Цвет золота

Прежде, чем начать разговор о золотом цвете [dxxviii], коснемся основных отличий блестящих и матовых поверхностей, отражающих какие-либо цвета. Так, еще Гете в §767 «Хроматики» отмечал, что золото в совершенно чистом виде дает нам, особенно если еще присоединяется блеск, новое и высокое представление об этом цвете; также и яркий желтый оттенок, выступающий на блестящем шелке, наприменр, на атласе, производит великолепное и благородное впечатление. И сегодня нередко считают, что насыщенный желтый цвет вообще выигрывает при блестящей окраске и проигрывает при матовой [dxxix].

Современное цветоведение основывается на экспериментальной проверке этого мнения. Р. М. Ивенс приводит данные о том, что помимо цветового тона, насыщенности и светлоты на восприятии существенно сказываются такие вещи как глянцевость или матовость отражающей цветовой поверхности. В определенных условиях наблюдения эти факторы могут даже изменять видимую насыщенность или цветовой тон независимо от распределения энергии в спектре источника света[dxxx].

Так, матовая поверхность нередко может казаться более белесоватой чем ее реальный цвет из-за того, что имеет множество мелких бликов, сливающихся в одно — слегка осветляющее — целое. Вероятно, поэтому у Н. Д. Нюберга сложилось впечатление, что блестящие цвета можно отнести к твердым материалам, а матовые — к мягким[dxxxi].

Цвет освещения может быть узнан по цвету бликов на блестящих поверхностях. Однако, согласно данным С. В. Кравкова, от блескости страдает различительная чувствительность глаза, ибо блеские поля оказываю слепящее действие и ухудшают остроту зрения. При этом наибольший ущерб от блескости терпит видность синих полей и наименее вредят блеские источники желтого цвета[dxxxii].

Различие блестящих и матовых поверхностей состоит в их отражательной способности. Блестящие отражают свет преимущественно в одном направлении, тогда как матовые — во всевозможных. Вследствие этого при одинаковом коэффициенте отражения матовые поверхности дают большую освещенность, чем блестящие той же площади[dxxxiii].

Блеск золота как блестящего желтого цвета всегда воспринимался человеком как светоносность, как застывший солнечный свет[dxxxiv]. Но золото с древнейших времен — богатство, а, следовательно, и власть и укрепляющая ее вера. Так, Будда предстает непременно золотым во множестве скульптурных и живописных изображений.

Экстрасенсы усматривают в золотистых цветах ауры крепкое здоровье и благополучие. Как писал Эдгар Кейс, такие люди способны позаботиться о себе, редко волнуются и легко учатся. Они обладают живым умом, радостны, дружелюбны, готовы оказать помощь [dxxxv].

Из золота делалось множество ювелирных украшений и у египтян, и у евреев (особенно во времена Соломона), и у греков. Многие греческие скульптуры были инкрустированы золотом и другими драгоценными материалами[dxxxvi]. И как писал Платон в трактате «Гиппий Больший» (289 е — 290 b), все мы знаем, что если к чему присоединится золото, то даже и то, что раньше казалось безобразным, после того как украсится золотом, представится прекрасным.

В раннем христианстве вслед за Платоном самыми прекрасными считались те цвета, которые больше блестят, то есть те, которые больше причастны к свету, ибо «царь цветов — свет». Такое отношение к цвету сохранялось на протяжении всего средневековья. Так в XIII веке Фома Аквинский пишет: «То, что имеет блестящий цвет, называют прекрасным»[dxxxvii]. Отсюда золотой цвет (как блестящий желтый) символизировал божественность как подвиг христианского мученичества через очищение страданием. Святой Петр — хранитель веры, заступник людей перед Богом часто изображался в золотых ризах[dxxxviii].

Желтое воспринималось в Византии как «златовидное», а золото — как «световидное». Высокая значимость золота прежде всего как символа света (а именно божественного непроницаемого света, «сверхсветлой тьмы») перешла и в византийскую культуру, приобретя новое семантическое поле уже христианских значений[dxxxix].

Золото, как средство украшения, высоко ценилось и светской и духовной администрацией Византии. Золотом расшивались императорские одежды, в тронном зале, — как это красочно описал в Х в. кремонский епископ Лиутпранд, посетивший Константинополь, — была масса хитроумных вещей, золотых и позолоченных. В храме св. Софии было множество золотых изделий.

«Золото полуденного солнца, — считал Е. Н. Трубецкой, — из цветов цвет и из чудес чудо. Все прочие краски находятся по отношению к нему в некотором подчинении и как бы образуют вокруг него «чин». Золотой фон — вот первое, что появляется, когда иконописец создает икону. Мастер как будто воспроизводит образ сотворения мира: как божественный свет вызывает к жизни видимые формы, так и «света» иконы рождают ее изображение [dxl].

В самом деле, золотое сияние, окутывая изображаемое событие облаком ирреального света, удаляло его от зрителя, возвышало над эмпирией суетной жизни. В художественной структуре мозаичного изображения и иконы золото фонов и нимбов выступало важным гармонизирующим фактором, подчиняющим себе весь цветовой строй изображения.

Как отмечает И. Е. Данилова, в древнерусской живописи золото сохраняет свое значение (как и в западноевропейской) овеществленного света[dxli]. Сопоставим это значение с отношением к золоту как живописному фону и сравним западноевропейское к нему отношение. Как продолжает И. Е. Данилова свое исследование, художники Возрождения не любили золото; они видели в нем не только характерный признак варварского средневекового прошлого, но и наиболее иррациональное, неподвластное воле художника живописное средство.

Теоретики Возрождения нередко даже порицали художников, использовавших золото, требуя, чтобы они изображали его желтыми красками. Это бы, по их мнению, создавало истинную живописную иллюзию блеска и не связывало художников иррациональными эффектами золота с его собственной — свободной от кисти — световой жизнью.

К примеру, Альберти отмечал, что некоторые позолоченные поверхности сияют там, где они должны быть темными, и кажутся темными там, где они должны быть светлыми. Леонардо да Винчи также писал (§259), что истинный цвет каждого цвета обнаруживается в той части, которая не заслонена тенью любого качества и не блестит, если тело полированное. Уже в Новое время такой мэтр западной живописи как Делакруа в «Дневнике» (22.04.1850) подчеркивал: «Золотой фон совсем затирает фигуры и нарушает гармонию живописи. Он навязчиво выпирает, лишая картину фона, который должен служить интересам целого».

И эти мнения сегодня имеют достаточно серьезное обоснование. Согласно экспериментальным данным С. В. Кравкова, всякое яркое раздражение, падающее на сетчатку глаза, рефлекторно вызывает двигательный импульс, заставляющий направить взор на это яркое поле. От ярких раздражителей в поле зрения возникают заметные последовательные образы, мешающие последующему восприятию. Поэтому блеские поля и ухудшают остроту зрения[dxlii].

В России же иконописный золотой фон воспринимался несколько иначе. Так, Павел Флоренский в статье «Храмовое действо как синтез искусств» пишет: «Золото — варварское, бессодержательное при дневном рассеянном свете — волнующимся пламенем лампады или свечки оживляется, ибо искрится мириадами всплесков, то там, то здесь, давая предчувствие иных, неземных светов, наполняющих горнее пространство. Золото — условный атрибут мира горнего, нечто надуманное, аллегорическое в музее, есть живой символ, есть изобразительность в храме с теплящимися лампадами и множеством свечей»[dxliii].

Первые деньги делались в виде золотых монет[dxliv]. Как показано в 7 главе «Античного хроматизма», деньги представляют собой опредмеченное время.А это уже дает основание для сопоставления денег и времени в хроматическом аспекте анализа. Так, в следующих главах мы увидим, что зеленый цвет сублимирует в себе семантику денег. По данным же лингвистов, в русском языке слово «золото» восходит к тому же корню, что и «зеленый» и «желтый». По А. Г. Преображенскому, первоначальным значением слова «золото» было блестящее желтое. Того же происхождения немецкое слово gold — золото[dxlv].

В этой связи оказываются весьма актуальными высказывания Макса Фридлендера о золотом цвете[dxlvi]. Согласно его построениям, золото принадлежит к тем средствам, которые выводят произведение искусства из земной сферы, помещая его в сферу призрачно-иллюзорного. Так драгоценная материя становится символом духовного и бестелесного. Золотой фон отрицает пространство.

Несложно показать, что при хроматическом сопоставлении цитированной выше овеществленности света, а также опредмеченности времени с этой внепространственностью фона семантика золотого цвета приобретает парадоксальный характер: в золотом фоне опредмечены свет и время, тогда как пространство распредмечено. Очевидно чувствуя эту парадоксальность, Фридлендер констатирует: «Количество золота в церковной картине всегда говорит о степени консерватизма религиозного духа».

Об этом консерватизме свидетельствует тот факт, что и в византийской, а затем и в русской иконописи фон изображался преимущественно в ирреально-вневременных тонах ассиста. На Западе же где-то с конца XV века можно встретить изображения реальных фигур на каком-либо реальном фоне (пейзаж, интерьер и т. п.).

Следуя за предположением Р. М. Ивенса о том, что различные люди по-разному улавливают взаимосвязь между типом поверхности (матовым или глянцевым) и собственно ее цветом, можно сказать, что это происходит автоматически, или как уточняет Ивенс, подсознательно.

Иначе говоря, на Западе можно «сознательно» различитьв соотношение между фоном и фигурой в силу отсутствия иррационально-золотого фона. В России же ассист церковной живописи постоянно вводит верующего в этот иррациональный мир подсознания, а строго говоря, — как это доказывается в хроматизме, — бессознания. Может поэтому умом Россию и не понять? Не зря же Сергей Есенин иррационализировал даже избу[dxlvii]:

Все равно я остался поэтом

Золотой бревенчатой избы

Как чудом застывшие лучи, золото и в Новое время символизировало свет, благодать, славу, просвещение, мудрость, милость, избранность. Лицезрение золота, как писал Омар Хайям, дает свет глазам и радость сердцу… Оно делает человека смелым и укрепляет ум”.

Кто как не женщина любит золото[dxlviii]. Кто же, как не женщина, способен сделать человека смелым? Кто укрепляет ум мужчины? Кто дает свет глазам и радость сердцу? Да и собственно блеск золота радует глаз:

 

Наготою грубой

Дразня и слепя до слез —

Сплошным золотым прелюбом

Смеющимся пролилось

 

— так архетипически смело прорисован образ Мариной Цветаевой — мужественной в творчестве и женственной в жизни[dxlix]... Или, как в «Триолете» одевал это сущностное золото женщины в белые одежды Сергей Соловьев:

Твое боа из горностая

Белее девственных снегов.

Моя царевна золотая,

Твое боа из горностая

Как пена, что ложится, тая,

У черноморских берегов.

Интересно, что у женщин к золоту наблюдается достаточно выраженный интерес по сравнению с мужчинами. Так, в «Золотых кладовых» Эрмитажа мне неоднократно приходилось наблюдать совершенно различную реакцию мужчин и женщин. Если у большинства мужчин интерес к экспонатам внешне достаточно демонстративен, но практически никак не отражается во взоре, то у преобладающего большинства женщин при виде золотых украшений зрачки расширяются примерно также, как и при лицезрении Мадонны с младенцем[dl].

Николай Гумилев вывел замечательный тип мужской характеристики золота:

 

Распутник в раззолоченном плаще.

 

Сейчас раззолоченные плащи или парчу на мужчинах можно встретить только в цирке, да на эстраде. Правда, с начала 90-х годов ХХ века в России довольно часто стали встречаться «бандиты и бизнесмены» с золотыми цепями на шее и / или с золотыми урашениями и серьгами в ушах, то есть практически в той же парче. Как по этому поводу справедливо замечает Татьяна Забозлаева, увлечение парчей — это всякий раз тяготение к своего рода показухе, стремление «показать себя», это недоверие к собственным внутренним достоинствам [dli].

Психологи же в один голос утверждают, что это недоверие преимущественно характеризует женщин, по сравнению с Я-концепцией мужчин. Любопытную аналогию с человеком можно усмотреть в царстве пернатых. К примеру, до тех пор, пока самец строил гнездо, его окраска сливалась с окружающей средой. В то момент, когда самец замечает самку, он приобретает блестящую окраску брачного периода, которая и привлекает самку[dlii].

Можно полагать, что вышеупомянутая потеря остроты зрения из-за блескости функционально связана — в силу детализации и конкретизации каких-либо составляющих поле зрения — с формальной логикой. Действительно, и та, и другая в наибольшей степени характеризует женственное сознание как компонент интеллекта. Поэтому-то предбрачная блескость самцов (в нашем случае — представителей мужского пола) при взгяде на них вполне может привлекать внимание женщины из-за потери ею остроты зрения.

Подобные вещи отмечаются и в символике аналогично этому явлению. К примеру, Гегель замечает, что блеск и матовость цвета также имеют в себе нечто символическое:первый соответствует обычно веселому настроению человека, находящегося в блестящем положении; матовый цвет, напротив, — пренебрегающему всякой пышностью простому и мирному характеру[dliii].

В функциональной психологии отмечалось, что золото, независимо от своей покупательской способности, выражает чувство лучезарного счастья. Выводилось это заключение следующим образом: если желтый цвет — есть выражение освобождения и счастья, то именно это его значение усиливается благодаря полированной, блестящей поверхности золота[dliv].

В заключении этого раздела можно заметить, что блеск золота может свидетельствовать прежде всего о женственности человека — кем бы он не был — мужчиной или женщиной. Среди же религиозных направлений, по-видимому, архетип золотого цвета может быть связан с буддизмом.