Теркулов В.И

Теркулов В.И.

 

Цель предлагаемого раздела – определить сущность понятия «событие лингвального мира» и установить возможные базовые типы таких событий. Во избежание недоразумений напомню о том, что в основе моего видения реальности лежит тезис «о репрезентации в семантической структуре языка двух миров – онтологического, референтного, то есть мира внеязыковых сущностей и событий, протоколируемых в языке, и лингвального, то есть мира, созданного языком. Другими словами, в моей концепции не язык определяет мышление, а мир, созданный языком, является миром нашего человеческого существования. Наше поведение обусловлено законами этого мира, хотя и имеет, в то же время, онтологические рамки» [Теркулов 2010, с. 22]. Человек всегда живет в двух событийных пластах. Во-первых, это пласт физического (онтологического) события, который существует для нас как мир воспринимаемых органами чувств предметов. Во-вторых, это пласт языкового (лингвального) события, в котором человек и реализуется как социальное существо и который представляет собой созданный языком мир как интерпретацию общественного бытия. Важно то, что на пересечении этих миров и находится человек как личность, с одной стороны, определяющая формы существования онтологического и лингвального бытия, а с другой, определяемая, формируемая этими мирами. Как пишет Б.М. Гаспаров, «языковое существование личности представляет собой продолжающийся на протяжении всей жизни этой личности процесс ее взаимодействия с языком. В этом процессе язык выступает одновременно и как объект, над которым говорящий постоянно работает, приспосабливая его к задачам, возникающим в его текущем жизненном опыте, и как среда, в которую этот опыт оказывается погружен и в окружении которой он совершается» [Гаспаров 1996, с. 6]. Возникает вполне резонный вопрос: как же осуществляется бытие человека на пересечении указанных миров? Что представляет собой лингвальное событие, то есть переживаемый человеком воплощенный в языке факт его бытия? Учет вышесказанного позволяет внести некоторые коррективы в схему номинации. Эта схема, изначально определявшаяся как дихотомия (реальность → язык), представляется мне в виде трихотомии (онтологическая реальность → язык → лингвальная реальность). При этом именно лингвальная реальность становится главным конструктом человеческого бытия.

Без сомнения, оно непосредственно связано с процессом коммуникации. Причем связь эта двупланова. Мы можем говорить, с одной стороны, о событии говорения и слушания. В этом случае перед нами событие общения – акт передачи информации: «Человеческая коммуникация есть процесс взаимодействия двух и более языковых личностей с целью передачи / получения / обмена информацией, т. е. того или иного воздействия на собеседника, необходимого для осуществления совместной деятельности» [Красных 2000, с. 42]. Это то, что происходит в физическом мире и имеет своей задачей формирование оболочки другого «происшествия» – сотворения ситуации лингвальной реальности, то есть события лингвального мира. В последнем случае коммуникация становится «основным социальным процессом со-творения, сохранения-поддержания и преобразования социальных реальностей» [Pearce 2000, с. 410]. Справедливо в этой связи мнение М.В. Пименовой о том, что «при таком подходе язык может рассматриваться как определенная концептуальная система» [Пименова 2001, с. 20-21]. Конечно же, язык – это «система ориентиров, необходимая для деятельности человека в окружающем его вещном и социальном мире» [Леонтьев 1999, с. 19]. Однако следует согласиться с А.И. Пигалевым: «Язык создает искусственное сверхчувственное социальное пространство-время культуры» [Пигалев 1999, с. 50], и поэтому система ориентиров «вещного и социального миров» представляет собой не что иное, как именно языковое «сверхчувственное социальное пространство-время культуры». И это, кстати, приводит к тому, что «язык всей своей системой настолько связан с жизнью, копирует ее, входит в нее, что человек перестает различать предмет от названия, пласт действительности от пласта ее отражения в языке. Создается иллюзия полного их единства» [Лотман 1994, с. 69].

Опираясь на теории Л. Витгенштейна, Э. Сепира и др., признавая убедительным интерпретацию языка как «мира, лежащего между миром внешних явлений и внутренним миром человека» [Гумбольдт 1984, с. 304], я все же позволю сделать некоторые уточнения, очень важные для понимания лингвальной событийности.

Э. Сепир утверждает: «Люди живут не только в объективном мире вещей и не только в мире общественной деятельности, как это обычно полагают; они в значительной мере находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества. Было бы ошибочным полагать, что мы можем полностью осознать действительность, не прибегая к помощи языка, или что язык является побочным средством разрешений некоторых частных проблем общения и мышления. На самом же деле “реальный мир” в значительной степени бессознательно строится на основе языковых норм данной группы... Мы видим, слышим и воспринимаем так или иначе те или другие явления главным образом благодаря тому, что языковые нормы нашего общества предполагают данную форму выражения» [Цит. по: Уорф 1960, с. 135]. Это утверждение, на первый взгляд, должно согласоваться с предложенной мной выше интерпретацией языка. Но это не так – приведенная фраза требует корректировки: я считаю, что “реальный мир” не просто «в значительной степени бессознательно строится на основе языковых норм данной группы». По моему мнению, человек только и может существовать в том социальном мире, который установлен его языком.

Приведу некоторые аргументы, которые, как мне кажется, подтверждают мою мысль.

Лингвальная интерпретация онтологического мира – лингвальный мир бытия человека. Обычно для объяснения сущности лингвального мира я привожу фразу За окном весь день идет дождь. На первый взгляд, она отражает, в случае, если действительно описывает реальное состояние природы, физическое внеязыковое событие. Однако даже она несет в себе «ложь» онтологического бытия, которая, собственно, и становится «правдой» сотворенной языком реальности.

(1) В этой фразе дождь становится «существом» – он идет. Однако в реальности он не просто не умеет ходить – ходит человек, – но даже не имеет внешних признаков «хождения»: его движение осуществляется не в горизонтальной, а в вертикальной плоскости. Дождь, следовательно, здесь не просто осадки, но одушевленное, введенное в систему человеческих ценностей событие.

(2) Словосочетание целый день, в случае, если оно является только номинантом ситуации онтологического мира, должно обозначать дождь, который идет либо двадцать четыре часа (день как сутки), либо светлое время суток (день как противоположность ночи). В реальности же мы говорим так о любом затяжном дожде, даже если он начался, например, в 8 часов утра и закончился в 11 часов ночи. День, следовательно, в данном случае – это тот промежуток времени, который назван номинатемой день, а не реальная астрономическая сущность.

(3) В-третьих, нет четкости и в локативном определении дождя. Приведенная фраза констатирует то, что мир разделен в языке на две части – перед окном (в комнате) и за окном (на улице). Дождь в этом предложении идет во всем мире «за окном». Однако в реальности он «происходит» только в той местности, где нахожусь я.

Наше восприятие события мотивировано, по крайней мере, для пунктов (2)-(3), именно языковой интерпретацией события. Но дождь идет за окном весь день только в лингвальном мире. В реальности он падает в определенной местности только некоторое время.

Еще четче идея лингвальности события ощущается после введения в него так называемых ментальных концептов типа «любовь», «дружба» «удовольствие» и т.п. Мне представляется, что все концепты, которые кажутся нам отражением объективной реальности, являются все же сотворениями языка, то есть выступают как лингвальные концепты. Фраза Я получил удовольствие от этого с точки зрения онтологического мира туманна хотя бы потому, что номинатема удовольствие полностью растворяется в линвальном бытии человека и не имеет релевантного состояния в онтологической действительности. Мы обозначаем указанным словом психофизически разные состояния человека – удовольствие от любви, еды, физических нагрузок и т.д (физические), от общения, успехов, побед и т.д. (социальные), от книг, музыки, созерцания красивых людей (эстетические) и т.д. Даже в пределах каждого из указанных классов удовольствий зачастую нет сходств – удовольствие от любви абсолютно отличается от удовольствия от еды. Что же тогда говорить об удовольствиях, имеющих разноклассовые источники? Можно ли найти что-то общее у удовольствия от еды и у удовольствия от музыки? В сущности, удовольствие – это только то, что названо номинатемой удовольствие. А это значит, что концепт «удовольствие» привязан не столько к реальности, сколько к знаку, то есть является знакообразуемым концептом. Впрочем, на мой взгляд, все концепты знакообразуемы и лингвальны.

Я распределяю лингвальные концепты между двумя классами по соотношению их с внеязыковой реальностью:

(1) номинационные, то есть концепты, возникшие в результате осознания определенных реалий во внеязыковом мире; функцией таких образований является помещение фактов онтологического мира в лингвальную реальность и вследствие этого переведение их из физической в лингвальную форму (из физической фактуры в знаковую), например, «дерево», «волк», «небо» и т.д.;

(2) интерпретационные, то есть концепты, которые создают реалии только языкового мира человека, например, «любовь», «закуска», «день» и под.

Номинационные концепты дейктичны – на их воплощения в реальности можно указать жестом. Так, например, указания достаточно для того, чтобы показать камень, человека, снег и т.д. Интерпретационные же концепты всегда описательны – их нельзя заменить простым указанием. Они возникают именно как явления лингвального мира и могут существовать только в нем и нигде больше. Например, концепт «ужинать» явно лингвален. Номинационный концепт здесь – «есть». Когда мы указываем на ужинающего, по нашему мнению, человека, в реальности мы можем только утверждать то, что этот человек ест. Не существует видимых отличий ужина от процесса приема пищи вообще. Явление «ужин» возможно только в лингвальном мире, поскольку его выделение базируется не на указании на событие, а на соотнесении онтологического события принятия пищи с закрепленными в языке и только в нем правилами интерпретации факта. При этом данные правила условны и могут легко нарушаться, в то время как процесс «есть» физически и физиологически строг: мы не можем есть как-то по-особому. Ужин же выделяется по социально обусловленным параметрам: время, состав блюд, напитки, участники и т.д. Из этих параметров только «время» может быть признано более или менее строгой характеристикой ужина. Однако и она лабильна: человек может ужинать и в 3 часа дня и в 11 часов ночи. Указывая на «ужинающего» человека, мы не можем быть уверены, ужинает он или обедает, и только сам этот человек может определить сущность своего действия, назвав его словом, и, следовательно, поместив его в систему ценностей лингвального мира. В некоторых случаях перформативность может полностью раствориться в онтологической реальности. В первую очередь это проявляется в использовании так называемых перформативных глаголов и предложений, то есть повествовательных предложений, репрезентирующих высказывание, которое не описывает соответствующее действие, а равносильно самому осуществлению этого действия. Например, высказывание Обещаю тебе прийти вовремя есть уже обещание.

Но и номинационные концепты становятся реальностью только тогда, когда они помещены в язык. Мы различаем только те реалии физического мира, которые словесно обозначены. Например, при всем разнообразии человеческих цветоощущений, в реальности мы различаем только те цвета, которые получили словесное обозначение. Когда такого словесного обозначения нет, но цвет нами все же обнаруживается, мы чаще всего вынуждены словесно интерпретировать его через имя актуального носителя этого цвета (апельсиновый, перламутровый и под.). Но в любом случае нам необходимо имя объективации цвета. Следовательно, онтологическая реальность становится фактом человеческого бытия только тогда, когда она ословлена.

Когнитивная метафора. Мы привыкли в «антропоцентрической парадигме» утверждать то, что когнитивные механизмы сначала возникают в сознании, а затем отражаются в языке. Но ведь это не так: именно язык включает, создает и шлифует наши когнитивные способности и восприятия. Дж Лакофф утверждает, что «в повседневной деятельности мы чаще всего думаем и действуем более или менее автоматически, в соответствии с определенными схемами. Что представляют собой эти схемы, для нас совсем не очевидно. Один из способов их выявления состоит в обращении к естественному языку. Поскольку естественноязыковое общение базируется на той же понятийной системе, которую мы используем в мышлении и деятельности, язык выступает как важный источник данных о том, что эта система понятий собой представляет» [Лакофф 1990, с. 387]. Однако на самом деле эти схемы являются не порождениями нашей индивидуальной ментальности, а навязанными нам языком стереотипами. Мне кажется неубедительным утверждение о том, что сначала возникает ментальная метафора, отождествляющая спор с войной, которая затем воплощается в языке. Возможно, так было в момент создания этой метафоры, хотя мне трудно согласиться и с этим. Мне представляется, что на первом этапе это было не интерпретация нашим сознанием события, а языковая игра, попытка найти словесный эквивалент этому событию, обусловленная желанием его объективировать в лингвальном мире. Причем эта попытка была референтной, а не смысловой: мы попросту некий конкретный спор, ставший событием нашей жизни, отождествили с войной в слове, поскольку этот конкретный спор нами был трактован в слове как война. Второе использование данной метафоры уже сформировало концептуальное отождествление в слове спора и войны. Последующие ее употребления действительно автоматичны, но эта автоматичность навязана языком. Мы не создаем каждый раз в сознании перед ословливанием метафору «спор – война», а воспроизводим ее, поскольку она закреплена в языке. Поэтому можно утверждать, что язык, в который первый номинатор выпустил как джина из лампы метафору «спор – война», подхватил ее, сделал фактом сотворенного им мира, заставил себя рефлектировать, формируя домен «спор – война», а затем – навязал эту рефлексию нам. Те, кто использует имена войны для обозначения спора, повторю, не создают эту связь, а только объективируют ее в словоупотреблении. Следовательно, наша когнитивная рефлексия, наши когнитивные способности навязаны нам языком, «хранятся» в языке, шлифуются в языке.

Итак, возможность отождествления в метафоре двух несовместимых сущностей, собственно, и определяется возможностью актуализации в языке двух миров – онтологического, существующего как объект номинации, и лингвального, являющегося созданным человеком при помощи языка в процессе номинации артефактом, сферой языкового бытия субъекта-номинанта. В связи с этим мной предполагается реализация в акте номинации не одной, а двух номинативных функций – собственно номинативной, при помощи которой субъект пытается описать внеязыковой мир (референция мира), и перформативной, при помощи которой данный внеязыковой мир становится объективной реальностью языка (категоризация и концептуализация). При этом номинативная и перформативная функции существуют в тесном сплочении. Указанное различие между онтологическим и лингвальным мирами позволяет по-новому трактовать многие явления языковой структуры, чисто онтологическая интерпретация которых приводила к некоторым неточным, на мой взгляд, выводам.

Все ситуации изменения референтной роли номинатемы следует, в этой связи, определить как реализацию ее перформативной коннотативной интенции. Данные изменения происходят в тех ситуациях, «когда слово, не теряя прежней связи с денотатом, получает и новую связь, с новым денотатом» [Вандриес 2004, с. 19], что отмечается, например, в случае сосуществования значений «животное семейства ластоногих» и «человек, занимающийся купанием в холодной воде» у слова морж. Есть соблазн определить возникновение нового значения в последнем случае как деривационный перенос по семе «купание в холодной воде». Однако сущность процесса означивания здесь значительно глубже. Оно имеет в своей основе то, что «мышление есть оперирование концептами как глобальными единицами структурированного знания» [Попова 1999, с. 6], и любое из его воплощений, образное в том числе, соотносимо с концептом, поскольку последний – «это многомерное смысловое образование, имеющее образное (фреймовое), описательное (понятийно-дефиниционное) и ценностное измерение» [Дмитриева 1997, с. 148] (выделено мной. – В.Т.).

Однако образ, как известно, «дает знание не об отдельных изолированных сторонах (свойствах) действительности, а представляет собой целостную мысленную картину отдельного участка действительности» [Образное 2004]. Иначе говоря, образ возникает как представление, созданное путем замещения, при котором один из отрезков действительности, например, морж «человек, занимающийся зимним купанием», воспринимается как другой отрезок действительности (в данном случае – как «северное животное») целостно – он не в реальности, но в языке, в лингвальном мире, детерминированном нашим образным мышлением, становится моржом.

Конечно же, такое образное отождествление осуществляется в результате актуализации семы «купающийся в холодной воде», однако это не перенос по сходству функций, декларируемый семантическим словообразованием, а образное осознание одного через другого, представление одного другим, мотивированное семной актуализацией с замещением денотата (референта). Вот как описывает этот процесс Н.А. Красавский: «В основе метафоры лежит какое-либо сравнение, определённое формальное или функциональное сходство между различными фрагментами действительности. Человеческое сознание, фиксируя подобного рода сходства, как бы уподобляет один предмет, его признаки, в целом одно явление другому предмету, явлению. На основании такой предметно-ментальной операции, как сопоставление по аналогии, человек переносит наименование одного предмета на другой» [Красавский 2006, с. 23] (все выделено мной. – В.Т.). Точно так же определяется природа коннотативной/когнитивной метафоры в логико-философском аспекте, где, как указывает Е.А. Селиванова, «она трактуется как мыслительная операция неистинного фиктивного обозначения путем объединения двух мыслей о разных предметах, признаках, ситуациях преимущественно путем выделения определенного смежного понятия» [Селиванова 2008, с. 97]. Перед нами «способ думать об одной области через призму другой» [Пименова 2003, с. 29], способ реализовывать одно из явлений реальности как другое, отождествленное с ним в лингвальном мире. Человек становится моржом именно в нем.

Таким образом, когнитивная метафора есть не чем иным, как самым ярким и прямым воплощением лингвального бытия в языке.

Лингвальное событие актуализируется в коммуникативном гештальте. Минимальной формальной реализацией коммуникативного гештальта я считаю простое двусоставное предложение, поскольку именно оно представляет собой «основной структурно-семантический тип простого предложения, обладающий наиболее полным набором дифференциальных признаков» [Беловольская 2001, с. 28]. Отметим, что простое двусоставное предложение является основной формой коммуникативной предикации двух базовых типов лингвоконцептов – субстантного и гештальтного. Такой статус простого двусоставного (добавлю – неосложненного) предложения позволяет считать, что в нем когнитивные сущности представлены в наиболее чистом виде. Простое двусоставное предложение может реализовывать либо семантику субстантного концепта, когда номинатема-сказуемое констатирует наличие у концепта, обозначенного номинатемой-подлежащим, той или иной характеристики (Сократ – мудрец), либо семантику гештальтного концепта, когда номинатема-подлежащее становится обозначением концепта, провоцирующего возникновение ситуации, обозначенной глагольной гештальтной номинатемой-сказуемым (Летчик Иванов ежедневно пролетает на своем самолете над стадионом «Динамо»). Языковая реальность в тех случаях, когда в предложении находится глагол, чаще всего производится гештальт-агентом, то есть аргументом, который исполняет роль создателя гештальта. Позиция этого гештальт-агента – позиция подлежащего. Именно поэтому мы и можем назвать падеж подлежащего падежом гештальт-агента. Глагол не может быть абсолютным центром пропозиции, поскольку как во внеязыковой, так и в языковой реальности они являются чаще всего только функцией имени, функцией гештальт-агента. Например, в предложении Серебряный ключ открыл золотую дверь гештальт-агентом является глосса серебряный ключ номинатемы ключ, а гештальт-предикатом – глосса открыл золотую дверь номинатемы открыть. Гештальт-агент выступает в качестве создателя ситуации открывания двери. И это событие происходит в лингвальном мире, поскольку в онтологическом мире не серебряный ключ открывает дверь, а кто-то открывает дверь серебряным ключом, который в онтологическом мире является не гештальт-агентом, а инструменталисом.

Я различаю два типа гештальтов, объективируемых в глаголе и, шире, в сказуемом:

1. Скриптовый гештальт, то есть событие, представленное в динамике, например, Каждый вечер луна восходит над опустевшим домом.

2. Фреймовый гештальт, то есть событие, представленное в виде картинки, как не изменяющаяся ситуация например, Каждый вечер луна висит над опустевшим домом.

Следует, однако, заметить, что языковые средства объективации гештальта в обоих случаях одинаковы – событие создается в комбинации грамматического соединения подлежащего и сказуемого. При этом подлежащее полностью изолировано от события в своей лексической семантике (грамматические категории, которые в нем объективированы, настроены только на выражение особенностей бытия гештальт-агента и никак не отражают особенности протекания ситуации). Сказуемое же помимо лексического обозначения ситуации объективирует ее инфраструктурные особенности, такие как: актуальность (настоящее время), длительность (несовершенный вид), активность гештальт-агента (активный злог) и т.д. Следовательно, интерпретация ситуации является заложенной в семантику глагола. Это позволяет предположить, что отличительной грамматической чертой этой части речи является не обозначение процесса, а обозначение ситуации. Можно утверждать, что глагол – это часть речи обозначающая событие в его процессуальных признаках.

Процесс коммуникации в моем представлении – это процесс создания через языковой гештальт в момент передачи информации события лингвального мира. Я различаю два типа лингвальных событий:

(1) Номинационное событие (НС) – событие, которое предполагает осознание релевантности онтологической и лингвальной реальностей. Например, когда я говорю о вчерашнем снегопаде «вчера выпал снег», и это действительно имело место, я формирую в слове номинационное событие лингвального мира.

(2) Перформативное событие – то событие, которое является осознанным приписыванием онтологическому миру порождений лингвальной реальности. Например, когда я говорю, что «вчера ко мне приходили инопланетяне», я нечто желаемое делаю фактом лингвального бытия, который приписывается мною онтологической реальности. Это событие произошло только в слове, но представлено оно в слове как нечто свершившееся в моем физическом бытии.

В акте коммуникации участвуют адресант и адресант. В зависимости от того, как каждый из них интерпретирует ословленное событие, различаются следующие ситуации.

(1) Адресант (НС) – адресат (НС): ситуация, когда событие лингвального мира осознается как событие онтологического мира. Для участников акта коммуникации здесь всегда и всюду семантика текста реализуется как пресуппозиция. Возможны два случая.

Первый случай (модель 1а): ословленное событие действительно имело место в реальности. В этом случае перед нами онтологически оправданная ситуация лингвального мира, онтологическая пресуппозиция которая отмечается, например, в случае, когда адресант сообщает: Решение о переносе столицы из Алма-Аты в Астану было принято Верховным Советом РК 6 июля. Здесь реализуется объективная пресуппозиция, что позволяет адресату принимать это утверждение как правду. Онтологическая и лингвальная реальности сбалансированы – событие лингвального мира адекватно событию онтологического мира, что создает иллюзию простого отражения в языке реальности. На самом деле, приведенное событие вырвано из череды физических действий и переведено в знаковую, словесную форму. Уже это позволяет утверждать, что онтологическое событие продолжило жизнь в слове если физическое событие произошло в определенное время в определенном месте, то лингвальное событие может повторяться каждый раз, когда повторяется данная фраза.

Второй случай (модель 1б): ословленное событие не имело места в реальности. Здесь перед нами ситуация коллективного лингвального заблуждения и лингвальной пресуппозиции, отмечаемой, например, в случае слепой веры участников разговора в конец света, что часто бывало в конце 2012 года. Следует отметить, что под этот случай подпадает не любой слух, а только тот, который является ложным для соотношения «онтологический мир – лингвальный мир». Но для участников лингвального события он становится единственной реальностью. Данная ситуация является развитием модели 2 (см. ниже)

(2) Адресант (ПС) – адресат (НС): ситуация манипулятивного воздействия адресанта на адресата. В этом случае событие, существующее только в слове, убедительно представляется знающим о его лингвальности адресантом как реальное. Адресат при этом именно так и воспринимает данное событие. Тут вполне очевиден перлокутивный эффект. Но для нашего исследования он не важен. Важно другое: участники коммуникативного события в этом случае живут как бы в третьей реальности, находящейся на стыке лингвального и онтологического миров. И этот переходный мир для адресанта более лингвален, а для адресата – онтологичен. Таково, например, политическое воздействие политиков, утверждающих, что вся их жизнь – это неусыпная забота о благе страны, на граждан этой страны. Есть много других примеров манипулятивного воздействия. Например, в первые недели Великой Отечественной войны почтовые отделения по всей стране без разговоров, подчиняясь приказу – слову, принимали посылки в города, уже оккупированные немцами, чтобы опровергать «вредные слухи»; после Чернобыльской катастрофы украинские партийные власти из кожи вон лезли, чтобы разоблачить слухи об опасной радиации и т.д. Все эти ситуации воплощались в первую очередь в коммуникативных перлокутивных актах. Но для нас важнее то, что определенная категория адресатов во всех указанных случаях принимает перформативную реальность и начинают жить по ее законам. То, что граждане искренне верят политикам, подтверждается результатами их голосования во время выборов; принятие посылок обеспечивало спокойствие граждан и отсутствие паники в первые дни войны; антислухи о Чернобыле способствовали проведению целого ряда опасных для здоровья мероприятий в зараженной зоне – велогонки, парада и т.д.

(3) Адресат (НС) – адресат (ПС). Это случай когда адресат повествует о событии, которое он считает реально произошедшим, человеку, знающему о том, что этого события не происходило в онтологическом мире. Я условно подразделяю такие ситуации на два типа: псевдофакты и псевдотеории.

Псевдофакт (Модель 3а) – это событие лингвального мира, которое возникло в результате действия предыдущего механизма. Существует некий адресант 1 уровня, создающий ПС. Адресат, введенный адресантом 1 в ПС и осознающий ее как НС, становится слепым каналом развития события лингвального мира, адресантом второго уровня, запускающим событие как НС. Например, лингвальное событие конца света распространялось и теми, кто знал, что никаких причин в реальности не существует для данного явления. Они выступали Адресантами 1. Те, кто принял это лингвальное событие как онтологическую реальность (Адресаты 1), стали вести себя в ней так, как можно было бы предположить ее существование физическом мире: они стали покупать спички, свечи, консервы и т.д. В то же время, Адресаты 1 стали Адресантами 2, расширяя сферу действия лингвального события в среде адресатов 2 по модели 1б. Однако среди адресатов 2 были и люди, которые точно знали что конец света невозможен. Они-то и были адресатами (ПС)

Псевдотеория (Модель 3б) – это интерпретация мира, претендующая на научность. Адресантом (НС) будет создатель этой теории. Адресатом (ПС) – человек, знающий, что теория неправильна. Например, рассказ приходившего ко мне недавно человека о том, что все языки мира происходят из русского языка, для этого человека – НС, а для меня – ПС. В этом случае носитель НС является адресантом первого порядка.

(4) Адресат (ПС) – адресат (ПС). Это ситуация, когда оба участника коммуникации воспринимают лингвальное событие как перформативное. Здесь возможны две ситуации.

Первая (модель 4а – неудачное манипулирование) – развитие модели 2. Отличие состоит в том, что адресат знает, что создаваемая адресантом ситуация – явление только лингвального мира. Иначе говоря, адресат не поддается манипулятивному воздействию. Например, вот как описывает подобную ситуацию участница одного из форумов. Мой парень врет, и я это знаю. Что делать? не знаю. Уже 2 года вместе. Раньше я думала, что со временем это пройдет.Я с ним даже поднимала (и не раз) на эту тему разговор, что мол лучше суровая правда, чем сладкая ложь. И вот вчера опять обман. Пусть по мелочам, а обидно! я же просила....на что он ответил, что сказал то, что я хотела в тот момент слышать...откуда он знает, что я хотела слышать?!не понимаю.. расстаться? Может быть, у кого-нибудь была похожая ситуация? Как вам кажется, перестанет он мне врать когда-нибудь? Спасибо (сохранена орфография и пунктуация оригинала) [http://www.woman.ru/relations/men/thread/4027710/].

Другая ситуация – осознание события обоими участниками как лингвального (модель 4б – языковая игра), когда оба участника акта коммуникации интерпретируют некоторые факты как перформативное событие лингвального мира. Есть несколько причин возникновения такой ситуации.

Во-первых, перед нами может быть ситуация декламации поэтического, в широком смысле этого слова, произведения.

Во-вторых, участники акта коммуникации могут развлекать себя языковой игрой, то есть игрой с формой речи, стремящейся использовать возможности этой формы для достижения определенного комического эффекта. Например, из сайта «башорг»:

XXX: Тут же всего один альбом! Почему он так много весит?

yyy: Потому что это металл. Тяжёлый металл.

 

xxx: на что только не идут девушки ради парней!

xxx: я вот, например, на сумерки не иду...

 

В-третьих, они могут обсуждать аргументацию будущего спора и т.д.

Схематично модели формирования ситуаций лингвального мира можно представить так.

Схема 1. Модель 1а (онтологическая пресуппозиция)

Онтологическая реальность → Адресант (НС) → лингвальная реальность → Адресат (НС).

В онтологической реальности происходит некое событие, которое описывается адресантом, что приводит к возникновению этого события в лингвальной реальности. В это событие лингвальной реальности погружается адресат. Оба участника лингвального события воспринимают его как онтологическое событие.

Схема 2. Модель 2 (манипулятивный перлокутивный акт)

Онтологическая реальность ≠ лингвальная реальность → Адресант (ПС) → лингвальная реальность → Адресат (НС).

В онтологической реальности не происходит событие, которое необходимо адресанту. Последний озвучивает желаемое событие как реальное, что приводит к возникновению этого события в лингвальной реальности. В это событие лингвальной реальности погружается адресат, который воспринимает его как событие онтологическое.

Схема 3. Модель 1б (лингвальная пресуппозиция)

Онтологическая реальность ≠ лингвальная реальность → Адресант 1 (ПС) → лингвальная реальность → Адресат 1/ Адресант 2 (НС) → лингвальная реальность → Адресат 2 (НС).

Продолжение события, реализующего модель 2. Сотворенное адресантом 1 событие лингвальной реальности воспринято адресатом 1 как событие онтологической реальности. Адресат 1 в этом случае становится адресантом 2, вовлекающим в сферу лингвального события адресатов 2, так же, как и последний относящих лингвальное событие к разряду онтологических.

Схема 4. Модель 3 (разоблачение псевдофакта)

Онтологическая реальность ≠ лингвальная реальность → Адресант 1 (ПС) → лингвальная реальность → Адресат 1/ Адресант 2 (НС) → лингвальная реальность ≠ онтологическая реальность → Адресат 2 (ПС).

Разновидность предыдущей схему, в которой адресат 2 возражает против онтологического статуса лингвального события.

Схема 5. Модель 3 (разоблачение псевдотеории)

Онтологическая реальность ≠ лингвальная реальность → Адресант (НС) → лингвальная реальность ≠ онтологическая реальность → Адресат (ПС).

Разновидность предыдущей схемы, в которой отмечается непосредственная связь между создателем лингвального события, слепо верящим в его онтологическую природу, и тем, кто отрицает онтологическую природу последнего.

Схема 6. Модель 4а – неудачное манипулирование

Онтологическая реальность ≠ лингвальная реальность → Адресант (ПС) → лингвальная реальность → Адресат (ПС).

Разновидность предыдущей схемы, в которой отмечается непосредственная связь между создателем манипуляционного лингвального события и тем, кто отрицает онтологическую природу последнего.

Схема 7. Модель 4б – языковая игра

Лингвальная реальность → Адресант (ПС) → лингвальная реальность → Адресат (ПС).

Итак, событие лингвального мира представляет собой явление, мотивированное физическим событием коммуникации – общения между адресатом и адресантом. В сущности, это событие является абсолютизированной языковой интерпретацией онтологической реальности. Коммуниканты, создавая событие, могут по-разному соотносить его с действительностью, объективируя свое знание или представление об объективности. Конечно же, приведенная выше классификация типов таких представлений является предварительной и требует уточнений. Необходимо установить все возможные разновидности каждого из указанных типов коммуникативных ситуаций, что и станет предметом наших дальнейших изысканий.

ЛИТЕРАТУРА

1. Беловольская Л. А. Синтаксис словосочетания и простого предложения. – Таганрог, 2001. – 55 с.

2. Вандриес Ж. Язык. Лингвистическое введение в историю / Ж. Вандриес; [пер. с франц. П. С. Кузнецова]. – 3-е изд. – М.: УРСС, 2004. – 408 с.

3. Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. – М.: Новое литературное обозрение, 1996. – 352 с.

4. Гумбольдт В. фон Избранные труды по языкознанию; [пер. с нем. Г. В. Рамишвили]. – М.: Прогресс, 1984. – 398 с.

5. Дмитриева О. А. Культурно-языковые характеристики пословиц и афоризмов (на материале французского и русского языков): дисс. … кандидата филол. наук: 10.02.20. – Волгоград, 1997. – 202 с.

6. Красавский Н. А. Немецкие инвективы: