Пограничность и интертекстуальность русской культуры

При обращении к большим, сверхсложно организованным текстам (типа “культурно-исторической эпохи” как ценностно-смыслового единства или “истории национальной культуры” в целом) важным оказывается приложение к ним интертекстуальной методологии, в том числе выявление различных форм диалогической соотнесенности гетерогенных и часто разновременных культурных текстов, спроецированных друг в друга. В этом случае национальная культура как целое (или ее развертывание в течение того или иного отрезка исторического времени, т.е. культурная история) предстают как интертекст, состоящий из аллюзий, метафор, стилизаций, явной или скрытой полемики, вторичной и последующих интерпретаций и реинтерпретаций текстов, пародирования, нарратива“чужого” текста, коллажа множества текстов в одном, их многократного зеркального отображения друг в друге и т.п.

Особый случай интертекстуальности представляют собой пограничные процессы, развертывающиеся на периферии актуальной культуры – на грани “внекультурных” социума или природы и на стыке разных культур (особенно далеко отстоящих друг от друга в ценностно-смысловом и цивилизационном отношениях). Для субъекта данной культуры актуальную культурную область можно представить как определенный текст; тогда “внекультурное” или “инокультурное” окружение данной области значений естественно сознавать как контекст культурного развития. Текст по сравнению со своим контекстом обладает большей определенностью – как структурной, так и смысловой: ведь контекст культурно-исторического развития (природный и социальный) есть, по определению, то, что еще не освоено данным субъектом данной культуры в специфической для него знаковой, символической форме, что еще не структурировано в соответствии с той или иной концептуальной логикой (научной, философской, религиозной, художественной, мифологической и т.п.), не организовано функционально. Текст культуры в различных отношениях ограничен, в то время как его контекст принципиально безграничен. Текст рефлексивен и представим во фреймовой форме, а контекст дорефлексивен, а потому концептуально аморфен и бесструктурен, поэтому фреймы неприложимы к осмыслению собственно контекста и в целом контекстуальности культуры.

Однако в случае пограничных культурных явлений и процессов (вообще культурной пограничности как таковой) подобные обобщения оказываются невозможными: культурный текст здесь изначально “сращен” со своим контекстом; рефлексия органически “спаяна” с дорефлексивным сознанием; каждая смысловая структура размывается и плавно перетекает в аморфное, бесформенное состояние. Гармония нередко оказывается сопряженной с дисгармонией; космос – граничащим с хаосом; смысл соперничающим с абсурдом, бессмыслицей. Семантическое пространство в пограничных областях предстает принципиально неоднородным и интертекстуальным.

Отмеченное выше семантическое неравенство (асимметрия) в диалогических отношениях культурного текста и внекультурного контекста (как большого текста особого рода), а также внутритекстовых отношений во многом “задает” непредсказуемость и инновационность развивающимся на стыке культур (или культуры и “не-культуры”) пограничным процессам, интертекстуальным по своей природе. Интенсивное взаимодействие текста и контекста ведет к мощному приращению смысла в каждом тексте и к появлению принципиально новых значений и ценностей в культуре. Именно в пограничных областях культуры (в том числе на границах между культурами) формируются взаимосоотнесенные социальные механизмы культуры и культурные механизмы социума, отличающиеся особой продуктивностью и порождающие различные смысловые структуры и смыслопорождающие процессы, в своей совокупности составляющие семиозис каждой национальной истории как культурного и цивилизационного целого (ср., например, модели культуры, прежде всего русской, созданные Н.А.Бердяевым, С.Л.Франком, Г.П.Федотовым, Н.С.Трубецким, М.М.Бахтиным, Д.С.Лихачевым, Ю.М.Лотманом, Б.А.Успенским, А.М.Панченко и др.).

Среди множества национальных и региональных, исторически и типологически дифференцированных культур мира особое место занимают культуры, для которых феномен “ пограничности ”, будучи последовательно интериоризован, становится атрибутом не только культурного контекста, но и самих текстов культуры, более того, – основным системообразующим, конститутивным свойством, пронизывающим все уровни, формы, аспекты, смысловые структуры, семантику, динамические характеристики и т.д., вплоть до истории этой культуры как целого. Такие культуры целиком обретают статус пограничных и оказываются в контексте других культурных систем, обладающих качественно определенной спецификой, в положении культурной, социальной и цивилизационной “ вненаходимости ”(термин М.М.Бахтина, применявшийся им применительно к иным явлениям – эстетическим, этическим, теоретическим и т.п.). Культурно-цивилизационная “вненаходимость” не означает изоляции пограничных культур от инокультурного окружения или их исключенности из культурного ряда; скорее напротив, – своеобразие пограничных культур заключается в многократной включенности подобных культур в разные культурные ряды и своего рода “ интерференции ”смежных с ними культур в едином смысловом пространстве; следует говорить о причастности одних и тех же культурных текстов одновременно нескольким культурам и общим для них семантическим полям – при различии их смыслов и направленности – или о совмещении нескольких различных культурных текстов в единой смысловой структуре (гипертексте того или иного рода).

Взаимное наложение двух и более смысловых структур в каждом фрейме или процессе, а также совмещение структур с бесструктурностью значительно осложняет семантику пограничных культур, делая ее внутренне противоречивой, поляризованной, а значит, неустойчивой, непредсказуемо динамичной, “взрывоопасной”. В то же время пограничные культуры, в силу своей принципиальной интертекстуальности, открыты для межкультурного диалога, в том числе со смежными культурами. Отсюда происходят их интернациональная отзывчивость, ценностно-смысловая универсальность и широта, кросскультурная мобильность, – свойства, во многом порожденные размытостью границ между пограничной культурой и ее контекстом.

Пограничные культуры представляют собой в большинстве случаев явления, характеризующиеся большей степенью сложности, нежели смежные с ними культуры, и несводимы к сумме исходных текстов. Культурно-исторический процесс в подобных культурах носит особенно непредсказуемый, творчески-поисковый характер; пограничность в культуре предопределяет ее мощную, нередко гипертрофированную инновативность (подчас превращающуюся в самоцель культуры). М.М.Бахтин не случайно подчеркивал, что напряженная и продуктивная жизнь культуры, связанная с рождением новых смыслов, проходит на границах культур и культурных областей, культурно-исторических эпох. Ю.М.Лотман показал, что внешние текстовые вторжения в русскую культуру не меняли ее внутренней динамики, но лишь выводили ее из “состояния дремотного равновесия” (энтропии), выполняя роль катализаторов ее энергетического возрастания.

Пограничные области социокультурных процессов (и сами пограничные культуры) являются своеобразной“зоной риска”. Так, рождающиеся здесь инновации способны более или менее радикально изменить облик актуальной культуры, а вслед за тем и актуального социума, способствовать их прогрессивному развитию (созданию новых ценностей и отношений, обогащению социокультурных форм и наполнению их новыми смыслами и значениями). Однако осуществляемые в этой области социокультурные эксперименты могут быть нередко разрушительными – как для культуры, так и для эквивалентных ей социума и природы – и вызывать необратимые регрессивные изменения в обществе и его культуре, а также в природной среде (девальвацию и прямо уничтожение культурных ценностей, деградацию общественной морали и права, деструкцию социальных отношений и институтов, разрушение системы социокультурных норм и забвение традиций, распространение различных превращенных форм сознания, демонстрирующих либо “радикалистское нетерпение” (прокламация общества будущего), либо “консервативный откат” общества к уже пройденным стадиям культурно-исторического развития, экологический кризис и т.п. (вплоть до гибели той или иной конкретной цивилизации).

Содержательная определенность каждой национальной культуры, ее неповторимо своеобразная культурная семантика обусловливаются ее ценностно-смысловым“ядром”, теми центральными, стержневыми “устоями”, которые в наименьшей степени подвержены каким-либо историческим, структурно-функциональным и композиционным изменениям и заключают в себе наиболее глубокие конститутивные свойства и принципы данной системы значений, – национально-культурным менталитетом. Обыденная культура, аккумулирующая предметы и атрибуты быта, образ жизни, структуры повседневного поведения, хотя и более размыта, изменчива, нежели менталитет, – непосредственно с ним связана и примыкает к “ядру” культуры; она обладает большей стабильностью и консерватизмом, чем специализированные формы культуры (структурированные области социально значимых представлений и типов духовно-практической деятельности) или формы институциональной культуры, объединяющей в себе ценности, нормы и смысловые структуры различных социальных институтов государства и общества в целом, воплощая основания цивилизации.

Ценностно-смысловая определенность каждой данной культуры последовательно убывает по мере приближения ее элементов и смысловых структур к “периферии” культуры, которую образуют еще не устоявшиеся или уже разрушающиеся, а потому наиболее аморфные и динамичные ее слои, а также шаблоны и стереотипы, выполняющие временную, “конвенциальную” функцию по отношению к быстро меняющимся факторам контекста культуры. Инокультурному влиянию подвергаются как раз периферийные, “поверхностные” слои каждой национальной культуры; ведь именно пограничные области культур, взаимодействуя друг с другом, отличаются исходной “размытостью” и национальной неопределенностью (что и является условием оптимального межкультурного диалога), – в то время как ментальное “ядро” удерживает социокультурную специфику данной системы, несмотря на всю ее динамику.

Определяющая “периферию” исторически конкретной культурной системы спекулятивная культура оперативно модифицируется под влиянием множества нередко стихийных или случайных, мало предсказуемых факторов политико-идеологического, экономического, межкультурного, технико-технологического, семиотического, реже – стихийно-природного характера, а потому неуловимо текуча, принципиально расплывчата, спонтанно изменчива в ценностно-смысловом и структурном отношении. Процессы, развертывающиеся на “поверхности” пограничной культуры отличаются наибольшей подвижностью и нестабильностью (таковы, например, идеологически и экономически обусловленные компоненты культуры, явления моды, коммерческой, политической или религиозной конъюнктуры в философии и науке, религии и искусстве, кич, поверхностное влияние смежных культур). С одной стороны, спекулятивные формы культуры свободны от жесткой нормативности ментального“ядра”, хотя приобретают свои системные свойства под влиянием именно“ядерных” сил. С другой стороны, эти пограничные процессы культуры непосредственно формируются их вне– или ино-культурным контекстом, выступающим как социальные или естественно-исторические, этнокультурные или конфессиональные условия их становления и развития, и в огромной мере аккумулируют в себе контекстуальные свойства еще-не-культуры (или уже-не-культуры) – относительно данной; тем самым кардинально модифицируется все культурное целое – через влияние на культуру различных факторов извне.

В истории каждой национальной культуры соотношение “ядра” и “периферии”не является константным; причем в разных культурах наблюдаются различные формы и способы опосредования “ядерных” и “периферийных” процессов. Если для так называемых локальных цивилизаций характерна культурная замкнутость и автономность, циклическая повторяемость культурных процессов, находящихся в тесной зависимости от культурного “ядра”, и относительная неподвижность культурной семантики (как правило,” периферийные” процессы здесь носят случайный и необязательный характер), то проблема соотношения “ядра” и “периферии” стоит совершенно по-иному в условиях длительного культурно-исторического и цивилизационного развития, осложненного диалогическим взаимодействием нескольких национальных культур и цивилизаций, т.е. сугубой пограничностью (как это имеет место в России). В пограничных культурах периферийная область ценностей и норм, подверженная сильным и разнообразным воздействиям извне, по своему месту в целом культуры и значению для ее развития соперничает с менталитетом культуры. Различные явления специализированной и обыденной культуры служат полем раздела влияний между культурным“ядром” и “периферией”, поляризующими целое. В пограничных культурах складывается мощное напряжение между “ядром” и “периферией” культуры, сказывающееся на всех ее смысловых пластах: институциональной, обыденной и специализированной областях, – прежде всего в разных формах поляризации и бинарности социокультурных явлений.

Однако не менее важны для социокультурного целого процессы взаимопроникновения и сложения “ядерных” и “периферийных” процессов, непосредственно сталкивающихся друг с другом в пограничных культурах. Наложение друг на друга ментальных смысловых структур и структур “спекулятивных” приводит к парадоксальным результатам: происходит шаблонизация и рутинизация глубинных ценностей и смыслов культуры; менталитет институализируется; вместе с демократизацией норм “высокой” специализированной культуры происходит их профанация и унификация (в том числе снижение специализированной культуры до уровня обыденной). Так, феномен самодержавия складывается в XVI в. в результате переноса фрейма святости из области религиозного культа на явление светской абсолютной власти; фрейм самодержавия к началу XIX в. низводится до бытового самодурства, освященного авторитетом “Домостроя”(ср. интерпретацию “темного царства” Добролюбовым); идеи европейского Просвещения на русской почве приводят к образованию отечественной “крепостной интеллигенции” XVIII в.; игнорирование норм и традиций культуры русским авангардом как осуществление революции в искусстве оказалось чревато революционным правовым беспределом 1917 г. и призраком будущего Большого террора; насильственное изъятие из русской культуры религии привело к насаждению религиоподобного светского культа вождей – Ленина и Сталина. Возведение спекулятивных ценностей, продиктованных политической конъюнктурой или рынком, в ранг ментальных оснований национальной культуры, превращение ритуальных норм культа в структуры повседневного поведения и мышления – обычное явление для пограничных культур.

Взаимодействие “ядерных” и “периферийных” процессов в целом каждой пограничной культуры проявляется в формах встречного движения центростремительных и центробежных процессов, амбивалентных тенденций притяжения и отталкивания, придающих социокультурному развитию неравномерно пульсирующий характер. В конечном счете, именно к противоречиям “ядра” и “периферии” культуры восходят смысловые пары славянофильства и западничества, консерватизма и радикализма, контрреволюции и революции, религии и атеизма и т.п. бинарные смысловые конструкции русской культуры. Подобное в той или иной степени характерно и для других пограничных культур (Кавказ, Ближний Восток, Балканы, Испания, Латинская Америка и др.). Принципиальная открытость культуры по отношению к инокультурным влияниям и межкультурным взаимодействиям соответствует центробежным тенденциям в культуре, т.е. силам и процессам, разбегающимся от “ядра” (аккумулирующего в себе качественную специфику данной культуры), а значит, размывающим ее ценностно-смысловую определенность; напротив, закрытость культуры в отношении к контактам с другими культурами определяется действием сил и процессов центростремительных, тяготеющих к культурному “ядру”и усилению органической связи всех смысловых структур данной культуры с ее “ядерными” силами. Пограничным культурам свойствен переменный модус открытости/закрытости и неустойчивый баланс центробежных и центростремительных процессов, в одних случаях стремящихся к преодолению смысловой определенности данной культуры, в других – к предельно жесткому ее обозначению и институциональному охранению.

В случае преобладания центробежных сил в культуре “периферийные”, спекулятивные процессы начинают выходить на первый план культурной жизни и культурной политики, частично заслоняя собой “ядерные” тенденции и процессы; при господстве центростремительных сил в культуре доминирует влияние “ядра”. В истории пограничных культур периоды, отмеченные преобладанием центростремительных или центробежных сил, попеременно сменяют друг друга, обычно образуя волнообразную социокультурную динамику. Силы центростремительные претендуют на фиксацию жестких смысловых границ культуры, представляющей собой в этом случае сплошное поле действия “ядерных” норм (“почвенничество”); центробежные силы тяготеют к явному размыканию культурных границ, достижению их “прозрачности” и задают целому культуры нормативы поверхностных структур, свойственных культурной периферии, фактически сводя роль “ядра” к чисто символической функции смыслового “центра” (такова в целом общая логика культурного космополитизма или интернационализма, широко распространяющихся именно в пограничных культурах).

Парадоксальность периферийных процессов культуры заключается в том, что они складываются и продуцируются, так сказать, по матрицам “ядра” данной культуры, но в непосредственной зависимости от внешнего контекста ее развития (т.е. природных и социально-организационных факторов, а также инокультурных явлений, инонациональных традиций). Это приводит к культурно-историческим последствиям двоякого рода. Во-первых, нормативные значения и смыслы культуры, органически связанные с “ядерными” процессами, экстраполируются носителями культуры в пограничных ее областях на объекты, либо неизвестные актуальной культуре, либо табуированные ею в данное время. Таким образом, существующие в культуре запреты сознательно или неосознанно нарушаются людьми на ее периферии. Во-вторых, культурные инновации, возникающие или проявляющиеся на периферии данной культуры как своего рода освоение “недозволенного”, а подчас и “невозможного” (с позиций нормативов этой культуры), осваиваются в обществе в традиционных для нее формах. С одной стороны, это усиливает ощущение “еретичности” тех инноваций, что были аккультурированы в рамках данной культурной системы; с другой,– облегчает социализацию нового в качестве продолжения, развития, уточнения и логического завершения “ядерных” культурных процессов. Все революционно-культурные события совершались на грани социума, природы и культуры или на границах разных культур; в то же время многие пограничные явления в истории культуры остались незамеченными или получили “тупиковое” развитие (эпифеномены культуры).

Множество социокультурных явлений и процессов, развивающихся в пограничной области, остаются по разным причинам не востребованными обществом, а потому вообще не входят в состав актуальной культуры (составляя потенциальную культуру каждой конкретной культурно-исторической эпохи – поле вариативных возможностей социокультурного развития, по тем или иным причинам не реализованных на практике и не ставших общей ценностью, нормой, традицией, наследием). Рост потенциальной культуры эпохи не только безгранично расширяет феноменологические возможности культуры актуальной, но и открывает перед ней “веер” альтернативных возможностей социокультурной динамики. Подобный “веер” неоднократно открывался в социокультурной истории России в кризисных, переломных ситуациях (Крещение Руси, канун петровских реформ, освобождение крестьян, русская революция, закат тоталитаризма).

Не случайным является и появление в культурно-пограничных областях “мнимых” объектов культуры, объясняемых наличием культурных значений, которым не соответствуют какие-либо социальные или природные реалии. Это происходит либо в силу того, что названные объекты существуют гипотетически – в будущем или некоторой культурно-исторической перспективе, как некие социокультурные модели или смыслы; либо в силу того, что они продолжают существовать в сознании, в культурных нормах и традициях “по инерции”, ретроспективно – по логике функционального “дрейфа” соционормативных значений; либо потому, что эти культурные значения в принципе не могут иметь социальных или природных аналогов (в силу своей “спекулятивной” природы). Таковы, например, утопические проекты и общественные иллюзии, мистические пророчества и псевдонаучные открытия, спекулятивные теории и политические мифы, эзотерические и оккультные представления, сосуществующие в едином общегуманитарном контексте со специализированными явлениями. Подобные феномены культуры не только весьма распространены и популярны, – особенно в кризисные эпохи, но и имеют огромное значение в истории пограничных культур, в социальной жизни культурно-пограничного общества, ибо отбрасываемая ими на социум смысловая и функциональная “тень” столь же реальна, действенна и долговременна в социальном отношении, как и “теневые системы” (социальные и природные эквиваленты) действительных объектов культуры: ср. феномены светской святости, самозванства, просветительства, крепостничества, народничества, революционности, терроризма, ностальгии по сталинизму и СССР в постсоветский период, аберрации эмигрантского патриотизма и др.

Социокультурные процессы, развертывающиеся между различными семантическими пластами пограничных культур: между “ядерными” и “периферийными” процессами, между действительными и “мнимыми” культурными объектами, между центробежными и центростремительными силами национальной культуры, между консервативно-охранительными или революционно-модернизационными проектами и практическими путями их реализации, наполняют историю острой борьбой и драматизмом, мотивация и каузальность которых не исчерпывается геополитическими, социальными, или политико-идеологическими основаниями. Так, демонстративная и скрытая полемика религиозных конфессий, научных школ, методологических концепций, философских направлений, художественно-эстетических течений и стилей, политических доктрин, гетерономных традиций и противоречивых норм повседневной жизни, представляя собой относительно автономные процессы, взаимодействуют между собой и тесно переплетаются в едином культурно-историческом интертексте, что является важнейшей составляющей и феноменологии, и социодинамики пограничных культур.