Вечность (бессмертие) души

 

- Разве ты не сознавал, что душа наша бессмертна и никогда не погибнет?

Главкон взглянул на меня с удивлением и сказал:

- Клянусь 3евсом, нет. А ты можешь это сказать?

- Да, если не ошибаюсь. Но я думаю, и ты это можешь - ничего трудного здесь нет.

- Для меня это трудно. Но я с удовольствием услышал бы от тебя об этой нетрудной вещи.

- Что ж, слушай.

- Говори, говори!

- Называешь ли ты что-нибудь благом и злом?

- Я - да.

- А думаешь ли ты об этом то же, что и я?

- А именно?

- Все губительное и разрушительное – зло, а спасительное и полезное − благо.

- Да.

- Что же? Считаешь ли ты, что благо и зло суще­ствуют для каждой вещи? Например, для глаз − воспа­ление, для всего тела − болезнь, для хлебов − спо­рынья, для древесины − гниение, для меди и железа − ржавчина, словом, чуть ли не для каждой вещи есть именно ей свойственное зло и болезнь?

- Да.

- Когда что-нибудь такое появится в какой-либо вещи, оно делает негодным то, к чему оно пристало, и в конце концов разрушает и губит всю вещь целиком.

- Конечно.

- Значит, каждую вещь губят свойственные ей зло и негодность, но если это ее не губит, то уж ничто дру­гое ее не разрушит. Благо, конечно, никогда ничего не погубит, не может быть губительным и то, что не будет ни злом, ни благом.

- Конечно.

- Значит, если среди существующего мы найдем нечто имеющее свое зло, которое его портит, но не в со­стоянии его совсем уничтожить, мы будем знать, что это нечто по своей природе неуничтожимо.

- Видимо, так.

- Что же? У души разве нет чего-то такого, что ее портит?

- Разумеется, есть: это все то, что мы недавно раз­бирали, - несправедливость, невоздержность, трусость, невежество.

- А может ли хоть, что-нибудь из всего этого ее погубить и уничтожить? Поразмысли об этом, но так, чтобы нам не обмануться, думая, будто человек неспра­ведливый и неразумный погибает, вследствие своей, несправедливости, этой порчи души, тогда, когда его уличат в преступлении. Нет, ты подойди к этому так: порча тела – болезнь − измождает и разрушает тело, а это приводит к тому, что оно уже перестает быть телом; так и все то, что мы теперь перечислили, приходит к не­бытию вследствие собственной порочности, которая своим назойливым присутствием губит все изнутри. Или не так?

- Да, так.

- Значит, и душу рассмотри точно так же. Может ли присутствующая в ней несправедливость и прочая порочность извести и уничтожить ее своим присут­ствием до такой степени, чтобы довести ее до смерти, отделив от тела?

- Уж это-то ни в коем случае.

- Но ведь нет разумного основания для того, чтобы что-то гибло отпосторонней порчи, а отсвоей собственной не разрушалось?

- Такого основания нет.

- Обрати внимание, Главкон, что мы не считаем, будто тело должно гибнуть непосредственно от испорченной пищи, в чем бы эта порча ни состояла, то есть, если пища несвежая, протухшая и так далее. А вот когда испорченная пища вызывает в теле телесный недуг, тогда мы скажем, что тело гибнет хотя и через посредство пищи, но отсвоего собственного порока, иначе говоря, отболезни. А отпорчи съестного, поскольку съестное и тело - это разные вещи, мы считаем, тело никогда не погибнет, пока это постороннее телу зло не вызовет в нем зла, свойственного телу.

- Ты говоришь очень правильно.

- На том жесамом основании, если порча тела не вызывает испорченности души; присущей ей caмой, мы никогда не при знаем, будто душа гибнет отпостороннего зла, помимо своей собственной испорченности: это зло и при сущее ей зло - разные вещи.

- Да, это имеет под собой основание.

- Так вот, либо мы опровергнем сказанное как неверное, либо, до тех пор пока это не опровергнуто, мы ни за что не согласимся, будто душа гибнет от горячки или другой болезни либо отперерезанного горла: если даже изрубить все тело на мелкие кусочки, все это нисколько не увеличивает возможности ее гибели, пока нам не докажут, что из-за этих страданий тела она сама становится менее справедливой и благочестивой. Если постороннее зло возникает в чем-либо постороннем, а собственное зло не рождается, мы не позволим утверждать, будто душа или что-то другое гибнет.

- Но ведь этого никто никогда не докажет – что души умирающих становятся менее справедливыми именно из-за смерти.

- Может, кто и наберется смелости выступить против нашего утверждения, лишь бы только не согласиться с тем, что души бессмертны, и будет настаивать, что умирающий становится менее справедливым и более порочным. Тогда, если допустить, что онправ, мы станем считать несправедливость смертельной, словно болезнь, для ее обладателя и говорить, что те, у кого она есть, умирают от ее смертоносной природы - одни скорее, другие медленнее, - а вовсе не так, как это бывает теперь, когда нарушители справедливости умирают потому, что их казнят другие люди.

- Клянусь 3евсом, значит, несправедливость ока­жется вовсе не столь ужасной, раз она смертоносна для того, у кого она есть, ведь это было бы избавлением от бед! Но я думаю, что выйдет как раз наоборот: она, убийственнa для всех прочих, если это в ее силах, но своего носителя она делает очень живучим - и мало того, что, живучим, еще и неутомимым. В этих случаях она, как видно, располагается где-то вдалеке от того, что смертоносно.

- Хорошо сказано! Раз даже собственные пороч­ность и зло не способны убить и погубить душу, то от зла, назначение которого - губить другие вещи, вряд ли погибнет душа или что-нибудь иное, кроме того, для чего это зло предназначено.

- Вряд ли; да оно и естественно.

- Но раз что-то не гибнет ни от одного из этих зол - ни от собственного, ни от постороннего, - то ясно, что это непременно должно быть чем-то вечно существую­щим, а раз оно вечно существует, оно бессмертно.

- Непременно.