Монография. А.В. Седунов, доктор исторических наук;

[221] Кудрявцев В.Н. Правовое поведение: норма и патология. - М., 1982. - С.71.

ФЕДЕРАЛЬНАЯ СЛУЖБА ИСПОЛНЕНИЯ НАКАЗАНИй

 

 

 

Псков 2007

 

ББК 86.3

Л 33

Рецензенты:

А.В. Седунов, доктор исторических наук;

О.П. Александрова, кандидат юридических наук;

Ю.Г. Пилявец, кандидат исторических наук;

З.А. Тимошенкова, кандидат исторических наук.

 

Л 33

Лебедев В.Б.

Религиозные преступления в законодательстве Российской империи в XVIII – начале XX вв.: монография. – Псков: Псков. юрид. ин-т ФСИН России, 2007. – 154 с.

 

ISBN 978-5-902929-17-8

 

В монографии подробно рассматривается эволюция уголовного законодательства о религиозных преступлениях на протяжении Синодального периода истории Русской православной церкви. Работа, в частности, содержит сведения об оценке действующих в XIX – начале XX вв. юридических норм современниками: юристами, публицистами и государственными деятелями.

Предназначена для учащихся и преподавателей образовательных учреждений, а также для всех, кто интересуется историей государства и права России.

 

ББК 86.3

 

ISBN 978-5-902929-17-8

© Лебедев В.Б., 2007

© Псковский юридический институт Федеральной службы исполнения наказаний, 2007

Введение

 

Приступая к изучению отечественного законодательства о религиозных преступлениях, следует помнить о том, что Российская империя – абсолютистское государство, в котором религиозная жизнь населения находилась в сфере постоянного внимания со стороны не только духовных, но и светских властей. Хронологические рамки исследования совпадают с Синодальным периодом в истории Русской православной церкви, на протяжении которого церковь из самостоятельной организации, имеющей не только высокий моральный авторитет, но и определенный политический вес, во второй половине XVIII в. окончательно превращается в «ведомство государственного управления», а ее иерархи – в чиновников[1]. В XIX в. коллективный орган управления церковью – Синод даже был низведен на время до положения «структурной коллегиальной части» Министерства духовных дел и народного просвещения[2]. Сама сущность абсолютистского государства подразумевала использование церкви как инструмента для решения целого комплекса внутриполитических проблем, опять-таки детерминированных его абсолютистским характером. Духовенство должно было способствовать укреплению авторитета монарха, удерживать население от волнений, выполнять определенные полицейские функции, заниматься перевоспитанием преступников, радеть о народном образовании и участвовать в русификации окраин. Надо отметить, что государство прикладывало немало усилий к тому, чтобы сделать этот инструмент послушным, но крайне мало – к тому, чтобы повысить его эффективность. Бедность и необразованность приходского духовенства, представители которого нередко вынуждены были больше заниматься домашним хозяйством нежели самообразованием, на протяжении всего Синодального периода была постоянным предметом для насмешек. Последняя попытка решить проблему бедности духовенства за счет прихожан, предпринятая в 1864 г., закончилась неудачей, страна столкнулась с нехваткой не то что высококвалифицированных, а хоть каких-нибудь православных священнослужителей[3].

В то же время одной из центральных идей, которыми руководствовалась империя при осуществлении внешней политики, было стремление к унификации населения или, по крайней мере, обеспечения единства титульной нации, рассматриваемой как опора самодержавия. «Православие» и «народность» становятся весьма близкими понятиями ввиду пропаганды богоизбранности народа – носителя единственно правой веры. Большинство священнослужителей было не в состоянии силой примера или с помощью горячей проповеди внушить пастве надлежащее почтение к официальной религии. Отсюда стремление государства мелочно регламентировать религиозный быт населения, включая в число деликтов такие деяния, как отпадение от веры, оказательство веры, чародейство, кощунство, богохульство и т.д.

Таким образом, законодательство о религиозных преступлениях преследовало решение нескольких важнейших для целостности империи задач. Прежде всего оно охраняло монопольные права Православной церкви на пропаганду религиозного учения и тем самым, по замыслу законодателя, должно было обеспечить конфессиональное единство титульной нации. Кроме того, законодательство о религиозных преступлениях ограждало официальную церковь от действий, способных уронить в глазах населения ее авторитет, а также подвергнуть осмеянию то, что являлось объектом особого почитания в глазах православного населения. Не следует забывать и о том, что угрозой несоразмерно жестоких наказаний в условиях низкого уровня как общей, так и правовой культуры правительство пыталось удержать население от так называемых «легкомысленных» поступков, включая следование суеверным обрядам, богохуление в состоянии алкогольного опьянения и т.п.

Обер-прокурор Синода в 1880–1905 гг. К.П. Победоносцев был тем государственным деятелем из числа сторонников охранительной политики, которые, делая ставку на «конфессионализацию общественной жизни» как альтернативу объективно губительных для самодержавия реформ, критически оценивали как уровень религиозной грамотности населения, так и возможности официальной церкви без постоянной опеки центральных властей решать те задачи, которые перед ней поставило государство. По мнению К.П. Победоносцева, русский народ, хотя и страдал поголовной религиозной безграмотностью, интуитивно понимал суть православия[4]. Следовательно, Россия могла идти своим особым путем, определенным религиозной идеей. Нужно было лишь сохранить в прежнем объеме покровительство Православной церкви со стороны государства, что было невозможно без консервации действующего в стране законодательства о религиозных преступлениях, как бы тому не противились сторонники «нового государства».

Следствием буржуазной реформы в области судопроизводства стало бурное развитие юридической мысли, предметом осмысления которой стало и отечественное уголовное право. Широкий интерес общественности к юриспруденции, порожденный введением гласности судопроизводства, расширением информационного пространства, политизацией определенной части общества и самой атмосферой перемен в разнообразных сферах общественной жизни делал оценочные суждения юристов, вынесенные на страницы учебников, курсов лекций и журналов, достоянием всей русской интеллигенции. Труды отечественных юристов второй половины XIX – начала XX в., так или иначе касающиеся законодательства о религиозных преступлениях, можно условно разделить на три группы:

1. Учебники, опубликованные курсы лекций, в том числе и по истории отечественного права. К сожалению, такие фундаментальные работы, как труды И.Д. Беляева[5], О.А. Филиппова[6], А.К. Вульферта[7], М.Ф. Владимирского-Буданова[8], Л.С. Белогриц-Котляревского[9], М.И. Горчакова[10], В.В. Есипова[11] и И.Я. Фойницкого[12], Я.Г. Северского[13] лишь вскользь касаются интересующей нас проблемы. Среди учебников и курсов лекций, дающих доктринальное толкование действующих на момент их издания норм права следует отметить труды Г.Е. Колоколова[14], П.Д. Калмыкова[15], А.В. Лохвицкого[16], П.П. Пусторослева[17], В.Н. Латкина[18]. В эту группу следует отнести и труды ученых-канонистов, прежде всего И.С. Бердникова[19], опиравшегося главным образом на работу Н.С. Суворова[20].

2. Статьи и монографические исследования, включая историко-критические очерки, посвященные широкому кругу проблем, связанных с уголовным законодательством, карающим за совершение религиозных преступлений. Непревзойденной по глубине анализа и объему использованного материала, без сомнения, является магистерская диссертация А.В. Попова[21], собравшего и удачно обобщившего богатейший материал по истории законодательства о религиозных преступлениях в России с древнейших времен до 1903 г. Исследованиями по истории законодательства о преступлениях против веры являются труды В.А. Гольцева[22], В.Ф. Кипарисова[23], И.М. Покровского[24], А.А. Соколова[25], В.Н. Ширяева[26].

В 1881–1882 гг. виднейшими российскими юристами обсуждался вопрос о реформе отечественного уголовного законодательства, в том числе применительно к преступлениям против веры. Доклады на соответствующую тему заслушивались и обсуждались на заседаниях Юридического общества при Санкт-Петербургском университете, при участии Н.А. Неклюдова, В.Д. Спасовича, А.Ф. Кони, Н.С. Таганцева и др.[27] В 1882 г. свои соображения относительно отдельных статей Уложения 1866 г. высказал в печати известный криминалист А.Ф. Кистяковский[28].

В начале XX в. учеными-криминалистами предпринимается ряд попыток в монографическом исследовании дать анализ соответствующих уголовно-правовых норм, закрепленных в Уложении 1903 г. Наиболее основательной из них следует признать работу доктора права Н.С. Тимашева[29], глубиной анализа проблемы отличается также сочинение С.В. Познышева[30], сопоставившего отечественное законодательство о религиозных преступлениях с законодательством стран, где основная часть населения исповедовала христианство.

3. Работы, посвященные отдельным разновидностям преступлений против религии. Большая часть научных трудов, отнесенных к этой группе, появилась в связи с обострившейся в российском обществе дискуссией о дальнейшей политике государства в отношении предоставления целого комплекса религиозных прав и свобод лицам, исповедующим религии, не являющиеся государственными, а также лицам, принадлежащим к числу старообрядцев и сектантов. Следует отметить работы А.Д. Градовского, посвятившего вопросу о свободе веры главу в своем сочинении «Начала русского государственного права»[31], канониста М.Е. Красножена[32], юристов и видных политических деятелей М.А. Рейснера[33], Ф.Г. Тернера[34]. Статьи и монографии, посвященные вопросам уголовного преследования членов изуверских сект, прежде всего скопцов, опубликовали А.К. Вульферт[35], А.А. Левенстим[36], И.П. Якобий[37], специалист в области судебной медицины Е.В. Пеликан[38]. Вопрос об уголовном преследовании за суеверия поднимал А.А. Левенстим[39], святотатства – К.Ф. Хартулари[40], В.В. Есипов[41], Л.С. Белогриц-Котляревский[42], кликушества – С. Штейнберг[43].

В настоящей работе также используются публицистические источники, содержание которых позволяет исследовать оценку действующих норм уголовного права представителями общественности и проанализировать их ожидания относительно дальнейшего развития законодательства. Особое место среди полемических работ занимает исследование Г.П. Добротина, предпринявшего успешную попытку отобразить в нем позиции всех основных участников дискуссии по вопросу о свободе веры[44].

Исследование законодательства о религиозных преступлениях в Российской империи возобновилось в 90-е гг. XX в. благодаря появлению серии коллективных монографий по истории русского права[45]. К сожалению, задачи, стоявшие перед авторами этих исследований, предполагали скорее знакомство читателей с особенностями отдельных частей уголовного законодательства, а не его всестороннее изучение. В последнее время появилось несколько статей, посвященных теме настоящего исследования[46], а также монографические работы, направленные на изучение вопросов конфессиональной политики Российской империи в последние годы ее существования[47].

Отсутствие на данный момент серьезных монографических исследований, касающихся реализации законодательства о религиозных преступлениях, пока не позволяет сделать глубоко аргументированные выводы о степени его эффективности и соответствия нуждам государства и общества. Приятным исключением в этом отношении является работа Е.Б. Смилянской[48]. Практически отсутствуют серьезные исследования по статистике религиозных преступлений. Исключением являются статьи, опубликованные в XIX в. Е. Тарновским [49], а также известным экономистом и общественным деятелем А.И. Чупровым[50], имевшим и юридическое, и духовное образование.

Для полноты картины, отражающей изменения структуры российского законодательства, необходимо было обратиться к широкому кругу источников российского права, как широко известных в силу частого упоминания в научной и учебной литературе, так остающихся за пределами внимания исследователей истории отечественного законодательств. К последним относятся многочисленные указы Синода, Сената и именные, высочайше утвержденные доклады, высочайше утвержденные мнения Государственного совета и т.д. Все они опубликованы в Полном собрании законов (далее – ПСЗ). Первое издание ПСЗ, вышедшее в 1828–1830 гг. включало в себя нормативные акты вышедшие до 12 декабря 1825 г. Законы, вышедшие в период с 12 декабря 1825 по 1 марта 1881 г. составили второе издание ПСЗ, а последующие – третье издание.

Среди широко известных памятников отечественного права XVIII в., содержащих нормы законодательства о преступлениях против религии, следует прежде всего назвать Артикул воинский (1716 г.), Духовный регламент (1721 г.) с прибавлениями 1722 г., Устав благочиния (1784 г.). Интерес представляют и проекты Уголовного уложения, появившиеся в том же столетии. Первая комиссия по составлению нового Уложения была учреждена при Сенате в 1754 г. по представлению П.И. Шувалова. Несмотря на трудности в работе, членам комиссии удалось создать свод действующих норм уголовного права и упорядочить их санкционирующую часть. Следующая комиссия была созвана в 1762 г. и просуществовала до 1766 г. Малочисленная, состоящая в основном из худородного дворянства, без поддержки со стороны императрицы, она прекратила свою деятельность в 1766 г., внеся лишь незначительные изменения в проект 1754 г.[51] В 1769–1770 гг. осуществляла свою законотворческую деятельность специальная комиссия, работавшая над «духовно-гражданской главой проекта нового Уложения». 3 июня 1770 г. духовно-гражданская комиссия представила окончательный проект Дирекционной комиссии, но поскольку с 1768 г. общего депутатского собрания в связи с роспуском Большой Комиссии не собиралось, проект так и не получил статус закона[52].

В 1801–1812 гг. работала новая кодификационная комиссия, которую с 1808 г. возглавил М.М. Сперанский. Однако созданный комиссией проект Уложения так и не получил подтверждения[53]. В 1832 г. был издан Свод законов Российской империи, введенный в действие с 1 января 1835 г. Входящий в его состав Свод законов уголовных (Т. XV Свода законов) имел деление на разделы. Раздел II получил название «О преступлениях против веры» и делился в свою очередь на 6 глав:

Глава 1. О богохулении и порицании веры.

Глава 2. Об отступлении и отвлечении от веры.

Глава 3. О наказаниях за ересь и раскол.

Глава 4. О подложном проявлении чудес, лжепредсказаниях, колдовстве и чародействе.

Глава 5. О нарушении благочиния в церквах.

Глава 6. О святотатстве, разрытии могил и ограблении мертвых тел.

Поскольку это была первая четкая классификация преступлений против религии, предпринятая в светском законодательстве, то она в значительной мере предопределила порядок изложения материала в настоящей работе.

В 1845 г. было утверждено Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, проект которого был подготовлен комитетом под руководством графа Блудова. В 1857 г. Уложение было введено в третье издание Свода законов и составило первую книгу XV тома практически без изменения содержания. Первоначальное число статей увеличилось главным образом за счет включения в состав Уложения постановлений о нарушениях устава табачного и повреждениях телеграфов. В начале царствования Александра II потребовался пересмотр уголовного законодательства. В 1860–­1864 гг. была отменена практика отдачи в воинскую службу в качестве наказания, ограничено применение телесных наказаний, утверждены судебные уставы. В связи с этим Уложение было издано в третий раз. В 1885 г. последовало четвертое издание, в которое вошли все узаконения по 31 декабря 1885 г. Нумерация статей была оставлена прежняя, но число их сократилось с 1711 до 1560. «Невероятная многостатейностьУложения, огромное число различных видов отдельных преступлений, трудность изучения уголовных законов, крайняя сбивчивость и запутанность в их толковании на практике», и, наконец, неполнота нормативного акта привело к необходимости с 1881 г. приступить к процессу его переработки[54].

В проекте Уложения 1903 г. религиозным преступлениям была посвящена вторая глава «О нарушении ограждающих веру постановлений». В действие она была введена в марте 1906 г. после принятия Закона о веротерпимости[55] (Высочайше утвержденные 17 апреля 1905 г. положения комитета министров «Об укреплении начал веротерпимости»).

Святотатство

 

Под святотатством допетровское законодательство понимало кражу освященных вещей из алтаря. Отсечением головы каралась только ночная кража, а с 1699 г. – святотатство, совершенное духовным лицом, и рецидив со стороны светских лиц. За дневную кражу, совершенную «по бедности», виновный в первый раз получал «до ста ударов по рассуждению крадомых вещей», второй раз – наказывался ссылкой или заточением. На практике обычно применялась смертная казнь[56].

Петровское законодательство сохраняет смертную казнь в качестве единственного наказания за святотатство, в то же время расширяя понятие объекта преступления. Согласно Артикулу воинскому святотатством считалась кража из церкви, а также из иных «святых мест»[57]. При этом предыдущее законодательство полностью игнорировалось[58]. В 1723 г. Синод издал Указ «О сборе в монастырях и церквах, во время божественного пения, в кошельки и о наказании за похищение сих денег». Деньги собирались в два ящика, на церковь и на госпиталь. Указ предусматривал наказание лиц, ответственных за недостачу, также как и виновных в святотатстве, подразумевая, что виновными могут оказаться священник и церковный староста. О хищении денег другими лицами в Указе не упоминалось[59].

Авторы проекта Уголовного уложения 1754 г. выделяют в качестве объекта святотатства священные и прочие вещи: потир, сосуды, оклады с образов, ризы, деньги, собранные на церковное строение, предметы, украшающие престол. Кража из церкви любых других вещей квалифицировалась как обычная татьба, что дает основание считать предложенный список исчерпывающим. Прежнее наказание – отсечение головы и положение тела на колесо – дополнялось взысканием украденного имущества из «живота» похитителя. Составители проекта 1766 г. оставили данную норму без изменений. Малолетних, виновных в святотатстве или прикосновении к алтарю, в обоих проектах предполагалось наказывать так же, как и малолетних убийц, то есть бить плетьми и, заковав в ножные железа, отправить в монастырь на 15 лет[60]. Такой способ наказания лиц в возрасте до 17 лет был предложен еще в 1742 г. в ходе совместного совещания Сената и коллежских президентов[61]. В 1744 г. Указ Сената «О наказании преступников малолетних», приравняв прикосновение малолетних к алтарю по тяжести вины к убийству, определил особенности их содержания в монастыре. Таковых преступников следовало употреблять в монастырские работы, не давая пребывать в праздности. При этом предписывалось постоянно напоминать осужденным, «…что такая им работа была определена за их тяжкий пред Богом грех и пред Ея Императорским Величеством тяжкую ж вину, за которую они по Государевым правам подлежали смертной казни, и от того только для их малолетства освобождены, и чтоб они о том их согрешении прилежно у Бога просили прощения; и того ради они, равно яко монахи повседневно ходили бы в церковь к вечерни и утрени к правилу и к Божественной Литургии». По отбытии срока наказания их следовало отпускать на прежнее место жительства, «где быть им вечно и ни к каким делам не определять». Детей младше 12 лет полагалось отправлять в монастырь на семилетний срок[62].

В законодательстве Екатерины II прослеживается тенденция к смягчению наказаний за святотатство. В связи с делом о несовершеннолетнем ротном писаре Николае Богуше, виновного в краже из церкви образа, ризы и утвари, в 1767 г. состоялся Указ Сената «О наказании несовершеннолетнего, за святотатство, батогами»[63].

В 1808 г. министр юстиции князь Лопухин, столкнувшись с затруднениями в судебной практике, затребовал от митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Амвросия перечень вещей, которые церковь считает освященными. На основе норм канонического права (72 и 73 правил Святых Апостол, 10 правила Первого и Второго Вселенских Соборов, 153 правила Номоканона и т.д.) Синод постановил: «…все вообще вещи, находящиеся в церкви и принадлежащия ей, суть священныя, и потому кража их должна почитаться святотатством. Из сего исключаются се вещи, кои хотя и находятся в церкви, но принадлежат не ей, а частным людям, кои, для сохранения их, в оную иногда поставляют. Крадущие такие вещи не должны быть почитаемы святотатцами». Полученное заключение Синода министр предписал принимать как руководство при вынесении приговоров, что было подтверждено соответствующим указом Сената[64]. В 1810 г. Тобольская уголовная палата, рассматривая дело крестьянина, укравшего деньги из ящика при часовне, высказала сибирскому генерал-губернатору Пестелю свои сомнения относительно необходимости подвергать вора за кражу столь ничтожной суммы суровому наказанию. Через министра юстиции и обер-прокурора Синода дело дошло до Синода, который постановил считать святотатством также и кражу вещей, находящихся за пределами церкви, согласно прежнему постановлению 1808 г.[65] В 1827 г. Государственный совет рассматривал дело канцеляриста Каллера, похитившего из дома священника вещи, принадлежащие церкви. Обратившись к содержанию указа 1808 г. члены Государственного совета нашли, что тот определяет свойство преступления не «ценой похищенной вещи, но местом, коему она посвящена и из коего похищаема…». Под святотатством понималось похищение освященных предметов, где бы они не находились (церквей, часовен, ризниц, временных и постоянных хранилищ), за исключением частных домов, в которых они могли оказаться случайно[66].

В судебной практике начала XIX в. возник вопрос о возможности распространения понятия святотатства на растрату сумм, собранных на монастырь. В соответствии с духом Указа 1723 г. это деяние должно было быть признанным святотатством, однако Александр I, приняв во внимание тот факт, что не все собранные деньги идут на нужды монастырской церкви, постановил не считать его преступлением против религии[67]. В эти же годы встал вопрос и о смягчении наказания за святотатство, состоявшее в похищении ничтожных сумм. Так, в 1818 г. Сенату было объявлено утвержденное императором положение комитета министров «Об облегчении наказания казаку Нехаеву, сужденному в покраже 14 копеек из церкви». Войсковая канцелярия Войска Донского приговорила бедного казака, взявшего деньги для уплаты долга кузнецу, не осознававшего в момент преступления факта совершения им святотатства, к 30 ударам кнута, вырезанию ноздрей, поставлению знаков и ссылке в каторжную работу. Прокурор Войсковой канцелярии, признав дело сомнительным, в соответствии с высочайшим повелением от 17 октября 1816 г. направил его на рассмотрение министру юстиции. В итоге Александр I утвердил мнение министра о целесообразности заменить положенное Нехаеву наказание долговременным тюремным содержанием[68]. Эти два акта, утвержденные монархом, свидетельствуют о понимании высшими сановниками необходимости смягчения наказания за святотатство и сужения круга деяний, подпадающих под определение святотатства. Уже в проекте 1813 г. законодатели не считают объектом святотатства вещи и деньги, находящиеся в церкви, но ей не принадлежащие. В качестве наказания предполагалось вечная ссылка и лишение прав состояния для дворян, телесное наказание для простолюдинов и четырехкратное возмещение похищенного[69].

Статьи Свода законов уголовных 1832 г., посвященные святотатству (ст. 210–212), повторяют формулировки Указов 1808, 1811 и 1827 гг., предусматривая за это преступление наказание кнутом и ссылку в каторжные работы (ст. 212).

Нельзя обойти вниманием утверждение В.В. Есипова о том, что все предшествующее российское законодательство видело в святотатстве преступление против имущества, разновидность квалифицированной татьбы[70]. По его мнению, авторы Уголовного уложения, посчитав святотатство весьма серьезным преступлением, доказывающим «…необыкновенное развращение или ожесточение нравственного чувства в человеке, который из видов корысти забывает уважение ко всему, что мы из детства привыкли почитать священным», впервые сделали из него преступление против веры[71]. Данная трактовка определения сущности святотатства свидетельствует о том, что законодатели XVIII – начала XIX вв. не выделяют различные группы церковных предметов в зависимости от степени присущей им святости.

Кроме того, Л.С. Белогриц-Котляревский отмечает факт изменения редакторами Уложения 1845 г. «оснований квалификации» святотатства, которым отныне стала субъективная сторона деяния, то есть воля преступника, который, совершая это преступление, доказывает «отречение от нравственно-религиозного чувства»[72].

В третьем издании Свода законов 1857 г. определение святотатства остается прежним, но предусматриваются квалифицирующие признаки: соединение святотатства с оскорблением святыни, а также с насильственными действиями или со взломом (ст. 253). А.К. Вульферт обращал внимание своих читателей на отсутствие у законодателей точного представления о способах совершения святотатства. Он отметил, что Уложение довольно бессистемно именует действия святотатцев то ограблением, то покражей, то похищением[73]. Недоумение Н.С. Таганцева вызвала трактовка в статьях о святотатстве понятия грабежа как ограбления с насилием, в то время как по нормам Общей части уголовных законов насилие не являлось признаком грабежа первого рода[74]. «Разбойническое похищение» тех же вещей из тех же культовых сооружений считалось по непонятным причинам не святотатством, а квалифицированным разбоем (ст. 1628)[75]. Постановления о святотатственном разбое в кодексе вообще не было, так что по решению Сената 1878 г. он подводился под понятие грабежа. Не было и постановлений о святотатственном мошенничестве[76].

Наказания дифференцируются в зависимости от места и способа совершения преступления, наличия отягчающих обстоятельств. Приводится классификация предметов, похищение которых квалифицируется как святотатство:

– священные предметы: потиры, дискосы, дарохранительницы, лжицы, копия для совершения проскомидии, кресты, Евангелия, образа, мощи, оклады на крестах, образах и мощах, антиминсы (вместопрестолия), покрывала со священных сосудов, одежды с престолов и жертвенников (ст. 255);

– освященные предметы: купели и другие большие чаши для водоосвящения, ковшы, кропила, одеяния с аналоев, ризы, кадила, паникадила, вставленные в них свечи, лампады, богослужебные книги, кроме Евангелий (ст. 256);

– вещи, принадлежащие церкви, но не освященные еще употреблением в богослужении, то есть свечи, не поставленные к паникадилам и к образам, а также деньги, принадлежащие церкви (ст. 258).

Вследствие общего развития уголовного законодательства вводится градация наказаний в зависимости от наличия заранее обдуманного намерения или умысла.

Кроме того, наказание дифференцировалось в зависимости от места хранения похищенных предметов: церкви и ризницы (ст. 254–260), часовни (ст. 254, 256, 260), отдельного церковного хранилища (ст. 260), столбов с образами и крестами, выставленных для сбора на церковь (ст. 261). Похищение денег из столба или кружки, выставленных при церквах и часовнях без образов для сбора денег не на церковь, а на благотворительные нужды, святотатством не считалось (ст. 266). Насколько важную роль при рассмотрении дела о святотатстве играло место совершение преступления, видно из следующего случая. В Ковенской губернии нищий старик украл из католической часовни (каплицы) копеечную ленточку с распятия. Ковенская уголовная палата, после консультации с римско-католической консисторией, признала украденную вещь священной и приговорила старика к ссылке в Сибирь. Сенат, учитывая мнение римско-католической духовной коллегии, которая не признала похищенную вещь ни священной, ни освященной, и отнесла каплицу к числу частных сооружений, квалифицировал деяние подсудимого как обычное воровство. Министр юстиции не согласился с мнением Сената, усмотрев в каплице культовое сооружение (поскольку в нем собирались для моления), а в ленточке – освященный предмет[77].

Самые тяжкие наказания полагались за ограбление церкви. Это каралось лишением всех прав состояния и ссылкой в каторжную работу в рудники на срок от 12 до 15 лет, с применением наказания плетьми для лиц, принадлежащих к непривилегированным сословиям, и с наложением клейм (ст. 254). Одним из самых мягких было наказание за похищение вещей, не освященных употреблением в богослужении, из часовни или отдельного хранилища: лишение всех прав состояния и ссылка в Сибирь на поселение, с наказанием плетьми лиц, принадлежащих к непривилегированным сословиям (ст. 260). Строгость наказания повышалась на одну степень для лиц, ответственных за хранение похищенных ими вещей или употреблявших их в богослужении (ст. 262). Стоимость похищенного согласно Своду уставов о предупреждении и пресечении преступлений в расчет не принималась (ст. 109).

Несмотря на неоднократное переиздание Свода законов, глава, посвященная святотатству, вплоть до 1885 г. отличалась несистематичностью. В ней рядом со статьями о несомненном святотатстве помещались статьи о преступлениях, которые сами же законодатели квалифицировали как обычную кражу (ст. 229, 231, ч. 1. ст. 232, 233)[78].

Наличие серьезных противоречий в содержании законодательства о святотатстве также вызвало критику юристов. В частности, К.Ф. Хартулари, анализируя Уложение 1845 г., отмечает ряд недостатков, которые присутствовали и в Уложении 1885 г. Во-первых, законодатели допускают классификацию предметов по их свойству (пребывание в них божественной силы). Налагая наказания разной степени тяжести на лиц, совершивших святотатства в различных местах (церкви, часовне и т.д.), законодательство косвенно признает, что священные предметы, будучи перемещаемы, теряют часть своей божественной силы[79]. Кроме того, в законах не указывается «характерная особенность» святотатства. Принимать в качестве такового упомянутое в ст. 253 оскорбление святыни нельзя, поскольку по смыслу статьи оно является всего лишь действием, которое может сопровождать кражу церковных ценностей, увеличивая тем самым меру наказания, а потому не составляет сущности святотатства[80].

Важнейшим новшеством в российском законодательстве о религиозных преступлениях явилось распространение понятия святотатства «в равной мере» на предметы культа «признанных и покровительствуемых законами» других христианских конфессий: римско-католической, армяно-григорианской и евангелическо-протестантской. Полный перечень священных, освященных и неосвященных предметов по правилам этих конфессий содержится в примечании к ст. 264.

Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1866 г. (ст. 219–233) не содержит каких-либо существенных изменений по сравнению со Сводом законов 1857 г., за исключением, разумеется, повсеместной отмены в уголовном законодательстве телесных наказаний. Содержание статей Уложения 1866 г. о святотатстве было дословно воспроизведено в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1885 г. (ст. 219–233). В то же время законодательство по религиозным вопросам нуждалось в комментариях, касавшихся прежде всего особенностей применения действующих в условиях возникновения в Российской империи суда присяжных. Такие комментарии были даны профессором Н.С. Таганцевым, который обращает особое внимание на важность признака принадлежности похищенного имущества церкви, а не частным лицам. Однако, по мнению ученого, этот принципиальный вопрос должен (как вопрос сугубо юридический) решаться судом, а не коллегией присяжных[81]. При рассмотрении же дела о святотатстве, совершенным лицом, ответственным за хранение церковного имущества, с участием присяжных заседателей, именно от них зависит признание или непризнание лица хранителем в каждом отдельном случае. Постановка подобного вопроса необходима и в том случае, когда виновный был церковным сторожем, поскольку это обстоятельство указывает только на его общую, а не специальную обязанность[82].

Уже в 60-е гг. XIX в. святотатство как вид преступления всесторонне изучается учеными-криминалистами.

Разнообразие точек зрения по данному вопросу констатирует П.Д. Калмыков. В качестве предмета данного преступления исследователь видит «обязанность уважать церковную собственность как неприкосновенную». Он нисколько не сомневается в том, что «предметы, посвященные богослужению, место их хранения должны внушать всем благоговение и пользоваться особенным покровительством государства». В то же время автор предостерегает читателей от впадения в крайности, подобно римско-католическим писателям, видевшим в святотатстве оскорбление Божьего величия, поскольку очевидно, что Бог не может быть предметом преступления. Отсюда святотатство следует считать не более чем преступлением, направленным против общества, против церкви, а именно против имущества церкви[83].

В 1863 г. молодой чиновник Министерства юстиции, недавний выпускник юридического факультета Санкт-Петербургского университета К.Ф. Хартулари на страницах весьма консервативного издания «Журнал Министерства юстиции» публикует статью «О святотатстве». В ней автор, не высказывая своего отношения к законодательству по религиозным преступлениям в целом, смело заявил, что святотатству нечего делать среди них. Понимая под религиозными преступлениями оскорбление чувств верующих, он признает, что святотатство могло бы считаться таковым, если бы являлось по своему характеру умышленным поруганием святыни. Но поскольку хищение предметов культа, как и любое хищение, осуществляется обыкновенно не публично, то отождествить его с умышленным поруганием святыни невозможно[84]. Спустя 20 лет данный тезис был подвергнут критике со стороны Л.С. Белогриц-Котляревского. Выделяя публичность и умышленность как необходимые условия оскорбления, К.Ф. Хартулари делает, по мнению Л.С. Белогриц-Котляревского, принципиальную ошибку, а именно человек, совершающий кражу предмета религиозного культа, не может не знать, что его поступок оскорбит религиозные чувства верующих. Что касается публичности, то, совершая святотатство тайно, субъект преступления все равно оскорбляет чувства верующих фактом похищения. Критикуя также основание для квалификации святотатства, которыми руководствовались редакторы Уложения 1845 г., Л.С. Белогриц-Котляревский полагает более правильным видеть в святотатстве исключительно неуважение к религиозным чувствам других людей[85].

Изучая любопытную полемику ученых-криминалистов о сущности святотатства, не следует забывать о том, что творцы российских законов второй половины XIX в. руководствовались в своей деятельности не только достижениями современной им юридической мысли, но и соображениями политической целесообразности. Автор популярного учебника по уголовному права А.В. Лохвицкий, рассуждая о сущности святотатства, прямо указывает на обязанность закона, защищающего интересы православия, вообще христианства, защищать и предметы религиозного культа[86].

Российскими юристами неоднократно высказывались сомнения в необходимости столь строгого наказания за святотатство, которое предусматривалось законодательством. С. Будзинский отмечал, что наказание за святотатство в Российской империи строже, чем в л