родине, своей расе — и принадлеж­ность эта природная,непроизвольная.

Го О

-а

Р

X.

п> i

Сг Z1

х>;

S

X)

I

с

I

и

i

т Q. <и

с

г:

<и

Общество характеризуется чертами прямо противопо­ложными. Оно представляет собой сознательное социаль­ное объединение, основанное на договоре и вступлении чле­нов. В него входят свободно, по собственной воле — но могут и не входить. Общество — продукт целиком и полностью искусственный — в природе, естественным образом оно не существует. Его создают, ибо видят в этом определенный интерес. Общество основано не на соседстве, близости или кровном родстве — оно основано на интересе. Принадлеж­ность к ассоциации связана в данном случае с выгодами, которые отсюда можно извлечь. Но в данном случае поня­тие интереса нужно понимать широко и многосторонне. Он, очевидно, включает интересы материальные, которые слу­жат основанием торговых товариществ, профсоюзов, стра­ховых обществ, ассоциаций солидарности; это также инте­ресы интеллектуальные, которые оказываются источником создания научных ассоциаций, литературных или философ­ских кружков, академий, художественных объединений; или интересы нравственные, вызывающие к жизни благо­творительные объединения, общества трезвости, ассоциа­ции взаимной помощи. Он охватывает и потребности, кото­рые можно было бы назвать «интересами досуга»: они порождают различные сообщества, помогающие индивидам развлечь — в паскалевском смысле слова — то есть раскрыть себя, причем развлечения эти предполагают чаще всего кол­лективные формы: спортивные клубы, кружки для игры в бридж, общества игры в мяч, любителей рыбной ловли, ас­социации туристов, любительские театры, союзы биллиар-дистов, скаутов, etc. Наконец, сюда должны быть также включены и интересы, которые можно было бы назвать эмо­циональными, если бы все это не было столь близко: люди скучают в одиночестве, испытывают потребность в обще­нии; им нравится встречаться, удовлетворяя тем самым свое тщеславие (ведь в группе можно обратить на себя внимание, блистать, покорять — а то и эпатировать — публику, etc.) или жажду деятельности (если верно, что действие — ис­точник наслаждения, как утверждал Платон). Сколько фе­министских обществ, особенно тех, что собирают дам рес­пектабельного возраста, столь распространенных в англосаксонских странах и еще более — в Америке, не име­ют ровно никакого другого основания! К тому же различ­ные виды интересов обычно переплетаются между собой, так что одни маскируют или замещают другие. Так, многие благотворительные организации фактически созданы для

того, чтобы показываться на людях и получать удовольствие от публичного общения. Варианты здесь весьма многочис­ленны, но само понятие сообщества остается достаточно оп­ределенным.

Орден, описанный Шмаленбахом, занимает промежу­точную позицию между общностью и обществом. Как и об­щество, орден основан на волевой, сознательной принад­лежности: это не продукт естественной, стихийной эволюции, а результат целенаправленного человеческого деяния. Однако приобщение к ордену имеет совсем другой характер, чем вступление в сообщество. Следовало бы, стро­го говоря, различать вступление и ангажирование (франц.: engagement — добровольное обязательство, договор; доб­ровольное вступление. — Прим. перев.). Первое представ­ляет собой принадлежность куда менее прочную, чем вто­рое. Ангажирование — вступление тотальное, это ориентация всей жизни. Вступление — принадлежность ог­раниченная, охватывающая лишь часть деятельности всту­пившего, оно не связано с его глубинным «я», его интимным бытием. Иначе говоря, вступление — специализированная связь, ангажирование —тоталитарная. К этому нужно до­бавить, что ангажирование не ощущается индивидом как акт полностью произвольный: тот, кто ангажирован, всегда ис­пытывает — в большей или меньшей степени — чувство внут­ренней необходимости, глубочайшей обязательности, дол­женствования. Здесь уместно напомнить понятия «призвание» или «обращение», сущностно связанные со вступлением в орден или с переходом из одного в другой. Само собой разумеется, что орден — в отличие от сообще­ства и по сходству с общностью — основан не на интересе. Ангажирование в орден скорее имеет характер жертвопри­ношения, самоотречения, того самого «вхождения тесными вратами», о котором говорит Евангелие. В основе ордена ле­жит глубокая потребность в единении, отрешении от лич­ностного, растворении индивида в недрах группы, транс­цендентной по отношению к нему. И тем не менее мы снова столкнемся здесь и со следами духовной единокровности, выступающей, по Теннису, одним из элементов общности, и с эмоциональным интересом, составляющим одно из ос­нований общества: но эти черты в ордене отличаются как интенсивностью, глубиной, объемом общения, так и тем чувством трансцендентности, которое испытывают при этом все его члены. Кроме того жизни ордена внутренне присуще напряжение, энтузиазм, бурлящий ритм: если сравнить его

Ш о

XI

I

О 11

■.

о

О о

 

о

[Л

Q

Q.

и

И

а ф

с

с «холодным >> обществом, то можно подчеркнуть некий осо­бый внутренний «жар» ордена. Зарождающаяся вера, мо­нашеский орден, брак по любви — к таким примерам прибе­гает Шмаленбах и его последователи, говоря об ордене.

Уместно задаться вопросом: представляет ли орден ка­кую-то третью разновидность социальных ассоциаций, про­тивостоящую обществу и общности, или просто он отлича­ется всего лишь некоторой особой интенсивностью черт, присущих и тому, и другому? Ведь описал же Франсуа Мо­риак в своих романах неистовые и трагические семьи-кла­ны, где общность оказывается весьма близкой к ордену. Точно так же чрезмерно экзальтированный патриотизм спо­собен придать характер ордена нациям, племенам или сель­ским общинам на ранних стадиях их развития. И напротив, монашеские ордена и тоталитарные партии нередко являют нам примеры ордена-сообщества. Именно это имел в виду Шмаленбах, говоря о недолговечности ордена и законе ес­тественной деградации, который им управляет: внутреннее напряжение постепенно падает, энтузиазм ослабевает. Ор­ден как бы «охлаждается >>, с тем чтобы однажды превра­титься просто в общность или общество: как известно, ре­лигия умирает в церкви, а брак по любви — в рутине привычного общения... Здесь не место дискутировать по дан­ному вопросу, нам достаточно констатировать, что орден вполне реален как явление, а само это понятие позволяет раскрыть природу такого интересующего нас феномена, как принадлежность (appartenance) к партии. Понятие ордена позволяет путем сопоставления проверить правомерность двух классификаций, ранее уже принятых нами: это, во-первых, деление партий на тоталитарные и специализиро­ванные, а во-вторых — противопоставление общности, со­общества и ордена. Что касается классификации партий, то можно утверждать: понятия ордена и тоталитарной орга­низации почти полностью совпадают; все тоталитарные партии имеют характер ордена, и все партии, носящие ха­рактер ордена, суть тоталитарные. Только понятие ордена позволяет по-настоящему осмыслить структуру тоталитар­ных партий. А различие общности и общества в принципе обнаруживается именно в специализированных партиях, природу которых оно адекватно выражает. В то же время черты данного различия могут быть отмечены и в тотали­тарных партиях: для юного русского, с детства воспитанно­го на коммунистической идеологии, партия — это общность; а для новообращенного в западных странах она будет ско-

рее обществом. И здесь мы снова возвращаемся к мысли о том, что понятие ордена, вероятно, больше выражает осо­бую модальность, которая окрашивает и общность, и обще­ство, нежели представляет самостоятельную, отличную от них категорию.

Если с учетом всего этого применить классификацию Тенниса—Шмаленбаха к осмыслению партий, можно кон­статировать комплексность связей причастности (participation). В любой партии сосуществуют все три типа социальных связей. Для некоторых членов партии, движи­мых традицией, классовым императивом, семейными, про­фессиональными или местными привычками, партия — это общность. Для тех, кого привлекли возможные материаль­ные выгоды, моральный или идеалистический импульс либо склонность к политической деятельности, партия выступает как общество. И, наконец, для третьих, кого подталкивает энтузиазм, страсть и жажда общения, партия — это орден. К последней категории чаще всего принадлежит молодежь или интеллигенция. Но различные виды причастности впол­не могут перекрещиваться и наслаиваться даже в пределах одного и того же индивидуального сознания. Нередко со­вмещаются традиция и интерес, то есть сплав общности и общества; точно так же в коммунистических партиях мы стал­киваемся с совпадением естественной причастности к партии в силу принадлежности к определенному социальному клас­су и тоталитарных пристрастий, то есть сплавом общности и ордена. А к свойственной ордену тоталитарной экзальтации порой примешиваются — сознательно или подспудно — тщес­лавие, потребность в самоутверждении, вкус к публичной деятельности, то есть эмоциональный и развлекательный интерес, который лежит в основе общества. Чтобы отнести партию к какой-либо из трех категорий (сообщество, общ­ность, орден), придется исходить лишь из удельного веса в ней каждого из трех этих видов социальной связи. Партию, где преобладают связи социетарного типа, можно рассмат­ривать как партию-сообщество; партией-орденом считать ту, в которой между организацией и ее членами доминируют свя­зи соответствующего типа, etc. В таких границах понятия общества, общности и ордена позволяют дать классифика­цию политических партий и в то же время выявить пути их эволюции.

В социетарных партиях всегда превалируют интерес и воля; здесь мы почти не встретим пристрастий к общинным традициям или порядкам ордена. Буржуазные партии XIX

ш

О "О

о

"О -

176

[■;

d

с as

а. U

i

а

а. v

с

века могли бы служить удачным примером обществ, если бы еще через многих своих членов они не были связаны с либеральной или консервативной традицией, что все же от­части придает им оттенок общности. Некоторые современ­ные центристские партии носят тот же самый характер — главным стимулом членства в них выступает то осязаемое преимущество, которое обеспечивает их промежуточная позиция в политических битвах, и погоня за привилегиями. Американские партии тоже частично принадлежат к этой категории, хотя большинство симпатизантов поддержива­ет их в силу семейных или местных традиций; для массы же собственно активистов главным основанием выступает ин­терес. Этот пример наглядно показывает, что природа при­частности весьма неодинакова для разных категорий. Во вся-ком случае, думается, вполне правомерным будет утверждать, что избиратели и члены партии связаны с ней отношениями разного типа: среди избирателей доминирует общинный тип, даже в тех партиях, члены и активисты ко­торых связаны с ней скорее социетарным образом. К тому же следовало бы тщательно различать просто членов партии и настоящих активистов. Любая обобщенная, не учитываю­щая эти различия классификация будет ненадежной.

Некоторые партии более определенно связаны с об­щинным типом, как например, партии социалистические. Они заявляют о себе — или по крайней мере заявляли в начале XIX века — как о партиях классовых; но принад­лежность к определенному социальному классу — это связь общинного характера. Поскольку принадлежность к партии классово детерминирована, партия выступает как общность. Поставив на место либерального понятия партии, основанного на идеологии или интересе, концеп­цию партии как политического выражения социального класса, марксизм заменил социетарную концепцию партии общинной. Наиболее полное развитие эта теория получи­ла в некоторых странах народной демократии, где каждая партия соответствует определенному социальному клас­су. В СССР же, напротив, упразднение классовых проти­воположностей, как утверждает официальная пропаган­да, привело к однопартийной системе. Однако понятие партии-общины выходит далеко за пределы понятия партии-класса. Например, в американских партиях, соци­альная неоднородность которых бросается в глаза, при­надлежность к той или иной партии часто объясняется обычаем, привычкой или традициями — фамильными или

местными. Многие причисляют себя к республиканцам потому, что таковыми были их отцы и деды; потому что «республиканизм» составляет неотъемлемую часть фун­даментальных правил семейной благовоспитанности. Южа­нин же демократ потому, что он — белый; потому, что его предки — мятежники времен войны между Севером и Югом; да наконец потому, что было бы попросту непри­лично и некорректно вдруг взять да объявить себя респуб­ликанцем. Известны несколько вульгарные, но меткие французские выражения: «всосать республиканские убеж­дения с молоком матери >>, быть «республиканцем со всеми потрохами». Они отражают не что иное, как общинную привязанность к традиционной партии.

Наконец, описанному Шмаленбахом понятию ордена соответствуют партии коммунистические и фашистские. В Германии, где концепция ордена явно созвучна неким глу­бинным национальным инстинктам, национал-социалисты вполне определенно именно ее и проводили в жизнь. Боль­шинство фашистских партий также следовали этому приме­ру. Мистика ордена — важный элемент фашистской идеоло­гии. И, напротив, в коммунистической идеологии она на первый взгляд не имеет места; но сама партийная терминоло­гия заставляет вспомнить о термине «орден». Да и концепции Ленина и Сталина о руководящей роли партии, объединяю­щей наиболее сознательные, преданные и мужественные эле­менты рабочего класса, ведут к тому же самому понятию. Партия требует от своих членов полной ангажированности, равнодушия к материальным благам и аскетического образа жизни; она насаждает среди них дух общинное™ и самоот­речения (пресловутое «суровое братство», о котором гово­рил А. Мальро в период своих коммунистических увлечений) — все это не что иное как типичные признаки ордена. Основани­ем для такого утверждения выступает и та абсолютная дис­циплина, и та преданность perinde ас cadaver (лат.: душой и телом. — Прим. перев.), которой эта партия требует от своих членов, что сближает ее с самыми великими и знаменитыми религиозными орденами. Даже концепция партии как «рево­люционной элиты», «фермента, поднимающего массы», «аван­гарда рабочего класса» точно так же восходит к понятию ор­дена. Достаточно сопоставить черты коммунистической партии с основными характеристиками, служащими для описания ордена, чтобы констатировать их полное тождество.

Ценность различения понятий «общество», «общ­ность», «орден >> не исчерпывается тем, что оно позволяет

Тз

S.

го I

о

(Ь -

12 Морис Дюверже

о

га Cl

U

о. ш

с

CL

(1)

дать классификацию политических партий исходя из при­роды свойственных им связей солидарности. Благодаря ему можно проследить интересную эволюцию. На первом этапе развития партий социетарный тип сменяется общинным. В XIX веке, когда партии только складывались, они необхо­димо приобретали форму общества: они по определению не могли возникнуть как естественные, спонтанные, самопро­извольные ассоциации, поскольку именно подстегиваемая обстоятельствами человеческая инициатива тогда только что создала их, и первые желающие туда войти просто обязаны были осуществить акт свободной воли. В буржуазных де­мократиях, основанных на цензовом избирательном праве, в условиях которого эти партии функционировали на пер­вом этапе своей истории, они явно базировались на матери­альных и идеологических интересах, причем вторые доволь­но часто служили прикрытием первых. Верность партии почти не имела смысла: партию меняли, когда менялись ин­тересы, если только она сама не изменяла идеологию и так­тику. В консервативных и либеральных партиях Европы чет­ко прослеживается ряд полных переворотов в воззрениях на свободу торговли, аграрную политику, социальное зако­нодательство, etc. Так же четко прослеживается и переход политических деятелей из одной партии в другую, что выг­лядело совершенно естественным. Два фактора, по-види­мому, превратили систему социетарных партий в систему партий-общностей. Во-первых, это старение буржуазных партий, что создало определенные традиции. Для отцов-ос­нователей партия была обществом; для сыновей, получив­ших партийную принадлежность в качестве семейного на­следства, она приобретала уже черты общности. И эти черты только усиливались от поколения к поколению с помощью того хорошо известного механизма, посредством которого происходит переход от узурпации в легитимные монархии: таков же и универсальный естественный закон постепенно­го превращения сообществ в общности. Сегодняшнее нов­шество завтра обращается в привычку; нынешнее сообще­ство порождает будущую общину. Что касается партий, такая эволюция была ускорена вторжением в политичес­кую жизнь пролетариата в форме партии-класса: с момента своего возникновения социалистические партии действитель­но приняли характер партий-общин, ибо они базировались на одном социальном классе, и всячески его превозносили, тем самым усиливая данную общность. Следствием этого стало осознание старыми партиями своего собственного

классового характера, что в свою очередь естественно пред­полагало их общинную метаморфозу. Таким образом, воз­никновение марксизма и социалистических партий и старе­ние партий буржуазных в совокупности своей превратили последние из партий-обществ в партии-общности.

И, наконец, закат традиционных религий и постепенное погружение политических доктрин в ту сферу, где прежде безраздельно господствовала религия (что выше уже было описано), также имели тенденцию направлять эволюцию структуры партий в сторону ордена. Вернемся теперь непос­редственно к анализу факторов, которые породили тотали­тарные партии, так как полное тождество природы ордена и тоталитаризма уже было нами отмечено. Итак, вторая фаза развития тоталитарных партий состоит в переходе их от об­щности к ордену. Но данная фаза выглядит менее четкой и универсальной, нежели предшествующая: тоталитарные партии типа ордена все еще остаются исключением в общей массе политических партий. К тому же внутри этих партий-орденов вырисовывается определенная эволюция. Прежде всего можно было бы отметить некоторую подвижку от ор­дена-общества к ордену-общности, заметную в правящих партиях (орден рассматривается в данном случае исключи­тельно как модальность, присущая и обществу, и общности, а не в качестве особой и противостоящей им социологичес­кой категории). До взятия власти партия национал-социали­стов была орденом-обществом; но для молодого, с детства отобранного и воспитанного в Гитлерюгенде наци она скорее представляет собой орден-общность. Отметим, что правящие тоталитарные партии имеют тенденцию закрывать непосред­ственный доступ в свои ряды, чтобы обеспечить себе попол­нение из «молодой поросли», выделяемой обычно в особую структуру.

Но не свойственна ли партиям-орденам тенденция эво­люционировать к чисто общинному типу, постепенно осво­бождаясь от своей тоталитарной природы, присущего им энтузиазма, экстремизма и внутреннего напряжения? В на­чале XIX века первые социалистические партии имели над своими членами власть, весьма напоминавшую власть рели­гиозного ордена; но затем они подверглись того рода дегра­дации, который Шмаленбах как раз и считал естественным законом ордена. Можно не сомневаться, что коммунисти­ческим и фашистским партиям тоже этого не миновать — если только им позволят следовать их естественным путем. Но сама структура этих партий и усилия их вождей

а

О "О

X

Со

X

"О

н

La

S

Х>;

Го

180

Та CL

и

а. Ф с

обнаруживают явную тенденцию противодействовать по­добной либерализации. Механизмы самооочищений и чис­ток, отлучений и расколов наряду с регулярным омоложе­нием кадров и формированием все более продвинутых новых вождей вкупе со все более изощренным воздействием на членов партии (через ячейки и милицию) как раз и имеют своей главной целью предотвратить утрату партией струк­туры ордена. Систематическая борьба против «деградации энергии* обнаруживается во всех социальных группах. Пройденная дистанция пока недостаточно велика, чтобы можно было судить о том, насколько это противодействие успешно. Однако эволюция коммунистических партий вот уже в течение двадцати лет не обнаруживает ни малейшего ослабления ни тоталитарной их природы, ни характера ор­дена; напротив, они, по-видимому, даже усиливаются — особенно это свойственно правящим партиям в условиях однопартийности (СССР). Так же обстоит дело и в тех парти­ях, которые действуют в рамках демократического плюра­лизма. И представляется весьма маловероятным, чтобы в обозримом историческом будущем путем простой внутрен­ней эволюции они смогли бы превратиться из ордена в общ­ность.

КОММЕНТАРИИ

[1] Амьенская декларация— принята съездом ВКТ в 1906 г., провозгласила принцип независимости проф­союзов от политических партий, отказ от полити­ческой борьбы.

[2] Диксикраты — так называют членов демократической партии в южных штатах США (от «Диксиленд» — Юг, десять мятежных штатов, входивших в Конфеде­рацию во время гражданской войны между Севером и Югом).

Глава третья

Партийное

руководство

В любой человеческой общности структура власти вы­ступает как результат борьбы двух противоборствующих сил: умонастроений с одной стороны, практической необ­ходимости — с другой. Вот почему управление партиями, как и управление большинством современных социальных объединений — профсоюзами, всевозможными обществен­ными организациями, etc., носит двойственный характер: демократическая видимость, олигархическая сущность. Одни только фашистские партии, осмеливающиеся откры­то признать то, что другие практикуют, составляют исклю­чение из данного правила; правда, вряд ли это можно при­ветствовать, если верно, что лицемерие — дань, которую порок платит добродетели.

Своего рода всеобщее уважение, которое обществен­ное мнение питает по отношению к демократии, объясня­ется тем статусом легитимности, который оно ей приписы­вает. В любую историческую эпоху люди создают себе некий идеал структуры и способа передачи власти внутри социальных групп и стихийно повинуются руководителям, отвечающим этому общему идеалу, отказывая в повинове­нии другим. Это господствующее умонастроение и опре­деляет легитимность руководителя — в социологическом смысле данного термина. Те, кто его исповедует, придают ему абсолютный характер; сторонний наблюдатель кон­статирует его относительность. Каждая цивилизация вы­рабатывает свою собственную доктрину легитимности,

■а л

X! —I S X< I О

N>;

X> ~<;

о

Го О

о

182

I

О) in

Q

Ex

Rfl с

ПЗ CL

I-

CL

U

a a. <u

с

обычно существенно отличную от других. На Западе Фран­цузская революция заменила монархическую легитимность демократической. В течение многих веков казалось совер­шенно нормальным, чтобы власть передавалась наслед­ственным путем, так же как сегодня кажется нормальной передача ее посредством выборов. Но демократической легитимности уже начинает противостоять легитимность классовая: принадлежность к рабочему классу есть усло­вие отправления власти. Принятая в такой достаточно оп­ределенной форме лишь в коммунистических партиях, она постепенно начинает проникать и в другие. Фашисты про­тивопоставляют ей легитимность аристократическую: власть должна принадлежать «политической элите», то есть исключительно тем, кто способен брать ее на себя в силу врожденного дара. Но и та, и другая доктрина пока еще сохраняют характер второстепенных: господствующей идеей современной эпохи остается демократия, именно она определяет легитимность власти.

Партии как организмы, действующие непосредствен­но в политической сфере, где соотнесение с демокра­тическими идеалами выступает в качестве константы, особенно должны принимать это во внимание. Представле­ния о легитимности имеют всеобщий характер, они отно­сятся ко всем социальным явлениям; но наиболее непосред­ственно приложимы они к государству, его органам, его механизмам. Если коммерческая компания или общество рыболовов, вручая нескольким лицам власть, не узаконен­ную даже выборами в кругу своих членов, придает себе оли­гархическую форму, это, конечно, шокирует господствую­щие демократические убеждения — но, разумеется, гораздо меньше, чем если бы точно такой же способ использовала политическая партия, действующая в рамках демократичес­кого государства и стремящаяся завоевать доверие масс, признающих демократически избранную власть единствен­но законной. Политические партии должны, следователь­но, проявлять постоянную заботу о том, чтобы придать уп­равлению демократический вид.

Однако практическая необходимость властно подтал­кивает прямо в противоположном направлении. Демокра­тические принципы требуют выборности руководителей всех уровней, постоянного их обновления, коллективного характера деятельности, ограничения власти. Но партия, организованная подобным образом, будет плохо воору­жена для политической борьбы. Хорошо, если та же самая

структура будет принята всеми •— тогда условия борьбы окажутся равными. Но если хотя бы одна из них положит в основу своей организации автократические и авторитар­ные принципы, другие окажутся в невыгодном положе­нии. Нередко бывает, что демократическое государство, воюя с диктаторским, вынуждено постепенно перенимать методы своего противника, если собирается его победить. Указанный феномен воспроизводится и в политической борьбе — на уровне партий: чтобы выжить, демократичес­кие партии должны подгонять себя под общую мерку. Это облегчается тем, что их руководители в силу естественных причин тяготеют к сохранению и увеличению своей влас­ти, а члены партий не только не препятствуют данной тен­денции, но даже, напротив, еще усиливают ее своим куль­том вождей; в этом отношении исследование Р. Михельса не утратило своей истинности. Тем не менее они вынужде­ны сохранять демократическую видимость: авторитарные и олигархические процедуры осуществляются обычно в обход уставов, с помощью целого ряда закулисных, но весьма результативных приемов. Можно сравнить это с тем камуфляжем, который в аналогичных целях используют некоторые современные государства, под прикрытием де­мократических лозунгов и декораций устанавливающие автократические режимы. Данная тенденция носит общий характер, но по-своему действует в каждой конкретной партии. Большая или меньшая степень ее развития зависит от многих факторов: социального состава партии, силы демократических настроений среди ее членов, доктрины (которая зримо отражается в ее структуре), равно как и от возраста партии. Как все человеческие общности, партии консервативны: они с трудом меняют свою структуру, даже если развитие их к этому побуждает. И более демократи­ческий характер некоторых из них нередко объясняется тем, что партии эти появились на свет до того, как были выработаны наиболее авторитарные методы организации.

I. ОТБОР РУКОВОДИТЕЛЕЙ

Официально руководители партий почти всегда изби­раются их членами и, следуя демократическим принципам, получают сравнительно ограниченные полномочия. Одни только фашистские партии отвергли этот порядок и заме-

Т>;

ч

о п>;

х>;

■<

о

■_;. О

ь

о

0J Q СП

Q

Та

и

i

а.

нили его назначением сверху: нижестоящие руководители подбираются верховным вождем партии; последний же — он назначает себя сам — остается на своем посту пожизнен­но; его преемник определяется путем кооптации. Демокра­тическая система выборов практически оказывается заме­нена различными формами автократического рекрутирования: кооптацией, назначением из центра, пре­зентацией, etc. Положение усугубляется еще и тем обстоя­тельством, что действительными вождями партии нередко оказываются не видимые вожди, а совсем другие люди.

ТЕНДЕНЦИЯ К АВТОКРАТИИ

Разграничим сначала автократию открыто признава­емую, которая служит исключением, и автократию за­маскированную, выступающую правилом. Первая встре­чается в фашистских или псевдофашистских партиях, где «фюрер-принцип» заменяет выборы как основу легитим­ности. Верховное руководство осуществляется вождем, который сам себя облекает властью в силу своей натуры или обстоятельств. Можно выделить два типа фашистс­ких концепций вождя: немецкую теорию, рассматриваю­щую фюрера как провиденциальную личность, которая по самой своей природе олицетворяет германскую общ­ность и осуществляет на этом основании верховную власть; и, затем, доктрину менее мистическую, приписы­вающую провиденциальный характер лишь обстоятель­ствам, поставившим вождя во главе партии. В первом слу­чае вождь — настоящий сверхчеловек: это современное воспроизведение античных представлений о божествен­ной природе правителей, теории короля-бога. Во втором случае вождь — просто человек, вознесенный судьбой (высшим Провидением, сказали бы верующие; слепой случайностью, скажут другие) на такую высоту, что лишь он один способен взять на себя верховное правление партией. Латинский фашизм, менее мистичный и более скептический, чем немецкий, обычно предпочитает вто­рую концепцию — она создает вокруг вождя партии ат­мосферу умеренного почитания и оставляет достаточно широкую возможность критики. Но последствия обеих концепций для отбора нижестоящих руководителей иден­тичны: все они назначаются вождем партии на основании его собственной верховной власти.

Впрочем, иногда партии этого типа вынуждены пойти на компромисс с демократическими принципами и отдать им некоторую дань, по крайней мере внешне, — настолько сильна бывает общая вера в легитимность выборности. Эти уступки обычно более значительны на местном уровне, не­жели в высшем эшелоне, и централизованность партии прак­тически почти лишает их какой то бы ни было эффективно­сти. В качестве примера можно привести организацию Объединения французского народа (РПФ), созданную в 1947 г. генералом де Голлем. На уровне коммун бюро офи­циально избрано: все руководители, следовательно, выдви­нуты демократическим путем, по крайней мере внешне. В рамках департаментов выборные бюро сосуществуют с уполномоченными, назначенными центром. Причем первое обладает правом инициативы, а второй — правом вето; фак­тически прерогативы уполномоченного центра оказывают­ся гораздо значительнее, чем это кажется на первый взгляд. На региональном уровне обнаруживается уже только на­значаемый уполномоченный. И, наконец, в центральном эшелоне все без исключения руководство назначается вож­дем партии, кроме съезда и Национального совета. Но пер­вый собирается лишь один раз в год; дебаты проходят там за закрытыми дверями, в специализированных рабочих комис­сиях; пленарные заседания посвящаются только заслуши­ванию речей руководителей партии и утверждению заклю­чений комиссий. Национальный совет также играет лишь консультативную роль. Действительная власть, помимо вож­дя партии, принадлежит Директивному совету и секретари­ату, члены которого назначаются непосредственно генера­лом де Голлем (сам секретариат состоит из его личных сотрудников). Центральное руководство остается чисто ав­тократическим.

Немногим отличаются от РПФ и некоторые другие партии, где автократия лишь частично признается открыто: наряду с выборными руководителями мы видим назначен­ных или кооптированных, которые могут уравновешивать влияние первых. В знаменитых бирмингемских caucus, ко­торые в конце XIX века сыграли большую роль в организа­ции британских партий, мы тоже обнаруживаем хитроум­ную смесь выборов и кооптации. Их базой выступали квартальные комитеты, состоящие из выборных членов и такого количества кооптированных, которое эти демокра­тически избранные пожелали в них привлечь; на вершине — Исполнительный комитет из 110 членов: из них 48 непос-

CD

"О Т

 

Я XI

-и

S

I о

W

о

о

о

X I—

CL

и

i

CD Q.

С

L X

I

редственно избраны членами партии в каждом квартале, 32 — комитетами кварталов, образованными тем самым спо­собом, о котором мы только что говорили, и 30 кооптиро­ванных этими восемьюдесятью, а между ними — Генераль­ный комитет, нечто вроде совещательного собрания, состоящего из 110 членов исполнительного комитета и 480 делегатов, избранных в кварталах; внешне система высту­пала как широко демократическая. С ней можно сопоста­вить современную организацию некоторых демо-христиан-ских партий. Во французской МРП, например, Национальный комитет состоит из 10 кооптированных чле­нов и Комитета директоров — из 5 человек. В бельгийской христианской социальной партии коммунальные и окруж­ные комитеты могут дополнительно кооптировать в свой состав половину от избранных членов; на центральном уров­не Генеральный совет имеет в своем составе 12 кооптиро­ванных членов (из более чем ста), а Национальный коми­тет— 4 кооптированных из 21. На местном уровне количества кооптированных вполне хватает для того, что­бы придать системе полуавтоматический характер; на цент­ральном уровне этого недостаточно: там кооптация пресле­дует цель включить в руководство партии лиц (интеллектуалов, инженеров и т. д.), не участвующих в по­литической жизни федераций, но чей опыт может быть по­лезен партии. Тот же смысл кооптация имеет и в МРП.

В ФКП назначение руководителей высшими инстанци­ями или кооптация (с последующим утверждением цент­ром) прямо предусмотрены статьей 7 устава «в определен­ных обстоятельствах и случаях, которые Центральный комитет оценивает как относящиеся к разряду препятству­ющих свободному развитию и деятельности партии >>. Вто­рая формулировка содержит завуалированное предполо­жение о ситуации, когда партия вынуждена уйти в подполье; первая более туманна и широка: практически она позволяет Центральному комитету прибегать к кооптации или назна­чению всякий раз, когда он посчитает это нужным. Таким путем легко может быть пресечена любая попытка оппози­ции. Мы увидим далее, что ко всему прочему предоставлен-ное комитету секции право определять способ представительства ячеек на ее конференции позволяет по­давить малейший элемент демократии в выдвижении руководителей, если в том есть необходимость.

Частичное использование открытой автократии не ме­шает использованию методов автократии скрытой, которые

применяются всеми партиями, официально признаваемыми демократическими; доля ее может быть большей или мень­шей, но автократия присутствует всегда. Для маскировки автократии могут служить две технологии: избирательные манипуляции и различие реальных и видимых вождей. Пер­вая часто берется на вооружение государством: выдвиже­ние официальных кандидатур исполнительной властью на-«управляемых» выборах в латиноамериканских или балканских странах, переходящих в прямую их подтасов­ку; административное давление, искажение результатов, подделка избирательных бюллетеней, etc., представляют собой целую гамму всевозможных приемов, позволяющих фальсифицировать политическое представительство. Внут­ри же партий, где выборы происходят в более узких рамках и публичности гораздо меньше, эти приемы еще более мно­гообразны и эффективны. В демократических государствах избирательные манипуляции не настолько распространены и не могут существенно исказить результаты голосования; в партиях же, напротив, они используются систематически и придают формированию руководства весьма ярко выражен­ный автократический характер.

Отметим сначала повсеместное использование непрямого голосования: партийные руководители повсюду, кроме базовых единиц (секций или ячеек), избираются не непосредственно членами партии, а через делегатов, самих прошедших выборы. Это делегирование нередко содержит множество ступеней; особенно часто развертывают такие избирательные п