Историографический обзор проблемы иронии

Среди бытующих в культурной практике явлений есть ряд таких, которые при широкой распространенности, тем не менее, остаются загадочными, – отмечает Е. Третьякова [169]. Один из примеров тому – ирония. Мы охотно пользуемся ею в речи, легко замечаем в литературных текстах, но при попытке раскрыть ее внутренний механизм наталкиваемся на затруднения. Она царит в самых причудливых и ярких художественных стилях. Античная комедия, гротескный мир Рабле, философская повесть Вольтера, богатый оттенками комизм Гоголя и Чехова свидетельствуют о присутствии иронического на всех этапах истории европейской литературы, а ХХ век, по известному выражению, вообще стал "царством иронии".

На протяжении последних ста лет ирония была предметом исследовательского интереса психологов, лингвистов, логиков, а также представителей таких новых отраслей гуманитарного знания, как семиотика и теория коммуникации. Инструментарий этих наук помог раскрыть многие секреты, – подчеркивает Е. Третьякова. Психологи, например, попытались определить степень присутствия сознательного и бессознательного в специфической смеховой реакции на ироническое высказывание. Логики установили связь иронии с остроумием, показали, что ироническое высказывание соотносится одновременно с несколькими взаимоисключающими истолкованиями: как логичность, так и алогичность при этом работают на создание смысла. Поворотную роль в осознании диалектики субъективного/объективного в иронии сыграли работы М.М. Бахтина.

С появлением семиотики было подробно изучено, как "кодируется" и "расшифровывается" иронизирование в тексте. В русле этой научной проблематики особенно интересны работы Ю.М. Лотмана и его школы. Теория коммуникации установила диалогическую природу иронии и проанализировала отношения между автором, адресатом и предметом иронического высказывания. Исходной позицией большинства современных исследований является постулат о том, что в самой сути иронического общения заложена необходимость активного интеллектуального контакта его участников. Итоги более чем полувековой полемики привели к убеждению, что для объяснения сути иронии важнее всего обратить внимание на ее знаковую природу и парадоксальность. Данные лингвистики, логики и семиотики свидетельствуют, что значение иронической образности неустойчиво и в каждом конкретном случае индивидуально. Неизменна лишь функция иронии – соединять несоединимое, делать образ перекрестьем двух и более знаковых систем, – полагает Е. Третьякова. Ниже мы остановимся на концепции иронии этого автора более подробно.

Как уже отмечалось выше, ирония является постоянным объектом исследований в различных областях научного и философского знания. И.В. Черданцева подчеркивает, что в тех или иных концепциях отечественных и зарубежных авторов ирония предстает в следующих ипостасях: как риторическое переворачивание смысла; как способ постижения истины; как метод отрицательной диалектики; как универсальный образ действия; как противоречие видимости и реальности; как перцептивный ответ миру [185, с. 88].

Один из первых и наиболее знаковых научных трудов, ставивших предметом своего рассмотрения феномен иронии, принадлежит выдающемуся датскому философу С. Кьеркегору, это его диссертация "О понятии иронии" (1841 год) [90]. Как отмечает И.А. Осиновская, в этой работе Кьеркегор "сумел занять пограничную позицию между гегельянским неприятием иронии и романтическим преклонением перед этим явлением. Например, Кьеркегор берет гегельянское представление об иронии как об "абсолютной отрицательности" и рассматривает эту "бесконечную отрицательность" как некое формирующее реальность начало. Абсолютной и бесконечной эта отрицательность называется потому, что с ее помощью отрицаются и умозрительно уничтожаются не какие-то конкретные проявления реальности, а реальность в целом, во всей своей бесконечной полноте. Он писал, что развитие мира (или человека) происходит через отрицание одной действительностью предыдущей. Исходя из гегельянского определения иронии как формы субъективизма, он переосмысляет субъективизм как интерес к человеческой личности, то есть придает ему положительный смысл" [133, с. 38].

Как и последующие исследователи феномена иронии, Кьеркегор разводит: 1) иронию античную (сократовскую) и 2) иронию романтическую. По его мнению, античная ирония отрицает конкретно-историческую действительность, а романтическая – действительность как таковую. В оценочном плане ирония как общеисторический феномен, согласно Кьеркегору, может выступать и в положительной, и в отрицательной роли. В качестве положительного начала ирония проявляет себя, если осознает себя не как истину, но как путь, не как конечный пункт развития, а как этап. По мнению П.П. Гайденко, "у Кьеркегора ироник играет роль потому, что даже если он попытается перестать ее играть, ему не дадут это сделать... Ирония Кьеркегора – не свободно выбранная позиция, а судьба" [31, с. 77]. Подробнее об иронии как методе философствования в концепции С. Кьеркегора мы будем говорить в п. 2.3.

Взамен романтической субъективистской теории ХХ век дал ряд концепций объективной иронии. Самая известная из них – "эпическая ирония" Томаса Манна, который настаивал на том, что ирония необходима искусству как наиболее широкий и свободный от всякого морализаторства взгляд на действительность. Это "величие, питающее нежность к малому", помогает воссоздать целостный образ человека в искусстве, "ибо во всем, что касается человека, нужно избегать крайностей и окончательных решений, которые могут оказаться несостоятельными" [107].

В своем романе "Волшебная гора" Т. Манн достаточно часто рассуждает о роли и месте иронии в мироотношении своего героя – Ганса Касторпа. Так, в одном из многочисленных диалогов между Гансом и Сеттембрини последний говорит: "… Ах, да, еще ирония! Остерегайтесь процветающей здесь иронии, инженер! Остерегайтесь вообще этой интеллектуальной манеры! Если ирония не является откровенным классическим приемом ораторского искусства, хоть на мгновенье расходится с трезвой мыслью и напускает туману, она становится распущенностью, препятствием для цивилизации, нечистоплотным заигрыванием с силами застоя, животными инстинктами, пороком". На что Касторп логически возражает: "…Но ирония, которая ни на мгновенье не расходится с трезвой мыслью, что же это, с позволения сказать, за ирония, если уж на то пошло? Сухая материя, прописная истина!" [106, с. 263].

Еще одно исследование в этой проблематике – "Ирония. Историческое введение" – вышло в 1926 году и принадлежит Дж.А. Томсону [214]. Автор опирается на античный материал и делает вывод о том, что ирония – "типично греческое явление", некое выражение греческого духа, специфического способа мышления, нацеленного на критическое отношение к действительности. Типологически автор разделяет: 1) иронию греческую и 2) римскую; а также: 1) иронию трагедии (ядром ее является вызов) и 2) иронию комедии (нацеленную на смех). Комическую иронию Томсон обнаруживает у Аристофана, а трагическую у Софокла. Сократовская же ирония, по мнению исследователя, является результатом соединения вышеобозначенных типов и провозвестником современной.

В ряде своих работ ("Ирония или ясность ума", "Ирония") французский философ В. Янкелевич [201, 207] дает уже практически постмодернистскую трактовку феномена иронии, включая в арсенал исследовательских приемов собственно иронизирование. Типологически он также противопоставляет два исторических типа иронии: сократовскую и романтическую. Первая оценивается им как "общественная, направленная на Другого, открытая, вопрошающая", а вторая – как "индивидуальная, маргинальная, отвергающая среду, пытающаяся закрыться, предстать как тайна или хаос" [133, с. 41]. Описывая иронию как явление, Янкелевич выделяет следующие ее характерные черты: парадоксальность иронического, умение ироника скользить по поверхности, субъективизм. Оригинальность авторского подхода к предмету исследования заключается в том, что ирония рассматривается через такие соотносящиеся с ней явления, как: притворство, лицемерие, обман, острота, смех, юмор, цинизм, комическое, трагическое, серьезное, любовь и эрос. Таким образом, Янкелевич в качестве родовой черты иронии выделяет ее вездесущность, поскольку следы иронического отношения встречаются и в искусстве, и в философии, и в науке.

В работе "Ирония или ясность ума" Янкелевич разрабатывает концепцию иронии как способа постижения истины. Истина понимается философом как эмоционально-рациональная целостность, поэтому для ее постижения необходимы как ограниченность, так и открытость мысли. Как раз "в силу своей двусмысленности ирония делает возможным достижение требуемого единства рациональной точности и эмоциональной выразительности. Размышляя о возможности выражения истины, Янкелевич придерживается точки зрения, согласно которой истина не может быть выражена, поскольку наряду с областью открытости она обладает и сокровенным характером. Чем более глубоким содержанием наполняется мысль, тем более она становится эмоционально расплывчатой и предметной, теряя точный общий смысл; поэтому ирония превращается в тот инструмент, который удерживает мысль от полного разложения. Неудивительно, что в силу этого ироническое противоречие предстает как плодотворное: в результате его функционирования обогащается мысль и рационализируется чувство" [185, с. 90].

Янкелевич характеризует иронию как псвевдологию (по сравнению с логическим мышлением), как притворное и изворотливое мышление, стремящееся к ясности ума. Ирония движется к истине косвенным путем, очищая ум с помощью иносказательных форм. В этой ситуации, говорит автор, "сознание перевернутое и опосредованное, заставляет самое себя вращаться вокруг противоречия" [207, с. 44]. "Ирония – аура разума. Либо через обманчивый конформизм, либо через цинизм, либо попросту приводя к полному скандалу, высмеивающему себя самое, ирония... становится сферой упорядочивания... Ирония, будучи иносказанием, существует в конечном итоге для прямого выражения" [207, с. 108].

В работе "Ирония" Янкелевич пишет: "Ирония слишком перегружена нравственностью и моралью, и это мешает ей быть в подлинном смысле слова творчеством, т.к. она слишком жестока для того чтобы быть по-настоящему комичной. Тем не менее, есть одна особенность, которая их сближает – и искусство, и комическое, и ирония становятся возможны лишь там, где ослабляется жизненная настоятельность и необходимость. Но тот, кто отдается иронии, гораздо свободнее того, кто смеется, ведь часто смеются только для того, чтобы не заплакать, подобно тем трусам, которые громко кричат глубокой ночью, чтобы прогнать страх… Ирония играет с опасностью,… подражает ей, провоцирует, осмеивает, ведет с ней беседу. Правда, такие шутки кончались плохо, и Сократ поплатился за это жизнью, т.к. новое сознание не может безнаказанно искушать тех чудовищ, что терроризировали сознание старое. … Дух иронии есть дух расслабления. История человеческой мысли прошла через несколько оазисов иронии. Эпохи схоластической жизни сменялись эпохами свободных насмешек, когда человеческая мысль набирала дыхание и отдыхала от угнетавших ее тяжеловесных систем" [201, с. 6–7].

Современные зарубежные исследователи достаточно часто обращаются к интересующей нас теме. Так, в концепциях Е. Белера (Behler E.) и Б. Стейтса (States B.O.) ирония предстает как инструмент отрицательной диалектики [205, 212]. Отрицательная диалектика включает в себя такие черты, как противоречивость и изменчивость, она может быть как субъективной (как в философских системах С. Кьеркегора и Х. Ортеги-и- Гассета), так и объективной (как в философии В. Зольгера, Г. Гегеля, Ф. Энгельса).

В трудах канадского литературоведа Н. Фрая (Frye N.) ирония оценивается как универсальный образ действия. По мнению Фрая, литература выступает в качестве символического языка универсума, а ирония – в качестве общей повествовательной формы. Универсум Фрай истолковывает в духе Юнга, Башляра и Фрезера, поэтому видит истоки иронического образа действия и мысли в бессознательном архаико-мифологическом способе мышления. Ирония в таком дискурсе является всеобщей формой действия, бессознательно применяемой ироником–наблюдателем. В теоцентристской картине мира таким наблюдателем выступает Бог, в ренессансно-романтической – человек. И.В. Черданцева делает вывод о том, что у Фрая обнаруживается сугубо романтический взгляд на иронию, дополненный психоаналитическими воззрениями, суть которого можно выразить следующим образом: наблюдатель, принижая героя, становится ироником независимо от того, сознает он это или нет, это универсальный образ действия. Архетипичный ироник у Фрая – это Бог, всеведущий, абсолютный, бесконечный [185, с. 91–92]. "Иронический писатель… умаляет себя и, подобно Сократу, делает вид, что он ничего не знает, даже того, что он ироничен… Когда мы попытаемся выделить ироническое как таковое, мы находим, что оно попросту сводится к позиции поэта к бесстрастному созиданию такой литературной формы, где отсутствуют как прямые, так и косвенные элементы утверждения. Ирония… изображает жизнь такой, какова она есть. Иронический писатель делает акцент не на объекте, а на субъекте… наивный ироник афиширует свою ироничность, а рафинированная ирония оставляет читателю возможность как бы самому привнести ее в повествование", – пишет Н. Фрай [173, c. 239].

Предложив в1957 г. свою теорию литературных модусов, Н. Фрай стал одним из ведущих истолкователей мирового литературного процесса. Он подчеркнул, что, в отличие от четырех других (миф, легенда, героика, обыденность), пятый иронический модус способен сообщить читателю чувство интеллектуального превосходства над объектом изображения. Поэтому роль иронии в искусстве все больше приближается к функции свободного личностного выбора.

С Н. Фраем в понимании феномена иронии полемизирует Д. Мюке (Muecke D.C.) [210, 211]. В его концепции в качестве объективной основы иронии выступает конфронтация объективного и субъективного, а сама ирония предстает как противоречие видимости и реальности, как "конфликт двух значений". В работе "Ирония и ироническое" [210] автор предпринимает попытку построить общую теорию иронии. Типологически он выделяет два ее типа: 1) ирония, когда ироничен кто-то и 2) ироническое, когда наблюдается обратный ход вещей. Мюке полагает, что не может быть иронии объективной или субъективной, ироническое отношение всегда вызывается субъектом. Кроме того, он полагает, что ирония "есть потенциальное в феномене", причем в любом, и актуализируется оно только по воле иронизирующего субъекта. То есть фатализм, или "ирония судьбы" ему не близок.

Американский писатель–фантаст Д. Бартельм (Barthelm D.) продолжает шлегелевскую традицию понимания феномена иронии и полемизирует с экзистенциалистской ее трактовкой у Кьеркегора. Бартельм "понимает ироническое противоречие как контраст ординарного и неординарного, банальной жизни и необычной ситуации, механического бытия массового человека и незаурядного явления, выходящего за пределы тривиального опыта" [185, с. 95]. Главное призвание иронии, по его мнению, состоит не в поиске смысла "для меня", а в творческом создании самодовлеющей эстетической реальности. Поэтому автор делает упор не на смысл явления, а на наличие игрового начала, дающего творческую свободу – субъективную свободу, позволяющую "лишить объект его реальности". То есть ирония у Бартельма – игра воображения, созидающая новый играющий мир в противовес серым будням.

Говоря об историографической стороне проблемы иронии, И.В. Черданцева констатирует пристальный интерес исследователей к осмыслению данной категории. Несмотря на то, что общей теории иронии не создано, – отмечает И.В. Черданцева, – следует тем не менее отметить тот факт, что во всех концепциях так или иначе осуществляется попытка обоснования универсального исторического метода. И, несмотря на многочисленные нюансы, осмысление категории иронии происходит в русле либо романтической, либо экзистенциальной традиций. Таким образом, исследователь полагает, что именно "романтическая ирония может быть принята в качестве исходного пункта развития всех остальных видов иронии" [185, с. 96–97]. Автор отмечает, что в современной отечественной литературе понятие иронии исследуется чаще всего как категория эстетики, модификация комического (в концепциях И. Паси, А.Ф. Лосева, В.П. Шестакова, Д.Д. Среднего, С.Д. Савова, И.Л. Варшавского, В.М. Пивоева), однако в историко-философских трудах М.М. Бахтина, П.П. Гайденко, Р.М. Габитовой, Н.Я. Берковского делается особый акцент на иронии как мировоззренческой позиции, принципе философского постижения мира.

А.Ф. Лосев в своем совместном с В.Н. Шестаковым труде "История эстетических категорий" исследует иронию на примере античности и романтизма и рассматривает ее, в первую очередь, как эстетическую категорию, имлицитно присущую той или иной эпохе на уровне ментальности. Помимо эстетической, ирония выполняет и некоторую этическую функцию. Сопоставляя античный и романтический типы иронии, философ обнаруживает их сходство в том, что и тот, и другой наиболее полно проявились в эпохи с повышенным интересом к формам человеческого сознания и оперируют противоречиями. Различия же Лосев обнаруживает, прежде всего, в целях: цель античной иронии – объективное достижение высших ценностей, цель романтической иронии достигается в беспредметной субъективной игре противоречиями. Различны и принципы: если античная ирония не возводит в абсолют фигуру субъекта, то романтическая ирония отрицает объективное, субстанциональное бытие: "Я" его и создает, и разрушает. Античная ирония основана на мифологическом сознании, в котором "Я" пребывает в гармоничном взаимодействии с бытием и до некоторой степени включено в него. Таким образом, А.Ф. Лосев рассматривает античную и романтическую иронию как два автономных явления конкретных иторико-культурных эпох и не акцентирует внимане на проблеме их преемственности. В целом же, говоря о феномене иронии вообще, Лосев выделял следующие типы: 1) мягкая или добродушная ирония; 2) насмешливая (самый распространенный тип; 3) сарказм – "иронизирование с некоторым издевательством" [100, с. 73].

В.О. Пигулевский [139]в своем исследовании "Эстетический смысл иронии в искусстве (от романтизма к постмодернизму)" обосновывает тезис о том, что идейно-эстетическим основанием модернизма и постмодернизма является романтическая традиция в искусстве. А ирония, являясь инструментом эстетического отношения к миру, задает характер такой исторической эволюции. Автор вводит термин "ироническое субъект-объектное колебание" применительно к закону развития романтического миросозерцания, тем самым рассматривая саму иронию как диалектику субъективного и объективного. В основе романтически-иронического отношения лежит, согласно Пигулевскому, синтез неустойчивой жизненной позиции, мышления противоречиями и скептического умонастроения. Ирония является способом отрицания всего ставшего и ограниченного, компенсацией нереализованных субъективных потенций. Автор оценивает романтическую иронию с позиций негативной диалектики и герменевтики воображения, то есть отрицания и самоотрицания с одновременным построением вымышленной реальности и ее постоянной интерпретацией. И хотя исследование В.О. Пигулевского имеет целью эстетический аспект иронического отношения, тем не менее, автор отдельно останавливается на его гносеологической и онтологической функциях, а также социальном значении, что лишний раз подчеркивает сложность и многогранность рассматриваемого понятия.

В.А. Серкова, автор кандидатской диссертации "Ирония в философском мышлении", рассматривает иронию как феномен, имманентно присущий философскому дискурсу [159]. Как всякому подлинному философствованию, по мнению автора, иронии присущи внутренняя противоречивость и парадоксальность в отличие от прямолинейной логики здравого смысла. Исследователь построила свою работу на выявлении иронического в очень разноплановом материале: у Парменида, Декарта, Гегеля, К. Маркса, Ф. Кафки и Д. Хармса. В.А. Серкова, исследуя общефилософское содержание категории иронии, демонстрирует ее применимость к эстетическому, аксиологическому, гносеологическому и онтологическому дискурсам. Ирония предстает как способ постижения действительности, форма и метод философской культуры мышления, особая диалектика, отражающая противоречие обыденного сознания и философской рефлексии. "Онтологический иронизм", по мнению автора, заключается в выявлении антиномической картины бытия и представлении истины в системе противоречивого знания. Подробнее на роли иронии в философском мышлении, в том числе в концепции В.А. Серковой, мы остановимся в п. 2.3.

Интересная концепция феномена иронии представлена в работе Е. Третьяковой "Ирония в структуре художественного текста" [169]. Можно смело утверждать, – полагает автор, – что у иронии бесчисленное количество формальных приемов – столько, сколько порождает их развивающаяся структура языка и мышления. Если весь структурный остов языка уподобить большой машине с огромным числом узлов и деталей, то мастер иронии может быть назван мастером-механиком, который способен перебрать любую из мелких и крупных составляющих этого механизма. Он перебирает, всякий раз складывая разобранный узел по-новому, чтобы в "машине языка" не застаивались стертые детали, чтобы сцепления формы и содержания вовремя освобождались от застарелых звеньев и наращивали новые. Это подтверждает нашу мысль о роли иронии в аксиологическом переструктурировании мира.

Третьякова особо подчеркивает связь между иронизированием и концептуальностью: ирония актуализирует отношения между мышлением и действительностью. Всякое понятие для нее есть суждение (представление) о предмете, в той или иной степени расходящееся с тем, что заметил и открыл Ироник. Категории субъективности (объективности, истинности) ложности существенны для иронического мышления, поскольку всякое понятие предстает в нем как концепция – одна из возможных интерпретаций отраженного в понятии явления. Иронии свойственно использовать прием сведения к абсурду для того, чтобы обнаружить неистинность опровергаемого суждения, однако, иронии не свойственно глобальное отрицание интеллектуальных возможностей человечества. Хорошо сказал об этом С. Кьеркегор: "Будучи отрицанием, ирония является путем – не истиной, а лишь путем к ней". Ирония работает на парадоксах, помогает обнаружить противоречие и противоположности в разных системах содержательной расшифровки одного и того же знака.

Относительно соотношении иронии и диалогизма Е. Третьякова полагает, что ироническая ситуация гармонизирует не объективный "смысл вещей", а отношение к этому смыслу в сознании участников диалога. Гармонизирующая роль иронии в личностном миросозерцании может быть очень значительной. Осознав и использовав это в полной мере, литература нового времени закрепила новое качество – философский диалогизм. Подробно исследователь останавливается на месте иронии в системе комическое–трагическое и отмечает, что в послеромантическую эпоху ирония помогла преодолеть интеллектуальное и моральное одиночество индивида, вернув в литературу (а шире – в гуманистического сознание вообще), универсальные меры смехового мира. Это и было причиной активизации разнообразных форм комического, которая не превратила все жанры современной литературы в смеховые, но, можно сказать, сделала искусство ХХ века царством иронии.

И.В. Черданцева в курсе лекций "Ирония: от понятия к методу философствования, или до чего доводят философов насмешки" анализирует возможности иронии в качестве метода постижения бытия, проводит подробный исторический экскурс со сравнительным анализом иронии, юмора и остроумия [185]. Автор отмечает, что "многие философы, художники, литераторы, применяя иронический метод в своих произведениях, проходят мимо его изучения; и одна из главных видимых причин такого отношения к иронии кроется, видимо, в том, что, интуитивно чувствуя иронию как метод, указывающий на невыразимую тайну бытия, исследователи предпочитают молчать, а не говорить об этом методе" [185, с. 136]. Исследователь полагает, что осуществить всестороннее изучение возможных проявлений иронического во всей его полноте будет очень проблематичным, поэтому считает достаточным выделить те некоторые сферы, которые могут характеризоваться как области применения иронического метода постижения бытия и иронического метода философствования: это, во-первых, сфера, в которой ирония выступает в качестве одного из основных принципов (движущей силы) искусства и художественной литературы; во-вторых, сфера, связанная с иронией как методом философии (метафизики); в-третьих, сфера, где ирония предстает как непосредственный образ жизни [185, с. 137].

Одно из последних по времени исследований феномена иронии предпринято И.А. Осиновской ("Ирония и эрос", 2007 год). Особенность авторского видения заключается в попытке "выявления и описания образного поля на примере поэтики иронии и эроса". В качестве "фундаментальных характеристик иронии как феномена образного поля выделяются: умолчание, таинственность, ироническая свобода, имморализм, хаос, игра, маскарадность, опьянение, отстраненность, странничество, амбивалентность, демоничность/божественность" [133, с. 9]. Под "образным полем" автор понимает диaлог всех феноменов человеческого существования. Специфика образного поля раскрывается не через смыслы или концепции, а только через поэтику.