Международные коммуникативные потоки

 

ООН и ЮНЕСКО постоянно подчеркивают неэквивалентность информационных потоков, существующих в современном мире. Еще в 1957 г. ЮНЕСКО обратила внимание Генеральной ассамблеи ООН на своеобразный информационный голод, базирующийся на несоответствии обмена между богатыми странами Севера и бедными странами Юга.

Это можно проследить как на уровне материального обеспечения, так и на содержании. Сегодня страны Юга имеют лишь 4% компьютеров, 75% телефонов сконцентрировано в 9 самых богатых странах мира. Так только в Японии телефонов больше, чем в 50 странах Африки. В 39 развивающихся странах нет ни одной газеты, еще в 30 – только одна. Одновременно в Японии – 125 ежедневных газет, в США – 1687. В богатых странах 911 радиоприемников на 1000 человек населения. В бедных – 142 на 1000. Соответственно они имеют 447 и 36 телевизоров на 1000 человек населения.

Такое насыщение техникой одновременно отражает и направление информационных потоков: с Севера на Юг идет в 100 раз больше информации, чем в обратном направлении. Так, например, Европа транслирует на Африку 855 часов в год, в то время как Африка на Европу только 70. Как пишут исследователи, «мир получает 80 новостей из Лондона, Парижа и Нью-Йорка. Индустриальные страны полностью контролируют такие сферы, как научная и техническая информация, информация, касающаяся промышленных, коммерческих, банковских, торговых операций, информация про природные ресурсы и климат, получаемая со спутников. Такая информация контролируется правительственными организациями и крупными корпорациями и не попадает в развивающиеся страны. В этом случае мы имеем улицу с односторонним движением.

Это в целом вызывает определенную озабоченность ООН и ЮНЕСКО, так как количественный перевес обязательно перейдет в качественный. Мы смотрим на мир принципиально не нашими глазами. Подобное несоответствие наблюдается также и в фильмах, и на радио и в книгах.

Существуют также другие асимметрии, делающие коммуникацию принципиально неэквивалентной. Вместо того, чтобы рассказывать о вещах, интересующих миллионы. Информационные сети рассказывают о политических событиях в виде кризисов, переворотов или говорят о выдающихся личностях, относящихся к элите общества.

Существует еще и вертикальная асимметрия коммуникации, позволяющая небольшой группе людей обращаться ко всем, реально навязывая им свои взгляды, т.к. остальные занимаются лишь пассивным восприятием информации. Дня них невозможна активность, поэтому при построении открытого общества необходимо уделять внимание созданию возможностей для горизонтального обмена информацией, а не только вертикального.

Есть и асимметрия кризиса. Очень часто СМИ показывают нам природные бедствия, хаос, забастовки, аварии. В результате люди демонстрируют 2 варианта поведения: они или закрываются от информации, уходя в себя, или возбуждаются, теряя возможность увидеть реальные причины проблем своих стран.

Имеется также внешняя асимметрия, когда транснациональные компании начинают захватывать содержание культурных и развлекательных программ в развивающихся странах. Постепенно пропадает стимул к производству программ собственного производства, кинолент, книг. В результате однообразие вкусов, стилей и содержательного наполнения культурной жизни. В Канаде, например, взрослая часть населения лишь 1/3 времени смотрит канадские программы, а не американские, дети – только 17% времени. И это рассматривается как серьезный вопрос.

В целом это важная проблема, потому что свободный обмен информацией, защищаемый международным сообществом, на сегодня не реализуется. Это существенная проблема еще и потому, что развитие страны и соответственно коммуникационных возможностей взаимосвязано. Поэтому предлагается новый мировой информационный и коммуникативный порядок, делающий информационный обмен более эквивалентным.

Одновременно предлагается и новое право человек (в дополнение к праву а информацию): человек должен иметь право на коммуникацию, «в любом возрасте человек борется, чтобы быть свободным от доминирующей власти – политической, экономической, социальной, религиозной, которая пытается сократить коммуникацию». Право на коммуникацию включает и такие составляющие, как свободный доступ, участие и двухсторонний информационный поток.

Неэквивалентность характерна и для европейских средств СМИ. Например, они уделяют слишком много внимания проблемам беженцев, в то время как в 1990 г. они составляли не более 1% населения мира. Или такой пример: этнические меньшинства, как правило, изображаются в негативном контексте, провоцируя расистские конфликты. К сожалению, человек существо не идеальное, поэтому роль СМИ, состоящая в том, чтобы удерживать его в цивилизованном состоянии, не пропагандировать насилие, расизм и тому подобное, довольно значительна. Ведь именно СМИ формируют множество норм социального поведения.

Проблема подобных асимметрий вызывает озабоченность у людей в индустриальных странах, т.к. и там происходит постепенная концентрация СМИ в одних руках. Так, если в конце второй мировой войны 80% газе т находилось в руках частных владельцев, то в 1987 г. уже 72% газет владеют корпорации, из которых 15 имеют наибольшее число газет.

Н. Хомский увидел 5 фильтров, формирующих массовую коммуникацию и соответственно общественное мнение:

1) право собственности, ориентация на прибыль

2) ориентация на рекламу;

3) зависимость от влиятельных источников информации из-за экономической необходимости и взаимосвязанность интересов;

4) зависимость от негативных откликов на программы с помощью писем, телеграмм, петиций, выступлений в конгрессе и т. п.

5) Антикоммунизм. « Эта идеология помогает мобилизовать население против врага, а поскольку этот концепт недостаточно четкий, его можно использовать против любого стремящегося заняться политикой, которая угрожает интересам собственника или поддерживает сближение с коммунистическими странами и радикалами».

Таким образом, международная информация является важной составляющей международных отношений, и именно для информации границы становятся прозрачными. И это свободное прохождение информации обуславливает что именно мы услышим и увидим, насколько это будет соответствовать интересам не только того, кто передаст эту информацию, но и тех миллионов, которые ее получат.

Возникает серьезная проблема «искривления» информационного пространства в сторону более сильной стороны, где в качестве возможных угроз называется в том числе и «информационная экспансия со стороны других государств». В ответ же предполагается 2принятие комплексных мер по защите своего информационного пространства».

 

2. Переговоры с террористами.

Проблема терроризма очень серьезна для всех стран. Одновременно следует отметить, что переговоры с террористами являются чисто коммуникативным процессом. В данном случае они нас интересуют как процесс налаживания контакта и убеждения человека в экстремальных условиях. Нам представляется, что они возможны только благодаря отсылкам на определенный символизм, как со стороны террориста, так и со стороны переговорщика.

В изложении этого процесса мы будем опираться на исследование специального агента Дуайна Фусельера, а также на работу конфликтолога Джейн Дохерти, анализирующей трагическое освобождение заложников в Техасе.

С позиции нашей темы переговоры с террористами мы можем представить как попытку форсированно изменить символический мир террориста, поскольку при этом мы стараемся заставить его выполнить условия, чуждые ему. Символический компонент выделяется как существенный и для межэтнических конфликтов: страх оказаться в подчинении становится сильнее любых материальных расчетов. А как реакция на него возникает стремление к оформлению определенных символов всей групповой легитимности и защищенности. Такими символами чаще всего выступают территория, окружающая природная среда, которые при этом рассматриваются не просто как источник жизнеобеспечения, а как неотъемлемый культурный и духовный атрибут. Символическая сторона процессов межэтнического взаимодействия обладает мощной реальной силой, когда она «овладевает массами».

Московские специалисты по конфликтам так ранжируют цели переговоров с террористами:

1) защита жизни заложников;

2) задержание захватчиков;

3) возвращение или защита имущества.

При этом нельзя нарушать эту приоритетность, чтобы не принести вреда заложникам.

Какие же правила предлагает Дуайн Фусельер? Они в сильной степени зависят от типа человека, захватившего заложников. Часто террористами являются люди с определенными психическими отклонениями. Поэтому первой задачей становится выяснение особенностей террориста, поскольку это определяет тип коммуникации с ним. Естественно, нам спокойнее говорить с предсказуемым собеседником. Однако в случае террориста у нас нет времени на то, чтобы съесть с ним пуд соли. В помощь переговорщикам подготовлена классификация, делящая террористов условно на 4 типа. Каждый из которых обладает своим собственным видением мира. ФБР установило, что 52% инцидентов с захватом людей протекает с типом, обозначенным как «ментальное расстройство», который в свою очередь можно представить в виде следующих 4 категорий:

1) параноидальная личность;

2) депрессивная личность;

3) антисоциальная личность;

4) неадекватная личность.

Параноик имеет настолько растревоженную психику, что фактически находится вне контактов с реальностью. Он захватывает людей, чтобы осуществить какой-нибудь выдающийся план. При этом он может получать от кого-нибудь приказы. Параноики, как правило, имеют интеллект выше среднего. Поэтому не следует стараться обмануть их. Лучше принимать их высказывания так, как будто они являются истинными и для вас. В этом случае вводится такое правило: избегать споров с этим лицом по поводу его представлений, поскольку невозможно рационально убедить его в неправильности его фантазий. Вместо этого следует обсуждать с ним другие темы, чтобы наладить связь, и на базе этого искать альтернативное решение для удовлетворение его требований. Например, в 1982 г. в Арканзасе автобус был захвачен людьми, которые считали, что именно о них говорилось в Библии: пришел час смерти и через 3 дня они воскреснут. Заложники были освобождены, но убедить захватчиков сдаться не удалось. Они совершили самоубийство.

Депрессивное лицо также может находиться вне контактов с реальностью. Здесь очень высок потенциал самоубийства и убийства заложников, поскольку такое лицо может считать себя, к примеру, ответственным за все прегрешения мира. Заложниками часто являются члены семьи депрессивного человека, который может верить, что убивая их, он забирает их из этого ужасного мира. Этот тип террориста разговаривает медленно, на 15-30 с. дольше отвечает на вопрос, все его мысли центрируются вокруг его ненужности. Поэтому здесь в процесс переговоров необходимо вплетать доказательства его ценности. Это делается следующим образом. если просто сказать, что «дела не так уж и плохи», он решит, что его не понимают. Вместо этого разговор переводится в область его интересов, хобби, чего-то позитивного.

Неадекватная личность всегда проигрывает, и так всю его жизнь. Захват заложников становится для него попыткой доказать кому-то (жене, друзьям, родителям, подруге), что он может сделать что-то. Этот тип символического мира можно дешифровать по фразам типа «Я покажу им, что я могу кое-что сделать» или «Я докажу, что не козел отпущения».

Наиболее привычный для нас образ террориста – антисоциальная личность, у которой полностью отсутствуют мораль и ценности общества, у которой нет чувства вины. Следует помнить, что нельзя обещать ему вещей, которые, как он знает, вы не выполните. С ним необходимо постоянно поддерживать контакт, чтобы он не переключился от возбуждения.

В случае захвата заложников возникает так называемый стокгольмский синдром. Когда заложники начинают ощущать позитивные чувства к своим захватчикам и негативные по отношению к властям. С точки зрения проблемы символической можно сказать, что они переходят на систему мира террористов. Отсюда следует важное следствие: нельзя доверять информации, исходящей от жертв. И более того, жертвы могут мешать проведению операций по их освобождению, не слушаться команд, спасающих их людей.

Проблема коммуникативного контакта, установление необходимого уровня доверия террористов требует достаточно сложной работы.

Для физического контакта предлагаются следующие правила:

1) прежде договоритесь, что вам не причинят вреда;

2) не говорите с ним, если он держит вас на мушке, настаивайте, чтобы он опустил пистолет;

3) лицом к лицу можно говорить тогда, когда время прошло и установлен контакт и достигнуто доверие;

4) никогда не ведите беседы лицом к лицу больше, чем с одним террористом;

5) всегда держитесь прямого контакта глазами;

6) никогда не поворачивайтесь спиною;

7) следит за пространством, от вашего приближения к собеседнику зависит уровень давления.

Установление контакта состоит в стремлении говорить с террористом на его языке. Вопросы должны строиться так, чтобы была возможность получать развернутые ответы, а не только «да» или «нет». Следует избегать негативных ответов со своей стороны, делая, по крайней мере, вид, что вы пытаетесь решить проблему именно так, как захочет этого террорист. Не следует употреблять слов «захватчик», «заложник», чтобы не увеличивать напряжение. Как и слова «сдаваться», что для него значит провал. Всегда следует торговаться. Даже если его требование невелико, все равно за выполнение его в ответ следует просить нечто от него самого.

Уильям Юри в принципе вводит многие похожие требования как основу проведения стандартных переговоров. Так. он считает, что для установления доверия необходимо признавать чувства вашего оппонента. не игнорируйте эмоции оппонента. Его нападки часто вызваны гневом; «каменная стена2 часто скрывает страх; пока вы не рассеете эти сомнения, аргументы разума не будут услышаны. Или такое правило: «В самом конце проявите щедрость. Подавите естественное искушение сцепиться из-за последней крошки. Профессиональный специалист по переговорам о заложниках говорит: «мы припасаем немного гибкости под конец, потому что любим проиграть им последний раунд. В конце мы становимся покладистей, чем они ожидали, потому что хотим, чтобы они считали себя молодцами». Интересно, что все эти правила находятся четко в эмоциональной сфере, имея попыткой успокоить оппонента. Как и воздействие на террориста через его собственную семью или родственников, поскольку он будет их слушать без того предубеждения, с каким он слушает чужого человека. Правда, Д. Фуссельер считает, что нужно с большой осторожностью давать возможность для разговора с родственниками. Дело в том, что преступник может специально вытребовать кого-нибудь, чтобы на его глазах совершить убийство или самоубийство, поскольку он считает, что именно они довели его до такого состояния.

У. Юри также приводит мнение специалиста по переговорам, который считает весьма важным невыполнение первого требования, чтобы сбить террориста с чувства автоматического подчинения всех ему.

Переговоры должны вести несколько человек, чтобы более адекватно оценивать происходящее. В команде обязателен психолог, который может использоваться только как консультант, но не переговорщик. Требования к самому переговорщику, по Фукильеру, следующие:

1) он должен обладать эмоциональной зрелостью, никогда не срываясь в ответ на любые выпады;

2) он должен хорошо уметь слушать, обладать навыками интервьюера;

3) он должен уметь легко устанавливать доверие к себе4

4) он должен уметь убеждать других, что его точка зрения вполне рациональна и разумна;

5) он должен уметь общаться с людьми как с низов, так и с самих верхов;

6) у него должна быть практическая сметка, здравый смысл, понимание уличного типа поведения;

7) он должен уметь работать в ситуации неопределенности, принимать на себя ответственность, когда это потребуется;

8) он должен полностью отдаваться профессии переговорщика;

9) он должен понимать, что если переговоры не удадутся, ему придется оказать помощь в планировании захвата, чтобы освободить заложников.

Юри приводит достаточно подробно реальный сценарий переговоров с целью освобождения заложников, происшедший в 1982 г. в США: «Лауден задавал открыто сформулированные вопросы, чтобы выяснить, о чем думает Ван Дайк, чего он хочет «И как тебя угораздило попасть в такую передрягу? Как нам ее распутать» Ван Дайк начал жаловаться на коррупцию и злоупотребления в тюремной системе штата. Лауден сочувственно слушал, приговаривая: «Я тебя понимаю», «Я от других слышал то же самое», и «Раз ты поднял вопрос, нам удастся начать следствие по делу о коррупции». Он пытался установить контакт с Ван Дайком, признавая его доводы и соглашаясь, где только возможно; по сути, Лауден перешел на сторону Ван Дайка».

Обратите внимание на последнее предложение: чтобы установить контакт и завоевать доверие террориста, переговорщик переходит на его символическую систему.

Целью переговоров является формирование у террориста чувства, что вы действительно хотите помочь ему найти выход в его трудной ситуации.

Происходит столкновение 2-х символических миров. Переговорщик выступает как переводчик, который пытается перевести террориста в новый символический мир. И уже в рамках него искать альтернативные решения проблемы.

Преступники часто уменьшают охрану, когда ощущают, что они достигли успеха в переговорах. При планировании захвата следует уступить по каким-то важным для террориста требованиям. И это планируемый перевод преступника в иное эмоциональное состояние.

Однако возможен вариант, когда несовпадающие варианты миров приводит к негативным последствиям. Джейн Дохерти анализирует в этом плане закончившиеся неудачей более чем пятидесятидневные переговоры по освобождению заложников в секте Давидианцев в Техасе. Ошибкой процесса она считает неправильную модель мира, с помощью которой агенты ФБ подошли к этой проблеме. Основное, что там не было классических заложников, как это представлялось агентам ФБР. В рамках этой секты люди жили все вместе, потому стандартное требование отпустить женщин и детей для ним не было естественным. Далее, секта не могла принять на себя ярлык «преступников», который пытались навязывать ей в своих планах по освобождению представители ФБР. Символ «преступника» в свою очередь разрешает применение силы. Эксперты также не смогли проанализировать ситуацию глазами самой секты, то есть оценить поведение с точки зрения апокалиптического религиозного движения, а смотрели на него в стандартной манере захвата заложников или псевдозаложников. Последнее представляется важным параметром и носит название 2груповой солидарности».

Основной вывод Джейн Дохерти состоит в попытке применить более гибкие модели анализа и разработки сценариев, поскольку неудача в Техасе, по ее мнению, связана с применением к совершенно новой ситуации старого сценария. На возражение автора данной книги, что для армейской структуры гибкость может стать губительной, Джейн Дохерти отвечала (личное сообщение), что структура ФБР не является армейской структурой и достаточно обучаема и гибка. Она привела в качестве примера то, что после появления ее статьи ей позвонил руководитель операции ФБР и полчаса выяснил доводы и результаты исследования.

В целом столкновение символических миров происходит не только в такой жесткой ситуации, как захват заложников. Это также может быть более привычная для нас ситуация политического конфликта. И конфликтологи заняты процессами разрешения конфликтов в разнообразных контекстах. Ситуация переговоров в заложниками считается успешной, когда проходит выполнение следующих стадий:

1) никого не убили со времени начала переговоров;

2) уменьшилось число эмоциональных инцидентов (к применению вербальных угроз по отношению к заложникам);

3) длительность каждого разговора с захватчиком увеличивается, его напряжение, скорость речи уменьшаются;

4) заложники освобождаются;

5) сроки ультимативных требований проходят.

Серьезной проблемой также является другой символический аспект терроризма – воздействие показа СМИ актов насилия на потенциальных террористов. Коммуникативное внимание служит катализатором последующего поведения: «жуткие кадры о многочисленных жертвах действуют на зрителей возбуждающе, особенно на тех, кто склонен к жестокости и преступлениям, по сути подталкивая их на определенные шаги. Человеку с гипертрофированным чувством самомнения после просмотра аналогичного сюжета непременно захочется стать героем журнальной статьи или телерепортажа. Не случайно все террористы в первую очередь требуют приглашения журналистов и представителей властей». И далее военный российский аналитик Владимир Васильев предлагает изменить форму подачи информации о террористах в эфир: «Сообщение об инциденте должно быть краткими сухим. Достаточно несколько фраз: самоубийцу разнесло в куски, есть убитые и раненные. А в кадре показать лишь отдельные фрагменты: кого-то из пострадавших и то, что осталось от негодяя. Незачем смаковать жуткие подробности». Или другой пример: «Садист или группа захватили заложников. Требуют представителей СМИ, чтобы сделать заявление, и телевизор для контроля. Предоставив им такую возможность после выхода в эфир, добавим свой комментарий, в которм пусть выступят люди, «знавшие» террористов ранее и расскажут о них: молю. Один пытался кого-то изнасиловать 60-летнюю женщину, другой развратничал с малолетними и т. п. Использовать другие варианты, вызывающие физиологическое отвращение к террористам, через некоторые подробности из их интимной жизни».

К сожалению, это возможно как предложение, но его трудно осуществить, поскольку СМИ как раз тяготеют к подаче информации в виде, против которого и выступает В. Васильев. В событии для его новостного характера обязательно должна присутствовать драматичность. К примеру, похищение Альдо Моро в 1978 г. и последующую двухмесячную активность прессы исследователям удалось проанализировать в терминах социальной драмы: нарушение, кризис; восстановление и примирение. При этом любая социальная драма еще больше драматизирует основные параметры данного общества. Робин Вагнер-Пацифиси говорит о том, что «социальная драма манифестируется всегда, когда люди, включенные в политику действуют так, чтобы привлечь аудиторию, сначала и прежде всего решающим разовым действием (например, похищением), а затем с помощью продления исходного действия в последовательность ситуаций, которые структурированы так, чтобы удержать внимание аудитории. СМИ являются местами постановки, сценами, куда направляет свое внимание аудитория; и именно с помощью точного определения сюжета (срежессированности ситуаций) и сцены (канала), аудитория. А через нее и социальная (или политическая) драма, находится в состоянии включенности». Отсюда возникает проблема переноса одного символизма в другую сферу: символизм новостной становится законом для планирования и проведения террористических актов. Формат новостей тем самым становится определяющим не только для политики, но и для криминального действия.

Как видим, все время приходится сталкиваться с чисто коммуникативной стороной процесса переговоров. Сложность экстремальной ситуации (в отличие от стандартного коммуникативного процесса) состоит в том, что:

1) действует прессинг времени;

2) неверный шаг может привести к человеческим жертвам;

3) ситуация может оцениваться неоднозначно.

Последняя характеристика имеет и чисто вербальную составляющую – необходимость наращивания доверия в ситуации, когда этого доверия может и не быть. Для описания ее можно ввести понятие зон исчезновения доверия. Если в стандартной коммуникативной ситуации есть презумпции доверия, поскольку предполагается, что мы говорим с максимальным приближением к действительности, то в ситуации с заложниками постоянно происходит «выветривание» доверия. Между переговорщиком и террористом, между террористом и заложниками и даже между переговорщиком и заложниками (и не только в случае стокгольмского синдрома, иногда заложники преувеличивают действия террористов, чтобы принудить полицию уничтожить террористов). Такая коммуникация получает прикладную задачу установления доверия.

Дуайн Фусельер устанавливает следующие параметры, которые с истечением времени начинают действовать в пользу освобождения заложников:

1) увеличиваются нужда в основных человеческих потребностях – еде, воде, сне и т. п.

2) Напряженность падает;

3) Люди, остыв, начинают думать более рационально и менее эмоционально;

4) Формируется «стокгольмский синдром»;

5) У заложников возрастают возможности для побега;

6) Собранная информация позволяет принимать решения на более качественном уровне;

7) Увеличивается связь и доверие между переговорщиком и террористом;

8) Ожидания и требования террориста могут уменьшаться;

9) Инцидент может исчезнуть сам по себе, поскольку иногда террористы отпускают заложников, ничего не требуя взамен.

Как видим, профессиональные коммуникаторы обладают возможностями успешной работы даже с такими трудными собеседниками, как террористы. И подобные специализированные переговорщики, как пишет Юри, могут, например, летать из Америки в Мюнхен, чтобы вступить в переговоры при захвате там крупного бизнесмена. При этом одной из задач становится проникновение в символический мир другого человека, чтобы чисто коммуникативно заставить его отпустить заложников.

 

3.Принудительная дипломатия.

Принудительная дипломатия также является примером международной коммуникации. Мы встречаемся с ней довольно часто. Принудительная дипломатия – это тоже одна из разновидностей разрешения международного конфликта. Последний пример – война в Персидском заливе. В подобной ситуации США могут опираться на исследование А. Джорджа, начатые им в 1965 г. в РЕНД-корпорации. Джордж проанализировал использование стратегии принудительной дипломатии в таких ситуациях, как Кубинский кризис, Вьетнам, Лаос, Никарагуа, Персидский залив и некоторых других. Все эти ситуации, кажущиеся абсолютно несхожими, иллюстрирующие профессионально четкими и соответствовали заранее разработанным процедурам.

Принудительная дипломатия представляет собой защитную стратегию, при которой противника убеждают в необходимости остановки агрессии, которая уже начата. Это не запугивание противника от будущих действий, ведь агрессия уже начата. Это попытки убедить оппонента остановить агрессию за счет использования угроз, которые могут быть применимы к нему. Если военные силы и используются при принудительной дипломатии, то в виде минимизированного варианта, наглядно демонстрирующего возможные последствия. Противник должен либо прекратить свои действия, или уничтожить содеянное.

Джордж выдвинул ряд требований к ситуации принятия решения. При этом политики должны учитывать следующие аспекты:

1) что именно требовать от оппонента;

2) как создать чувство срочности относительно требований;

3) какую угрозу использовать при невыполнении требований;

4) опираться ли только на угрозу наказания, или предоставить дополнительные стимулы, чтобы заинтересовать противника.

В свою очередь ультиматум, предлагаемый противнику, в классическом виде должен состоять из следующих компонентов:

1) требования к оппоненту;

2) временной интервал или ощущение срочности относительно исполнения требований;

3) угроза наказания за неисполнение требований, которой поверит оппонент и ощутит, что лучше выполнить требования.

Джордж четко выделяет 2 уровня коммуникации, присутствующие в принудительной дипломатии: слова и действия

Обязательны для принудительной дипломатии различные виды невербальной коммуникации. Это могут быть военные передвижения, различная политическая или дипломатическая активность. Ультиматум, переданный оппоненту, срабатывает в зависимости от того, видит ли оппонент, какие военные силы начинают концентрироваться, как политическими, дипломатическими средствами страна готовится к тому, чтобы применить свою угрозу силой. В зависимости от невербальной коммуникации вербальная может быть усилена или ослаблена.

В реальной ситуации действия могут быть усилены сильными словами, или они могут компенсировать слабые слова, когда нет возможности сказать иначе. С другой стороны, слова могут пояснить некоторые действия, которые противник может рассматривать как несущественные. Действия нужны обязательно, чтобы противник не рассматривал угрозу как чистой воды блеф.

Основными в случае принудительной дипломатии необходимо признать 2 вопроса: что требуется от оппонента и насколько сильно его желание подчиниться. Эти 2 вопроса взаимосвязаны: если требовать нечто довольно существенное, то нежеланье противника будет соответственно велико. Следует также учитывать точку зрения оппонента, т.к. с его точки зрения потери могут оказаться гораздо большими, чем с позиций другой стороны. Например, во время кубинского кризиса Дж. Кенеди выдвигал требования убрать ракеты, и это было возможно. Некоторые его советники требовали вообще убрать режим Фиделя Кастро или советское влияние на Кубе. Подобные требования были завышены, и мотивация Хрущева не выполнять их была достаточно высока.

Джордж подчеркивает следующие позитивные моменты в действиях США в случае кубинского кризиса 1962 г. США использовали последовательность в своих действиях: вместо военных действий они введи блокаду. Это дало время для дипломатических коммуникаций. Одновременно с выдвижением ультимативных требований, Дж. Кеннеди демонстрировал свое желание в мирном разрешении вопроса, противник не был загнан в угол, где бы для него существовало лишь военное разрешение вопроса.

С другой стороны, Хрущев также реагировал не в агрессивной манере. Во время блокады он не допустил оснащенные военные корабли на Кубу. Он использовал все, чтобы убедить Дж. Кеннеди и весь мир в том, что эти ракеты носят защитный характер. Но эскалация кризиса происходила еще и потому, что отсутствовала синхронная коммуникация между двумя лидерами.

Анализируя все возможные случаи принудительной дипломатии А. Джордж устанавливает следующие 8 составляющих этого процесса:

1. Тип провокации. Кризисы зависят от типа провокации, вызывающей конфликт. Одни из них легче поддаются управлению, некоторые сложнее.
2. Размеры и глубина конфликта интересов. В случае, если конфликт имеет значение «все или ничего», довольно нелегко найти разрешение. Такой была война в Персидском заливе в отличие от Кубинского кризиса.
3. Имидж войны. Если возникает настоящий имидж войны. Стороны стараются найти возможности предотвратить ее. Это тоже, к примеру, Кубинский кризис.
4. Временное напряжение. Это достаточно значимый фактор, имеющий множество измерений. Например, по прошествии определенного времени оппонент может стать сильнее в военном отношении, или изменение погодных условий сделают военные действия менее успешными, или со временем ситуация может выйти из под контроля.
5. Односторонняя или коалиционная принудительная дипломатия. Для коалиции важнее находить объединяющие стимулы, требовать одинаковых действий. Коалиция дает возможность использовать международное осуждение или предоставить большее количество ресурсов.
6. Сильное лидерство. Проведение принудительной дипломатии в значительной степени зависит от лидера в верхних эшелонах власти. Н. Хрущев рассматривал Дж. Кеннеди как молодого политик, не способного использовать военную силу, например. Это оказалось ошибкой, но подобные психологические соображения достаточно важны в принудительной дипломатии, т. к. подобные решения принимаются нелегко.
7. Изоляция врага. Трудно работать с оппонентом, в военном и дипломатическом плане поддерживаемым союзниками. В ситуации войны в Персидском заливе, например, Ирак, лишенный поддержки Советского Союза, стал более легким противником.
8. Послекризисные отношения с врагом. Дж. Кеннеди и Н. Хрущев в результате улучшения советско-американские отношения, чего нельзя сказать об американо-иракских отношениях.

Вообще принудительная дипломатия использует такие коммуникативные действия, как переубеждение, принуждение, уступки. Реально, каждый раз лидеры решают, какую комбинацию этих элементов использовать и в какой последовательности. Кубинский кризис имел все 3 элемента достаточно сложным был элемент принуждения, перешедший в коце концов в уступки. Зато элемент переубеждения использовался все время Дж. Кеннеди даже замедлил ход событий, чтобы дать возможность включиться дипломатической коммуникации.

Принудительная дипломатия не всегда бывает успешной, ведь это многофакторная ситуация. Что работает на то, чтобы она была более эффективной?

1. Качество требований. Противник должен четко понимать, о чем идет речь.
2. Сила мотивации. Этот принцип понятен, но не достаточен. Это необходимое требование, которое, однако, не всегда приводит к победе.
3. Асимметрия мотивации. Для победы необходимо иметь большую мотивацию, чем у оппонента. Достичь подобной асимметрии возможно за счет того, чтобы требовать важнейшее для себя, но не такое важное для оппонента, или дать какие-нибудь позитивные стимулы для оппонента.
4. Ощущение срочности. В Кубинском кризисе это было достаточно важным.
5. Соответствующая внутренняя и внешняя поддержка. Необходимый уровень поддержки для таких важных событий обязателен. Например., война в Персидском заливе поддерживалась ООН.
6. Незаинтересованность оппонента в экскавации. Это имело место в Кубинском кризисе.
7. Четкие сроки урегулирования кризиса. Это важно как для стороны, использующей принудительную дипломатию, так и для оппонента, т.к. необходимо быть уверенной в том, что подобное принуждение не перерастет в какие-нибудь более широкие требования.

Вообще мы видим, что принудительная дипломатия – это специфическая форма международной коммуникации. Она происходит в ситуации временного напряжения, между миром и войной, к тому же оппоненты находятся на агрессивных позициях по отношению друг к другу. Поэтому каждое слово, каждое действие, становятся символичными вдвойне. С одной стороны, они должны доказать, что принуждение выполнено, а с другой – ни одна из сторон не желает ухудшения ситуации. Вербальная и невербальная коммуникации взаимно дополняют друг друга. Принудительная дипломатия во многом зависит от контекста, и все вышеназванные компоненты не обязательны, они в каждом случае могут изменяться. Но все время используется такой коммуникативный компонент, как принудительная угроза, предложение уступок и предубеждений. И поскольку это защитная стратегия, она использует все возможные юридические средства международного права. Именно они также являются важнейшим элементом переубеждения оппонента.

тест В.Д. Ряховского «Коммуникабельны ли вы?»

Тест оценивает степень общительности

Инструкция: ответьте на следующие вопросы, используя 3 варианта ответов: «да», «нет» или иногда»

Вопросы:

1. вам предстоит ординарная или деловая встреча. Выбивает ли вас ее ожидание из колеи?

2. Не откладываете ли вы виз