Все в этюдах появляется само

Казалось бы, как разнообразны люди: что ни человек, то свои качества, свои отличия, свои ошибки. А «а самом деле, на практике: что «и группа — главные ошибки, главные типы ошибок встретятся в каждой.

Не было еще ни одной, например, группы, чтобы не попался в ней человек, который все заранее придумает, а потом уж и начинает этюд.

Видишь все эти его ухищрения, но молчишь, ждешь — когда это ему самому надоест.

Сначала он чувствует себя героем: этюды его занятны, интересны... Хоть некоторые из учеников и ворчат вполголоса, что, мол, это все «придуманное», заранее решенное, но я будто не слышу. Наконец наступает перелом: ему самому делается скучно от его «творчества», и в конце концов он начинает выкладывать свои сомнения.

- Вот вы все говорите: «возникает сразу», «возникает само», «не может не возникнуть», а я признаюсь нам — у меня ничего не возникает. Повторю текст, выкину его из головы, сделаю «пустоту», а потом... и ничего. Ничего не приходит, ничего не появляется, скажу вам по совести, чтобы не очутиться в глупом положении, я всегда на всякий случай сначала обдумываю...

- Так что же вас смущает? Ведь у вас иногда очень неплохо получается.

- Но другие-то не придумывают, а у них «появляется!» Значит, дело во мне... И почему вы мне ничего не говорите? Ведь вы видите, а не говорите...

Если он так забеспокоился — дело налаживается. Значит, почувствовал в себе человек какой-то недостаток, значит, захотел от него освободиться, значит, слушать вас будет не только ушами, а и мыслью, и сердцем. Сейчас вы в какие-нибудь десять минут сумеете его направить на путь истины.

- Не возникает у вас,— скажешь ему, - потому, что им чего-то от себя требуете сверхъестественного. А вы ничего не требуйте!..

На этих днях мне подвернулся именно такой случай.

Моей собеседницей была одна очень способная женщина, испорченная плохой школой и в то же время достаточно ленивая, чтобы додумать все самой до конца, хотя она уже несколько лет режиссер и преподаватель. Она подкараулила меня, когда я выходил с урока, и спросила разрешения пойти со мной. То, что она мне сказала, касалось как раз той самой темы, которой посвящена эта глава. И ответил я ей примерно то же самое что и ученику. Мы шли по бульвару, и я предложил ну вот, давайте понаблюдаем, как это происходит у нас в быту. Сядем на скамеечку... Сели. Напротив нас какой-то пожилой бородатый человек читал сосредоточенно газету. Не успели мы еще толком усесться — он сложил газету, встал и пошел. Собеседница моя, заметив оставленный на скамейке сверток, кричит: «Гражданин! Гражданин! Забыли!» Тот не слышит. Она срывается с места, берет сверток, догоняет и отдает ему. Возвращается и говорит:

- Вот чудак! Он же еще и недоволен: так сказал «благодарю вас», будто я ему на ногу в трамвае наступила.

- Скажите, вы обдумывали каждое ваше действие?— спрашиваю я ее.

- Что обдумывала, какое действие? — не может она понять.

- Да вот вы окликнули его, взяли сверток, побежали отнести.

-Как же я могла обдумать? Когда? Смотрю: сверток на лавке... Крикнула — не слышит, и побежала.

-Так и побежали, не думая?

- Ничего не думала — когда тут думать!

- Выходит, все самой собой сделалось?

- Ну да.

- А почему вы мне сказали, что он поблагодарил вас плохо?

- Как почему? Не знаю... Уж очень он удивил меня: то ли он на себя, то ли на меня рассердился.

- Значит, тоже само собой сказалось? Такой чудной, что нельзя было не сказать: «Вот чудак»?

- Конечно. Ужасно смешной. А там у него что-то тяжелое, мягкое,— наверно, курица.

- А вам зачем надо знать? Ишь какая любопытная.

- Да нет, я не любопытная — а пальцы сами нащупали.

-Сами? Опять сами? Что это у вас какая анархия— все само собой делается? Зачем же вы так «распустили себя»?

Она, конечно, догадывается, что все это я говорю применительно к основному нашему разговору, что все, что она сейчас проделала, и все, что мне сказала, есть самый прямой и убедительный ответ на все ее недоумения и вопросы.

- А ведь верно! — улыбается она.

- Вот видите, В жизни это, оказывается, происходит на каждом шагу, и вас не только не удивляет, вы этого даже не замечаете — до того это естественно. Л когда этого же я прошу на уроке, вы пугаетесь, воображаете, что я требую чего-то невероятного.

- Да... верно, - соглашается она. Но вдруг лицо ее просветляется — она

обрадовалась. Чему же? А (вот послушаем, что она скажет.

- Ну так это же — в жизни! Жизнь - это одно, а искусство — другое. В искусстве, на сцене, все заранее решенное и установленное. Вот почему так, ни с того ни с сего и не получается.

Все это произносится с такой радостью и удовлетворенностью, будто человек сделал счастливейшее для г (-б я открытие!

- А вот давайте-ка попробуем на деле — так ли это?— предлагаю я ей.—

Давайте возьмем хотя бы такой текст: я вас спрошу:— «Что же ты сделала вчера?» Вы скажете: «А что?»— «Что ты сделала с моими бумагами?» — «А что?» — «Их нет — исчезли!..»

Сначала, как обычно, повторим текст — проверим, иерно ли мы его запомнили.

Повторили.

Сказать по правде, я хоть и «пропустил мимо ушей»

разглагольствования, «о внутри меня они где-то отметились.

Что они могли вызвать во мне? Только одно раздражение. Уж очень много слышишь таких и подобных речей... И так они поверхностны, легковесны, безответственны... И столько в них косной самоуверенности и столько от них зла в искусстве.

Конечно, это раздражение не осталось моим личным раздражением педагога против ленивого, самодовольна о ученика,— от только что повторенного текста оно ц титло свое направление... Я «пустил» себя...

Ничего не подозревая, партнерша моя повернулась |мне и вдруг обожглась о мои глаза... отшатнулась, изменилась в лице... Не давая ей опомниться, я стиснул руки и:

- Что же ты сделала вчера?

- А что? — вырвалось у нее.

- Что ты сделала с моими бумагами?

- бумагами? — шепчет она, перепуганная моим угрожающим видом и какими-то своими неясными подозрениями.

Подлинный испуг соединился у нее с творчески воз­никшими «бумагами»... И вдруг, вижу я, в сознание ее пробирается утешительная догадка: «Ах, это только этюд!..» И вот-вот слетит с нее весь ее ужас,— она успокоится и будет «нормальной» 'наблюдательницей, как всегда — «со стороны». Чтобы оборвать в ней это ее «пробуждение», опять со всей силой стискиваю ей руку и с еще большим негодованием шепчу ей:

- Что же ты сделала вчера?

По-видимому, боль стиснутой руки вышибла из головы ее успокоительные мысли, а мое удвоенное наступление снова возвратило ей и испуг и мысли о зло­получных бумагах...

- А что? — едва лепечет она.

- Их нет—исчезли!..

Она что-то поняла, вспомнила... вскочила было...

- Куда, куда вы? — успокоительно и дружелюбно останавливаю я ее.— Садитесь!

- Какой же вы можете быть страшный!.. Ой!

- Что вам представилось? Что это за бумаги? Кто я вам?.. Ну?..

- Не знаю... знаю только, что пропали какие-то очень важные бумаги и что все это наделала я...

- Какие же бумаги?

- Да не знаю... Я только сейчас и 'поняла, что, должно быть, случилось что-то непоправимое... и это все - я.

- Когда это случилось?

- Да вот, вчера...

- Что же я на вас так разозлился, рассвирепел? Или я всегда такой?

- Нет, это из-за бумаг... От этих бумаг, кажется, может зависеть даже ваша жизнь!..

- Почему же вы вскочили? Убежать от меня?

- Нет, за бумагами...

-Вот видите, как захватило вас. Целая трагедия: таинственная пропажа бумаг. А вы говорите: «не возникает».

- Да... возникло... Только, должно быть, потому, что уж очень «крепко» вы начали — все во мне с места сдвинули. А с другим партнером все равно не получится.

-Еще как получится! Однако нечего ждать, когда будут эти другие, а давайте-ка сейчас еще раз со мной. Соорудим какой-нибудь новый текст. Только вот что:

возьмите на себя такую смелость, рискните: не придумывайте ничего. Как только повторите для себя текст,— постарайтесь выкинуть все из головы и не заботьтесь ни о чем, не думайте. Не получится ничего — не велика беда.

Сделаем так. Вы меня спросите: «Вам не скучно со мной?» — а я вам отвечу: «Почему скучно? Напротив. Я боюсь, как бы вы не соскучились».

Проговорив при повторении свои слова, она действительно выключилась на секунду, а потом вдруг улыбнулась каким-то своим мыслям... В следующее мгновение она уже 'подавила их в себе и стала ждать. Ведь что то должно прийти.

- Ничего путного не придет, не ждите. К вам приходило, да вы не пустили, отказались. Вы чему улыбнулись в самом начале?

-Это были посторонние мысли.

- Ну, однако?

- Мне пришло в голову: вот, поймала человека на улице и заставила со мной заниматься!

- И что же?

- Ну посторонние мысли...

-Почему же посторонние? А может быть, самые подходящие. Попробуйте-ка, дайте им ход: поймала на улице, заставила заниматься, ну, дальше — продолжайте.

- Заставила заниматься.. Ему это едва ли особенно интересно...— И вдруг она смутилась.— Знаете что, а ведь в самом деле на язык так и просится: «А вам не скучно со мной?»

- Ну просится, так и скажите.

И вот она с какой-то горечью, с раздражением на самое себя, с ожесточением тиская в руках свой носовой платок, пряча глаза, проронила: «А вам не скучно со мной?»

- Ну, вот ведь вышло.

- Да, как будто вышло...

- Если вы верно задали себе текст — никаких «посторонних мыслей» не появится. Раз мысль, или действие, или какое чувство началось — давайте ему только ход. Знайте: оно не постороннее — оно-то именно и нужно... А ну! по свежим следам еще! Пустим в ход тот же самый текст. Повторите его

Повторили.

Она почему-то 'поникла, лицо ее сделалось грустным, а рука стала что-то чертить на земле зонтиком. Потом что-то забеспокоилась, заволновалась:

- Ну, ничего не приходит. Ни одной мысли. Тогда хоть посторонние хоть ненужные, да приходили, а теперь ничего: пусто.

- Как же так «ничего»? А что делала ваша рука?

- Ничего.

- Как — ничего? Она чертила зонтиком по земле - вон видите какие вензеля получились.

-Так что же! Рука чертит, а мыслей-то нет никаких.

- Да вы не торопите природу — не вмешивайтесь вее дела. Давайте дадим ход тому, 'что у вас было. Вычертили по земле... Ну чертите как это у ва!с было.

Она начала чертить.

- А помните, вам что-то стало грустно...

- Да.

- Вам грустно, никаких мыслей не появляется, и только рука чертит и чертит по земле узоры, которых вы и сами-то не видите... Чертите, чертите, продолжайте. Значит так и нужно: грустить, молчать, чертить.

И вдруг она с болью и огорчением:

- Знаете, о чем я подумала? Вот столько лет работаю в театре, а путного еще ничего не сделала... Такого, чтоб самой радостно было...

- Видите — вот и причина вашей грусти. Вопрос для вас не пустячный. Может быть, вопрос жизни,— как же не задуматься, не помолчать. В вас, в глубине, слишком серьезная и большая работа, и дайте ей протечь в себе. А потом, когда нужно, и мысли придут, и слова с языка сорвутся — вы только не торопитесь, не вмешивайтесь - верьте себе.

Вы чего ждете-то? Чтобы у вас появились галлюци­нации, что ли? Не появятся — вы, слава богу, не душевнобольная.

Или вы, может быть, ждете, что на вас нахлынет ни с того ни с сего такое сильное чувство, или вами овладеет такое сильное побуждение, что с ним и 'бороться нельзя? Подхватит и понесет, как пушинку ветром? Успокойтесь—ничего такого сильного сразу не появится, и ничто вас не понесет.

Главная ваша ошибка заключается в том, что вы ждете чего-то особенного, А появляется само? обычное, ежечасное, ежеминутное: неясное побуждение, неосознанное, почти неуловимое влечение, неотчетливые мысли или обрывки мыслей, непонятно к чему механические и автоматические мелкие движения вроде вашего царапания по земле зонтиком, — вот и все.

Знаете, что это и есть творчество, Начало творчества это слабые и почти неощутимые для вас пока росточки. Но дайте им свободу, отдайтесь им. Не мудрите. Поверьте природе. Больше пока ничего не надо. И не говорите, что «не появляется» всегда появляется. Только или промелькнет, слишком быстро — и вы прозеваете его, иди появится что-то неясное, неотчетливое — и вы по неопытности решите, что это «так — зря», и отбросите. Природа всегда сама идет к нам в руки и, можно сказать, навязывается нам, а мы неизменно отмахиваемся от нее и пытаемся что-нибудь состряпать своими собственными средствами подобное ей