О характере готической архитектурной мысли

Характер проектирования и обучения, социальный статус архитектора не вызывали необходимости в профессиональной теоретической литературе. Альбом Виллара из Онекура (XIII век) – практически единственное свидетельство существования какой-то теоретической, хотя бы в виде геометрических обобщений, деятельности. Только к исходу эпохи готики относятся написанные технические руководства мастеров-архитекторов Шлидттермайера, Рорицера и Лахера. Однако показательно, что до нас дошли именно средневековые списки Витрувия, причем из 55 известных 15 относятся к IX–XI векам. Сами архитекторы, вероятно, этим трудом в средневековье не пользовались, разве что как сборником технических рецептов. Однако уже в XII веке можно отметить многие явления, которые позже определят духовный строй Возрождения и приведут к смене представлений об архитектурном произведении.

Сравнение композиционных представлений средневековой Визатии и Европы периода расцвета готики представляется весьма важным моментом в нашем исследовании, так как близость факторов, рассматриваемых нами в качестве основных в процессе изменения системы понятий, при этом сопровождается явным отличием архитектурных форм.

Действительно, византийская и готическая теории архитектуры включены в теологию, причем в обоих случаях в теологию христианскую, представления о содержании и границах произведения архитектуры практически совпадают, социальное положение архитектора и отношение к нему как к ремесленнику также не меняются. Архитектура описывается в том же наборе профессиональных позиций, то есть новых языков описания архитектуры, кроме существующих в богословских, литературных, живописных, архитектурно-профессиональных текстах, нам не известно, причем набор позиций намного уже, чем в Риме.

Там практически отсутствуют позиции критика и искусствоведа.

С нашей точки зрения, отличия содержания представлений о мире и положений теологии в Византии и на Западе достаточно существенны, и мы кратко коснулись этих различий в их проявлении в виде определенных архитектурно-композиционных принципов.

Таким образом, можно говорить о включении этих представлений в разные теологии или системы мышления.

Отношения внешнее – внутреннее и часть – целое в понимании архитектурного произведения в византийской и готической архитектуре также различно – если для византийской архитектуры связь внешнего и внутреннего не существенна, а части могут быть самостоятельными, то в готике они приобретают достаточно жесткий характер (рис. 12).

Рисунок 12. Принцип иерархии в готической архитектуре. Бовэ. Собор. 1247-1272 годы

 

Как отмечает В.В.Бычков, понятия западной средневековой эстетики также существенно отличаются от понятий византийской как по своей организации, связям (по его мнению, парадоксального сочетания понятий, не свойственных западной средневековой философии и эстетике [32, с.171]), так и по истолкованию и, следовательно, содержанию. Так, например, основные понятия западной средневековой эстетики (гармоничность и блеск) иначе трактуют идею абсолютной красоты, чем то было в византийской эстетике. Определив ее так, западные эстетики если не материализовали вполне, то существенно спустили красоту на землю [32, с.88].

Можно также указать на различие форм отображения архитектуры и общих принципов строения живописного пространства в византийской, древнерусской и западноевропейской живописи.

А.П.Каждан обращает внимание на различную степень эмоциональной напряженности византийского и готического искусства, связывая остроту и жесткость готических форм с повышенной эмоциональностью западноевропейского средневекового искусства и противопоставляя им плавные, закругленные формы византийской архитектуры [65, с.195].

Таким образом, рассмотрение византийской и готической архитектуры приводит нас к необходимости более детального раскрытия содержания фактора включения архитектуры в новую предметность. Если для Витрувия явной была необходимость объединить разные предметности, такие как механика, учение о пропорциях, геометрия, философия, риторика и так далее, в единую теоретическую конструкцию, и эти предметности явно выделяются, то византийскую и готическую теории включила в себя теология как высшая для того времени форма постижения мира, однако, как следует из приведенной выше мысли Фомы Аквинского, оставив им определенную самостоятельность. И, как можно утверждать, архитектурная теория продолжала ассимилировать научные знания даже в период средневековья. Так, например, архитекторы периода готики были хорошо знакомы с достижениями геометрии, но нам известны лишь самые простые правила, которыми они пользовались при установлении внутренних размеров храмов.

Мы не имеем возможности говорить о появлении в Византии и средневековой Европе новых предметностей (кроме самой теологии), которые были бы включены в теорию архитектуры, но можем утверждать, что изменение содержания существующих предметностей также изменяет архитектурные представления и систему понятий. Можно также говорить о влиянии на архитектурную теорию других форм представлений, таких как мифологические формы мышления варваров.

Архитектор как ремесленник занимал определенное место, не претендуя на весь объем архитектурных знаний. Он обладал своими способами реализации композиционной логики, в формах которой фиксировались и процесс строительства, и процесс восприятия. Эти способы были тайной мастера или позднее строительной ложи и в явном виде, в виде текстов, не обнародовались.

В работе Э.Панофского «Готическая архитектура и схоластика» (1951) [98] демонстрируются рост самосознания архитектора, его положение в обществе, претензии на обладание знанием науки (вспомним пример дискуссии архитекторов о строительстве Миланского собора). Сама по себе эта книга служит демонстрацией нового подхода к пониманию средневекового зодчества. Он показал глубокие аналогии в форме готических соборов и построении схоластических трактатов, указав на общие для них нормы мышления. В данном случае и богословие (как логика), и архитектура (как логика) оказались подобными, то есть выступили как разные каналы трансляции общих норм.