ГОСУДАРСТВО

§257

Государство есть действительность нравственной идеи – нравственный дух как очевидная, самой себе ясная, субстанциальная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает. В нравах она имеет свое непосредственное существование, а в самосознании единичного человека, его знании и деятельности – свое опосредованное существование, равно как самосознание единичного человека посредством умонастроения имеет в нем как в своей сущности, цели и продукте своей деятельности свою субстанциальную свободу.

Примечание. Пенаты – это внутренние, низшие боги, народный дух (Афина) есть знающее и волящее себя божественное; пиетет – чувство и действующая в области чувства нравственность; политическая добродетель – воление в себе и для себя сущей мыслимой цели.

§258

Государство как действительность субстанциальной воли, которой оно обладает в возведенном в свою всеобщность особенном самосознании, есть в себе и для себя разумное. Это субстанциальное единство есть абсолютная, неподвижная самоцель, в которой свобода достигает своего высшего права, и эта самоцель обладает высшим правом по отношению к единичным людям, чья высшая обязанность состоит в том, чтобы быть членами государства.

Примечание. Если смешивать государство с гражданским обществом и полагать его назначение в обеспечении и защите собственности и личной свободы, то интерес единичных людей как таковых оказывается последней целью, для которой они соединены, а из этого следует также, что в зависимости от своего желания можно быть или не быть членом государства. Однако на самом деле отношение государства к индивиду совсем иное; поскольку оно есть объективный дух, сам индивид обладает объективностью, истиной и нравственностью лишь постольку, поскольку он член государства. Объединение как таковое есть само истинное содержание и цель, и назначение индивидов состоит в том, чтобы вести всеобщую жизнь; их дальнейшее особенное удовлетворение, деятельность, характер поведения имеют своей исходной точкой и результатом это субстанциальное и общезначимое. Разумность, рассматриваемая абстрактно, состоит вообще во взаимопроникающем единстве всеобщности и единичности, а здесь, рассматриваемая конкретно, по своему содержанию, – в единстве объективной свободы, т.е. всеобщей субстанциальной воли, и субъективной свободы как индивидуального знания и ищущей своих особенных целей воли, поэтому она по форме состоит в мыслимом, т.е. в определяющем себя всеобщими законами и основоположениями, действовании. Эта идея в себе и для себя – вечное и необходимое бытие духа. Что же касается того, каково же или каково было историческое происхождение государства вообще, вернее, каждого отдельного государства, его прав и определений, возникло ли оно из патриархальных отношений, из страха или доверия, из корпорации и т.д., как постигалось сознанием и утверждалось в нем то, на чем основаны такие права, как божественное или позитивное право, договор, обычай и т.д., то этот вопрос к самой идее государства не имеет никакого отношения и в качестве явления представляет собой для научного познания, о котором здесь только и идет речь, чисто историческую проблему; что же касается авторитета действительного государства, то поскольку для этого нужны основания, они заимствуются из форм действующего в нем права. Философское рассмотрение занимается только внутренней стороной всего этого, мыслимым понятием. В области выявления этого понятия заслуга Руссо ¹¹⁹ состоит в том, что он определил в качестве принципа государства тот принцип, который не только по своей форме (например, социальный инстинкт, божественный авторитет), но и по своему содержанию есть мысль, а именно само мышление, воля. Однако ввиду того что он понимал волю лишь в определенной форме единичной воли (как впоследствии и Фихте¹²⁰), а всеобщую волю – не как в себе и для себя разумное в воле, а только как общее, возникающее из этой единичной воли как сознательной, то объединение единичных людей в государстве превращается у него в договор, основанием которого служит, таким образом, их произвол, мнение и решительно выраженное по их желанию согласие, а из этого вытекают дальнейшие чисто рассудочные выводы, уничтожающие в себе и для себя сущее божественное, его абсолютный авторитет и величие. Поэтому, обретя власть, эти абстракции, с одной стороны, правда, явили нам впервые за все время существования человеческого рода невероятное зрелище – ниспровержение всего пребывающего и данного, для того чтобы создать конституцию великого действительного государства с самого начала и из мысли, стремясь дать ему в качестве основы лишь мнимо разумное; однако, поскольку, с другой стороны, все это были только лишенные идеи абстракции, они привели эту попытку к ужасающим и вопиющим событиям. В противовес принципу единичной воли следует напомнить об основном понятии, которое заключается в том, что объективная воля есть в себе в своем понятии разумное, вне зависимости от того, познается она или не познается единичным человеком, соответствует или не соответствует она его желанию; напомнить, что противоположное, субъективность свободы, знание и воление, – субъективность свободы, которая одна только утверждается упомянутым принципом Руссо, содержит только один, поэтому односторонний момент идеи разумной воли, которая такова лишь потому, что она есть столько же в себе, как и для себя. Другой противоположностью мысли, согласно которой государство постигается познанием как для себя разумное, является мнение, принимающее внешние черты явления – случайность нужды, потребность в защите, силу, богатство и т.д. – не за моменты исторического развития, а за субстанцию государства. Здесь принципом познания также служит единичность индивидов, однако даже не мысль этой единичности, а, напротив, эмпирические единичности со стороны их случайных свойств – силы и слабости, богатства и бедности и т.д. Подобное допущение, совершенно упускающее из виду бесконечное в себе и для себя и разумное в государстве и изгоняющее мысль из понимания его внутренней природы, нигде не выступало, пожалуй, в столь чистом виде, как в Restauration der Staatswissenschaft господина фон Галлера, ибо во всех попытках постигнуть сущность государства, как бы односторонни или поверхностны ни были их принципы, само это намерение постичь государство влечет за собой мысли, всеобщие определения; в данной же работе автор не только сознательно отказывается от разумного содержания, которое есть государство, и от формы мысли, но и со страстным пылом нападает на то и на другое. Далеко распространившимся влиянием своих основоположений, как утверждает г. фон Галлер, его Restauration обязана отчасти тому обстоятельству, что в своем изложении он сумел освободиться от всякой мысли и таким образом создать единое целое, не обремененное мыслью, вследствие чего исчезают путаница и помехи, ослабляющие впечатление от изложения, в котором к случайному примешивается напоминание о субстанциальном, к чисто эмпирическому и внешнему – воспоминание о всеобщем и разумном, и тем самым в сфере скудного и бессодержательного напоминается о высшем, бесконечном. Поэтому это изложение также и последовательно, ибо поскольку за сущность государства принимается вместо субстанциального сфера случайного, то при таком содержании последовательность и состоит в полной непоследовательности бессмысленности, которая движется без оглядки и чувствует себя так же хорошо и в противоположном тому, что оно только что одобряло.*

* Названная книга вследствие упомянутого только что ее характера оригинальна. Неудовольствие автора могло бы для себя отличаться некоторым благородством, поскольку оно вызвано упомянутыми, исходящими преимущественно от Руссо ложными теориями и главным образом попыткой их реализации. Однако, стремясь спастись, г. фон Галлер устремился в другую крайность, которая представляет собой полное отсутствие мыслей и в которой поэтому о содержании не может быть и речи, – а именно впал в ожесточенную ненависть ко всем законам, всякому законодательству, ко всем формально и юридически определенным правам. Ненависть к закону, праву, выраженному в законе, есть тот признак, по которому открываются и безошибочно познаются в их подлинном выражении фанатизм, слабоумие и лицемерие добрых намерений, во что бы они ни рядились. Оригинальность такого рода, как та, которая содержится в книге фон Галлера, – явление, достойное внимания и читателей, еще не знакомых с этой книгой; я приведу из нее несколько примеров. Установив свой главный принцип (с. 342 и след. т. I), а именно "что, подобно тому как в неодушевленной природе более крупное вытесняет более мелкое, сильное – слабое и т.д., тот же закон в более благородных формах (часто, пожалуй, и в менее благородных?) встречается у животных, а затем и у людей, и, следовательно, вечный, неизменный, установленный Богом порядок состоит в том, что тот, кто сильнее, господствует, должен господствовать и всегда будет господствовать"; уже из этого, а также из последующего очевидно, в каком смысле здесь имеется в виду сила; это не сила справедливого и нравственного, а случайная природная сила. Таким же образом он доказывает свой принцип и в дальнейшем и среди других доводов приводит и тот (с. 365 и след.), что природа с удивительной мудростью установила, что именно чувство собственного превосходства неизменно облагораживает характер и способствует развитию именно тех добродетелей, которые наиболее необходимо идут на пользу подчиненным. С высот школьной риторики он задает вопрос: "Кто, сильные или слабые, злоупотребляют в области науки своим авторитетом и внушаемым ими доверием для достижения низких своекорыстных целей и во вред уверовавшим в них людям; мастера ли науки являются среди законоведов крючкотворами, которые обманывают надежды доверчивых клиентов, делают белое черным, а черное белым, превращают законы в орудие неправа, доводя тех, кто нуждается в их защите, до нищенской сумы, и раздирают их, как голодные коршуны невинную овечку?"; и т.д. Здесь г. фон Галлер забывает, что он прибегает к подобной риторике именно для защиты того положения, согласно которому господство сильных есть вечный порядок, установленный Богом, порядок, в соответствии с которым коршун раздирает невинную овечку, и, следовательно, более сильные благодаря знанию закона поступают совершенно правильно, грабя нуждающихся в их покровительстве более слабых. Но требовать, чтобы две мысли были сведены воедино там, где нет ни одной, было бы чрезмерным. Что г. фон Галлер – враг законоуложений, понятно само собой; гражданские законы, по его мнению, с одной стороны, "не нужны, поскольку они само собой понятны из естественного закона";, – сколько усилий, которые потрачены со времени основания государств на законодательство и составление кодексов и тратятся на это, а также на изучение права по сю пору, было бы сохранено, если бы с давних пор успокоились на глубокой мысли, что все это понятно само собой, – "с другой стороны, законы, собственно говоря, даны не частным лицам, а в качестве инструкций для помощников судей, чтобы ознакомить их с волей высшего судьи. Законодательство ведь и вообще (см. т. I, с. 297; ч. 1, с. 254 и в других местах) не есть обязанность государства, а благодеяние, помощь, оказываемая более сильными и представляющая собой нечто дополнительное; среди средств обеспечения права это не наиболее совершенное, а скорее ненадежное и неопределенное средство, которое наши ученые юристы только и оставляют, лишая нас трех других средств, именно тех, которые наиболее быстро и надежно ведут к цели и которые милостивая природа дала человеку для обеспечения его правовой свободы";. И этими тремя средствами являются (что бы вы думали?): "1) собственное следование естественному закону и внушение его другим, 2) противодействие неправу, 3) бегство, если невозможно обрести помощь" (как немилостивы, однако, ученые юристы по сравнению с милостивой природой!). Естественный же божественный закон, который (т. I, с. 292) всеблагая природа дала каждому, заключается в следующем: почитай в каждом равного себе (согласно принципу автора, этот закон должен был бы гласить: почитай того, кто не равен тебе, а является более сильным), не обижай не обидевшего тебя; не требуй ничего, что человек не обязан сделать тебе (но что он обязан сделать?), и еще более того: люби ближнего твоего и приноси ему всегда пользу, если можешь. Следование этому закону должно быть тем, что делает излишним законодательство и государственное устройство. Любопытно было бы знать, как г. фон Галлер объясняет тот факт, что, невзирая на это следование закону, на свете все же возникли законодательства и государственные устройства! В III томе, с. 362 и след., автор доходит до "так называемых национальных свобод", т.е. до юридических и конституционных законов наций; каждое определенное законом право называлось в этом великом смысле свободой; об этих законах он среди прочего говорит, "что их содержание обычно очень незначительно, хотя в книгах такого рода документальным свободам и придается большое значение". Когда же затем оказывается, что автор говорит о национальных свободах немецких имперских сословий, о Charta magna¹²¹ английского народа, "которую, однако, мало читают, а из-за устаревших выражений еще меньше понимают", о bill of rights¹²² и т.п., о свободах венгерского народа и т.д., то мы приходим в изумление, узнав, что эти считающиеся столь важными достояния представляют собой нечто незначительное и что у этих наций законам, которые принимались во внимание во всякой одежде, которую носят индивиды, во всяком съеденном ими куске хлеба и ежедневно, ежечасно принимаются во внимание, значение придается только в книгах. Укажем также на то, что особенно плохо г. фон Галлер отзывается о прусском всеобщем уложении¹²³ (т. I, с. 185 и след.), потому что нефилософские¹²⁴ заблуждения (по крайней мере не кантовская философия, против которой г. фон Галлер особенно ожесточен) оказали свое невероятное влияние среди прочего преимущественно тем, что в этом уложении речь идет о государстве, государственном имуществе, цели государства, главе государства, об обязанностях главы государства, о государственных служащих и т.д. Более всего г. фон Галлер порицает "право облагать налогами частное имущество граждан, их промыслы, продукты или потребление для удовлетворения потребностей государства; ибо в этом случае сам король – поскольку государственное имущество рассматривается не как частная собственность правителя, а как имущество государственное, – а равно и прусские граждане не имеют больше ничего собственного, не владеют ни своим телом, ни своим состоянием, и все подданные являются по закону крепостными, ибо они не могут уклониться от служения государству";.

В сочетании со всей этой невероятной жестокостью особенно комично выглядит то умиление, с которым г. фон Галлер описывает невыразимое удовольствие, доставленное ему его открытиями (т. I, предисловие), – "радость, которую способен ощутить лишь тот, кто любит истину, когда в результате добросовестного исследования он обретает уверенность, что он как бы (в самом деле как бы!) постиг изречение природы – само слово Божие (между тем слово Божие отчётливо различает свои откровения от изречений природы и природного человека), – "как он, преисполненный восхищения, готов был пасть ниц, поток радостных слез потек из его глаз, и с того момента в нем зародилась живая религиозность". Религиозность должна была бы скорее побудить г. фон Галлера оплакивать это как тягчайшую Божию кару, ибо тягчайшее, что может постигнуть человека, – это отдалиться от мышления и разумности, от почитания закона и познания бесконечной важности, божественности того, что обязанности государства и права граждан, так же как права государства и обязанности граждан, определены законом, – отдалиться настолько, что абсурдное представляется ему словом Божиим.

Прибавление. Государство в себе и для себя есть нравственное целое, осуществление свободы, и абсолютная цель разума состоит в том, чтобы свобода действительно была. Государство есть дух, пребывающий в мире и реализующийся в нем сознательно, тогда как в природе он получает действительность только как иное себя, как дремлющий дух. Лишь как наличный в сознании, знающий самого себя в качестве существующего предмета, он есть государство. В свободе надо исходить не из единичности, из единичного самосознания, а лишь из его сущности, ибо эта сущность независимо от того, знает ли человек об этом или нет, реализуется в качестве самостоятельной силы, в которой отдельные индивиды не более чем моменты: государство – это шествие Бога в мире; его основанием служит власть разума, осуществляющего себя как волю. Мысля идею государства, надо иметь в виду не особенные государства, не особенные институты, а идею для себя, этого действительного Бога. Каждое государство, пусть мы даже в соответствии с нашими принципами объявляем его плохим, пусть даже в нем можно познать тот или иной недостаток, тем не менее, особенно если оно принадлежит к числу развитых государств нашего времени, содержит в себе существенные моменты своего существования. Но так как легче выявлять недостатки, чем постигать позитивное, то легко впасть в заблуждение и, занимаясь отдельными сторонами, забыть о внутреннем организме самого государства. Государство – не произведение искусства, оно находится в мире, тем самым в сфере произвола, случайности и заблуждения; дурное поведение может внести искажения в множество его сторон. Однако ведь самый безобразный человек, преступник, больной, калека – все еще живой человек, утвердительное, жизнь существует, несмотря на недостатки, а это утвердительное и представляет здесь интерес.

§259

Идея государства обладает:

1. непосредственной действительностью и есть индивидуальное государство как соотносящийся с собой организм, государственный строй или внутреннее государственное право;
2. она переходит в отношение отдельного государства к другим государствам – внешнее государственное право;
3. она есть всеобщая идея как род и абсолютная власть, противополагающая себя индивидуальным государствам, дух, который сообщает себе в процессе всемирной истории свою действительность.

Прибавление. Государство как действительное есть по существу индивидуальное государство, и сверх того еще и особенное государство. Индивидуальность следует отличать от особенности: индивидуальность есть момент самой идеи государства, тогда как особенность принадлежит истории. Государства как таковые независимы друг от друга, и отношение между ними может быть лишь внешним, поэтому над ними должно быть связующее их третье. Это третье есть дух, который во всемирной истории сообщает себе действительность и представляет собой абсолютного судью над нею. Несколько государств, образуя союз, могут, правда, составить суд над другими государствами; между государствами могут возникнуть объединения, как, например, Священный союз¹²⁵, но эти союзы всегда только относительны и ограниченны, подобно вечному миру. Единственный абсолютный судья, который всегда выступает, и выступает против особенного, есть в себе и для себя сущий дух, выступающий во всемирной истории как всеобщее и как действующий род.

А. Внутреннее государственное право

§260

Государство есть действительность конкретной свободы; конкретная же свобода состоит в том, что личная единичность и ее особенные интересы получают свое полное развитие и признание своего права для себя (в системе семьи и гражданского общества) и вместе с тем посредством самих себя частью переходят в интерес всеобщего, частью своим знанием и волей признают его, причем признают его именно как свой собственный субстанциальный дух и действуют для него как для своей конечной цели; таким образом, ни всеобщее не обладает значимостью и не может быть совершено без особенного интереса, знания и воления, ни индивиды не живут только для особенного интереса в качестве частных лиц, но волят вместе с тем во всеобщем и для него и действуют, осознавая эту цель. Необычайная сила и глубина принципа современного государства состоит в том, что оно предоставляет принципу субъективности достигнуть полного завершения в качестве самостоятельной крайности личной особенности и одновременно возвращает его в субстанциальное единство и таким образом сохраняет его в самом этом принципе.

Прибавление. В новое время идея государства отличается той особенностью, что государство есть осуществление свободы не по субъективному желанию, а согласно понятию воли, т.е. согласно ее всеобщности и божественности. Несовершенные государства – те, в которых идея государства еще скрыта и где ее особенные определения еще не достигли свободной самостоятельности. В государствах классической древности уже обнаруживается, правда, всеобщность, однако частность еще не была в них отпущена и освобождена и не была возвращена ко всеобщности, т.е. ко всеобщей цели целого. Сущность государства нового времени состоит в том, что всеобщее связано в нем с полной свободой особенности и с благоденствием индивидов, что, следовательно, интерес семьи и гражданского общества должен концентрироваться в государстве, но что при этом всеобщность цели не может достигаться без собственного знания и воления особенности, которая должна сохранять свое право. Следовательно, всеобщее должно деятельно осуществляться, но вместе с тем субъективность должна обрести полное и жизненное развитие. Лишь благодаря тому, что оба момента пребывают в своей силе, государство может бить рассмотрено как расчлененное и подлинно организованное.

§261

По отношению к сферам частного права и частного блага, семьи и гражданского общества, государство есть, с одной стороны, внешняя необходимость и их высшая власть, природе которой подчинены и от которой зависят их законы и их интересы; но, с другой стороны, оно есть их имманентная цель, и его сила – в единстве его всеобщей конечной цели и особенного интереса индивидов, в том, что они в такой же степени имеют обязанности по отношению к нему, как обладают правами (§155)¹²⁶.

Примечание. Выше уже было замечено (§3, прим.), что и мысль о зависимости частноправовых законов от определенного характера государства, и философское воззрение, что часть следует рассматривать лишь в ее отношении к целому, первым высказал и попытался развить в отдельных моментах Монтескье в его знаменитом труде "О духе законов". Так как обязанность есть прежде всего мое отношение к чему-то для меня субстанциальному, в себе и для себя всеобщему, право же, напротив, есть вообще наличное бытие этого субстанциального, тем самым сторона его особенности и моей особенной свободы, то на формальных ступенях эти два момента оказываются распределенными между различными сторонами или лицами. Государство в качестве нравственного, в качестве взаимопроникновения субстанциального и особенного, содержит в себе, что мое обязательство по отношению к субстанциальному есть вместе с тем и наличное бытие моей особенной свободы, т.е. что обязанность и право соединены в нем в одном и том же отношении. Но далее, поскольку в государстве вместе с тем различенные моменты достигают свойственных им образования и реальности и тем самым вновь выступает различие между правом и обязанностью, они, будучи в себе, т. о. формально тождественны, одновременно по своему содержанию различны. В частноправовом и моральном отсутствует действительная необходимость отношения и, следовательно, налично лишь абстрактное равенство содержания; то, что в этих абстрактных сферах есть право для одного, должно быть правом и для другого, и то, что есть обязанность одного, должно быть и обязанностью и для другого. Названное абсолютное тождество обязанности и права имеет здесь место только как такое же тождество содержания, в определении, что само это содержание совершенно всеобще, а именно единый принцип обязанности и нрава, – личная свобода человека. Рабы не имеют обязанностей, потому что не имеют прав, и наоборот (о религиозных обязанностях здесь речь не идет). Но в конкретной, развивающейся в себе идее ее моменты различаются, и их определенность становится одновременно различным содержанием; в семье сын не обладает но отношению к отцу правами такого же содержания, как содержание его обязанностей по отношению к отцу, а гражданин не обладает правами такого же содержания, как содержание его обязанностей по отношению к государю или правительству. Понятие единения обязанности и права представляет собой одно из важнейших определений, и в нем заключается внутренняя сила государств. Абстрактная сторона обязанности останавливается на том, что игнорирует особенный интерес как несущественный и, более того, недостойный момент и устраняет его. Конкретное рассмотрение, идея, показывает, что момент особенности столь же существен и что удовлетворение его совершенно необходимо; индивид должен каким-либо образом находить в исполнении своей обязанности также и свой собственный интерес, свое удовлетворение или расчет, и из его отношения к государству для него должно возникнуть право, благодаря которому всеобщее дело становится его собственным, особенным делом. Поистине, особенный интерес не должен быть отстранен или даже подавлен, а должен быть приведен в согласие со всеобщим, благодаря чему будет сохранен он сам и сохранено всеобщее. Индивид, по своим обязанностям подданный, находит в качестве гражданина в исполнении этих обязанностей защиту своей личности и собственности, внимание к особенному благу и удовлетворение его субстанциальной сущности, сознание и чувство, что он член этого целого, и в этом исполнении обязанностей как свершений и дел на пользу государства государство обретает основу своей прочности и своего пребывания. С абстрактной стороны интерес всеобщего состоял бы только в том, чтобы его дела, свершения, которых оно требует, выполнялись как обязанности.

Прибавление. Все дело – в единстве всеобщности и особенности в государстве. В древних государствах субъективная цель полностью совпадала с волением государства, в новейшее время мы требуем, напротив, собственного воззрения, собственного воления и собственной совести. У древних всего этого в таком смысле не было, последним была для них воля государства. В то время как в азиатских деспотиях у индивида не было своего внутреннего оправдания в себе, человек современного мира хочет, чтобы его уважали в его внутренней сущности. В соединении обязанности и права содержится та двойственная сторона, что то, чего государство требует как обязанности, есть непосредственно и право индивидуальности, поскольку государство и есть не что иное, как организация понятия свободы. Определения индивидуальной воли приводятся государством в объективное наличное бытие и только благодаря ему достигают свой истины и своего осуществления. Государство есть единственное условие достижения особенной цели и особенного блага.

§262

Действительная идея, дух, сам себя разделяющий на две идеальные сферы своего понятия, на семью и гражданское общество, как на сферы своей конечности, чтобы, пройдя через их идеальность, быть для себя бесконечным действительным духом, предоставляет тем самым этим сферам материал этой своей конечной действительности, индивидов в качестве множества, таким образом, что в применении к единичному человеку это предоставление являет себя как опосредованное обстоятельствами, произволом и собственным выбором своего назначения (§185 и прим.).

Прибавление. В платоновском государстве субъективная свобода еще не действует, поскольку власти еще указывают индивидам их занятия. Во многих восточных государствах это распределение занятий определяется рождением. Между тем субъективная свобода, которую следует принимать во внимание, требует предоставления индивидам свободного выбора занятий.

§263

В этих сферах, в которых моменты духа, единичность и особенность, обладают своей непосредственной и рефлектированной реальностью, дух есть как излучающаяся в них объективная всеобщность, как власть разумного в необходимости (§184), а именно как рассмотренные в предшествующем изложении институты.

Прибавление. Государство как дух дифференцирует себя на особенные определения своего понятия, своего способа бытия. Если привести пример из царства природы, то следует указать на нервную систему как на собственно ощущающую систему, она есть абстрактный момент бытия у самой себя и обладания в этом тождества с самой собой. Но анализ ощущения показывает только две стороны, и разделение происходит таким образом, что различия выступают как целые системы: первая есть абстрактное чувствование, удержание у себя, глухое движение внутри себя, воспроизведение, внутреннее питание себя, продуцирование и переваривание. Второй момент состоит в том, что этому у-себя-самого-бытию противостоит момент различия, выхода во-вне. Это – раздражимость, выход во-вне ощущения. Она составляет особую систему, и существуют низшие классы животных, у которых развилась только эта система, а не душевное единство ощущения внутри себя. Если сравнить эти природные отношения с отношениями духовными, то семью следует сопоставить с чувствительностью, а гражданское общество – с раздражимостью. Третий момент – это государство, нервная система для себя, организованная внутри себя, но она жива лишь постольку, поскольку в ней развиты оба момента, здесь – это семья и гражданское общество. Законы, которые ими управляют, суть институты излучающегося в них разумного. Основание же, последняя истина этих институтов есть дух, их всеобщая цель и знаемый предмет. Семья, правда, тоже нравственна, однако цель еще не есть в ней как знаемая; в гражданском обществе, напротив, определяющим является разделение.

§264

Так как индивиды, из которых состоит множество, сами – духовные естества и, следовательно, содержат в себе двойственный момент, а именно крайность для себя знающей и волящей единичности и крайность знающей и волящей субстанциальное всеобщности, и поэтому достигают права этих обеих сторон лишь постольку, поскольку они действительны и как частные, и как субстанциальные лица, то они достигают в названных сферах частью непосредственно первой, частью второй крайности; первой они достигают, находя свое существенное самосознание в учреждениях как в себе сущем всеобщем их особенных интересов, второй – в том, что эти учреждения предоставляют им в корпорации занятие и деятельность, направленные на осуществление всеобщей цели.

§265

Эти институты составляют государственный строй, т.е. развитую и осуществленную разумность, в особенном и суть поэтому прочный базис государства, равно как и базис доверия и настроенности индивидов по отношению к нему; они также столпы публичной свободы, так как в них реализована и разумна особенная свобода, и тем самым в них самих налично в себе соединение свободы и необходимости.

Прибавление. Уже раньше было замечено, что святость брака и учреждения, в которых гражданское общество являет себя как нравственное, составляют прочность целого, т.е. всеобщее есть вместе с тем дело каждого как особенного. Все дело в том, чтобы закон разума и закон особенной свободы взаимно проникали друг друга и чтобы моя особенная цель стала тождественной всеобщему, в противном случае государство повисает в воздухе. Собственное чувство индивидов составляет действительность государства, а его прочность заключается в тождестве этих обеих сторон. Часто говорили, что целью государства является счастье граждан; это, несомненно, верно: если гражданам нехорошо, если их субъективная цель не удовлетворена, если они не находят, что опосредованием этого удовлетворения является государство как таковое, то прочность государства сомнительна.

§266

Однако дух объективен и действителен для себя не только как эта необходимость и как царство явления, но также как их идеальность и их внутренняя сущность; таким образом, эта субстанциальная всеобщность есть предмет и цель для самой себя, а эта необходимость есть благодаря этому для себя также и в образе свободы.

§267

Необходимость в идеальности есть развитие идеи внутри ее самой; в качестве субъективной субстанциальности она – политическое умонастроение, в качестве объективной она в отличие от первой – организм государства, собственно политическое государство и его устройство.

Прибавление. Единство водящей и знающей себя свободы существует прежде всего как необходимость. Субстанциальное здесь – как субъективное существование индивидов; но другой вид необходимости есть организм, а это значит, что дух есть процесс в самом себе, расчленяется внутри себя, полагает различия в себе, посредством которых он совершает свой круговорот.

§268

Политическое умонастроение, вообще патриотизм как заключающаяся в истине уверенность (чисто субъективная уверенность не исходит из истины и есть лишь мнение) и ставшее привычкой воление есть лишь результат существующих в государстве учреждений, в котором разумность действительно налична, а также обретает свою деятельность посредством соответствующего этим учреждениям действования. Это умонастроение есть вообще доверие (которое может перейти в более или менее развитое понимание) – сознание, что мой субстанциальный и особенный интерес сохранен и содержится в интересе и цели другого (здесь – государства) как находящегося в отношении ко мне как единичному, вследствие чего этот другой непосредственно не есть для меня другой, и я в этом сознании свободен.

Примечание. Под патриотизмом часто понимают лишь готовность к чрезвычайным жертвам и поступкам. Но по существу он представляет собой умонастроение, которое в обычном состоянии и обычных жизненных условиях привыкло знать государство как субстанциальную основу и цель. Это сознание, сохраняющееся в обычной жизни и при всех обстоятельствах, и есть то, что становится основой для готовности к чрезвычайному напряжению. Но так как люди часто предпочитают быть великодушными, чем правомерными, они легко убеждают себя в том, что обладают этим выдающимся патриотизмом, чтобы избавиться от необходимости ощущать то истинное умонастроение или извинить его отсутствие. Если, далее, это умонастроение рассматривается как то, что может для себя служить началом и проистекать из субъективных представлений и мыслей, то ее смешивают с мнением, так как при таком воззрении она лишается своей истинной основы, объективной реальности.

Прибавление. Необразованные люди находят удовольствие в резонерстве и осуждении, ибо найти достойное осуждения легко, трудно познать хорошее и его внутреннюю необходимость. Начинающаяся образованность всегда начинает с осуждения, завершенная же образованность видит во всем позитивное. В области религии также нетрудно утверждать – то или иное не более чем суеверие, но бесконечно труднее постигнуть в ней истину. Явленность политического умонастроения надо, следовательно, отличать от того, чего люди действительно хотят, ибо внутренне они хотят, собственно говоря, сути дела, но держатся за частности и находят удовольствие в сует