Культурология как интеллектуальная позиция

В качестве интеллектуальной позиции, направленной на осмысление современного этапа общественного развития, культурология представляет собой идеологическую программу «культуроцентризма», т.е. представлений об актуальном социальном состоянии общества и его наиболее значимом векторе развития, в существенной мере детерминированным культурой и ее ценностными установками. Речь идет о сообществах, уже находящихся на пост­индустриальной/информационной стадии технологической эволюции или в процессе перехода к ней. Согласно этому пониманию системы доминант современной социальной динамики, именно культура, культурные интересы и потребности, взаимодействия и противоречия людей в таких сообществах становятся все более заметным и возрастающим в своей значимости стимулом их социальной активности.

Это связано в частности с тем, что начинающие преобладать информационные технологии производства уже не требуют вовлечения в актуальную деятельность такой большой части населения, в таком объеме и на таком уровне трудовой нагрузки, как прежде. Хотя требования к уровню индивидуальной подготовленности для тех, кто участвует в социально актуальной деятельности, существенно возросли. Сейчас востребованы более всего специалисты высокой квалификации или совершенно неквалифицированные разнорабочие (на места которых охотно берут гастарбайтеров). Потребность в работниках среднего уровня квалификации заметно упала. То, что раньше делали десятки рабочих у станков, сейчас делает один мастер за клавиатурой автоматической системы управления, то, что раньше делал взвод солдат-при­зывников, сейчас делает один сержант-контрактник. Для того, чтобы при этом не сокращать число рабочих мест, некоторые производства переходят на сокращенную рабочую неделю (в 4 или даже 3 дня).

В этой ситуации у «массового» человека освобождается существенно больше свободного времени, заполняемого разного рода культурной активностью – художественной, спортивной, туристической, информационно-ком­муникатив­ной, социальным волонтерством, престижным и модным потреблением (духовным и материальным), в движениях спортивного, музыкального и иного «фанатства», в активизации религиозных и националистических настроений и пр. С другой стороны, менее интенсивная вовлеченность населения в актуальную социальную деятельность и отсюда меньшая социальная востребованность человека (что должно вызывать в нем и чувство определенной психологической неудовлетворенности) отчасти компенсируются расширившим­ся спектром возможностей его культурных самопроявлений, переориентацией его социальных интересов в этом направлении.

Такая точка зрения на особенности современной социальной динамики активно развивается в философской и научной литературе ХХ – начала XXI вв., особенно с середины ХХ века, когда начался фактический поворот к постиндустриальным технологиям производства, потребления и обмена с соответствующими социальными последствиями для устроения и функционирования общества.

Эта усилившаяся социально-регулятивная значимость культуры существенным образом отличает наше время от индустриальной эпохи, когда в качестве универсального стимула социальной активности людей выступали социально-классовые отношения и противоречия. То была эпоха «социоцентризма»; отсюда и специфичные для нее социальные революции, социализмы, нацизмы и другие способы тотальной мобилизации всего населения, его принудительной социализации и вовлечения в общественно полезную деятельность. Это диктовалось особенностями применявшихся в эту эпоху технологий (материального и интеллектуального производства, социального управления и обслуживания и даже в военной области), требовавших привлечения ко всякому делу максимально большого числа участников при сравнительно невысоком уровне их индивидуальной подготовки (наиболее востребованной была средняя квалификация на уровне профессионально-технического училища). Все общество должно было быть социально мобилизованным, все поголовно должны были сначала учиться, потом служить в армии, потом работать. Тоталитарные системы достигали этого эффекта откровенным насилием, либеральные – путем экономического стимулирования участников социального действия. И эта социально-классовая проблемная обусловленность исторических процессов получила яркое отражение в философии, науке и общественной мысли XIX – начала XX вв. (марксизм, концепции Дюркгейма, Вебера и иные социальные теории).

Точно таким же образом научная и философская мысль середины XVII – XVIII вв. была охвачена идеями «натуроцентризма» (человеку все дано от природы, и ей же в существенной мере детерминированы и социальные процессы, происходящие в человеческом обществе)[3].

Сейчас же мы отмечаем явную тенден­цию возрастания роли культурных оснований и стимулов социальной активности людей, (и позитивной, и негативной, вплоть до терроризма[4]), их культурно обусловленных проявлений, потребности в самоутверждении и самоидентификации прежде всего в культурных формах. Это может инициировать и очень существенные процессы общей социальной реструктуризации современного общества или, по крайней мере, заметных подвижек в этом плане[5].

Следует отметить и еще одно очень важное проявление возрастания значимости культуры и культурно-ценностных ориентаций людей в наше время. Хорошо известно, что в разные эпохи, как сознание людей, так и их социальное поведение в существенной мере регулировалось определенными экзистенциальными целеустановками, которые на том или ином этапе исторического развития являлись наиболее актуальными. Например, в первобытную эпоху такими доминирующими целеустановками были биологическое выживание и размножение. Поэтому основная масса социально- и культурно-де­ятель­ностных акций людей первобытной эпохи детерминировалась этими целями, непосредственно или опосредованно решала задачи их пропитания и репродукции, и на достижение этих целей и обеспечение этих задач была ориентирована вся социокультурная структура жизни, включая и ее собственно культурные регулятивы[6]. В эпоху европейского средневековья социокультурная система в своих интегративных и регулятивных функциях работала в первую очередь на цель достижения религиозного спасения, соотносила все действия человека преимущественно с этим, поощряла все, что какой-либо форме демонстрировало его стремление к этому, а все, что объективно или субъективно не соответствовало этой целеустановке (или противоречило нормативным правилам достижения этого), преследовалось и уничтожалось. И разные, подобные этим экзистенциальные установки имели место в каждую эпоху, в любом сообществе, причем частота перемен в направленности таких установок по ходу истории все больше и больше ускорялась. Этот принцип определения векторной направленности любой социальной активности в равной мере касался и интеллектуальной деятельности обществ, целей познания мира, его сущностной и структурной интерпретации в общественном сознании.

Можно предположить, что какой-то похожий феномен исторической векторной ориентации общественного сознания исследовал и Мишель Фуко в своей книге «Слова и вещи»[7]. Фуко назвал этот феномен «эпистемами», имея в виду специфичные для той или иной эпохи способы осмысления наблюдаемой реальности и систематизации знаний о ней. Конечно, эпистемы в определении, данном Фуко, не абсолютно тождественны описываемому мною явлению, но в принципе однотипны с ним. В обоих случаях речь идет о некотором наиболее значимом проблемном поле, которое на том или ином историческом этапе определяет иерархию понятий и категорий мировоззрения и мотиваций деятельности общества[8]. В первобытную эпоху это были проблемы биологического выживания и репродукции, в варварскую эпоху (от неолита до ранних государств) – борьба за территорию кормления и завоевание новых территорий (отсюда постоянная варварская экспансия и переселение народов). Далее (в Европе) в Античности – это проблемы культурного самоутверждения (в рамках дихотомии «цивилизация/ варварство»), в Средневековье – религиозное спасение (и «правильное» религиозное исповедание), на раннем этапе индустриальной эпо­хи – государственно-националь­ное строительство («один народ – одно государство» – Наполеон Бонапарт), на позднем этапе индустриальной эпохи – социальное упорядочивание (борь­ба за новые модели социальной справедливости – либеральная демократия, коммунизм, национал-социализм) и экономическое развитие.

В настоящее время, на этапе перехода к постиндустриальной/ информацион­ной стадии развития мы можем отметить, что за последние полвека радикальным образом возросла в своей социальной значимости целеустановка на культурную саморепрезентацию и манифестацию человека, в какой-то мере начавшую превосходить и его стремление к непосредственной социально-профессиональной самореализации. Право «быть другим» и открыто манифестировать это превратилось в одну из неотъемлемых составляющих современного общественного сознания, в естественный компонент представлений о свободе. В данном случае речь идет не о моде; мода – это стремление «быть как все». Здесь же имеется в виду стремление человека (особенно молодого человека) подчеркнуть свое отличие от культурного мейнстрима. Это начиналось в середине ХХ века с молодежного увлечения джинсами (что имело и политический подтекст; ведь джинсы и джинсовые куртки в то время – это была традиционная одежда заключенных в американских тюрьмах), длинных волос битломанов (и общего отличия «музыки детей» от «музыки отцов»), одеяний хиппи, сшитых из разноцветных заплаток, и т.п. Известной спецификой отличались и «нонконформистские» формы протестного поведения. В СССР – это была мода на блатные песни и тюремный жаргон в лексиконе вполне интеллигентных людей (вспомним творчество В. Высоцкого). Сегодня – это гей-парады, многие проявления этнического и религиозного мультикультурализма, увлечение нетрадиционными для данной местности религиями и т.п. Люди стремятся показать, что «мы не как все», «мы – другие», «мы имеем право на культурные отличия». Это превратилось в важнейшие лозунги современного общественного сознания.

Похоже, что это «право на культурные отличия» и на любые экстравагантные культурные самопроявления становится своеобразной «эпистемой» нашего времени (разумеется, в вольной трактовке определения Фуко), культурной нормой сегодняшнего дня, социальной потребностью существенной части населения. Доминирующим проблемным полем современного этапа развития, судя по всему, становятся вопросы культурной самотождественности человека, его право «быть другим» и толерантности общества к такому культурному многообразию[9].

Наблюдение, осознание и осмысление этой тенденции в философской, научной, художественной и даже отчасти в управленческой среде формирует феномен культурологической интеллектуальной позиции (движения, платформы), отмечающей эту характерную особенность современного социального развития. При этом акцентируется внимание на том, что культурные потребности человека и его стремление к удовлетворению этих потребностей (в гораздо более широком социальном смысле, нежели просто досугово-развле­ка­тельные увлечения) превращаются в один из самых значимых факторов функционирования общества в наше время[10]. Влияние этой новой ситуации на особенности современной социальной динамики имеет, как правило, опосредованные формы, не всегда бросающееся в глаза, но на самом деле оно очень существенно и нередко приобретает негативную направленность культурной самообороны как от реальных, но чаще от мифических культурных угроз[11].

Это особенно актуально в обществе с такой высокой культурной гетерогенностью и сложностью, с такими радикальными поворотами в исторической судьбе, как российское. Может быть, именно поэтому культурология оказалась востребованной преимущественно в России, как еще одна попытка понять, что же с нами происходит. И показательно, что современная научная и общественная мысль ищет это понимание не в политическом строе и экономическом устроении, а именно в культуре.

Если трактовать культурологию как интеллектуальную позицию в описанном смысле, то ее можно охарактеризовать как одно из современных направлений философии истории (в ее неспециализированном проявлении – в виде актуального проблемного поля общественных дискуссий), а для специалистов – скорее как направление в понимании теории истории (связанное с обобщениями не мировоззренческого, а алгоритмического характера). В этом своем виде и этой направленности культурология, разумеется, не соответствует формам, характерным для «профессиональных» философии и теоретической истории, но насыщенна очень интенсивной рефлексией современности как явления истории и нередко более, чем иные науки, учитывает актуальные поправки, которые уже пора вносить в представления о смысле истории, ее закономерностях и движущих силах.