Приличный двубортный костюмЯ и сейчас одет неважно. А раньше одевался еще хуже. В Союзе я был одет настолько плохо, что меня даже корили за это. Вспоминаю, как директор Пушкинского заповедника говорил мне: – Своими брюками, товарищ Довлатов, вы нарушаете праздничного атмосферу здешних мест… В редакциях, где я служил, мной тоже часто были недовольны. Помню, редактор одной газеты жаловался: – Вы нас попросту компрометируете. Мы оказали вам доверие. Делегировали вас на похороны генерала Филоненко. А вы, как мне стало известно, явились без пиджака. – Я был в куртке. – На вас была какая-то старая ряса. – Это не ряса. Это заграничная куртка. И кстати, подарок Леже. (Куртка, и вправду, досталась мне от Фернана Леже. Но эта история –впереди.) – Что такое «леже»? – поморщился редактор. – Леже – выдающийся французский художник. Член коммунистической партии. – Не думаю, – сказал редактор, потом вдруг рассердился, – хватит! Вечные отговорки! Все не как у людей! Извольте одеваться так, как подобает работнику солидной газеты! Тогда я сказал: – Пусть мне редакция купит пиджак. Еще лучше – костюм. А галстук, так и быть, я сам куплю… Редактор хитрил. Ему было совершенно все равно, как я одеваюсь. Дело было не в этом. Все объяснялось просто. Я был самым здоровым в редакции. Самым крупным. То есть, как уверяло меня начальство – самым представительным. Или, по выражению ответственного секретаря Минца – «наиболее репрезентативным». Если умирала какая-то знаменитость, на похороны от редакции делегировали меня. Ведь гроб тащить не каждому под силу. Я же занимался этим не без вдохновения. Не потому, что так уж любил похороны. А потому, что ненавидел газетную работу… – Нахальство, – сказал редактор. – Ничего подобного, – говорю, – законное требование. Железнодорожникам, например, выдается спецодежда. Сторожам – тулупы. Водолазам —скафандры. Пускай редакция мне купит спецодежду. Костюм для похоронных церемоний… Редактор наш был добродушным человеком. Имея большую зарплату, можно позволить себе такую роскошь, как добродушие. Да и времена были тогда сравнительно либеральные. Он сказал: – Давайте примем компромиссное решение. Вы подготовите до Нового года три социально значимых материала. Три статьи широкого общественно-политического звучания. И тогда редакция премирует вас скромным костюмом. – Что значит – скромным? Дешевым? – Не дешевым, а черным. Для торжественных случаев. – 0'кей. – говорю, – запомним этот разговор… Через неделю прихожу в редакцию. Вызывает меня заведующий отделом пропаганды Безуглов. Спускаюсь ниже этажом. Безуглов говорит одновременно по двум телефонам. Слышу: – Белорус не годится. Белорусов навалом. Узбека мне давай, или, на худой конец, эстонца… Хотя нет, погоди, эстонец вроде бы есть… Зато молдаванин под сомнением… Что?.. Рабочий отпадает, пролетариев достаточно… Давай интеллигента, либо сферу обслуживания. А самое лучшее –военного. Какого-нибудь старшину… В общем, действуй! Безуглов поднял другую трубку: – Але… Срочно нужен узбек. Причем любого качества, хоть тунеядец… Постарайся, голубчик, век не забуду… Я поздоровался и спрашиваю: – Что это за интернационал? Безуглов говорит: – Скоро День конституции. Вот мы и решили дать пятнадцать очерков. По числу союзных республик. Охватить представителей разных народов. Безуглов вынул сигареты и продолжал: – С русскими, допустим, нет проблем. Украинцев тоже хватает. Грузина нашли в медицинской академии. Азербайджанца на мясокомбинате. Даже молдаванина подыскали, инструктора райкома комсомола. А вот с узбеками, киргизами, туркменами – завал. Где я возьму узбека?! – В Узбекистане, – подсказал я. – Какой ты умный! Ясно, что в Узбекистане. Но у меня же – сроки. Не говоря о том, что командировочные фонды давно израсходованы… Короче, хочешь заработать пятьдесят рублей? – Хочу. – Я так и думал… Найди мне узбека, выпишу полтинник. Набавлю как за вредность… – У меня есть знакомый татарин. Безуглов рассердился: – Зачем мне татарин?! У меня самого на площадке татары живут. И что толку? Это же не союзная республика… Короче, найди мне узбека. Киргиза и туркмена я уже распределил между внештатниками, Таджик вроде бы есть у Сашки Шевелева. Казаха ищет Самойлов. И так далее. Нужен узбек. Возьмешься за это дело? – Ладно, – говорю, – но я тебя предупреждаю. Очерк будет социально значимым. С широким общественно-политическим звучанием. – Ты выпил? – спросил Безуглов. – Нет. А у тебя есть предложения? – Что ты, – замахал ручками Безуглов, – исключено. Я пью только вечером… Не раньше часу дня… Безуглова я знал давно. Человек он был своеобразный. Родом из Свердловска. Помню, собирался я в командировку на Урал. Естественно, должен был заехать в Свердловск. И как раз на майские праздники. То есть могли быть осложнения с гостиницей. Обращаюсь к Безуглову: – Могу я переночевать в Свердловске у твоих родителей? – Естественно, – закричал Безуглов, – конечно! Сколько угодно! Все будут только рады. Квартира у них – громадная. Батя – член-корреспондент, мамаша – заслуженный деятель искусств. Угостят тебя домашними пельменями… Единственное условие: не проговорись, что мы знакомы. Иначе все пропало. Ведь я с четырнадцати лет – позор семьи!.. – Ладно, – говорю, – поищу тебе узбека. Я начал действовать. Перелистал записную книжку. Позвонил трем десяткам знакомых. Наконец, один приятель, трубач, сообщил мне: – У нас есть тромбонист Балиев. По национальности – узбек. – Прекрасно, – говорю, – дай мне номер его телефона. – Записывай. Я записал. – Он тебе понравится, – сказал мой друг. – Мужик культурный, начитанный, с юмором. Недавно освободился. – Что значит – освободился? – Кончился срок, вот его и освободили. – Ворюга, что ли?– спрашиваю. – Почему это ворюга?– обиделся друг. – Мужик за изнасилование сидел… Я положил трубку. В ту же минуту звонок Безуглова: – Тебе повезло, – кричит, – нашли узбека. Мищук его нашел… Где? Да на Кузнечном рынке. Торговал этой… как ее… Хохломой. – Наверное, пахлавой? – Ну, пахлавой, какая разница… А мелкий частник – это даже хорошо. Это сейчас негласно поощряется. Приусадебные наделы, личные огороды и все такое… Я спросил: – Ты уверен, что пахлава растет в огороде? – Я не знаю, где растет пахлава. И знать не хочу. Но я хорошо знаю последние инструкции горкома… Короче, с узбеком порядок. – Жаль, – говорю,– у меня только что появилась отличная кандидатура. Культурный, образованный узбек. Солист оркестра. Недавно с гастролей вернулся. – Поздно. Прибереги его на будущее. Мищук уже статью принес. А для тебя есть новое задание. Приближается День рационализатора. Ты должен найти современного русского умельца, потомка знаменитого Левши. Того самого, который подковал английскую блоху. И сделать на эту тему материал. – Социально значимый? – Не без этого. – Ладно, – говорю, – попытаюсь… Я слышал о таком умельце. Мне говорил о нем старший брат, работавший на кинохронике. Жил старик на Елизаровской, под Ленинградом, в частном доме. Найти его оказалось проще, чем я думал. Первый же встречный указал мне дорогу. Звали старика Евгений Эдуардович. Он реставрировал старинные автомобили. Отыскивал на свалках ржавые бесформенные корпуса. С помощью разнообразных источников восстанавливал первоначальный облик машины. Затем проделывал огромную работу. Вытачивал, клеил, никелировал. Он возродил десятки старинных моделей. Среди его творений были «Олдсмобили» и «Шевроле», «Пежо» и «Форды». Разноцветные, сверкающие кожей, медью, хромом, неуклюже-изысканные, они производили яркое впечатление. Причем, все эти модели были действующими. Они вибрировали, двигались, гудели. Слегка раскачиваясь, обгоняли пешеходов. Это было сильное, почти цирковое зрелище. За рулем восседал хозяин, Евгений Эдуардович. Его старинная кожаная тужурка лоснилась. Глаза были прикрыты целлулоидными очками. Широчайшее кепи дополняло его своеобразный облик. Кстати, он был чуть ли не первым российским автомобилистом. Сел за руль в двенадцатом году. Некоторое время был личным шофером Родзянко. Затем возил Троцкого, Кагановича, Андреева. Возглавил первую российскую автошколу. Войну закончил командиром бронетанкового подразделения. Удостоился многих правительственных наград. Естественно, сидел. В преклонные годы занялся реставрацией старинных автомобилей. Продукция Евгения Эдуардовича демонстрировалась на международных выставках. Его модели использовали на съемках отечественные и зарубежные кинематографисты. Он переписывался на четырех языках с редакциями бесчисленных автомобильных журналов. Если машины участвовали в киносъемках, хозяин сопровождал их. Кинорежиссеры обратили внимание на импозантную фигуру Евгения Эдуардовича. Поначалу использовали его в массовых сценах. Затем стали поручать ему небольшие эпизодические роли. Он изображал меньшевиков, дворян, ученых старого закала. В общем, стал еще и киноактером… Я провел на Елизаровской двое суток. Мои записи были полны интересных деталей. Мне не терпелось приступить к работе. Приезжаю в редакцию. Узнаю, что Безуглов в командировке. А ведь он говорил мне, что командировочные фонды израсходованы. Ладно… Захожу к ответственному секретарю газеты Боре Минцу. Рассказываю о своих планах. Сообщаю наиболее эффектные подробности. Минц говорит: – Как фамилия? Я достал визитную карточку Евгения Эдуардовича. – Холидей, – отвечаю, – Евгений Эдуардович Холидей. Минц округлил глаза: – Холидей? Русский умелец – Холидей? Потомок Левши – Холидей?! Ты шутишь!.. Что мы знаем о его происхождении? Откуда у него такая фамилия? – Минц, по-твоему, – лучше?.. Не говоря о происхождении… – Хуже, – согласился Минц, – бесспорно, хуже. Но Минц при этом –частное лицо. Про Минца не сочиняют очерков к Дню рационализатора. Минц не герой. О Минце не пишут… (Я тогда подумал – не зарекайся!) Он добавил: – Лично я не против англичан. – Еще бы, – говорю… Мне вдруг стало тошно. Что происходит? Все не для печати. Все кругом не для печати. Не знаю, откуда советские журналисты черпают темы!.. Все мои затеи – неосуществимые. Все мои разговоры —не телефонные. Все знакомства – подозрительные… Ответственный секретарь говорит: – Напиши про мать-героиню. Найди обыкновенную, скромную мать-героиню. Причем, с нормальной фамилией. И напиши строк двести пятьдесят. Такой материал всегда проскочит. Мать-героиня – это вроде беспроигрышной лотереи… Что мне оставалось делать? Все-таки я штатный журналист. Опять звоню друзьям. Приятель говорит: – У нашей дворничихи – целая орава ребятишек. Хулиганье невероятное. – Это неважно. – Ну, тогда приезжай. Еду по адресу. Дворничиху звали Лидия Васильевна Брыкина. Это тебе не мистер Холидей! Жилище ее производило страшное впечатление. Шаткий стол, несколько продырявленных матрасов, удушающий тяжелый запах. Кругом возились оборванные, неопрятные ребятишки. Самый маленький орал в фанерной люльке. Девочка лет четырнадцати мрачно рисовала пальцем на оконном стекле. Я объяснил цель моего прихода. Лидия Васильевна оживилась: – Пиши, малый, записывай… Уж я постараюсь. Все расскажу народу про мою собачью жизнь. Я спросил: – Разве государство вам не помогает? – Помогает. Еще как помогает. Сорок рублей нам положено в месяц. Ну и ордена с медалями. Вон на окне стоит полная банка. На мандарины бы их сменять, один к четырем. – А муж? – спрашиваю. – Который? У меня их целая рота. Последний за «Солнцедаром» ушел, да так и не вернулся. С год тому назад… Что мне оставалось делать? Что я мог написать об этой женщине? Я посидел для виду и ушел. Обещал зайти в следующий раз. Звонить было некому. Все опротивело. Я подумал – не уволиться ли мне в очередной раз? Не пойти ли грузчиком работать? Тут жена говорит мне: – В подъезде напротив живет интеллигентная дама. Утром гуляет с детьми. Их у нее человек десять… Ты узнай… Я забыла ее фамилию – на ша… – Шварц? – Да нет, Шаповалова… Или Шапошникова… Фамилию и телефон можно узнать в домоуправлении. Я пошел в домоуправление. Поговорил с начальником Михеевым. Человек он был приветливый и добродушный. Пожаловался: – Подчиненных у меня – двенадцать гавриков, а за вином отправить некого… Когда я заговорил об этой самой даме, Михеев почему-то насторожился; – Не знаю… Поговорите с ней лично. Зовут ее Шапорина Галина Викторовна. Квартира – двадцать три. Да вон она гуляет с малышами. Только я здесь ни при чем. Меня это не касается… Я направился в сквер. Галина Викторовна оказалась благообразной, представительной женщиной. В советском кино такими изображают народных заседателей. Я поздоровался и объяснил, в чем дело. Дама сразу насторожилась. Заговорила в точности, как наш управдом: – В чем дело? Что такое? Почему вы обратились именно ко мне? Мне стало все это надоедать. Я спрятал авторучку и говорю: – Что происходит? Чего вы так испугались? Не хотите разговаривать –уйду. Я же не хулиган… – Хулиганы мне как раз не страшны, – ответила дама. Затем продолжала: – Мне кажется, вы интеллигентный человек. Я знаю вашу матушку и знала вашего отца. Я полагаю, вам можно довериться. Я расскажу, в чем дело. Хулиганов я, действительно, не боюсь. Я боюсь милиции. – Но меня-то, – говорю, – чего бояться? Я же не милиционер. – Но вы журналист. А в моем положении рекламировать себя более, чем глупо. Разумеется, я не мать-героиня. И ребятишки эти – не мои. Я организовала что-то вроде пансиона. Учу детей музыке, французскому языку, читаю им стихи. В государственных яслях дети болеют, а у меня – никогда. И плату я беру самую умеренную. Но вы догадываетесь, что будет, если об этом узнает милиция? Пансион-то, в сущности, частный… – Догадываюсь, – сказал я. – Поэтому забудьте о моем существовании. – Ладно, – говорю. Я даже не стал звонить в редакцию. Скажу, думаю, если потребуется, что у меня творческий застой. Все равно уже гонорары за декабрь будут символические. Рублей шестнадцать. Тут не до костюма. Лишь бы не уволили… Тем не менее костюм от редакции я получил. Строгий, двубортный костюм, если не ошибаюсь, восточногерманского производства. Дело было так. Я сидел у наших машинисток. Рыжеволосая красавица Манюня Хлопина твердила: – Да пригласи же ты меня в ресторан! Я хочу в ресторан, а ты меня не приглашаешь! Мне приходилось вяло оправдываться: – Я ведь и не живу с тобой. – А зря. Мы бы вместе слушали радио. Знаешь, какая моя любимая передача – «Щедрый гектар»! А твоя? – А моя – «Есть ли жизнь на других планетах?» – Не думаю, – вздыхала Хлопина, – и здесь-то жизнь собачья… В эту минуту появился таинственный незнакомец. Еще днем я заметил этого человека. Он был в элегантном костюме, при галстуке. Усы его переходили в низкие бакенбарды. На запястье висела миниатюрная кожаная сумочка. Скажу, забегая вперед, что незнакомец был шпионом. Просто мы об этом не догадывались. Мы решили, что он из Прибалтики. Всех элегантных мужчин у нас почему-то считали латышами. Незнакомец говорил по-русски с едва заметным акцентом. Вел он себя непосредственно и даже чуточку агрессивно. Дважды хлопнул редактора по спине. Уговорил парторга сыграть в шахматы. В кабинете ответственного секретаря Минца долго листал технические пособия. Тут мне хотелось бы отвлечься. Я убежден, что почти все шпионы действуют неправильно. Они зачем-то маскируются, хитрят, изображают простых советских граждан. Сама таинственность их действий – подозрительна. Им надо вести себя гораздо проще. Во-первых, одеваться как можно шикарнее. Это внушает уважение. Кроме того, не скрывать заграничного акцента. Это вызывает симпатию. А главное – действовать с максимальной бесцеремонностью. Допустим, шпиона интересует новая баллистическая ракета. Он знакомится в театре с известным конструктором. Приглашает его в ресторан. Глупо предлагать этому конструктору деньги. Денег у него хватает. Нелепо подвергать конструктора идеологической обработке. Он все это знает и без вас. Нужно действовать совсем иначе. Нужно выпить. Обнять конструктора за плечи. Хлопнуть его по колену и сказать: – Как поживаешь, старик? Говорят, изобрел чтото новенькое? Черкни-ка мне на салфетке две-три формулы. Просто ради интереса… И все. Шпион может считать, что ракета у него в кармане… Целый день незнакомец провел в редакции. К нему привыкли. Хоть и переглядывались с некоторым удивлением. Звали его – Артур. В общем, заходит Артур к машинисткам и говорит: – Простите, я думал, это есть уборная. Я сказал: – Идем. Нам по дороге. В сортире шпион испуганно оглядел наше редакционное полотенце. Достал носовой платок. Мы разговорились. Решили спуститься в буфет. Оттуда позвонили моей жене и заехали в «Кавказский». Выяснилось, что оба мы любим Фолкнера, Бриттена и живопись тридцатых годов. Артур был человеком мыслящим и компетентным. В частности, он сказал: – Живопись Пикассо – это всего лишь драма, а творчество Рене Магритта – катастрофическая феерия… Я поинтересовался: – Ты был на Западе? – Конечно. – И долго там прожил? – Долго. Сорок три года. Если быть точным, до прошлого вторника. – Я думал, ты из Латвии. – Я швед. Это рядом. Хочу написать книгу о России… Расстались мы поздно ночью возле гостиницы «Европейская». Договорились встретиться завтра. Наутро меня пригласили к редактору. В кабинете сидел незнакомый мужчина лет пятидесяти. Он был тощий, лысый, с пегим венчиком над ушами. Я задумался, может ли он причесываться, не снимая шляпы. Мужчина занимал редакторское кресло. Хозяин кабинета устроился на стуле для посетителей. Я присел на край дивана. – Знакомьтесь, – сказал редактор, – представитель комитета государственной безопасности майор Чиляев. Я вежливо приподнялся. Майор, без улыбки, кивнул. Видимо, его угнетало несовершенство окружающего мира. В поведении редактора я наблюдал – одновременно – сочувствие и злорадство. Вид его как будто говорил: «Ну что? Доигрался?! Теперь уж выкручивайся самостоятельно. А ведь я предупреждал тебя, дурака…» Майор заговорил. Резкий голос не соответствовал его утомленному виду. – Знаете ли вы Артура Торнстрема? – Да, – отвечаю, – вчера познакомились. – Задавал ли он какие-нибудь провокационные вопросы? – Вроде бы, нет. Он вообще не задавал мне вопросов, Я что-то не припомню. – Ни одного? – По-моему, ни единого. – С чего началось ваше знакомство? Точнее, где и как вы познакомились? – Я сидел у машинисток. Он вошел и спрашивает… – Ах, спрашивает? Значит, все-таки спрашивает?! О чем же, если не секрет? – Он спросил – где здесь уборная? Майор записал эту фразу и добавил: – Советую вам быть повнимательнее… Дальнейший разговор показался мне абсолютно бессмысленным. Чиляева интересовало все. Что мы ели? Что пили? О каких художниках беседовали? Он даже поинтересовался, часто ли швед ходил в уборную?.. Майор настаивал, чтоб я припомнил все детали. Не злоупотребляет ли швед алкоголем? Поглядывает ли на женщин? Похож ли на скрытого гомосексуалиста? Я отвечал подробно и добросовестно. Мне было нечего скрывать. Майор сделал паузу. Чуть приподнялся над столом. Затем слегка возвысил голос: – Мы рассчитываем на вашу сознательность. Хотя вы человек довольно легкомысленный. Сведения, которые мы имеем о вас, более чем противоречивы. Конкретно – бытовая неразборчивость, пьянка, сомнительные анекдоты… Мне захотелось спросить – что же тут противоречивого? Но я сдержался. Тем более что майор вытащил довольно объемистую папку. На обложке была крупно выведена моя фамилия. Я не отрываясь глядел на эту папку. Я испытывал то, что почувствовала бы, допустим, свинья в мясном отделе гастронома. Майор продолжал: – Мы ждем от вас полнейшей искренности. Рассчитываем на вашу помощь. Надеюсь, вы уяснили, какое это серьезное задание?.. А главное, помните –нам все известно. Нам все известно заранее. Абсолютно все… Тут мне захотелось спросить – а как насчет Миши Барышникова? Неужели было известно заранее, что Миша останется в Штатах?! Майор тем временем спросил: – Как вы договорились со шведом? Должны ли встретиться сегодня? – Вроде бы, – говорю, – должны. Он пригласил нас с женой в Кировский театр. Думаю позвонить ему, извиниться, сказать, что заболел. – Ни в коем случае, – привстал майор, – идите. Непременно идите. И все до мелочей запоминайте. Мы вам завтра утром позвоним. Этого, подумал я, мне только не хватало! – Не могу, – говорю, – есть объективные причины. – То есть? – У меня нет костюма. Для театра нужна соответствующая одежда. Там, между прочим, бывают иностранцы. – Почему же у вас нет костюма? – спросил майор. – Что за ерунда такая? Вы же работник солидной газеты. – Зарабатываю мало, – ответил я. Тут вмешался редактор: – Я хочу раскрыть вам одну маленькую тайну. Как известно, приближаются новогодние торжества. Есть решение наградить товарища Довлатова ценным подарком. Через полчаса он может зайти в бухгалтерию. Потом заехать во Фрунзенский универмаг. Выбрать там подходящий костюм рублей за сто двадцать. – У меня, – говорю, – нестандартный размер. – Ничего, – сказал редактор, – я позвоню директору универмага… Так я стал обладателем импортного двубортного костюма. Если не ошибаюсь, восточногерманского производства. Надевал я его раз пять. Один раз, когда был в театре со шведом. И раза четыре, когда меня делегировали на похороны… А моего шведа через неделю выслали из Союза. Он был консервативным журналистом. Выразителем интересов правого крыла. Шесть лет он изучал русский язык. Хотел написать книгу. И его выслали. Надеюсь, без моего участия. То, что я рассказывал о нем майору, выглядело совершенно безобидно. Более того, я даже предупредил Артура, что за ним следят. Вернее, намекнул ему, что стены имеют уши… Швед не понял. Короче, я тут ни при чем. Самое удивительное, что знакомый диссидент Шамкович обвинил меня тогда в пособничестве КГБ.
|
