Митральный стеноз

Последние полтора десятилетия XIX века были отмечены интенсификацией интеллектуальной жизни страны: появилась целая группа мыслителей, пытавшихся разрешить как извечные философские вопросы, так и вопросы социальной справедливости и гуманности. Философы Джозия Ройс, Джордж Сантаяна, Уильям Джеймс, Чарльз Сандерс Пирс, Джон Дьюи, Оливер Уэнделл Холмс как специалист по праву, экономисты и социологи Торстейн Веблен, Герберт Кроули, Лестер Фрэнк Уорд, Генри Джордж и крупнейший мыслитель черной Америки Уильям Дюбуа — все они сетовали на поверхностные суждения и "порочную идеологию", занимавшие "ментальное пространство США".

Новая школа американских философов и психологов стремилась к тому, чтобы абстрактные, казалось бы, рассуждения о материализме, идеализме, детерминизме и свободе воли утвердились в сознании американцев как нечто, непосредственно их касающееся. Таким образом они старались предотвратить вымывание истинно человеческих основ жизни массивным потоком механистических сил.

Издательское дело в стране продолжало интенсивно развиваться. Фермеры, фабричные рабочие, мелкие горожане, каждая этническая группа, жители каждого региона имели теперь собственную газету или журнал.

Одновременно с расширением читательской аудитории происходило ее расслоение. Разборчивый читатель, который ранее жил исключительно в Бостоне и других городах северо-восточного побережья и распространился по всем крупным центрам США, всегда получал журналы, которые соответствовали его духовным и эстетическим запросам и политическим пристрастиям. Теперь же появилась масса изданий, которые обслуживали самую разнообразную публику и ориентировались на ее культурный уровень и вкусы. Разрыв в читательских пристрастиях был настолько огромен, что Америка, казалось, находилась в разгаре культурной гражданской войны. "Между университетской этикой и деловыми этиками, между американской культурой и американским народом, <...> между академическим педантизмом и бульварным сленгом нет и не может быть ничего общего, никакой "нейтральной полосы", — писал известный критик начала XX века В.В. Брукс.

Однако чтение не только газет и журналов, но и художественной литературы наконец-то стало общенациональной привычкой.

Книгопечатание в Америке, начиная с периода Реконструкции, также было явственно ориентировано на два слоя, можно сказать, два класса читателей. Крупные центры книгопродажи — Нью-Йорк, Бостон и Филадельфия поставляли в книжные магазины продукцию для образованных горожан, тогда как "подписные" издательства обеспечивали книгонош, которые разносили "культуру" по мелким городишкам и селам Америки. Огромная, в большинстве своем грамотная, но не слишком рафинированная читательская аудитория: мастеровые, фермеры и члены их семей — заранее заказывала публикацию книг по истории, вопросам морали, медицинской помощи, патриотические или юмористические сочинения и лишь изредка — художественные произведения.

В этих условиях писателям, чтобы достичь успеха, приходилось "выкручиваться" изо всех сил: устраивать публичные лекции (позже — публичные "чтения"), ради популярности, а не только лишь заработка, печататься в дешевых журналах, создавать сценические версии своих произведений, так как посмотревшая "представление" публика охотно заказывала публикацию "понравившегося романа". Карьера литератора требовала талантов бизнесмена, и в 1880-е авторы стали все чаще прибегать к услугам литературных агентов. Однако доходы писателей заметно выросли, по сравнению с довоенными, что во многом и подталкивало к поиску читательской благосклонности. В конечном итоге, это — наряду с прочими обстоятельствами — тормозило развитие литературы.

Американская словесность рубежа веков далеко не сразу пришла в соответствие с масштабностью экономических и социальных сдвигов в стране. Долгое время главные литературные свершения оставались связанными с романтизмом, который продолжал доминировать в поэзии. Проза же, взявшаяся проторить путь реализму, топталась на месте. Во-первых, она не спешила освобождаться от системы ценностей, которые сложились под знаком пуританской идеологии.

Живучести пуританского мировосприятия способствовало то, что оно отнюдь не противоречило новой протестантской этике делового успеха, а, напротив, даже укрепляло ее: "Делайтесь состоятельными! — призывал проповедник Р. Конвелл. — Честно нажитое богатство — лучший путь проповеди Евангелия". Вследствие этого популярные социал-дарвинистские идеи Спенсера (они неизбежно проникли в США из Европы и увлекли писателей молодого поколения — Гарленда, Лондона, Драйзера) парадоксально уживались с требованием целомудренности литературы, по отношению к которому новые реалии жизни и даже оригинальность художественного мастерства оказывались второстепенными.

Развитие реалистической прозы тормозилось, во-вторых, распространением "улыбающейся" традиции, признанной "наиболее американской", но на деле ограничивающей, сужающей видение писателями такой разносторонней и часто кризисной современной жизни. Эта "улыбка" становилась все более нарочитой и постепенно начала восприниматься едва ли не как "гримаса глупца". Ярчайший пример тому — творчество Уильяма Сидни Портера, писавшего под псевдонимом О. Генри (1862—1910).

Блестящий мастер новеллы и вместе с тем автор, не имеющий себе равных по части "перевязывания ран" простых американцев, он пользовался большой популярностью лишь у самого неразборчивого читателя. Неизменно счастливые развязки его рассказов в конце концов наскучили современникам. Письма и неоконченные рукописи О. Генри свидетельствуют о том, что он не вполне охотно оставался "добрым сказочником", а мечтал о "простой честной прозе".

Неким свежим дуновением явилось оформление и все более уверенная деятельность школ "местного колорита", постепенно освобождавшихся от инерции изящного, "благопристойного" письма, ревнителями которого оставались высокообразованные бостонские "брамины" — Генри Уордсворт Лонгфелло, Джеймс Рассел Лоуэлл и Оливер Уэнделл Холмс. Много сделавший в свое время для национальной культуры, этот триумвират пытался по-прежнему определять эстетические нормы американской словесности, "как будто не было Гражданской войны, и в Америке нет иных регионов, кроме Новой Англии", — как сказал о нем современник.

Идея "местного колорита" имела прочную базу в национальной литературной традиции: она опиралась на "рассказ путешественника", распространенный в колониальной словесности, и открытия романтического "нативизма". В свою очередь, искусство "местного колорита" заложило основы регионализма литературы США XX века. Идея "местного колорита" предоставляла авторам новые возможности. Во-первых, расширялась "география" американской литературы; во-вторых, описание отдельных сегментов национальной действительности давало, в сумме, более-менее полную картину такой разнообразной Америки рубежа XIX—XX веков; в-третьих, она позволяла освоить незатронутые прежде литературой аспекты социальной жизни: опыт иммиграции, проблему "цветного" населения, положение женщины в современном обществе, — что прокладывало дорогу социально-критической струе американского реализма, а также натурализму. И, наконец, именно "школы местного колорита" помогли выработать новый, адекватный духу времени, язык американской словесности, обогатив ее диалектными и профессиональными формами, расширив ее словарь.

Постепенно, приблизительно к середине 1880-х годов литература США стала приобретать новое качество, и в начале 1890-х в нее вторглись молодые натуралисты Фрэнк Норрис и Стивен Крейн. Они изображали человека жертвой обстоятельств или природных законов — не тем свободным, подвластным лишь воле Творца созданием, которое воспевали романтики, связывавшие несчастья личности с отклонением от божественных законов мироздания и извращением природы. Чуть позднее появилась литература социального протеста и зазвучали голоса этнических меньшинств. В конце же 1870-х—начале 1880-х в американской литературе было только две действительно крупных фигуры — Марк Твен и Генри Джеймс (1843—1916).

Марк Твен (1835—1910) дал литре неподражаемую свободу самовыражения. Он стал голосом сомнений и противоречий, ностальгии о прошлом и надежд на будущее послевоенной Америки. "Линкольн нашей литературы", — сказал о нем Хоуэллс.

Популярность Твена при жизни была велика — не померкла и после. Что же касается его признания литературной критикой, то здесь ему повезло значительно меньше. Его современники в США восхваляли его как "бесподобного развлекателя публики", "непревзойденного мастера шутовских колокольчиков". Репутация "шутника" и "забавника" доставила Твену много горьких минут, особенно в последние десятилетия его жизни. В первой половине XX века развился противоположный взгляд на писателя как на "пламенного обличителя пороков капиталистической системы". Между тем данный подход также не вполне корректен.

Сама биография Марка Твена служит ярчайшей иллюстрацией осуществления "американской мечты", доказательством головокружительных возможностей, которые открываются в Америке любому талантливому и деятельному человеку, независимо от его социального происхождения. Сэмюэл Ленгхорн Клеменс, творивший под псевдонимом Марк Твен (на лоцманском жаргоне: "мерка два", то есть безопасная для судоходства глубина в две сажени — своего рода творческое кредо писателя), был уроженцем американского Юго-запада. Его родители, небогатые, но хорошей южной крови виргинцы, двинулись вместе со всей страной на Запад и сначала осели во фронтирской деревушке Флорида, штат Миссури, где появился на свет Сэмюэл Клеменс, а через четыре года перебрались в городок Ганнибал на берегу Миссисипи. Отец Твена, мировой судья, умер, когда сыну было одиннадцать лет, и тому пришлось оставить школу, чтобы зарабатывать на пропитание. Основное население региона составляли тогда скотоводы и фермеры. Быт их был труден и не слишком утончен, и большим подспорьем в суровой фронтирской жизни служил юмор, умение посмеяться над ситуацией и над собой. Твен, с детства предоставленный самому себе, рос среди носителей фольклорной традиции фронтира и глубоко воспринял характерные для нее байки, анекдоты и рассказы-розыгрыши. Это и был тот свежий источник, который питал затем его творчество.

Как истинный потомок пионеров, Твен не склонен был мудрствовать лукаво и всегда писал лишь о том, что хорошо знал. А знал он немало: его жизненный опыт к началу писательской карьеры оказался весьма обширным. Он успел поработать типографским наборщиком, два года проплавать помощником лоцмана, а затем лоцманом по Миссисипи, повоевать ополченцем в армии конфедератов в Гражданскую, пока, как он пояснил, ему не "стало совестно сражаться за сохранение рабства". После этого он двинулся в Неваду и Калифорнию, сотрудничал в газетах, печатая юмористические рассказы и скетчи о Западе, которые затем вошли в сборник "Знаменитая скачущая лягушка из Калавераса" (1867).

Уже ранние рассказы и две книги комических путевых очерков "Простаки за границей" (1869) и "Налегке" (1872) обнаруживают специфику твеновского юмора — его неразрывную связь с фронтирским фольклором, которая будет отличать и лучшие зрелые произведения писателя. Излюбленная Твеном форма повествования от первого лица, своеобразная "маска простака", которую частенько надевает герой-повествователь, склонность к гиперболизации — все это черты устного рассказа фронтирсменов. Наконец, в основе индивидуального творческого метода Твена лежит главный принцип американского народного юмора — комическое обыгрывание нелепых, а порой и трагических ситуаций. Американский фольклор определил и сам дух произведений Твена — гуманизм, уважение к человеку труда, к его разуму и здравому смыслу, победительный оптимизм.

Вышучивая такие свойства своих соотечественников, как бесцеремонность, кичливость, религиозное ханжество и невежество, Твен выступал прежде всего патриотом своей великой страны: он прибегал к смеху как к мощному оружию морального воздействия.

"Простаки за границей" укрепили финансовое положение автора, и он купил ежедневную газету в Баффало, штат Нью-Йорк, стал ее редактором и женился на красавице Оливии Лэнгдон, дочери и наследнице угольного промышленника. Брак оказался исключительно счастливым; семейное благополучие явилось важной составной частью жизненного успеха Твена и его общественной репутации. В 1871 он обзавелся собственным домом в Хартфорде, городе, который занимал — как в географическом, так и в интеллектуальном пространстве — промежуточное положение между двумя литературными столицами: Нью-Йорком и Бостоном. Здесь уже сложилась определенная писательская среда: Г. Бичер-Стоу, Ч.Д. Уорнер и другие.

"Старые времена на Миссисипи" (1875), "Приключения Тома Сойера" (1876), "Приключения Гекльберри Финна" (1885), "Янки из Коннектикута при дворе короля Артура" (1889).

Он создал не юмористический рассказ или скетч, а полноформатный роман на юго-западном диалекте, повествование в котором ведется от лица малограмотного мальчишки, находящегося в самом низу социальной лестницы. Работа над "Приключениями Гекльберри Финна" заняла восемь лет, но это был шедевр, не сразу, но единодушно, в конце концов, признанный.

В последние два десятилетия жизни Твена судьба, казалось, отвернулась от него. Его литературная слава, впрочем, осталась неизменной, но уже стареющего и всегда очень удачливого человека одно за другим начали постигать личные несчастья. Предприятие, в которое Твен вложил крупные суммы, лопнуло, и, чтобы поправить материальное положение семьи, Твену пришлось отправиться в турне с публичными выступлениями по Австралии, Новой Зеландии, Индии и Южной Африке — опыт, описанный им в книге путевых очерков "По экватору" (1897). Во время работы над этой книгой в Лондоне Твен получил каблограмму о смерти от менингита его любимой дочери. Он действительно едва оправился от шока, так что в знаменитой твеновской остроте, отправленной им из Лондона в 1897: "Слухи о моей смерти сильно преувеличены", — была изрядная доля правды.

Так или иначе, он выжил и, поправив материальное положение, в 1900 вернулся в США. Гул приветственных голосов, который его встретил, не смолкал уже до самой смерти писателя: "Герой нашей литературы, — кричали газетные заголовки, — самая известная личность на планете!" Он был идолом нью-йоркского общества и самым цитируемым писателем своего времени. С горьким стоицизмом Твен встретил известие о неизлечимой болезни младшей дочери, а затем и кончину любимой супруги, с которой был счастлив 35 лет.

 

Гениальный шоумен, а не только писатель, он неизменно появлялся в белом костюме, гордо неся голову с копной седых кудрей и в ореоле табачного дыма: он пояснял, что его правило — "никогда не курить во сне и никогда не воздерживаться от этого во время бодрствования". А между тем творчество Твена демонстрировало глубинные перемены в его мировосприятии. Прежде всего, изменился его стиль: былая искрометность и радостная непредсказуемость сменились безупречной логической ясностью.

В поздних произведениях звучат ноты отчаяния, и они становятся все мрачнее и безысходнее. Современная американская жизнь практически уходит из собственно художественных произведений Твена и становится исключительно темой его публицистики. В 1900-е годы один за другим издаются твеновские памфлеты, такие, как "Военная молитва", "Человеку, ходящему во тьме", "Мы — англосаксы", "Соединенные линчующие штаты" и, наконец, "Что такое человек?", смысл которых предельно остро выражен в заглавиях.

В этих памфлетах все громче обличается политика со стороны силы, империализм, расизм, финансовые злоупотребления, лицемерие в морали и религии и другие проявления того, что наша критика долго именовала "пороками капиталистической системы", а Твен называл "проклятой человеческой породой". Что касается крупных произведений позднего Твена, то последним из них, посвященным американской жизни, был роман "Простофиля Вильсон" (1894). Скептические эпиграфы, предпосланные главам, свидетельствовали о растущем пессимизме автора: "Если подобрать издыхающего с голоду пса и накормить его, он не укусит вас. В этом принципиальная разница между собакой и человеком".

К концу жизни Твен склонен был отрицать свою роль величайшего комического гения Америки и понапрасну ожидал, что его выслушают всерьез. Публика продолжала смеяться над "Знаменитой скачущей лягушкой", а он в это время писал: "Все человеческое грустно. Сокровенный источник юмора не радость, а горе. На небесах юмора нет". Твен умер в Стормфилде, его последнем доме, построенном на манер итальянской виллы и расположенном на вершине холма в Реддинге, штат Коннектикут.

В творчестве Твена центральное место занимают его романы 1870—1880-х годов, среди и на фоне которых особенно ярко выделяются "Приключения Гекльберри Финна". Все романы этого периода, однако, так или иначе, взаимосвязаны — сюжетно (как "Приключения Тома Сойера" и "Приключения Гекльберри Финна"), по месту и времени действия (как знаменитая дилогия и "Старые времена на Миссисипи"), по принципу косвенного воссоздания современной американской жизни (как все эти романы).

*Рассказанная Твеном история о рабстве и свободе, о смерти и возрождении (чтобы ускользнуть от отца, Гек хитроумно инсценировал свою смерть) имеет не только конкретное, но и символическое значение. Речь в романе идет не единственно об узаконенном рабстве чернокожих американцев, но и о несвободе белого человека, закрепощенного социальными условностями и предрассудками среды, не только о "возрождении" героя после его мнимой смерти, но и о действительном рождении его личности, обретшей душевную широту. Стремление Гека и Джима к свободе — это и вечный порыв человека к духовному освобождению. Свобода связана с рекой (читай: состоянием духа), не с Севером или Югом.

Натурализм просочился в Америку из Европы в 1890-е. Сформулированные крупнейшим теоретиком "натуральной школы" французским писателем Э. Золя задачи "экспериментального романа" (объективное, научное освещение фактов) каждый из названных выше авторов решал по-своему. Строго говоря, в американской словесности не было некоего единого "натурализма", как, впрочем, и "реализма" или же, в свое время, "романтизма", — лишь одна черта разделяла эти различные способы видения мира и роли в нем человеческой личности.

Основное различие между литературными направлениями заключалось не в антураже или теме произведений; отталкивающие, неприглядные стороны жизни часто попадали и в поле зрения романтиков (реже — американских реалистов), не только натуралистов. Это различие не сводилось к стремлению говорить правду: на нее претендовали писатели всех направлений. Разница между ними заключалась в степени признания за индивидуумом, изображаемым натуралистами, реалистами и романтиками, права свободного выбора в жизни.

 

За редкими исключениями, романтическая традиция утверждала возможность торжества человеческой воли; реалисты ставили ее в зависимость от внешних, общественных условий; натуралисты же сводили свободу личного выбора к нулю. Романтики едва ли не приравнивали человека к Творцу, реалисты видели в нем просто человека, а натуралисты рассматривали его как физический объект, управляемый биологическими импульсами и законами среды, одинаково ему неподвластными.

Натурализм в Америке имел особое и более важное значение, нежели его европейский собрат: он был наиболее адекватным способом отражения неизбежных и не всегда понятных материальных процессов, которые на глазах изменяли нацию. Два десятилетия натурализм в его различных версиях доминировал в американской словесности, пока в США не начал проникать (и также по-своему преломляться) европейский модернизм, составивший ему мощную оппозицию.

Ключевая фигура американского натурализма — Теодор Драйзер (1871—1945). В его творчестве наиболее полно проявилось как своеобразие натурализма в США, так и эволюция натуралистической прозы от XIX к XX веку.

Драйзер и другие писатели-натуралисты его и следующего за ним поколения, которых в США называли "разгребателями грязи", сверяли свое творчество с художественным опытом европейских приверженцев "натуральной школы" (Золя, Гиссинг, Мур и др.), а также неоромантиков (Стивенсон, Киплинг), что сделало возможным скрещение в их произведениях интереса к позитивизму, ницшеанских идей и социальной проблематики.

Т. Драйзер-романист, хотя и отдает должное теме "проклятия" плоти, природы, пола, выступает не бесстрастным наблюдателем некоего "эксперимента", а лицом, явно сочувствующим своим персонажам. В основе всех его произведений лежит конкретный факт, и зачастую этот факт заимствован из его личной жизни. Драйзер неизменно сострадает героям своих романов; даже когда они совершают преступление, автор перекладывает вину на общество и на равнодушие к человеку ко космических сил природы.

Митральный стеноз