Противоречия индустриализации

К концу 1925 года было восстановлено 4087 предприятий крупной промышленности, возведены Шатурская, Каширская, Нижегородская, Кизеловская и другие электростанции. К концу 1925/26 года общий объем промышленного производства, по официальным данным, впервые превзошел уровень 1913 года. Но вряд ли этим цифрам можно доверять. Экономическая информация того периода была весьма неточной. В 1926 году Ф. Э. Дзержинский характеризовал отчетность промышленных трестов как «фантастику», квалифицированное вранье.

Восстановительный процесс в СССР опережал эти процессы в странах Европы, однако в качественном отношении наблюдалось значительное отставание: более высокая себестоимость в сочетании с нехваткой товаров вела к росту промышленных цен. Себестоимость промышленной продукции возросла в 2–2,5 раза по сравнению с 1913 годом. Соответственно и цены на промтовары в 1926 году в два раза превышали довоенные цены и в 2,4–2,5 раза были выше, чем в ведущих капиталистических странах[944]. А периодические кампании по снижению отпускных цен трестов лишь увеличивали число убыточных производств. Дороговизна проката задерживала ход строительных работ. В 1924 году в районе Нижнего Новгорода строилось сооружение из прокатного металла. Оказавшийся здесь случайно некий английский инженер подсчитал, что при поставке проката из Англии он обошелся бы почти в два раза дешевле, чем местный.

В 1927–1928 годах начал формироваться и другой вариант стратегии индустриальных преобразований. Зародыши этого курса можно найти в постановлении XV съезда партии по отчету ЦК и в резолюции «О работе в деревне», принятой по докладу В. Молотова: принцип равнозначности заменен идеей решающего ускоренного роста промышленности и реконструкции народного хозяйства на промышленной основе. Эта стратегия исходила из того, что равномерное движение ко всем трем целям практически нереально, поэтому приоритет отдавался индустриализации и, в первую очередь, развитию тяжелой индустрии. Одной из причин столь резкого поворота в промышленной политике было почти полное отсутствие собственного станкостроения, не позволявшее модернизировать страну на основе собственного производства оборудования и остро ставившее проблему импорта станков, а значит и экспорта для получения необходимой валюты. С завершением восстановительного периода перед страной вставала задача развития тяжелой промышленности и энергетики — отраслей с высоким органическим строением капитала, срок оборота которого составлял 3–5 и более лет.

На промышленные планы, в сторону их увеличения, весьма существенное внимание оказали вопросы укрепления обороноспособности страны. Одновременно с проведением в 1924–1925 годах реформы вооруженных сил началось реформирование военной промышленности, в основу которой был положен комплекс специальных промышленных предприятий, способных, независимо от уровня технико-экономического развития соответствующих отраслей производства, производить предметы вооружения и боевой техники на уровне мировых стандартов. Но оценивая состояние обороноспособности СССР, начальник Штаба РККА М. Н. Тухачевский в своем докладе в Политбюро в декабре 1926 года отмечал низкую мобилизационную готовность советской промышленности[953]. Для руководства страны необходимость подготовки промышленности для нужд обороны определялась невозможностью накопления достаточных мобилизационных запасов готовой промышленной продукции в мирное время и сжатыми сроками проведения мобилизации в случае войны. Поскольку будущая война связывалась с неизбежной блокадой, то на первый план выдвигалось увеличение производственных мощностей тех отраслей, которые находились в зависимости от импорта.

К 1925 году были подготовлены контрольные цифры народного хозяйства на год, а затем Госплан перешел к разработке перспективного планирования и составлению пятилетних планов. Первые варианты пятилетнего плана, подготовленные Госпланом и ВСНХ, не были одобрены партийными инстанциями. В декабре 1927 года вопрос о первой пятилетке был вынесен на рассмотрение XV съезда ВКП(б), но резолюция съезда содержала только общие принципы подхода к плану. Соотношение промышленности и сельского хозяйства, тяжелой и легкой промышленности, накопления и потребления еще предполагалось определить. Отдавая приоритет развертыванию тяжелой индустрии, решения съезда предусматривали и рост отраслей легкой промышленности. Президиумом Госплана было принято решение составить пятилетний план в двух вариантах — отправном и оптимальном, для чего 30 декабря 1927 года в Госплане была создана Центральная комиссия перспективного планирования (ЦКПП) во главе с Г. М. Кржижановским. Отправной вариант плана был принят Президиумом Госплана за основу 12 февраля 1929 года. В марте V съезд президиумов Госпланов признал этот вариант научно и экономически обоснованным.

За 1923–1929 годы из 50 заключенных договоров 48 приходилось на различные отрасли индустрии (строительство Днепростроя, металлопромышленность, горная и лесобумажная промышленность). На практике с помощью импортного оборудования, поставленного по договорам о технической помощи, были построены ГАЗ, Днепрогэс, Государственный подшипниковый завод. С 1927 года этап оказания СССР технической помощи со стороны крупнейших американских фирм стал стимулироваться разгоравшимся в США кризисом. В основном договорами предусматривались разработка проектов и строительство предприятий в нашей стране. Общая стоимость договоров оценивалась в сотни миллионов долларов. Так, 26 ноября 1927 года в Главном концессионном комитете при СНК СССР состоялось подписание договора с американским предпринимателем Фаркуаром о предоставлении Советскому правительству 6-летнего кредита на 40 млн долларов для перестройки и переоборудования Макеевского металлургического завода. Наиболее крупными и значимыми были соглашения с «Хью Купер» о проектировании и участии в строительстве Днепрогэс, с «Дюпон» и «Нитроген инжиниринг» о строительстве химических заводов, с «Дженерал электрик» о перевооружении советской электротехнической промышленности. К концу 1920-х годов из США ввозилось в СССР оборудование заводов в полном комплекте.

Не оправдала ожидаемых надежд и концессионная практика второй половины 1920-х годов. На 1 ноября 1927 года было 163 концессии, но по отношению к предложениям доля заключенных договоров составляла всего 7,5 %. Причем половина предложений была отклонена из-за нежелания советского правительства сдавать объекты. Общий объем капиталов концессионных предприятий на 1 октября 1928 года составлял всего 90 млн руб., из которых на иностранные инвестиции приходилось 58 млн руб. или 0,6 % по отношению к капиталу всей государственной промышленности. Хотя доля концессионных предприятий была более высокой в добывающих отраслях (от 11 % в меднорудной до 62,2 % в свинцоворудной промышленности) и в производстве одежды и галантереи (22,3 %), но в общем объеме продукции госпромышленности доля концессий в различные периоды не превышала 0,6 %, в производстве средств производства к 1926/27 года достигала лишь 1,2 %[973].

Нэп не внес существенных изменений в отношение большевиков к так называемым «буржуазным специалистам». Не в последнюю очередь этому способствовала сама стратегическая установка нэпа, ориентировавшая партию на продолжение классовой борьбы. Острейшая внутрипартийная борьба первой половины 1920-х годов не оставляла времени и возможности для проведения глубоких стратегических перемен. Да и сама техническая интеллигенция в этот период не давала повода для обращения на нее более пристального внимания большевистского руководства. Поворот наступил с провозглашением задач индустриализации[976].

 

Если в целом уровень безработицы среди работников умственного труда в период новой экономической политики был одним из самых высоких среди социально-профессиональных групп городского населения СССР и составлял 12–15 %, то среди технических работников он был еще выше. Причем официальная статистика преуменьшала данные: на учет бирж ставились прежде всего члены профсоюза, таких даже в 1927 году среди технических работников насчитывалось не более 60 %[979].

 

Во второй половине 1920-х годов стали сильнее культивироваться подозрительность и неприязнь к интеллигенции в целом, а к спецам особенно. Их относили к классово-чуждому элементу, а образ спеца отождествляли с образом меньшевика. Укоренившийся в советском новоязе термин «спецы» нес не только профессиональную, но и значительную отрицательную идеологическую нагрузку. «Спецеедство» — так в публицистике 1920-х годов называли кампанию критики, а фактически — травли специалистов. В печати стали регулярно появляться сообщения о вредительстве спецов и их привлечении к судебной ответственности. Тема вредительства систематически подкреплялась «разоблачениями», фабриковавшимися органами ОГПУ. Даже в относительно «спокойные» 1925–1927 годы власти стремились любую неудачу специалиста исправить с помощью статей Уголовного кодекса. При этом обвинения были настолько несостоятельны, что 80 % дел завершались оправдательными приговорами или прекращались еще на стадии следствия.

Динамика сбытовых операций к 1927/28 году демонстрирует выделение из сферы синдикатского влияния розничной торговли (за исключением фирменных магазинов), а динамика снабженческих операций — передачу заготовительной работы в руки специальных сырьевых АО, пайщиками которых становились синдикаты. Наибольшую роль синдикатская система играла в деле финансирования и кредитования госпромышленности: во многих отраслях (текстильной, масложировой и др.) синдикаты к 1928 году обеспечивали 100 % финансирования производства. К 1929 году через ВТС, Нефтесиндикат, Масложирсиндикат, Бумсиндикат были распределены все выделенные для этих отраслей банковские кредиты[990].

Ослабление давления на частника в течение 1925 — первой половины 1926 года под влиянием кризисных явлений в народной хозяйстве, вызванных фронтальным наступлением на него в 1924 году, привело к расширению кредитования частных предпринимателей и облегчению налогового обложения. Капиталистическому накоплению способствовала отмена принудительного размещения государственных займов, снижение арендной платы и «ликвидационная горячка» 1925 года. Решение ВСНХ об усиленной реализации неликвидных средств заводов в целях увеличения их оборотных средств было дополнено директивой сократить запасы в государственных торговых и производственных предприятиях. В результате прошла волна отчуждения госимущества частным лицам по пониженным ценам.

 

В 1926 году еще продолжался абсолютный рост капиталистического сектора промышленности и торговли, но это был последний год роста. Сфера применения частных капиталов оставалась прежней — торговля, посреднические услуги, заготовка и реализация сырья. Причины этого крылись в политической линии большевистской партии, объявившей, что частный капитал — лишь временный «пособник» социалистического строительства. Но главное — в экономической невыгодности ввиду отсутствия льготного порядка налогообложения для частного производителя по сравнению с частным торговцем.

К XV съезду партии национальный доход страны вырос по официальным источникам по сравнению с 1913 годом на 19 %, но современные расчеты доказывают, что на самом деле он оказался на 12–13 % ниже, а душевое производство, с учетом роста населения на 5 %, уменьшилось на 17–20 %. К 1928 году производительность труда в промышленности снизилась на 17–23 %, но зато увеличилась материалоемкость. Резко снизилась рентабельность предприятий, которая в конце 1920-х годов составляла 10,9 %, тогда как в 1913 году — 19,7 %. Получаемая прибыль была на 20 % меньше, чем до войны, а на железнодорожном транспорте даже в 2 раза меньше. Рост основных фондов в промышленности за послереволюционное десятилетие составил не более 10–13 %. В конце 1927 года СССР находился на начальном этапе индустриализации: в крупной промышленности производилось 20–25 % национального дохода страны, уровень производства промышленности в расчете на душу населения был ниже в 5–10 раз душевого производства в индустриально-развитых странах, доля городского населения составляла 18–19 %, а рабочего — 11–12 %. В СССР удельный вес всей промышленности впервые превысил продукцию сельского хозяйства только в 1930 году[1000].

1927 год стал периодом резкого роста сопротивления рабочих масс «Редкому Случаю Феноменального Сумасшествия России» (возникла и такая расшифровка аббревиатуры РСФСР): уже 24 февраля в Ленинграде бастовали Трубочный, Балтийский и Патронный заводы, а также Лаферм. В тот же день на Васильевском острове состоялась рабочая демонстрация с требованиями свободы слова, печати и свободных перевыборов завкомов и Советов[1002]. «Нам масло надо, а не социализм», — единодушно заявили 6 сентября 1927 года путиловские рабочие, собравшиеся на кооперативную конференцию. Материальное положение население ухудшалось день ото дня. С мрачным видом рабочие шутили: «Говорят, отменили букву «М» — мяса нет, масла нет, мануфактуры нет, мыла нет, а ради одной фамилии — Микоян — букву «М» оставлять ни к чему». Лозунг «догнать и перегнать» для многих давно превратился в лозунг «дожить и пережить». Где злым шепотком, а где и в открытую рабочие каламбурили по поводу того, что кому дала революция: «Рабочему дала ДОКЛАД, главкам дала ОКЛАД, женам их дала КЛАД, а крестьянству дала АД»[1003].