Из записок доктора Ивана Стрельцова. Такое бывает, когда очень устаешь и безумно хочешь спать: знакомые места и предметы перестают быть знакомыми

 

Такое бывает, когда очень устаешь и безумно хочешь спать: знакомые места и предметы перестают быть знакомыми, в них появляется тайна. Иногда зловещая. Иногда многозначительная. Но чаще всего — просто вызывающая изумление…

Я пришел в себя в своей комнате и не узнал ее. Точнее — я сразу понял, что это моя комната. Но она была абсолютно незнакомой. Но не враждебной, нет. Скорее, от нее исходило веселое возбужденное любопытство: кто это там валяется такой странный и что от него можно ждать?

Стены были иероглифами, означающими понятие «стены». Потолок тоже был иероглифом. С потолка на меня смотрело чье‑то лицо без каких‑либо черт. Просто — понятие «лицо».

С потолка.

Я закрыл глаза и снова открыл их. Комната поняла, что я разгадал ее уловку, и быстро преобразилась. Теперь она была почти такой, какой я привью ее воспринимать.

За самым малым исключением: раньше в ней было не больно. А сейчас — больно.

— Тебе больно? — тихо спросила Ираида.

— Нет, — попробовал сказать я, но не получилось.

Мне казалось, что вся боль собралась в старом переломе — в том, что от осколка. Он втягивал ее в себя, проклятую искрящую боль. И когда мне хотелось вздохнуть поглубже, а я не мог и ребра хрустели слева, а все равно казалось, что боль там, в плече. Чуть пониже сустава.

Вынырнула какая‑то низенькая тетечка в белом платочке, незаметно ущипнула меня за здоровое плечо. Я скосил глаза на нее. Она выпрямилась, сверкнула маленькой иголочкой и убежала.

— Врач? — с трудом выговорил я.

— Да‑да. — Ираида положила мне ладонь на лоб. — Очень хорошая. Сейчас будет легче, легче…

И я, наверное, уснул. Ничего на свете не было лучше, чем эта ладонь.

— А, это вы, — сказал Крис. — Думал, дождетесь утра.

— Утро — это условность, — сказал Панкратов. — Нам нужно встретиться,

— Хорошо. Куда ехать, вы знаете. Через… полтора часа. Идет?

— Да.

— До встречи.

Крис сложил телефон и сунул в карман.

— Продолжайте, Антон Григорьевич. Продолжайте…

…Когда показалось, что времени впереди много, накал работы как‑то спал. Антон Григорьевич продолжал работу над компактными приборами, позволяющими контролировать и направлять поведение отдельных людей, толп и народов. Успехи были, но всегда какие‑то неполные. Впрочем, он понимал, что психика неисчерпаема, как атом, что нельзя объять баобаба. Неплохо было уже что была отработана и внедрена методика допроса лиц, умерших до полусуток назад, и создан первый образец «бормоталы» — прибора для постгипнотического внушения. Тогда он еще был в двух вариантах: стационарный, занимающий два шкафа в комнате, — и переносной, то есть снабженный шестью удобными ручками…

Когда в шестьдесят шестом его и еще нескольких членов «Асгарда» отправили в длительную экспедицию — вначале в Африку, а потом в Индокитай, — он поначалу был недоволен, считал, что это пустая трата времени и сил, — но потом увлекся, грубые, примитивные и при этом очень действенные методики колдунов и шаманов восхитили его. Он сам ощущал себя колдуном и шаманом.

Многое удалось Антону Григорьевичу заимствовать и для фармакологической практики.

В шестьдесят седьмом он присутствовал в Дагомее на принесении французского летчика в жертву духам одного из местных племен. То, что духов звали Марракс и Ллени, его не смутило. Зато очень понравились танцы и общая раскованная обстановка…

Пять лет спустя он был введен в Высший Совет «Асгарда». И приобщился Тайны.

Как оказалось, «Асгард» не был тайным обществом, орденом или чем‑то подобным. «Асгард» был Асгардом. Без кавычек.

Конечно, не всем, не целым — а лишь частью, втиснутой в наш мир. Дверью, тамбуром…

По ту сторону двери шла война. Страшная затяжная война. Требующая все новых и новых ресурсов. Материальных и людских.

Было время, когда удавалось мобилизовать десятки тысяч человек в год: исчезали в туннелях эшелоны с зэками и переселенцами, которым никто не вел учета, или в какое‑то прекрасное утро вновь прибывшие находили абсолютно пустой лагерь: ни контингента, ни охраны, ни даже собак… Но такие масштабные операции удавались лишь при сложном стечении обстоятельств. Как правило, вербовщики обходились партиями в десять‑двадцать человек.

Это была, так сказать, рекрутчина. Вал. Ценных специалистов работали штучно. Для постоянного снабжения Асгарда горючим, техникой и всяческими запчастями требовалось создавать и поддерживать в стране хорошо организованный бардак. Впрочем, этим занимались другие — Антон Григорьевич лишь обеспечивал их необходимой машинерией и методиками.

Сам же он, имея в виду изменившуюся в обществе ситуацию, задумался о том, как обеспечить постоянный приток в Асгард свежей крови. Лучшим решением показалось ему: создать новую религиозную секту, члены которой навсегда исчезали бы для мира — вначале в переносном, а затем и в прямом смысле слова.

Так и начала свое существование «Шуйца Мороха»…

Рассвет Марков и Терешков встретили уже за Волховом. Не спалось. Водка так и качалась в бутылке, опорожненной едва на треть. За окном плыл лес, по пояс залитый туманом.

— Да, — сказал Марков, подпрыгивая на мягкой полке и теребя простыню. — Так бы вот всегда ездить…

— Ну! — развел руками Терешков. — А вот летать мне по‑здешнему не показалось.

— Зато какие девочки, — возразил Марков. — На «Сопвиче» куда бы ты девочку дел?

— А толку? — сказал Терешков. — Видимость одна. Реальность, не данная нам в ощущениях.

— А Питер красивый, — сказал Марков.

— Да, Питер… Питер…

И Терешков надолго задумался.

В это же время на монументальном столе Хасановны противно забрякал старинный телефон.

Трубку сразу взял Крис. У Хасановны пока были другие дела. Она делала настоящий наркомовский чай.

— «Аргус».

— Кристофор Мартович?

— Да.

— Это Панкратов. Как договаривались…

— Я жду. Заходите.

— Я забыл предупредить. Если те ребята на мотоциклах…

— Разумеется, нет. Что я, ничего не понимаю? Второй ураган мне не нужен. Панкратов чуть помедлил.

— Вы страшный человек, Кристофор Мартович. Вам этого еще не говорили?

— Мужчины — нет. Ладно, не засоряйте эфир. Жду.

Коломиец потер свои огромные кулаки.

— Слушай, Крис, — сказал он, понизив голос. — Как по‑твоему, у Ирки с Иваном — серьезно?

— Что? — не понял Крис.

— Ну, так это… любовь же у них… Крис пристально посмотрел на него:

— Ты думаешь?

— А то ты сам не видишь.

— Н‑нет… вроде бы. Я как‑то…

— Иван — хороший мужик, — сказал Коломиец. — Но ведь бабник же. Рассказывал он, как ауру‑то прочищают… А Ирка — порох. Представляешь, чем все может кончиться? Я даже Григорию боюсь говорить…

— Да, — сказал Крис. — Кончиться может… а может и не кончиться. Как повезет. Не знаю. Он явно думал о чем‑то другом и говорил о другом.

— За Ирку‑тян не нужно беспокоиться, — негромко сказал доселе молчавший барон. — Она получила правильное воспитание.

И все посмотрели на закрытую дверь, за которой лежал раненый доктор и сидели возле него дед с внучкой…

— А кто бомбу‑то заложил? — вспомнил вдруг Коломиец. — Или не понял?

— Мелькнуло что‑то вроде бы… но не разобрал, — сказал Крис, а сам помахал перед губами пальцем. Коломиец кивнул.

Сработал детектор металла, и тут же позвонили в дверь: коротко и уверенно. Охранник — сейчас им был Фантомас — открыл дверь. Напарница его, Нина‑Впотьмах, прозванная так за необыкновенно острое сумеречное зрение, пряталась в нише позади вешалки для одежды. В руках ее был «Ремингтон», с которым она умела управляться артистически.

Впрочем, предосторожности такого рода оказались излишни: Панкратов в дверях оглянулся, сказал: «Ждите в машине» — и шагнул в приемную, шутливо подняв руки.

— Простите, белый флаг забыл… Крис вежливо поднялся, указал на мягкий «гостевой» стул:

— Присаживайтесь, Илья Кронидович. Поудобнее.

— Хотите сказать, что разговор будет долгий? Не хотелось бы, ей‑богу. Можем вырулить не туда. Давайте лучше начнем с конца. Вы — победили. Признаю. Готов подписать акт капитуляции. С аннексиями и контрибуциями. В обмен на одного моего сотрудника, который слишком увлекся дикарской чертовщиной, и на предмет, который дорог мне как память.

— Какой предмет? — спросил Крис.

— Кадуцей.

— Это такой жезл со змеями? А почему вы решили, что он у нас? Я видел его в руках Ешидегея…

— Эшигедэя.

— Не могу запомнить. Бесполезно. Да. А потом начался ураган… и все.

— Та‑ак… Не хочу вам не верить. Тогда: найти вы этот предмет беретесь?

— Мы еще не договорились по первому вопросу. Я хочу, чтобы Ященко понес соразмерное наказание за свои преступления.

— Хм. Соразмерное… Соразмерными были бы только вечные муки.

— Допустим. И второе: то же самое относится К Еши… черт, как его там?..

— Вообще‑то он отзывается на Эда. Можете не ломать язык… Все это очень сложно. Я вас понимаю: вашего знакомого зарезали, как какую‑то свинью, ваш друг, пытавшийся наказать убийц, погиб сам. Но, но, но… А если бы они погибли, перебегая железную дорогу, — вы бы стали требовать наказания путевому обходчику? А если бы — в этом урагане, вызванном глупыми действиями хороших, но недалеких ребят? Виноват ли в ваших глазах обыватель, из окна которого вырвало раму — и стеклом посекло ваших друзей? Здесь примерно то же самое: их зацепило — случайно — машиной, которая запущена давно, которая трудноуправляема и которая… да, бывает временами опасна. Но ведь в этом мире опасно все. Сколько людей погибает в ваннах. Что же теперь, карать кочегаров, которые греют воду?

— Действительно, — сказал Крис. — А кто из этих двоих — кочегар?

— Эд, скорее. Антон — вроде отдела кадров, он вообще во все это влип по собственной глупости. Захотел помочь…

— То есть вы считаете, что наказывать их не за что?

— Ну как сказать… Я считаю, что есть великое множество людей, которые виноваты куда больше их.

— Виноваты в чем?

— Да во всем! В смертях, в горе, в падении нравов. И в том, что мы вынуждены были…

— Бежать?

— Ну, это не бегство, конечно. Эвакуация, скорее.

— И как далеко?

— На сорок шесть тысяч лет.

— Но это вроде бы оледенение?..

— Не совсем. Ледники уже отступают. От Кольского полуострова до Средиземноморья — райский климат. Хотите с нами?

— Что там делать? На мамонтов я охотиться не люблю…

— Можно на оленей. Там их — стада… Нет, кроме шуток. Обдумайте. Здесь ни вам, ни нам уже ничего не светит. Полный армагеддец, как выражается не всегда изысканный Эд. А там — новая цивилизация. На девственной земле. С учетом всех совершенных ошибок.

— И с каким же числом людей вы намерены создавать цивилизацию?

— Уже отправлено сорок тысяч человек. Осталось — около пятисот душ. Три или четыре заброса. Самая элита. Мозг и душа.

— Значит, нужно зарезать еще троих‑четверых… и вам на это нужно наше согласие? Панкратов некоторое время молчал.

— Ну хорошо, — сказал он наконец. — А если эти четверо будут не просто бомжами, а отъявленными убийцами, насильниками, маньяками? Которые все еще живы и на свободе — лишь по вполне объяснимой снисходительности органов?

— Ваши сотрудники? — спросил Крис участливо.

— Скорее — псы, которых держат на цепи на случай нападения волков.

— Значит, это с ними нам предстоит познакомиться в ближайшее время?

— Ну, зачем же так? Во‑первых, вы — не волки. Вы — наши, даже если еще не сознаете этого. Я очень жалею, что мы с вами познакомились поздно и при отягчающих обстоятельствах. Лучше бы иметь вас на своей стороне. А во‑вторых… — Панкратов непонятно усмехнулся и потер губы ладонью. — Кажется, я знаю про вас все. Кто, откуда… И все же главного понять не могу. Ото кого вы? От Петра? Или сам…

Он не успел договорить, кто такой «сам». Заверещал мобильник Криса.

— Да?

Некоторое время тянулось гулкое молчание. Потом незнакомый голос произнес: «Во имя Асмодея, Бегемота и Бельфегора, во имя Вельзевула, Левиафана и Люцифера, во имя Мамонны, Сатанаила и Неназываемого!..»

— Кто это?! — приподнялся Панкратов.

В телефоне раздался кашель, смешок, потом долгий изнемогающий всхлип… А потом раздался голос, в котором уже не было ничего человеческого: «Не‑е‑е‑е‑е‑е‑е‑т!»

И все же голос нельзя было не узнать.

Кричал отец Сильвестр.

Гудки отбоя…

Крис встал. Панкратов тоже встал. Он был бледен.

— Это не мы… Нет!

— Псы сорвались с цепи? — бешено прошептал Крис.

— Не знаю…

— Вот что. Идите к дьяволу. Ященко вы не получите. И палку вашу я искать не стану. И чтоб вы знали… А впрочем, ладно, эпическая сила. Убирайтесь.

Панкратов стоял вцепившись в столешницу.

— Зря вы так, — сказал он наконец. — Это… совпадение. Или что‑то еще. Или кто‑то не хочет, чтобы мы договорились.

— Я не хочу, — сказал Крис.

— Ах, да не в этом дело… Всё — наперекос… Знаете, что вас ждет через пять лет?

— Надеюсь, что от знакомства с вами я буду избавлен.

— И не только от этого… Показать?

— Слушайте, Панкратов…

— Я спрашиваю: показать вам, что вас ждет через пять лет? Вот прямо сейчас? Показать?

Он наклонился вперед, и Крис тоже наклонился, взъерошив невидимые перья, стол разделял их…

Вошла Хасановна с подносом. Легко позванивали стаканы в парадных подстаканниках.

— Вы опять со своими фокусами, Илья Кронидович? Не надоело ли еще? Стыдно, не молоденький…

Панкратов застыл, глядя на идущую старуху, как на привидение с мечом или с косой. Рот его приоткрылся…

— До… ра?

— Смотри‑ка, узнал… А гордый стал, как лебедь, по сторонам не смотрит… он весь порыв, он весь отважен. Сколько заварки? Сердчишко не подводит еще?

Панкратов бессильно опустился на стул, перевел взгляд на Криса, на молчащих Коломийца и барона — будто ища подмоги.

Не нашел…

— Хасановна, — сказал Крис тоже как‑то бессильно. — Кажется, Сильвестра убили. Только что.

Хасановна поставила поднос на край столешницы, перекрестилась.

— Царствие Божие… А почему «кажется»?

— Действительно… — Крис дернулся лицом. — Да что же я… Трубу! Нет, все, не надо… сейчас…

Он набычился, напрягся так, что вены на шее вздулись толстенными веревками, лицо побагровело, покрылось испариной. Руки делали какие‑то движения…

Коломиец за его спиной медленно вставал.

— Поехали! — закричал Крис. — Ты с нами, горилл возьми, но на удалении, — пальцем в грудь Панкратову. — Рифат, Нина — не пускать никого. Мы скоро.

— Не гориллы, а секьюрити… — обиженно сказал Панкратов, но уже в пустоту.

 

Полет по рассветным улицам был страшен. Оранжевые цистерны как будто специально лезли поперек.

Почти успели. Еще мелькнули какие‑то серые спины меж гаражей‑ракушек.

Распахнута дверь. Запах дыма и чада. Кто‑то из соседей высовывается — будто только что проснулся. Будто можно было спать под тот вой:

«Не‑е‑е‑е‑е‑е‑т!!!»

Баррикада в прихожей: стол, тумбочка. Опрокинуты. Не пускал…

В зале — перевернуто все. Догорающий костер посредине ковра.

Кровавая перевернутая звезда на стене. На звезде распят головой вниз голый мужчина. Кровь сочится из десятков ран, покрывающих грудь и плечи.

 

Лицо его почти сожжено — сплошной пузырь, черные лохмотья, красное мясо, кость.

Как ни странно, снятый, он говорит:

— Счастье какое… Сонюшка‑то приревновала меня, ушла… Кристофор?.. Женя? Руку дай. Попа бы. Ах, черт… не успеть. Смеху‑то, а? Столько лет в рясе, а креститься не сподобился. Хасановна… словечко потом замолвишь за меня? Уже не больно. Как выследили, не понял. Навел кто‑то. Катерина‑то жива? Вроде не нашли…— Барон, стоящий в дверях спальни, покачал головой. — Катерина… эх, подвел… Хасановна, сбегай за попом, в четвертой квартире, Илларионом…

Сильвестр всхлипнул прерывисто и замолчал. Голова с костяным стуком откинулась, рот приоткрылся.

Крис отпустил его руку, встал. Панкратов мялся в дверях, опасаясь войти.

— Позвоните в милицию, — сказал ему Крис.

— А… я адрес… и кто…

Крис зажмурился, стиснул зубы.

— Да‑да. Сейчас узнаю. Сейчас…

 

Ираида оказалась тюремщицей дисциплинированной и жестокой. Антон Григорьевич ни на миг не оставался вне ее поля зрения. При визитах в туалет она не обращала ни малейшего внимания на его просящее мычание и короткие жесты связанными руками. Пить позволяла только через соломинку, вставляемую в дырочку в пластыре. И на предложение деда запереть негодяя в чулане, а самой чуток отдохнуть — ответила коротким яростным фырканьем.

Сколько же прошло дней с той поры, когда она выпросила у хмурого недоопохмеленного мужика в фартуке новенькую желтоватую афишу? Она попыталась посчитать дни — и сбилась. Потом еще раз — и опять сбилась… Выходило, что — двое суток! Бред. Не меньше недели… Она нашла календарь (с какой‑то голой коровой) и стала считать, водя пальцем по цифрам. Но и здесь получалось — двое суток. Время растянулось, как аккордеон. Иван изредка просыпался, вздрагивал, засыпал опять. Дед трогал его лоб, хмурился, ворчал.

Беспокойно стучали часы на стене. Около девяти пленник начал проявлять беспокойство. Он мычал, страшно водил глазами и пытался что‑то показать на пальцах. Ираида не выдержала — взялась за уголок пластыря, потянула. Пленник напряг лицо.

— Смотри: заорешь — Сделал страшные глаза: нет! Пластырь оторвался, обнажив краснющую кожу в разводах клея.

— 0‑о‑омм…

— Что хотел сказать? Не тяни.

— Ф‑фуу… Хааа… Слушайте, девушка. Давайте сюда вашего главного идиота. Надо же, такой умный и так ни черта не соображает…

— Можешь сказать мне. Я передам.

— Да что бы ты понимала…

Дед Григорий, не вставая, отвесил ему увесистый подзатыльник. Пленник лязгнул зубами и прикусил язык.

— Ну што ш вы шрашу — по гоове‑то…

— Дивись, Ираидо: срака сракою, а як гарно блекоче… Чого тильки в ций Москви не побачиш.

Пленник пошипел еще, более робко, потом попросил воды. Напившись, откинулся назад, оперся затылком в стену — и вздохнул протяжно — почти завыл…

В дверь тут же заглянул Джеймс‑Вася. Он караулил снаружи, держа в руках милицейскую резиновую дубинку.

— Не надо ротом говорить ему, — предупредил Вася Ираиду испуганно. — Большой колдун‑шаман, духов зовет, знает как.

— Эх, — сказал пленник, — маху я с тобой дал, Симбо. Мало что шустрый — так еще и везучий какой оказался…

— Зачем вы все это делали? — спросила Ираида мрачно.

— Заа‑чеммм… — протянул пленник. — Иначе не получалось. Этот узколицый баран… по‑другому он, понимаете ли, не мог. Не возбуждался до должного уровня гениальности.

— Ну и что?

— Ну и всё. Ха‑ха. Как в анекдотце. «А ты еще кто? — Твоя смерть. — Ну и что? — Ну и всё!»

— Здорово, — сказала Ираида очень серьезно. — Жизненный анекдотец. Это все, что хотел сообщить? Заклеиваем?

— А, черт… да нет же. Слушайте, как вас зовут‑то? А то неловко…

— Дальше, — велела Ираида.

— Ну… что вы вообще намерены со мной делать?

— Сначала с твоей помощью мы найдем шамана. Потом… посмотрим. Лично я просто утопила бы вас обоих. Без затей.

— Значит, могут быть варианты…

— Наверное.

— Послушайте. Вот вы, оба. И попробуйте понять. Шамана этого должен убить я. Только я — и никто другой. Это… это самое главное. Даже не знаю, можно ли объяснить… Я должен его убить, вот и все. Это… это святое.

— Кто же мешал?

— Было не время… Нет. Такое нужно делать, когда… когда… когда все вот‑вот кончится. Когда он будет готов торжествовать. И убивать надо не исподтишка. Чтобы — глаза его видеть. Только так.

— Здорово, — повторила Ираида. — Жаль, не получится.

— Почему?

— Потому что я вас просто утоплю. Обоих. И всё.

— Девочка… Ты просто не представляешь, с кем имеешь дело. Сюда приедут двадцать отморозков, с оружием, да они даже не будут возиться с дверью и с охраной вашей жалкой — шмальнут в окошко из огнемета, и всё. Ну и всё! — ты поняла?

— А как ты думаешь, почему ты все еще живой? — спросила в ответ Ираида. — Вот на этот самый случай.

— Вряд ли поможет.

— Значит, будем помирать вместе. Всего‑то делов.

Пленник зашипел:

— Слушайте. Я не знаю, как доказать… Все, что мне надо, — это дождаться нужного момента и убить Эшигедэя. И это все! Вообще все! Я жизнь на это положил… Хотите два миллиона долларов и бразильские паспорта? Прямо сейчас?

— Из рукава? — спросил дед Григорий.

— Позвоню — и привезут.

— Правду у нас кажуть, що в Москви грошей кури не клюють. Не встиг прыихаты, а вже два мильйоны долларив пропонують, — як з конопель.

— Дед, вот ты смеешься, — сказала Ираида, — а он всерьез. С ума сойти.

Вновь приоткрылась дверь, и появился Вася:

— Ира, госпожа. На телефон, бжалста. Эмерикан посолство.

— Вот видишь, голубь, — сказал дед на чисто русском. — А ты — Бразилия, Бразилия…

И воткнул в приоткрывшийся рот пленника аккуратно свернутое кухонное полотенце с фальшивым вышитым петухом.

Рифат сидел за пультом и внимательно смотрел на круглый зеленый экранчик — видимо, контролировал, не подслушивает ли кто.

— Из посольства, — сказал он негромко. — Без лажи.

Ираида взяла трубку:

— Слушаю…

— Здравствуйте, госпожа Шипицына, — сказали на том конце провода приятным голосом с легким и тоже приятным акцентом. — Ираида Павловна. Меня зовут Джо Линденлауб, я третий секретарь посольства США в вашей стране. Я имею приятную возможность сообщить вам, что майор Дуглас Фогерти жив и желает встречи с вами, чтобы лично засвидетельствовать уважение и безмерную благодарность. Я также передаю вам личную благодарность Президента Соединенных Штатов за важное участие в деле освобождения военнопленных. И передаю приглашение на прием, который состоится двадцать шестого июня в семь часов вечера в загородной резиденции посла. Очень скоро вы получите отпечатанное приглашение на два лица с указанием маршрута и адреса, но за вами, разумеется, будет прислан персональный автомобиль. Я прошу не отказать господину послу в этом приглашении. До скорой встречи.