Заказ № 1635. 17 страница

Реальная проблема заключается в том, что любая «зона изобилия», орга­низующая себя — для пущего удобства сограждан — исключительно по «стар­шей» модели, плодит вокруг себя окраинные элиты, которые не только чув­ствуют себя обделенными и обиженными, но и имеют под рукой бесконечный и дешевый человеческий ресурс: мириады «младших сыновей», которых нуж­но только вовремя и грамотно направить на нужный небоскреб.

В. Михайлин. Тропа звериных слов

«Илиады», вплоть до начала «Списка кораблей», посвящена маги­ческому обоснованию этой несостоятельности. Сперва Агамемнону является сон о возможности взять Илион одним ударом и без уча­стия Ахилла, — сон ложный, но волею Зевеса «прочитанный» Ага­мемноном и его военным советом как истинный и пророческий. Кроме того, обычно мудрый Нестор не просто не видит обманной природы сна, но особо подчеркивает, что сон не может быть не истинным, поскольку приснился он именно Агамемнону. Итак, Агамемнон здесь — источник обольщений и ложных надежд.

Затем Агамемнону приходит в голову довольно странная мысль «испытать» войско, объявив ему на общей сходке о разочаровании в возможности достичь цели похода и о желании поход прекратить, то есть фактически о собственной несостоятельности и неправо­мочности в качестве «фарнового» военного вождя. Остальные ба-силеи должны при этом отговорить бойцов слушаться Агамемно­на и возжечь в них боевой пыл, — так сказать, от противного. Затея эта совершенно нелепа с прагматической точки зрения¹, но имеет глубокий ритуально-магистический смысл. Агамемнон не может не осознавать ущерба, нанесенного его «удаче» историей с Хрисеи-дой—Ахиллом—Брисеидой. Он не может начинать решающего боя с той ущербной удачей, которая у него осталась, какие бы вещие сны ему ни снились. Таким образом, уловка с ложным отказом от задуманного является, во-первых, проверкой «боевого духа» войс­ка, того совокупного воинского фарна, который остался при ахей­цах и сумма которого не вполне известна Агамемнону, и, во-вторых, попыткой «заново раздать» фарн — переадресовать его другим ба-силеям, среди которых даже за вычетом Ахилла осталось немало известных героев, и воспользоваться их собственными «резервами счастья».

Обращенная к войску речь Агамемнона весьма показательна. Как бы ни воспринимал сам Агамемнон то, что он говорит, он проговаривает четкую картину хаоса, в котором (по его вине) ока­залось ахейское войско. Он говорит о Зевсе, уловившем его когда-то в тенета судьбы и заставившем затеять эту войну:

Ныне же злое прелыценье он совершил и велит мне В Аргос бесславным бежать, погубившему столько народа.

(II, 114-115)

Последнее искупается только славой. Чтобы выиграть войну и взять Илион, нужно либо самому быть героем, «младшим сыном»,

¹ И продолжает расцениваться как некая сюжетная несообразность даже и современными исследователями, см. [Клейн 1998]

Греки

готовым погибнуть ради славы и общего «победного» счастья, либо иметь таковых под рукой. Потому Агамемнон и обращается к ахей­цам вералоутЕС, Арлос;, «ферапоны Аресовы»¹, — в надежде пробу­дить в них готовность к самопожертвованию.

Впрочем, он тут же переходит к теме «несчастливой судьбы», которая не позволила до сих пор и не позволит впредь ахейцам взять город. Главный образ, на котором держится весь пафос этой речи, — это образ гнили.

Древо у нас в кораблях изгнивает, канаты истлели; Дома и наши супруги, и наши любезные дети, Сетуя, нас ожидают...

(II, 135-137)

И веревки, и корабельное дерево здесь семантически значимы помимо прямых денотативных смыслов. О связи образа плетеной нити или веревки с образом судьбы сказано вполне достаточно (см.: [Онианз 1999]). Связь дерева (в том числе и как материала) с се­мантическими полями жертвы и судьбы была разобрана выше, в «скифском» разделе книги. В данном случае эта связь усугубляет­ся тем обстоятельством, что речь идет не просто о дереве, а о дере­ве корабельном, то есть о средстве пересечения семантически весь­ма значимой водной преграды.

Итак, речь идет о пришедших в негодность, гнилых судьбах ахейцев, готовых променять свое адекватное воинской территории звание «ферапонов Ареса» на возвращение к домам, женам и детям, то есть открыто предпочесть долю старшего сына. Эти люди вдруг остро осознали ценность человеческой жизни, и в первую очередь

¹ Перевод Гнедича, «слуги Ареса», не совсем точен, ибо привязан к более позднему бытовому смыслу слова. Ферапон есть лицо, добровольно посвятив­шее себя герою или богу, его второе «я», готовое в любой момент слиться с ним, принеся себя в жертву. Так, Патрокл — ферапон Ахилла, но никоим образом не его слуга. Кстати, другое, также позднее понимание этого термина во мно­гом и определило классическое греческое восприятие взаимоотношений Ахил­ла и Патрокла как гомосексуальных. Готовность пожертвовать собой ради сво­его Epoxmic. или tpcbuEVOc. входила в своеобразный воинский кодекс чести. Достаточно сказать, что беотийцы и элейцы ставили в бою гомосексуальных партнеров рядом друг с другом, явно эксплуатируя эту готовность к самопо­жертвованию (см.: Кхенофоит. Пир. 8, 34). Фиванский «священный отряд», который, единственный из всей фиванско-афинской армии, не отступил пе­ред фалангой Филиппа II Македонского в битве при Херопее ни на шаг и лег на месте до последнего человека, весь состоял из гомосексуальных пар. По­дробнее об этом см. в главе «Древнегреческая "игривая" культура...» данной книги и в монографии К. Дж. Довера «Греческая гомосексуальность» [Dover 1978]

В. Михайлин Тропа звериных слов

своей собственной, которая может быть продолжена в детях, зем­ле и в семейном фарне. С таким воинством можно было бы отсто­ять родные города, но Илиона действительно никак не взять.

Стоит ли удивляться тому, что войско, едва услышав призыв Агамемнона, не оскорбляется в лучших чувствах, а как раз наобо­рот — бежит вышибать из-под кораблей подпоры и прочищать ве­дущие в полосу прибоя канальцы. Стоит ли удивляться тому, что уже после перехода судьбы — стараниями Одиссея — на сторону Агамемнона Терсит фактически повторяет Агамемнону в лицо те претензии, которые Ахилл уже высказал ему или еще выскажет через послов¹. И далее все происходит именно так, как должно: на место выбывшего Ахилла выдвигаются новые герои, вроде велико­лепного и неудержимого Диомеда, но всей Диомедовой удалью, вкупе с хитростью Одиссея и неколебимостью Теламонида Аякса, не переломить судьбы, которая отвернулась от ахейцев сразу пос­ле ухода Ахилла.

Кстати, вывернутая наизнанку ситуация Ахилла—Агамемнона возникает и по другую сторону «линии фронта» — после смерти Сарпедона и Патрокла, между Главком и Гектором. Гектор, статус­ный троянский муж (правда, при живом отце и царе Приаме), вы­нужден быть самым ярым из защитников Илиона. Правда, играет он при этом всегда «по правилам», предлагая противнику «взрос­лые» условия поединка: сперва Аяксу, позже Ахиллу. Аякс внемлет, и поединки между ним и Гектором с завидной регулярностью пре­вращаются в «статусное испытание судеб». Ахилл, одержимый Wiooa после смерти Патрокла, ни о каком испытании судеб слы­шать не желает. Он сам — судьба, и статусные правила ему не указ. Между тем Гектор просит всего лишь о том, чтобы после его веро­ятной смерти Ахилл отдал тело родным Гектора для подобающих статусных похорон:

Тело лишь в дом возврати, чтоб Трояне меня и троянки, Честь воздавая последнюю, в доме огню приобщили.

(XXII, 342-343)

Гектору должно упокоиться по статусному, домашнему обря­ду, получив тем самым последнюю честь/часть семейного фарна,

¹ И главными «параллельными местами» здесь являются упрек в неправед­ном распределении добычи и травестийный призыв к vooroc, в сопровождении предложения оставить Агамемнона — как самого «ярого воина» — иод Илио-ном одного Смысл вполне внятен раз вся добыча, а с ней вся слава и весь воинский фарн принадлежат одному Агамемнону, то он вполне справится и сам, без войска

Греки _____________________ 203

чтобы навсегда приобщиться к нему¹. Но Ахиллу, как и Патроклу, суждено лечь на чужбине и прийти домой только в песне, а потому ему закон не писан.

Победить таких, облаченных в ткань судьбы, бойцов статусному мужу Гектору не просто трудно, а невозможно. Потому у троянцев регулярно появляются весьма специфические, равно маргинальные с точки зрения греческой традиции союзники вроде фракийцев, эфиопов или амазонок. Ничуть не лучше в этом смысле широко представленные в «Илиаде» ликийцы, самое имя которых звучало для греческого уха производным от Xvxoq, «волк», и рифмовалось с Умааа. В итоге функционально Гектор относится к Сарпедону или Главку почти так же, как Агамемнон относится к Ахиллу.

И после смерти Сарпедона возникает совершенно «параллель­ная» коллизия между Гектором, не сумевшим вовремя выручить Сарпедона, и Главком, тоже в своем роде «ферапоном» последне­го. Главк упрекает Гектора:

Что до ликиян, вперед ни один не пойдет на Данаев Биться за град; никакой благодарности здесь не находит, Кто ежедневно и ревностно с вашими бьется врагами. Как же простого ты ратника в войске народном заступишь, Муж злополучный, когда Сарпедона, и гостя и друга, Предал без всякой защиты ахеянам в плен и добычу? Мужа, толико услуг оказавшего в жизни как граду, Так и тебе'⁷. Но и псов от него отогнать не дерзнул ты\ Если еще хоть один от ликийских мужей мне послушен, Мы возвратимся в дома...

(XVII, 146-155)

Речь идет об откровенно Ахилловой, вплоть до мотиваций, дилемме: ностос как альтернатива «недоданной» ответственным за битву вождем клеос.

Впрочем, вернемся на ахейскую половину поля боя.

Ахейцы — прекрасные воины, и всякий раз, когда в поедин­ке сходятся равные по силам Аякс и Гектор, по очкам побеждает Аякс. Ахейцы — стратеги, тактики и умельцы: при непосредствен­ной угрозе кораблям по приказу Агамемнона буквально за одну ночь вокруг лагеря вырастает стена. Но издевка Ахилла, который выговаривает присланному Агамемноном посольству все, что за

¹ Интереснейший эпизод: Андромаха ткет, когда до нее доходит весть о смерти Гектора, и, услышав вопль, роняет челнок, оборвав нить. После чего она обещает сжечь тканные Гектору одежды ему в честь во время похорон. Судьба оборвана, ткань ее (ткань судьбы, естественно, а не реальная тканая одежда), "чистившись в жертвенном огне, станет частью семейного фарна

В Михаилин. Тропа звериных слов

долгое время вынужденного бездействия накопилось на душе, метит в самую точку:

Пусть он с тобой, Одиссей, и с другими царями ахеян Думает, как от судов отвратить пожирающий пламень. Истинно, многое он и один без меня уже сделал. Стену для вас взгромоздил, и окоп перед оною вывел Страшно глубокий, широкий, и внутрь его колья уставил! Но бесполезно! Могущества Гектора, людоубийцы, Сим не удержит. Пока меж аргивцами я подвизался, Боя далеко от стен начинать не отважился Гектор. К Скейским вратам лишь и к дубу дохаживал; Tavi он

однажды Встретился мне, но едва избежал моего нападенья.

(IX, 346-355)

Агамемнон — хороший хозяйственник и «многое сделал» для ахеян, чтобы не ввергать их в опасность от троянских копий. Но покуда в поле был Ахилл, пока Ахилл был «младшим», троянцы бегали от ахейцев и отсиживались за стенами, а не наоборот. Нет смысла приезжать под чужие города, чтобы сидеть подле них в обо­роне. А как только ты сел в оборону — стены тебе не помогут, ибо земля здесь не своя и оборонять здесь нечего. Здешняя земля если и будет кому помогать, то Гектору, который теперь сам «борзой» и от которого Ахилл демонстративно отказывается защищать падших духом ахейцев. Он уедет на родину, во Фтию, и вот там, если воз­никнет такая необходимость, сумеет защитить свой дом.

Агамемнон предлагает ему роскошную компенсацию за поне­сенный моральный ущерб. Среди прочих даров главным является обещание выдать за Ахилла замуж любую из дочерей и дать за ней богатейшее приданое, состоящее прежде всего из городов и земель. Ахиллу угодно избрать долю старшего сына, — что ж, Агамемнон предоставит ему такую возможность, причем выделит и земли, и невесту от себя: вот главный смысл компенсации. Ахилл не просто станет владельцем земель и отцом семейства. И то и другое он по­лучит из рук самого влиятельного, самого «счастливого» царя во всей ахейской Греции: прекрасный фундамент для строительства собственного дома, собственного семейного фарна. Фактически Агамемнон предлагает Ахиллу долю собственного старшего сына и прямо говорит об этом:

Если же в Аргос придем мы, в ахейский край благодатный, Зятем его назову я и честью сравняю с Орестом, С сыном одним у меня...

(IX, 141-143)

Греки

Агамемнон не понимает сути происходящего — или делает вид, что не понимает. Предлагая Ахиллу сравняться честью с Орестом, он предлагает ему судьбу весьма двусмысленную. Орест, как и Ахилл, — единственный сын, разом и старший и младший. Да, он должен наследовать Агамемнону в Арголиде, но, во-первых, в тот момент, когда говорятся и выслушиваются эти речи, Орест (соглас­но одному из вариантов мифа) пребывает на чужбине, в бегах. Он воспитывается в доме фокидянина с весьма показательным «эфе-бическим» именем Строфий, четко выводящим на семантические поля кружения/кручения/увертки/уловки, при, собственно, отро-cpic, — «крученая, плетеная веревка», «крученая головная повязка»: отсылка к «судьбе», к доле младшего сына очевидна. Напомню так­же и о том, что в отеческий дом Орест вернется мстителем и мате­реубийцей и что в конце концов (по ряду версий) царем в Мике­нах (Аргосе) станет после связанной с убийством Агамемнона династической неразберихи не он, а его ферапон, Пилад: Орест же погибнет в дикой пастушеской Аркадии от укуса змеи¹.

Впрочем, все дело в том, что долю старшего сына Агамемнон обещает Ахиллу после взятия Илиона, а для взятия Илиона нужен Ахилл «младший». Мало того, именно его смерть в этом качестве и является одним из необходимых условий успешного окончания похода и, следовательно, торжества Агамемнона как «успешного», «счастливого» вождя.

Ахилл не принимает щедрого подарка, от души пройдясь по Агамемнону и по его претензиям на готовность поделиться после­дним куском теперь, когда становится очевидной не только сама по себе его несостоятельность и «несчастливость» в качестве военно­го вождя, но и причина этой несчастливости. Агамемнон предла­гает долю старшего сына? Ахиллу незачем брать этот подарок из рук Агамемнона. Он ясно дает понять, что землями не будет обижен и дома, во Фтии, да и воинского счастья он как-никак за эти девять лет заработал. Агамемнон уже однажды обещал разделить с ним счастье, когда вынудил идти в троянский поход. И что же в итоге? Звал за славой, отнял честь, без которой славы быть не может. Ага­мемнон уже не благ, и брать от него что бы то ни было — себе в ущерб. Ахиллу не нужно ни отступного, ни Агамемноновых доче­рей; а невесту ему сговорит отец — не отец битвы, а отец детей. Ахилл едет приумножать семейный фарн и другим советует посту­пить так же. Агамемнон сам «разложил дисциплину» — ему за это и отвечать.

Однако ситуация самого Ахилла, внешне куда более выигрыш­ная, наделе оказывается проигрышной даже по сравнению с ситуа-

О семантике змеи как маркера перехода границы и «жертвы перехода» соответствующей главе «скифского» раздела.

В Михайлин Тропа звериных слов

цией Агамемнона. Атрид хотя бы спорадически, в силу собствен­ного статуса и поддержки большинства ахейских басилеев, сохра­няет положенные ему позиции. Ахилл же фактически отрезает себе какие бы то ни было пути к обретению славы:

Не был уже на советах, мужей украшающих славой

(x\)6iav£ipav), Не был ни в грозных боях...

(1, 490-491)

Слава — между советом и боем, долей старшего и долей млад­шего сына. Ахилл еще не достиг первого и уже отлучен от второго, он — ни там ни тут. Позже, перед самой отправкой посольства к Ахиллу, Нестор косвенно подчеркнет эту ситуацию, публично воз­неся хвалу Диомеду («заступившему» Ахилла на поле боя), с удив­лением указывая на то, что тот в состоянии не только «мечом ма­хать», но и говорить дельные вещи в совете мужей.

Сын Тидеев, ты как в сражениях воин храбрейший, Так и в советах, из сверстников юных, советник отличный. Речи твоей не осудит никто из присущих Данаев, Слова противу не скажет; но речи к концу не довел ты. Молод еше ты, и сыном моим, без сомнения, был бы Самым юнейшим; однако ж, Тидид, говорил ты разумно.

(IX, 53-58)

Показательно, что величает Нестор Диомеда исключительно по отцу (Тибабл), подчеркивая (для членов совета) славное происхож­дение Диомеда, его «патроклию», «славу отцов», которая дает ему возможность говорить разумно даже и в юном возрасте и которая извиняет его излишнюю горячность (по полочкам Нестор все разло­жит сам). Впрочем, здесь возможна и толика скрытой издевки: Ти-дей, отец Диомеда, как известно, особым благоразумием не отли­чался, так что реплика Нестора вполне может быть обоюдоострой.

Ахилл все еще «держит позицию», и сцена с приемом послов от Агамемнона вроде бы лишний раз уверяет нас в полной невозмож­ности для него каких бы то ни было компромиссов с Агамемноном. С послами он говорит весьма резко (если «снять» обязательные статусные знаки уважения: угощение, уверения в том, что лично против них Ахилл ничего не имеет, и т.д.) и, скажем, в Одиссея, главного проводника политики Агамемнона на протяжении всей Троянской войны¹, то и дело летят стрелы. С Фениксом, самым

¹ В «Агамемноне» Эсхила вернувшийся в родной город Агамемнон, поми­ная незадолю до смерти своих былых соратников в контексте весьма актуаль-

Греки

красноречивым из послов, Ахилл внешне весьма приветлив и даже предлагает ему место на корабле, предлагает совместный ностос: но и здесь тоже не все так просто, как кажется.

Феникс — очередной самозваный претендент на «отеческие» полномочия по отношению к Ахиллу. Он начинает свою речь с напоминания о том, что имеет над Ахиллом своего рода «право опекуна», ибо отец последнего, Пелей, отправляя сына на войну, именно ему, Фениксу, поручил научить Ахилла всем необходимым мужским умениям, то есть сделать из него разом и воина, и «мужа совета». Он вспоминает о том, как выполнял при маленьком Ахил­ле обязанности «кощея», кормильца и няньки, особо подчеркивая, что постоянно держал мальчика у себя на коленях, — в греческой символике поз и жестов это равнозначно «принятию в сыновья»; наконец, он прямо называет Ахилла сыном.

Однако в «отцы» Ахиллу Феникс годится еще менее, чем Ага­мемнон. Будучи «героем по рождению», он не предназначен для отеческого статуса; но и героического статуса он давно уже недо­стоин, поскольку герой должен вовремя и со славой погибнуть, а Феникс дожил до седин, причем прихлебателем, «параситом» в чужом доме. Это еще одна «застрявшая между статусами» фигура, но его ситуация, в отличие от ситуации Агамемнона и Ахилла (или того же Одиссея), безвыходна и безнадежна: ни отцом, ни героем Фениксу стать уже не суждено. Поэтому вся его мудрость — лож­ная мудрость, каковое обстоятельство и явит себя очень скоро в его «титульном» рассказе о Мелеагре.

Мелеагр, «короткоживущий» герой, срок жизни которого оп­ределен временем, когда сгорит конкретный кусок дерева, имеет свою историю, связанную с претензиями на царский статус'. Но Фениксу важнее другая часть мифа о Мелеагре, в которой герой, оскорбленный матерью, Алфеей, демонстративно удаляется от бит­вы и не помогает защищать родной город от куретов. Калидонские старцы даже выделяют ему — при жизни — особый священный

ных для него на данный момент размышлений о верности и предательстве, говорит: «Лишь Одиссей, хоть не своею волею / пошел в поход, был верен, честно воз тянул» (Аг., 832—833). Одиссей, наряду с Нестором и Идоменеем, есть самый функционально «старший» из пришедших под Илион ахейских ге­роев, сознательно и упорно ориентированный на ностос — несмотря на всю свою откровенно трикстерскую природу (которая, собственно, в сочетании с первой характеристикой и задает основную коллизию его собственной судь­бы — и «Одиссеи»),

¹ Еще раз отсылаю к «скифскому» разделу, где речь достаточно подробно идет и о ритуально-жертвенной природе индоевропейских сюжетов, связанных ^с растительными мотивами (а тем более с мотивом сгорающего дерева), и о «Царской» природе такого зооморфного кодового маркера, как кабан (а глав­ное героическое событие в жизни Мелеагра — охота на калидонского вепря)

В Muxau.WH. Тропа звериных слов

надел земли в пятьдесят десятин, teuevoc, (IX, 578), как богу или погибшему герою. Но только после того, как куреты вошли в го­род (то есть «переступили порог») и Мелеагра начала умолять его молодая жена (подчеркнуто «семейный», «старший» характер мо­тивации), он согласился вступить в бой — и отбил противника. Логика Феникса сводится к тому, что Мелеагр, в отличие от Ахил­ла, еще не получив обещанных ему даров, врага все равно отразил: Агамемнон же якобы предлагает Пелиду возмещение ущерба пря­мо здесь и сейчас:

...еще Мелеагру не отдано было

Многих прекрасных даров; но несчастия так отразил он.

(IX, 598-599)

И далее:

Если же ты без даров, а по нужде на брань ополчишься, Чести подобной не снищешь, хоть будешь и брани решитель.

(IX, 603-605)

Феникса очень волнует то обстоятельство, что Ахилл может упустить возможность сторицею вернуть себе утраченную честь. Единственное, о чем он «забывает» рассказать в истории о Меле­агре, так это о том, что Мелеагр так и не получил обещанных да­ров (а вернее, получил их посмертно, ибо, как только он отбил куретов, Алфея сожгла заветную головню, и Мелеагр умер). Риту­альный смысл этого эпизода достаточно внятен: не вернись Меле­агр в героический, «младший» статус, он не остался бы героем. Го­ловню нужно было сжечь вовремя. Калидонские старцы ничуть не нарушили обычая выделять герою теменос посмертно. Мелеагр пытался было улизнуть в «долю старшего сына», но его вовремя заманили обратно.

Ахилл, однако, обнаруживает изрядное, вполне достойное зре­лого мужа умение разгадывать такого рода «недоговоренности». Он выбрал свою долю и отказываться от нее не желает. И Фениксу он отвечает как умудренный опытом дипломат: с одной стороны, по­казав, что заметил подмену тезиса и что Феникс ему не противник даже и в такого рода играх, а с другой — максимально завуалиро­вав и подсластив горькую пилюлю:

Феникс, отец мой, старец божественный! В чести подобной Нужды мне нет; я надеюсь быть чествован волею Зевса'. Честь я сию сохраню перед войском, доколе дыханье Будет в груди у меня и могучие движутся ноги.

(IX, 607-610)

Греки

Издевательское «отец мой» (а Феникс проклятием собственно­го отца был обречен на бездетность, по ряду версий мифа) в сопро­вождении следующего за сим предложения «оскорбить того, кто меня оскорбляет» и назавтра же отправиться с Ахиллом вместе до­мой, к Пелею, к настоящему отцу, ставит в затянувшейся беседе с Фениксом точку¹.

И единственный, кто убеждает Ахилла хотя бы чуть-чуть смяг­чить позицию, — это Аякс. Показательно, что его аргументация выигрышна именно потому, что адресована она уже не Ахиллу-ге­рою, а Ахиллу—«старшему сыну», и оперирует не категориями доб­лести, чести и славы, но вполне хозяйскими и «взрослыми»: ответ­ственный человек не должен лелеять в груди обиду и мысли о мести, которые подобают лишь безответственным, «младшим» (от­вечающим только за себя, а потому имеющим право себя не конт­ролировать). Ответственный человек не откажет тем, кто пришел в его дом просить о помощи, и он должен принять выкуп, если этот выкуп соответствует величине нанесенного ущерба: каковым бы ни был ущерб.

Смертный, с душою бесчувственной! Брат за убитого брата.

Даже за сына убитого пеню отец принимает;

Самый убийца в народе живет, отплатившись богатством...

(IX, 632-634)

И как раз эту логику Ахилл воспринимает. Правда, его ответ также носит отчасти игровой характер: он соглашается вступить в войну только в одном-единственном случае — если «людоубийца» Гектор придет к его собственному порогу. Здесь трудно не углядеть отсылки к «хитрой» истории Феникса о Мелеагре. И в то же время Ахилл еще раз демонстративно подчеркивает свой «старший» ста­тус, — пусть не столько реальный, сколько желательный. Он не желает воевать «за порогом», то есть там, где воюют «младшие», но

¹ Вообще в 9-й книге Ахилл выказывает удивительную наклонность к Trugrede, «обманным речам», или, вернее, к «речам с двойным смыслом», ко­торые впоследствии станут едва ли не ыавным стилистическим приемом ат­тической трагедии. Так, решающее слово «от послов» остается за Аяксом: Аякс говорит весьма эмоционально и даже умудряется слегка «скорректировать» до­селе непоколебимую позицию Ахилла — о чем см. ниже. Однако общая инто­нация обиды, звучащая в обращении Аякса к Ахиллу, можег быть вызвана не только явным провалом посольской миссии, но и скрытой издевкой в адрес самого Аякса, которая была заключена в приведенной выше иронической по­хвале Ахилла бессмысленным стараниям Агамемнона обезопасить ахеян, воз­ведя вокруг них стену и окружив ее рвом и кольями. Аякс, «второй лучший» воин в ахейском стане, традиционно именуется именно как ёрхос, Axaiwv, «твердыня ахеян».

В. Михайлин. Тропа звериных слов

свое он готов отстаивать с мечом в руках, как то и подобает ответ­ственному мужу. Он станет воевать с «божественным Гектором» только в том случае, если Гектор попытается захватить его, Ахил­ла, корабли и тем лишить его права на ностос.

Что ж, позиция Ахилла кажется вполне устойчивой и, самое главное, выигрышной. Однако возникает вполне закономерный вопрос: почему Ахилл, столько времени уверявший всех и вся в своей готовности уехать завтра же, так и не спускает кораблей на воду? Ответ напрашивается сам собой: никакой статусной неопре­деленности на самом деле не существует. Ахилл всего лишь «игра­ет в старшего», примеряя на себя ту роль, которой ему сыграть не суждено. Он на время отходит от предначертанной ему стези, что­бы тем вернее подчеркнуть ее непреложность и неизбежность. Ага­мемнон, кстати, совершает симметричную «прогулку в чужой ста­тус», чтобы затем вернуть себе свой, исконный, оправдавшись после публичного отречения Ахилла от гнева тем, что не он вино­ват в ссоре, а Зевс, Судьба и Эринис.

Сентенция, высказанная в сердцах Диомедом Агамемнону относительно Ахилла, который так и не соизволил принять пред­ложенных даров, по сути, совершенно верна: Диомед недаром «за­мещает» Ахилла на время его «забастовки». Он отчасти ему едино­сущен и понимает его, как никто другой:

Царь знаменитый Атрид, повелитель мужей Агамемнон! Лучше, когда 6 не просил ты высокого сердцем Пелида, Столько даров обещая: горд и сам по себе он, Ты же в Пелидово сердце вселяешь и большую гордость. Кончим о нем и его мы оставим; отсюда он едет Или не едет — начнет, без сомнения, ратовать снова. Ежели сердце (вицос,) велит и бог всемогущий воздвигнет...

(IX, 697-703)

Так и будет: никуда Ахилл из-под Илиона не денется. Его ге­роическая судьба велит ему погибнуть на пике славы и лечь в тро­янскую землю, и суть конфликта не в отказе от судьбы (ибо тако­вой попросту невозможен), а в драматической задержке оной. Ахилл, парадоксальным образом выполняя предсказанное Феник­сом, «ополчится на брань без даров, по нужде» и «чести не снищет, хоть будет и брани решитель», — той чести, которую предлагает ему Агамемнон в меру своей компетенции. Так и будет, поскольку слава Ахилла далеко выходит за пределы возможностей Агамемнона дать ему честь либо лишить его оной. Он — не один из ратующих под Илионом героев. Он — единственный.

Греки 2 1 1

Фетида, которая, заказывая Гефесту новые, последние для сына доспехи, жалуется на свою материнскую долю:

Зевс даровал мне родить и взлелеять единого сына, Первого между героев! —

(XVIII, 436-437)

не слишком внятно намекает на особый статус Ахилла. В этой фра­зе совмещены два уже оговоренных обстоятельства: Ахилл особый потому, что он и старший и младший. Поэтому ему до поры до вре­мени «можно все»; возможно, именно поэтому он и «первый меж­ду героев». Однако в жалобе Фетиды содержится скрытый намек еще на одно обстоятельство: у Фетиды должен был родиться вовсе не Ахилл. Согласно предначертанию судеб, она должна была ро­дить не от смертного, а от бога, и не первого среди смертных, а первого среди богов, который со временем должен был свергнуть с престола своего отца, Зевса, и занять его место точно так же, как когда-то Зевс сверг Кроноса, а тот — Урана.

Смерть Ахилла не случайно является главным условием взятия Илиона. Илиону суждено пасть: соответственно Ахилл не может не умереть. Вся Троянская война затеяна едва ли не исключительно для этой цели. Первые же строки «Илиады», которые привычно звучат нам в переводе Гнедича как обращение к пагубному для ахейцев гневу Ахилла:

Гнев, богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына, Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал; Многие души могучие славных героев низринул В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля)... —