Анализ речевой ситуации

- Послушайте текст, описывающий ситуацию общения. Оцените речевое поведение коммуникантов. Можно ли его назвать: 1) целесообразным, 2) умелым?

Дверь впустила особенных посетителей. <…>Филипп Филиппович стоял у письменного стола и смотрел на вошедших, как полководец на врагов. Ноздри его ястребиного носа раздувались. Вошедшие топтались на ковре.

- Мы к вам, профессор, - заговорил тот из них, у кого на голове возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос, - вот по какому делу...<…>;

- Во-первых, - перебил его Филипп Филиппович, - вы мужчина или женщина? <…>;

- Я - женщина, - признался персиковый юноша в кожаной куртке и сильно покраснел <…>;.

- В таком случае вы можете оставаться в кепке, а вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор, - внушительно сказал Филипп Филиппович.

- Я вам не милостивый государь, - резко заявил блондин, снимая папаху.

- Мы пришли к вам, - вновь начал черный с копной.

- Прежде всего - кто это мы?

- Мы - новое домоуправление нашего дома, - в сдержанной ярости заговорил черный. - Я - Швондер, она - Вяземская, он - товарищ Пеструхин и Шаровкин. Мы, управление дома пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома...

- Кто на ком стоял? - крикнул Филипп Филиппович, - потрудитесь излагать ваши мысли яснее.

- Вопрос стоял об уплотнении.

- Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением 12 сего августа моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений?

- Известно, - ответил Швондер, - но общее собрание, рассмотрев ваш вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живете в семи комнатах.

- Я один живу и работаю в семи комнатах, - ответил Филипп Филиппович, - и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку.

Да, впрочем, это неважно. Моя квартира свободна, и разговору конец. Могу я идти обедать?<…>;

- Извиняюсь. Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой. Столовых нет ни у кого в Москве. Даже у Айседоры Дункан!<…>;

- Угу, - молвил Филипп Филиппович каким-то странным голосом, - а где же я должен принимать пищу?

- В спальне, - хором ответили все четверо.

Багровость Филиппа Филипповича приняла несколько сероватый оттенок.

- В спальне принимать пищу, - заговорил он слегка придушенным голосом, - в смотровой читать, в приемной одеваться, оперировать в комнате прислуги, а в столовой осматривать. Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. <…> Но я не Айседора Дункан!.. - вдруг рявкнул он, и багровость его стала желтой. - Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной! Передайте это общему собранию, и покорнейше вас прошу вернуться к вашим делам, а мне предоставить возможность принять пищу там, где ее принимают все нормальные люди, то есть в столовой, а не в передней и не в детской.

- Тогда, профессор, ввиду вашего упорного противодействия, - сказал взволнованный Швондер, - мы подадим на вас жалобу в высшие инстанции.

- Ага, - молвил Филипп Филиппович, - так? - И голос его принял подозрительно вежливый оттенок, - одну минуточку попрошу вас подождать.

Филипп Филиппович, стукнув, снял трубку с телефона и сказал в нее так:

- Пожалуйста... Да... <…> Петр Александрович? Очень рад, что вас застал. Благодарю вас, здоров. Петр Александрович, ваша операция отменяется. Что? Совсем отменяется. Равно, как и все остальные операции. Вот почему: я прекращаю работу в Москве и вообще в России... Сейчас ко мне вошли четверо, из них одна женщина, переодетая мужчиной, и двое вооруженных револьверами и терроризировали меня в квартире с целью отнять часть ее.

- Позвольте, профессор, - начал Швондер, меняясь в лице.

- Извините... У меня нет возможности повторить все, что они говорили. Я не охотник до бессмыслиц. Достаточно сказать, что они предложили мне отказаться от моей смотровой, другими словами, поставили меня в необходимость оперировать вас там, где я до сих пор резал кроликов. В таких условиях я не только не могу, но и не имею права работать. Поэтому я прекращаю деятельность, закрываю квартиру и уезжаю в Сочи. Ключи могу передать Швондеру. Пусть он оперирует.

Четверо застыли. Снег таял у них на сапогах.

- Что же делать... Мне самому очень неприятно... Как? Ага... Ну, это другое дело. Ага... Хорошо. Сейчас передаю трубку. Будьте любезны, - змеиным голосом обратился Филипп Филиппович к Швондеру, - сейчас с вами будут говорить.

- Позвольте, профессор, - сказал Швондер, то вспыхивая, то угасая, - вы извратили наши слова.

- Попрошу вас не употреблять таких выражений.

Швондер растерянно взял трубку и молвил:

- Я слушаю. Да... Председатель домкома... Мы же действовали по правилам... Так у профессора и так совершенно исключительное положение... Мы знаем об его работах... Целых пять комнат хотели оставить ему... Ну, хорошо... Раз так... Хорошо...

Совершенно красный, он повесил трубку и повернулся.

Трое, открыв рты, смотрели на оплеванного Швондера.

- Это какой-то позор! - несмело вымолвил тот.

- Знаете ли, профессор, - заговорила девушка, тяжело вздохнув, - если бы вы не были европейским светилом, и за вас не заступались бы самым возмутительным образом (блондин дернул ее за край куртки, но она отмахнулась) лица, которых, я уверена, мы еще разъясним, вас следовало бы

арестовать.

- А за что? - с любопытством спросил Филипп Филиппович.

- Вы ненавистник пролетариата! - гордо сказала женщина.

- Да, я не люблю пролетариата, - печально согласился Филипп Филиппович и нажал кнопку. Где-то прозвенело. Открылась дверь в коридор.

- Зина, - крикнул Филипп Филиппович, - подавай обед. Вы позволите, господа?

Четверо молча вышли из кабинета<…>;